О том, что он здорово перебрал, Баст понял ещё до того, как окончательно проснулся. Или очнулся, что вернее, потому как мутное одуряющее беспамятство мало походило на дарящий отдых сон. Верные признаки – стук в висках, боль в затылке, сухость во рту – никогда не обманывали.
Давненько так не напивался, - крутнулось в сознании.
Действительно давно.

Когда с верными людьми унесли ноги из столицы после бунта, они здорово набрались в ближайшем трактире - от радости что удалось уйти живыми и со всеми конечностями в наличии. А вот после, скрываясь, хватать лишку себе Костиньи не позволял – непозволительная роскошь для него, сболтнуть лишнее.
Так что ощущения посетили пусть и знакомые, но основательно подзабытые.
И ведь не собирался, что ж его так разобрало-то?
Когда, почему?

Воспоминания ускользали, голова уже кружилась, хотя он пока даже глаз не открыл – эк его угораздило-то.
Кто бы знал, что после дорогого и редкостного Миэль-дель-Калабра будет так паршиво! – подумал Баст и окончательно проснулся.
Вспомнил, где пил, что и главное с кем.
Даже попытался сесть рывком, но всё тело – целиком и полностью, против резких движений отчаянно протестовало, поэтому он просто подтянулся в положение полусидя и прищурился, чтобы обезопасить себя от яркого света – вдруг давно наступил белый день и в комнате светлым-светло.

Зря старался.
Темноту вокруг рассеивало далёкое пятно света, хотя по ощущениям Бастиана ночь должна закончиться. Или нет? Сколько же времени прошло?
И самый насущный вопрос – а где это он вообще?
Тюфяк, весь в буграх и дурно пахнущий, на котором лежал дон граф, мало походил на вышитые покрывала в отведённых его милости покоях. Даже на постоялом дворе и то стелили лучше.

Низкий свод, каменная кладка, полумрак – по всему выходило, что он в подземелье.
Случались у Костиньи пробуждения не из лучших, но это, наверное, самое неприятное. Похуже даже того случая, когда проснулся на погосте, в тени роскошного склепа из белого мрамора. Спина потом несколько дней болела, но это ладно – испугался, стоило глаза открыть, знатно.
Потому что взирал на него лик ангельский, белоснежный до рези в глазах и столь прекрасный, что аж жутко. Присмотрелся – оказалась скульптура на надгробии, отсвечивает от солнечных лучей, аж бликует. А он уж и молитву читать начал, и в грехах каяться – думал, по его душу посланник явился.

Так вот сейчас оказалось почти точно так же страшно, с той только разницей, что если суждено ему здесь помереть, то вряд ли быстро и безболезненно. Ведь если сразу любезный кузен Диего не лишил его жизни, то значит желает узнать подробности да имена сообщников. А подобные беседы – дело долгое и болезненное, уж Басту-то не знать.
Время шло, факел всё так же коптил по ту сторону решётки, в коридоре, разгоняя тоскливый полумрак, а по грешную душу Бастиана никто не являлся. С одной стороны – тревожно, аж пальцы холодеют, с другой – на тот свет он не торопился, в пыточную к палачу тем более, почему бы не подождать?

Распоряжения, на всякий случай, в родном краю он оставил, потому как в любые времена дальняя дорога – дело рискованное. Даже если лиходеи-разбойники не нападут, ты всегда можешь застрять ногой в стремени, навернуться с коня и сломать себе шею. Или пирогом на постоялом дворе подавиться, как брат Бернард, земля ему пухом. То-то Лидия обрадуется, если он не вернётся.

