Жизнь без магии для некоторых эльфов становилась чем-то сродни развлечению, опасному и оттого заставляющему острее чувствовать все радости жизни. И таковые покидали  Лес, чтобы странствовать по давно захваченным людьми землям. Умом Бринмор мог понять подобный способ бегства от скуки, но ему самому он не пришёлся по нраву, хотя вольных людей, живущих своим умом за пределами Леса, он нашел забавными в их стремлении чего-то достичь любой ценой в самые короткие сроки. Пожалуй, в этом они были близки к голодным хищникам, только голод, побуждавший их к решениям и поступкам был порождением разума и действий других людей.
Или эльфов. Случись ему ждать приема у одного из эльфийский королей, могли пройти не то, что недели, а месяцы и даже годы, заполненные сделками и интригами, единственной целью которых было бы в конечном счете получить аудиенцию. Проще было бы встретить короля случайно в долине горячих источников или в одной из горных пещер, где время будто бы застывало в гирляндах свисающих со сводов гигантских сталактитах. Человеческий же король встретился с ними тотчас, словно со старыми друзьями, уставший с дороги и не переживший еще боли, терзающей душу. В этом спутница его, юная эльфийка Игрейн оказалась права, хотя и от подарка за устроение встречи не отказалась.
От творений сэра Бринмора не отказывались и эльфийские лорды. И случись хоть одному из них услышать просьбу, с которой он обратился к Королю мертвого леса, Бринмор не отделался бы каким-то годом службы вместе с братом. Потому, даже видя в сиянии жизни сомнения и желание человека слукавить и обмануть, он согласился, добавив условие, что если сам король пожелает его отпустить с наградой раньше, то служба его будет считаться оконченной. Роан же согласился, не желая оставлять его, не знающего человеческих порядков, одного. Да и год службы – ничтожная плата.

Вольность человеческих решений Бринмора развлекала. И после того, как Король Мертвого Леса пожелал разделить бремя власти с тем, к кому питал глубокие чувства, эльфы оказались приставлены именно к Лорану – охранять и служить, словно Алессандро не желал изменять своей эльфийке. Причуды человеческих отношений Бринмор понимать даже не пытался, как и причины, по которым король предпочел им, опытным воинам и магам, юную Игрейн, хотя основным чувством к ней была горькая, глухая ненависть. Его же интересовал только дракон, узы, удерживающие которого закованным в лед следовало не просто укрепить, но изменить, сбросив чары других эльфов, благо они не относились к тем, которые мог бы снять только тот, кто их наложил.
- Драконы могут довольно долго обходиться без пищи, - сообщил он Лорану, когда  они вышли из портала на берег озера, - но тогда его лучше погрузить в сон и оставить во льду. Или же поддерживать его силы магией. Второе предпочтительней, если придется регулярно брать его кровь. Для начала несколько галлонов. От моей службы, милорд, будет больше проку, если я укреплю твое тело и смогу заниматься тем, в чем искусен, нежели буду тратить время на то, чтобы сторожить двери вашей спальни. Ну и, раз дракона перевезти в Вайзель мы не сможем, мне понадобится жилище здесь, на берегу.

Он сделал было несколько шагов в сторону дракона, но, словно вспомнив о своем теперешнем положении, остановился и взглянул на второго из правителей Тотенвальда.
- К сожалению, поговорить с ним, - Бринмор кивнул в сторону поднимающегося из воды драконьего тела, схваченного  льдом, - я не смогу. Ты удивишься, но в искусстве кровавой магии имеет значение даже такой нюанс, как добровольность жертвы, будь то капля или вся кровь. Но даже если я возьму её без его согласия, силы в ней будет достаточно.

Человеческая жизнь коротка, но порой удивительно насыщена. Не каждый из людей сознает, сколь мало ему отмерено жизни, но те, кто сознают, успевают за какие-то десятилетия многое. Кто-то натворить, кто-то узнать. Бринмор знал это, как знал о повадках лис и о том, что некоторые птицы улетают с севера на юг, чтобы перезимовать в Кастилии, а иные – и вовсе стремятся куда-то за море. Но теперь мог наблюдать поистине детскую жажду знаний в отданном под его опеку человеке. Он знал, что любопытство такого рода неутолимо, и сколько не рассказывай вопрошающему, у него будут возникать все новые и новые вопросы, ибо сам был таков.
- Конечно, драконы не сиды, - он и не пытался сдерживать улыбку. – Их тела не исчезают после смерти, как тела эльфов и прочего лесного народа, но в них, в каждом, есть магия.

Он не стал рассказывать, что именно из-за этой магии преображения, прихотливой, но дарующей летающим чудовищам возможность меняться, обретая любой возможный в этом мире облик, ему и нужна была драконья кровь – субстанция, в которой эту магию можно было вынести за пределы существа, ею наделенного.
Признание Лорана заставило сэра Бринмора ненадолго задуматься, но едва ли раздумье отразилось на его лице, живом и обыкновенно имеющем веселое, почти беззаботное выражение, которому несколько придавали серьезности полные золотого пламени глаза.
- Вы Люди все пытаетесь понять, - произнес он, - но твоя магия существует независимо от того, понимаешь ты ее или нет. И не пониманием ты вызываешь свое пламя, а чувством и желанием. Магию вовсе не надо понимать и искать в ней каких-то законов. Если тебе дано почувствовать ее – бери, пользуйся, следуй за тем, что видишь и ощущаешь. Так делают эльфы. Некоторые облекают свой опыт в слова. Но чужое знание может оказаться бесполезным, как только ты обретаешь свое понимание мира. Потому дети перенимают чужие умения, а взрослые открывают свои способы. Но люди… во многом, как дети. Может, потому вам и нужны образцы и примеры…
Он не столько отвечал, сколько рассуждал вслух, делясь с собеседником тем, что сам постигал, живя среди людей и узнавая их, свободных от эльфийских чар и самолично решающих, что делать и зачем. И уже понимал, что люди вовсе не были глупы. Во всяком случае невысказанную просьбу взять на себя беседу с драконом, Лоран понял и не счел, что его положение не позволяет ему взять на себя роль посредника.

На ментальный толчок в полусонное сознание, Рхоар откликнулся не сразу.  И первой его реакцией оказалось удивление. Он и не думал, что недавний любопытный человек вернется. И вернется столь скоро.
Но стоило дракону ответить на столь нахальный для человека, пусть даже и мага, призыв к беседе, как гость обрушил на него такой поток информации и предложений, что у Рхоара засвербело в носу и ему нестерпимо захотелось чихнуть. Желательно на источник раздражения и непременно огнем.
- Слова «эльф» и «помочь» - ответил он меланхолично – странно воспринимаются рядом. Если он пришел убить меня…
Дракон замолчал, обдумывая это «если».
- Что мешает ему это сделать? Если ты освободишь меня, что помешает мне сжечь и эльфа и весь их Лес?
В рассуждении этом не было гнева, скорее обычное драконье упрямство, зиждившееся на инстинктивном стремлении показать свою силу через огонь и разрушения одному из тех, чьей магией Рхоар был скован. Но потом он вспомнил, что все еще скорбит и желает смерти и с ленивым смирением добавил:
- Да пусть хоть искупается в моей крови и снимет всю чешую и голову в придачу. Я жду смерти, человек, а не освобождения.  Почему он не хочет просто убить меня и взять желаемое?