От мыслей о доме Бастиан вновь возвращался в здесь и сейчас – прикидывал, почему он до сир пор в этой дыре, куда только молчаливый стражник с ведром воды и миской похлёбки пару раз за день наведывался. То ли немой, то ли приказ у него помалкивать. Ничего особо не придумывалось, кроме того, что у светлейшего дона, главы регентского совета, забот хватает и кроме непутёвых родственничков. Но к малейшему шуму прислушивался – крыса с писком пробежит, и то развлечение.
А уж когда решётки загрохотали и шум шагов по лестнице – то и вовсе событие. Страшновато, правда, но и любопытно. Баст прислонился плечом к решётке, чтобы видеть, кто ж там покажется из-за поворота.

Создатель свидетель – никогда ещё Бастиану не было так страшно!
Просто все предыдущие разы благополучно подзабылись со временем – Костиньи не особо любил возвращаться к неприятным моментам прошлого, живя в основном настоящим и планами на будущее.
А теперь вот – будет ли оно у него, это самое будущее?
Спорно, очень даже спорно.
И по лицу герцога ничего, кроме усталости и озабоченности не читалось. И ведь вряд ли светлейшего дона заботила судьба кузена. Скорее державные заботы одолевали.

Мгновения шли, Диего буравил его взглядом, тихая паника, которую Баст старательно укрощал, чтоб не заговорить первым и не выглядеть убого и жалко – росла. Он покрутил на пальце тяжёлый перстень, отцовский, с графским гербом – драгоценности при нём оставили, но это ни о чём не говорило – они обычно отходят палачу.
То, что за плечом герцога де ла Серда не переминался с ноги на ногу этот самый палач с щипцами для выдёргивания зубов и дробления фаланг пальцев – это же хорошо? Или это так, попрощаться, а к палачу его оттащат позднее? Ведь если не для того, чтоб выбить имена уцелевших соратников ему пока сохранили жизнь, то для чего? Непонятно, а это больше всего пугает.

В конце концов Баст не выдержал – да и стоять, пусть и прислонившись плечом к прутьям решётки, было неудобно. Только рот открыл, чтоб спросить о своей участи, как в него полетел точильный камень. Сaramba! От грохота чуть не оглох, а ещё дёрнулся, пытаясь увернуться, хотя прутья и прикрывали.
Кузен бушевал. Помянул матушку, своего родителя, покойного принца Хосе и Создатель ведает, кого ещё, чем немало Бастиана удивил.
Ведь в своём участии в бунте он до сих пор не усматривал ничего личного. Очередной найм, очередной поход – благородные доны всё время затевают вооружённые распри, ничего нового, в общем-то.

- Ты же сам начинал кондотьером, - чуть плечами не пожал. – Меч и умение продаётся тому, кто больше заплатит.

Предложи ему Диего стать на свою сторону – сражался бы за него. Перебей цену графа Росси в процессе – сражался бы за него. Возможно, так и надо было сделать, учитывая родство, но… не всегда и не всё решает золото. По крайней мере – не напрямую. Риарио предложили не только монеты, а перспективы. Вот перспективы, на тот момент, когда старший брат был жив и здоров, планировал обзавестись наследником, - Бастиану понравились.
Лес рубят, щепки летят. Высокородные доны гибнут, их место занимают выскочки, вроде Баста. Стать бароном – не с титулом учтивости, а со своими землями – почему бы и да? Содержание. Отец назначал жалкие крохи, но Бастиан ни разу за ним не являлся - вот ещё, за гроши кланяться. А брат и не упоминал ни о чём таком.

Но заявлять в лицо разгневанному кузену о подобном, вот так сразу, пока ещё граф Лагард не спешил. Преданность появляется там, где тебе есть что терять. У него теперь – было.
- От меня ведь что Хосе, что принцы Айзена – одинаково далеко. А у графа я служил оруженосцем. Посидели, выпили, вспомнили былое да ударили по рукам. Сам ведь знаешь, как оно бывает.

Не было, мол, у меня никакой личной заинтересованности, а вина только в том, что встал на сторону проигравших. Дело такое, бывает что и не угадаешь.