Слышать от человека, присутствие которого он ощущал второй раз в жизни, что жизнь его ценна, а смерть может послужить каким-то значительным, пусть и чужим целям, было странно.  И странность эта неожиданно смутила Рхоара, словно человек вторгся в какую-то недопустимо интимную область, о существовании которой в своем сознании, дракон прежде и не подозревал.
А еще не думал, что когда выбор сведется к смерти через год ил смерти тотчас ради того, чтобы какая-то ушастая мразь клепала броню из его, Рхоара шкуры, в груди больно и обжигающе желание жить… Жить не затем, чтобы искать новое сокровище, но затем, чтобы умереть в битве, достойной драконьей отваги, а не превратится в кости, рога и чешую по воле этих маленьких и слабых существ. Слабых… физически.
Сознавать, что он скован не магией, но приказом одного из этих мягких, слабых и живущих немногим дольше червей, созданий сделалось как-то особенно противно.
Рхоар дернулся в своей ледяной броне, рванулся со всей силой, напрягая мышцы и силясь открыть пасть, чтобы огнем растопить окружавший его лед, но не смог даже пошевелиться.
Сможет ли через год он взлететь, или ослабеет вовсе в этом ледяном плену?
- Раньше, чем позже, - говоришь…
Повисла пауза. Дракон перебирал мелькающие в сознании человека образы, иногда, не специально, делился теми, которые поднимались в его памяти откликом на прожитую человеком боль.
- Хорошо. Я могу помочь тебе, даже не понимая твоих целей. Но могу попробовать их понять и… разделить.
Он купился… и сознавать это было и тоскливо, и смешно. Но человек говорил, что он нужен и чувство ледяного одиночества неожиданно отступило. В этом странном человеке, горящим желанием убивать эльфов, но приведшим эльфа с собой было столько желания жить, сражаться и вершить деяния, что этого с лихвой хватило бы на двоих.

Бринмор же, сохранявший свое присутствие в сознании Лорана до конца оставался безучастным свидетелем, не выдавая себя ни мыслью, и эмоцией. Его занимал этот странный торг и еще больше наглая откровенность нового правителя Севера, просто и честно открывавшего дракону свои планы при нем, эльфе, в планы которого входило заполучить драконью тушу к исходу своей службы.
Но пока, каким ни был итог этой договоренности, полагать себя обманутым у Бринмора не было оснований. Дракон вовсе не собирался улетать, ну а если так случится… На этот случай стоило обсудить с коронованным полукровкой плату, эквивалентную потере дракона. И торг этот обещал быть занятным.  Но начинать его Бринмор намеревался чуть позже, как только сознания дракона и принца разъединятся.

Когда же это случилось, он заметил, не изменяя ни веселости своей, ни беспечности:
- Правда – самая опасная манипуляция, милорд. Но мне нравится твоя честность, пусть даже ты собираешься выковать из нее мечи, направленные против моего народа. Но хочешь ты этого лишь потому что не представляешь, на что способны мы…  Пожалуй, тебе стоит понять это прежде, чем обрекать на гибель своих подданных. И я покажу, как только получу доступ к драконьей шее. Здесь мои силы ничем не ограничены.

Уголки улыбчивых губ эльфа смешливо дрогнули.
- Заставить, - Бринмор произнес это слово вслух так, словно только что узнал его и примерял звучание и смысл к пришедшей на ум фразе. Но продолжил уже мысленно.  – Как по-человечески это звучит! Когда мне понадобится чужая помощь, я либо попрошу о ней, либо куплю её, либо зачарую того, чьи знания или умения мне нужны. Но скорее всего найду себе другого союзника, которого не нужно как-то заставлять. И не в мечах дело. В том, что, дав их твоим солдатам, я не слишком-то тебе помогу, но зато наживу врагов в Эльвендоре, а вражда с эльфом – равна вражде со всем домом, к которому он принадлежит, если тому вздумается просить лорда о заступничестве. Это забавно в юности, но я слишком занят своим искусством теперь, чтобы размениваться на чужую месть и искать способы от нее откупиться.

Отметив, как король запахнул плащ, эльф запоздало вспомнил, что людям, в отличие от эльфов и сидов, холод неприятен. Даже губителен для них. Но навязывать непрошенную заботу не стал. Во всяком случае, не собирался делать это явно. Придав своему лицу явно не свойственное ему нарочито-серьезное выражение, он кивнул Лорану и зашагал к покрытому льдом озеру, движением воздуха сгоняя с его поверхности остатки снега, словно бы полировал темное зеркало из которого возникал дракон.
От восторга и предвкушения у него перехватило дыхание, и он поставил было ногу на льдистый выступ у ноги Рхоара, намереваясь взобраться на него, но отказался от этой мальчишеской затеи, порадовавшись, что успел это сделать прежде, чем поддался искушению взобраться на беспомощного дракона и взяться за волшбу, оказавшись на его спине.
Отыскив ближайший узел в опутывающем дракона магическом плетении, Бринмор потянул его одним лишь концентрированным желанием, рассеивая чужую магию и стал стягивать пронзающую лед нить магического плетения, аккуратно распуская его.
- Мне хватило бы дюжины рун, чтобы сковать Рхоара, - похвастался он, - сложнее создавать, сложнее снимать. Но зато можно контролировать степень свободы того, кто ими скован. Прикажи – и я лишу дракона способности летать. Физически или поставив руны, слепящие его, если он поднимется над землей на десять футов.
Мысль эта позабавила Бринмора и он, прервавшись на минуту,  прижал ко льду обе ладони, впаивая в него руну, засиявшую белым, когда он отнял руки.
И как бы ему не хотелось перебраться на другую сторону от дракона через него самого, Бринмор просто обошел его по льду, чтобы повторить наложение руны с левой стороны грудины.  Знаки имели разное начертание.  С этой стороны  плетение силков было куда более сложным и мелким – работа другого эльфа. Бринмор пренебрежительно фыркнул, поделившись с Лораном впечатлением о том, что сородичи его будто бы не только сковывали дракона, но состязались друг с другом в умении плести магические наузы и соединять их сетью.
Распустив несколько узлов, он оставил чужие чары рассеиваться и здесь, А сам, перейдя на несколько футов вдоль драконьего бока, впечатал в лед третью руну, вышедшую здесь простой вертикальной чертой.  И так же распутал часть силка.
На то, чтобы обойти дракона, выложив на льду вокруг его тела руническое заклятье и разрушив плетение у него ушло полчаса. Когда же он возвращался к Лорану в ладони его таяли льдинки, и прозрачные капли, стекая с руки, замерзали прямо в воздухе, не долетая до истоптанного снега.
- Возьми, - Бринмор тоже сказал это вслух, подавая Лорану уже не тонкие ледышки, а блестящий, словно полированный медальон, будто бы вырезанный из горного хрусталя, и точно, как ранее, дополнил сказанное мысленно. - Видишь эти две соединенные части.  Если развернуть их, складывая вместе по длине, то рунический пояс начнет сдавливать тело Рхоара, вынуждая дракона уменьшаться, и он примет форму, в которой пояс не будет причинять ему вреда. Обещания – это неплохо, но я предпочитаю контролировать тех, кому не могу доверять.
Он оглянулся на дракона и решился на отказ от финального, самого зрелищного акта, как от возможности похвастаться своим мастерством. С этим магом ему предстояло бок о бок провести ближайший год и следовало привыкать к мысли, что служить ему будет он, Бринмор, а не наоборот, сколь бы противоестественным такой расклад не казался.
- Не желаешь освободить дракона огнем, милорд? – мягко спросил он, - плетение, сковывающее его уже не удерживает лед, и скоро рассеется само собой.