Отредактировано Bastian Costigny (2025-08-05 15:03:02)

Упоминание о кровном родстве, как решающем факторе, заставило бы Костиньи ухмыльнуться, если бы он отчётливо не осознавал, что находится в подземелье по одну сторону решётки, а кузен – по другую.
Это у них-то в Кастилии, где кровников бросало из крайности в крайность – то жизнь за брата отдам не задумываясь, то сам его порешу, если надо будет. И всё это – одни и те же люди, между прочим.
У Баста с родными братьями отношения всегда были из той, второй части, где тебя с лёгкостью придушат на заре жизни в колыбели, чтоб не претендовал на то, что они считают своим.

Или вот, к примеру, Диего – они отлично проводили время за вином у костра лет… двадцать назад? Столько мутной воды с тех пор утекло, что кто знает, вспомнил бы его кузен, явись Бастиан на порог с просьбой пристроить на службу. У герцога таких родичей наверняка с пол Кастилии, ну треть. Конечно, к делу приставил бы, но в остальном – как знать, как знать. Может, так бы и бегал в десятниках – с хорошим жалованием, но не более. А хотелось – более.

О подобных сомнениях сейчас упоминать тоже, понятное дело, не стоило. Вон как герцог гневается – обзывает всяко, хорошо, что не бьёт. Не по чину, скорее всего, руки сбивать, а может решётка просто мешает – проверять не хотелось. Не будешь же драться с цельным герцогом.
И ничего ему не стыдно. Он делал то, что умел делать хорошо – сражался. А что до политики, так никогда Костиньи в неё не лезли и не разбирались. Налоги королю заплатили, как смогли, вот и вся политика.

- Если бы я всегда слушал матушку, - примирительно начал Баст, - то последовал её совету и приехал к тебе в столицу намного раньше.
Но всё дело в том, что лет с восемнадцати Костиньи жил своим умом, предпочитая всё решать сам, пусть иногда доводилось больно биться лбом, набивая шишки, что потом зовутся опытом. А уж в тридцать-то он о матушкиных советах и не вспоминал.

- Я ведь не впервые сижу в таком подземелье. Лет семь назад ранили меня при штурме замка и тамошний граф, весьма предприимчивый дон, решил получить выкуп за всех, кого под своими стенами недобитыми подобрал. Знаешь, что ответил Бернард, когда ему вручили послание про выкуп? А ничего. Порвал и выкинул.

Сбежали они тогда только благодаря жене напарника – денег на выкуп у неё не хватило, но подкупить стражника, чтоб пропустил к пленникам местных шлюх и её в том числе – насобиралось. А там в ход пошли кинжалы, припрятанные под юбками и прочие уловки.
Претензий, к слову, у Баста к брату не имелось – возможно на его месте так же поступил. И к Диего тоже, которому их родство не помешало подсыпать какой-то дряни в отличное, к слову, вино.

- Твоё право, - поморщился от грохота, когда в решётку полетел тяжёлый табурет. – Казнить или пытать.
О государственной измене ведь вспоминают, когда головы собираются лишить. А до того, как одна из сторон не победит, обе во всю мочь кричат о законных правах.
- Только ведь живой я могу быть гораздо полезнее, чём мёртвый.
Показательные казни давно свершились, никакой выгоды от смерти очередного графа Лагарда. Никто о нём и не вспомнит, кроме женщин в семье.
- Опять же, если по-плохому, то конечно, наговорю всякого и много. Толку-то.

Назовёт в первую очередь тех, кто не смог уйти от возмездия – большинство ведь не успело спастись, когда ловушка захлопнулась, и улицы столицы, залитые кровью бунтовщиков с мирными жителями заодно, оказались смертельной западнёй. А может вспомнить и тех, кому удалось ускользнуть. Бастиан ведь не зря столько времени сидел тише воды – скрывался не только от сторонников де ла Серда, но и недавних соратников, что как раз вот, подобных приступов откровений в застенках опасались и стремились обезопасить себя.