Триумфом для Бринмора была бы победа над вольным драконом, сумей он одолеть чудовище хитростью или подстрелить под облаками, воспользовавшись баллистой, усиленной зачарованием, или же заманить в ловушку и запереть там, вынудив принять человеческий облик, чтобы сделать возможным диалог. В том, чтобы снять чары, создатели которых и не стремились сделать их неснимаемыми, никакой доблести не было. Другой эльф, возможно, потратил бы на распутывание магических силков больше времени – только и всего.
Бринмор донес эту мысль веселым смешком в сознание принца, даже не оформляя в слова, одними эмоциями, а когда тот заявил о желании выучить язык Леса, ответил просто, не насмехаясь, но и не удерживая веселья от того, сколь долгим путем готов пойти человек ради знания.
- Свой язык я могу сделать твоим знанием за ночь или две, будь у тебя такое желание,- сообщил он, - Если бы Роан был искусен в наставничестве, то мне не пришлось бы собирать слова, слушая людей.
Он умолчал о том, что похитить знание из незакрытого сознания тоже мог бы, но не делал того, чего не сделал бы по отношению к собрату-эльфу и здесь, среди людей, в силу традиции и определенной этики. Не потому, что не смог бы перешагнуть через них. А потому что ради такого знания не стоило поступаться честью и выуживать слова и фразы из головы какого-нибудь человеческого писаря или живого слуги-оруженосца.
- А руны…  В том виде, в каком использованы здесь – скорее символы, принятые в этом искусстве. В каждую вложено определенное плетение, и любой, кто использует руническую магию, поймет, не распутывая каждую руну, какое в своей сути. Но если использовать их для письма, не вкладывая магии, то текст будет просто текстом. Правда, рунами в чистом виде пишут разве что те, кто помнит, как складывались Первые песни.

Мысль, переданная напрямую, быстрее слов, каковыми была бы озвучена.
А потому к этому моменту сковывающая дракона сеть, еще не распустилась окончательно, но эльф и человек с эльфийским оком под повязкой, не мешающей ему видеть, могли наблюдать, как рассеивается освобожденная магия пут, удерживавшая ледяной панцирь вокруг дракона.
Но вот в какой-то миг все переменилось и лед с громким хрустом пошел трещинами, и куски его начали осыпаться, открывая изящную шею. Ощутив, как раскалывается ледяной панцирь, дракон зашевелился, выгибаясь, всем телом и выгибая назад длинную шею, отчего с головы его и со спины соскользнули последние куски льда, и с оглушительным ревом, утробным и низким, родившимся где-то в  глубине  его  тела, изрыгнул поток огня в тот самый момент, когда сияющие руны, не отделенные больше от его тела льдом, разом вонзились в графитно-серую чешую.

Пламя, будто бы копившееся внутри дракона все месяцы этого заточения, золотисто-рдяным потоком устремилось прямо на человека и эльфа.

Реакция дракона на резкое сжатие руническим поясом его только что освобожденного от ледяного панциря тела оказалась неожиданной, но досадливая мысль: «Мог бы и догадаться», -з успела мелькнуть в сознании сэра Бринмора в тот самый миг, когда он рефлекторно ставил воздушный щит, не зная, успеет ли за те мгновения, пока несущаяся волна огня, не оставит от них с Лораном ничего, кроме оплавленных мечей, да зачарованного эльфийского ока. Но огненный маг, столкнувшийся с привычной стихией, легко обернул её вспять, рассеяв в следующий миг вихрем беснующихся искр, на десятки секунд взметнувшихся в воздух и нагревших его так, что хрусткая корка спрессовавшегося под своим весом снега стремительно потемнела и истаяла, открыв галечный берег. Намокшие камни имели цвет драконьей чешуи, но схлынувшего жара уже не хватило, чтобы высушить их и они, влажно поблескивая разлетелись в стороны, когда забившийся в конвульсиях дракон, едва выбравшись, рухнул на них всем своим телом, ревя от боли.
По телу его прокатилась судорога, и оба, человек и эльф, явственно видели, как под чешуей будто бы прошла волна.
Бринмор опасливо потянул Лорана за плечо, заставляя отойти подальше от твари, с ревом выбирающейся из озера и ломающей раскинутыми крыльями черный безлистый кустарник и торчащую надо льдом поросль сухого желто-серого камыша.
Драконий рев перепугал лошадей и те рвались, с испуганным ржанием привязанные к деревцу, но были, кажется, в недосягаемости от дракона, с телом которого стали происходить изменения, побуждаемые чарами рунического пояса. Метаморфозы явно не контролируемые катающимся по земле драконом, загоняли его тело в меньшую форму, и дракон обратился сначала в медведеподобного урода с мощными, закрученными рогами, чешуйчатым задом и ящериными задними лапами, после, встав на дыбы, в некую бесшерствую тварь, чье тело было похоже на кошачье, а длинный голый хвост, хлестал по задним лапам, пока запрокинутая голова клацала острыми зубами, будто тварь пыталась укусить себя  за спину. Но лапы истончились и укоротились, хвост втянулся в хребет, на какой-то момент явственно проступивший под потемневшей до оливковой смуглоту кожей, стопы уплощились, становясь и меньше и уже, а челюсти еще больше уменьшились, отчего морда стала и вовсе плоской, но какое-то время сохраняла широкую переносицу, заканчивавшуюся сердцеобразным носом с узкими ноздрями, из которых струилась кровь. Янтарные глаза, все еще сохранявшие вертикальный змеиный зрачок с болью и ненавистью глянули на эльфа, но после того, как веки, смежившись на миг обрели темную, отчетливо заметную даже на расстоянии, поросль ресниц, вновь распахнулись, глаза стали обычного для людей цвета лесного ореха.
На ногах с по-звериному вывернутыми коленями, он не удержался, и колени его ткнулись в острые камни, но на выдохе вырвался не крик, а низкий рык, перешедший в кастильские ругательства.
- Да я твои кишки, сидский выблядок,  на кулак намотаю и в брюхо тебе засуну красных муравьев, а в глотку волью расплавленное олово…
Лицо эльфа приобрело несколько озадаченное выражение, и он, ничего не поняв, поспешил к поднимающемуся с колен мужчине, на ходу стягивая свой плащ, больше годившийся для вечерней прогулки поздней весной, чем для зимней поездки по лесу. Сделав несколько шагов, эльф обернулся к принцу, из вежливости обозначая этим движением мысленное обращение:
- Скажи ему, что мне нужно добавить к поясу несколько рун, и узнай, может ли он обращаться в лошадь, или придется скормить ему одного из наших коней?
От бросившегося с явным намерением ударить, дракона, Бринмор увернулся так легко, словно просто шагнул в сторону, хотя даже не смотрел в тот момент в его сторону.
За вопросом стояли простые выводы – за время своих протеианских трансформаций дракон ни в какой из химерических форм не обрел ни лошадиных ног, ни головы или тела узнаваемой формы.
- Если не будет подчиняться, я ограничу его обращение размерами крошки и обликом… ежа. И пусть возьмет плащ, если и впредь не хочет оказываться голым в человеческой ипостаси. Мало ли… где придется вставать на две ноги. А о твоем желании учиться, - добавил он с какой-то странной осторожно-ласковой эмоцией, поговорим позже. Научить я могу, но… надо, чтобы и ты смог научиться.

Играть в человеческие игры, наблюдая, как один из королей Севера неприкрыто жульничает, пытаясь при этом объяснять свои обещания дракону, как нечто иное, было забавно. Бринмор уже понял, что люди и обманывают и обманываются с удивительной легкостью, идущей от их слепоты. Не видящие сияния жизни, они не распознавали чужих чувств и намерений, а потому не видели и лжи. И как-то ведь ухитрялись договариваться, торговать, находить себе пары.
Бринмора все это занимало в достаточной степени, чтобы позволить Лорану думать, будто его уловка удалась. До истечения срока службы был практически полный год без нескольких дней, и эльф не сомневался, что  сможет разрешить ситуацию по своему желанию в любой из дней. Ну а пока, общество этого человека его развлекало. Лоран хотел невозможного для того, кто пришел в этот мир прожить всего несколько десятков лет и половину из них, дряхлея день ото дня и теряя привлекательность юности. Бринмор не знал людей, чтобы судить, было ли такое желание смешным или глупым по их меркам, но по эльфийским, оно было самым что ни на есть естественным. Именно такие желания и являются основой долгой и насыщенной жизни. У людей же, увы, жизнь вовсе не зависит от желания жить и целей, каковые надо достичь.
Впрочем, для эльфа решение такой проблемы не представляло особенного труда, если не придется следовать за человеком в ту часть материка, где магия окажется ему недоступна. Но стоит ли тратить время именно на этого человека, стань он хоть трижды королем этих невежественных дикарей, мыслями и магией своей копающихся в мертвечине. И благо, что Лоран сам не из некромантов. Во всяком случае, магия его чиста в своей все уничтожающей жестокости и заботливом тепле.
Переделав рунический пояс, Бринмор добавил и новых связей между рунами, и несколько новых символов в общий их ряд,  обеспечив человеческую ипостась дракона одеждой, каковая была бы обычной в этом краю для наемника или воина и зачаровав ту же самую материю на превращение в седло и сбрую для коня и… дракона. Раз уж он взялся служить этому человеческому мальчишке – пускай в полной мере оценит эльфийское искусство, с которым не сравнится в мастерстве ни один человеческий маг.
Разве что… этого мага возьмется выучить эльф и потратит на это достаточно времени…
А Лоран желал учиться.
Вот только в том, что сам он годится при всем своем желании в ученики, Бринмор сомневался, как сомневался во всяком, кто приходил к нему прежде с просьбами о наставничестве.
Подобрав пару дюжин оставшихся на камнях чешуек, он затем изловил убежавшего в пустошь коня, притом без особенного труда, и потому лишь, что животное погибло бы зимой и в безлесной низине, и среди мачтовых елей и глубокого снега, а вовсе не из-за того, что не смог бы обойтись без него. И на нового скакуна принца, обращал внимания не больше, чем на прежнего, будто бы этот вороной и не был в сути своей драконом, которому вздумалось не то покрасоваться, не то показать человеку свои умения.
- В пору косы заплетать, - заметил он мысленно с улыбкой и перевел взгляд на отливающие серебром несколько спутанные теперь волосы Лорана.
Их хотелось привести в порядок, пройдясь по серебристым прядям частым гребнем, и ощутить, как серебро это струится мягко и нежно меж пальцев. Но подобная забота была бы актом очень интимным, и Бринмор оставил эту фантазию до времени, тем более, что пора было возвращаться.
Бросил на Лорана лукавый, смеющийся взгляд и открыл портал впереди, в нескольких футах перед собой. После чего, пришпорил коня и  едва тот, нервно вскинувшись, перед рывком через мерцающую завесу,  миновал её,  закрыл переход, не дожидаясь своего господина.
Глянул ввысь, мысленно прикидывая расстояние до Рунфелла, направил коня по дороге к вайзельским воротам, то и дело поглядывая  в северо-восточную часть затянутого серыми зимними тучами неба.

Приручать дракона едой и лаской, словно животное, не способное мыслить понятиями и категориями и не сознающее  себя, как личность, было бы тем бесполезные, чем дольше. Но объяснять это Лорану, Бринмор не собирался - не желал чуть больше, чем жалел на подобные объяснения времени. Того времени, которого у человека и так было меньше, чем длится простительная в своих глупостях эльфийская юность, во время которой его соплеменники в прождать  большинстве своем только только начинают понимать, что же на самом деле им интересно, и к каким искусствам их влечет более всего.
Случись ему прождать Лорана с час, он возвратился бы к озеру и отыскал и юного короля, и его скакуна, которого смирила чужая воля, вызвав, вероятно ненависть к нему, Бринмору, ничуть не меньшую, чем тоска, в которой дракон решил пребывать до сего дня. Для эльфов тоска была губительна, и Бринмор врачевал ее в драконе, как умел, бросив того в вынужденную или добровольную службу человеку. Любые чувства лучше тоски и меланхолии.
Они, дракон и всадник, появились под облаками менее, чем через десять минут, и полет их, а затем стремительный спуск на заметаемую снегом дорогу, эльф наблюдал с улыбкой. Когда же черный, белоухий жеребец, оказавшись волей всадника, впереди эльфа, рванул вперёд, расхохотался. Верхом, даже на лучшем из королевских коней, он не догнал бы дракона. Потому оставив лошади возвращаться в знакомое стойло самостоятельно, Бринмор спрыгнул с нее и бросился догонять Лорана, обгоняя разыгравшийся ветер. А нагнав, ухватился за стремя, как это сделал бы слуга сопровождающий и сообщил Лорану, окатив его светлой своей радостью за него и за быстроту, с которой тот нашел решение и поднял своего крылатого скакуна в небо:
- Я буду тебя учить, Лоран фон Гессен, человек, прозревший слово "невозможно". И начнем мы сегодня же. Каждый день дорог, а времени мало.

Какой-то особенной интимности, взлетевший в седло коня-дракона, эльф, по отношению и к чудовищу, смиренно принявшему новый облик, и к беловолосому всаднику, не ощущал. Даже в те минуты, когда  рука его обхватила Лорана за талию, а бедра прижались к бедрам. Другой рукой он отвел в сторону  растрепавшиеся на ветру волосы Лорана и, чтобы они не лезли потом ему в лицо, почти прижался грудью к спине всадника, чуть отвернув голову влево и негромко, принялся рассказывать то, что рассказывают детям о магии мира, не пытаясь перебить подвывающий  в поднебесье ветер и не заботясь о том, чтобы слушатель его понял хоть что-то. Просто вплел в слова толику магии и позволил ей просачиваться в сознание Лорана, исполняя желание того, научиться эльфийскому языку. Разве что не мыслью, а чувством, игривым и почти нежным, дал тому угадать назначение непонятной пока истории.
История эта оборвалась, когда они приехали в белый вайзельский замок, и там, ведя короля в ту его часть, где селились эльфы, гости ли, или наемники на королевской службе, Бринмор обращался к Лорану мысленно.
- Мне придется быть с тобой нежным и бережным, - предупредил он с толикой вины, - не оттого, что я сомневаюсь в твоей мужественности, но потому что люди очень хрупки, а я не имел дела с их телами прежде. Но если тебе станет больно, или ты как-то иначе не сможешь переносить то, как я укреплю сегодня твое тело, твоя боль станет для меня знаком, и я прекращу манипуляции. Но мы должны быть уверены, что после поток магии, взятый тобой, не развоплотит тебя и не нарушит единение твоего Света, который вы зовете душой, и тела.

Покои эльфа оказались огромными, светлыми, словно за огромными окнами был ясный весенний день. Да и окна эти были вовсе не такими, как прочие в замке, наводя на мысль об иллюзии.
- Нам предстоит раздеться,  - сообщил он,  жестом обозначив для гостя приглашение пройти в одну из полудюжины арок, выходивших в светлый полукруглый зал, какового просто не могло оказаться в человеческом жилище, будь оно даже самым прекрасным дворцом. – Для начала я объединю наш кровоток, поскольку не знаю иного способа, дать тебе возможность чувствовать магические потоки, как чувствует их мой народ. А изобретать его не вижу смысла.  Но так я смогу в полной мере чувствовать тебя, а ты – меня. И что важнее – магию, которая не внутри тебя, но в окружающем нас пространстве. Взращивать твои силы через медитации и переосмысление всего, что ты представляешь о жизни – слишком долгая прелюдия к тому, чтобы сделать первое свое плетение и создать первую руну. Но можешь сам решить, насколько ты готов довериться.  Только руки, руки и бедра, или я волью свою кровь разом в несколько крупных вен.