Magic: the Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] death isn’t cruel
♪ Rapalje — Wat zullen we drinken
31.10.1562 | Villa Nera, Фрайбург, Айзен
Laurent von Gessen & Marika Vass
«Смерть не жестока, она просто ужасно, ужасно хороша в своей работе». ©
или сказ о том, как мажеский корпус решает проблемы.
|
Черный мрамор, устилающий пол парадных залов и давший название вилле был отполирован так, что отражал огни многочисленных свечей, щедро расставленных слугами. А еще, говаривали, что в нем, как в зеркале, легко рассмотреть все, что у дам находится под юбкой, если юбка эта по негаданному стечению обстоятельств окажется приподнята. В 14, впервые услышав эту шутку, Его юное Высочество гадал, как же так могло бы случиться. К 18 принц знал примерно все, чем Вилла Нера могла его удивить, и, к своему разочарованию, не испытав никакой сердечной привязанности - так желанной в юности! - ни к женщине, ни к мужчине, окончательно убедился, что механическое повторение полученных в отрочестве уроков любви скучно необычайно, а разврат – не его грех, в то время как стремление к власти и тщеславие волнуют его ку-уда больше. Однако его маленький двор, состоящий по большей части из мажеского корпуса, необходимо было развлекать, и Лоран не скупился на балы, маскарады, охоту и прочие статьи расходы, не чувствуя к ним особой душевной склонности и мыслями зачастую пребывая над картой Айзена в вихре самого безудержного веселья. Благо, на этот случай Господь послал ему наследника Вустерширов, который веселиться умел, любил и делал это от души, силой своей харизмы превращая всякое застолье в кутеж и шабаш, достойный баллад. Так что юноши приятно оттеняли друг друга.
Зато принц жаловал карточные игры и не потому, что легко в них выигрывал, рассматривая ауры, - он и проигрывал без зазрения совести, если желал наградить или вручить кому-то деньги в пользу будущих услуг, - а потому что игры эти позволяли наблюдать за людьми. Что есть на свете интереснее?!
Нынче он играл с Одмундом, единственный человек, готовый с ним играть и без распятья, и наследником герцога Райхенбаха, Сверре, приходившимся ему родней после того, как старшая из сестер фон Гессен была отдана замуж за мятежного герцога. Со Сверре связывала принца старая и постыдная история, которую оба не вспоминали, принужденные обстоятельствами совместной службы к самому рыцарскому примирению, но ни один из них не забыл. В пожаре Стоугейта погибли два сына герцога, младшие близнецы. Они погибли, а Лоран выжил. Сверре, бывший на пару лет старше, пришел спросить у принца ответа, где тот был, когда умирали его братья, и способен ли человек, оставивший своих земляков в лапах чудовищ и в вое пламени, возглавить корпус, который ему прочили. Вышла отвратительная драка, мало похожая на дуэль, хотя правила не воспрещают биться против нескольких соперников. В четырнадцать Лоран едва ли был так хорош. Лишь помощь Джулиано д’Эсте и его смекалка позволили временно приглушить этот конфликт и заставили Лоран впервые задуматься о том, что ему следует окружить себя людьми из тех, кто встанет рядом с ним вне зависимости от знатности и политики, – выходцами из народа. Таким образом его ближайший круг приобрел тот вид, который имел сейчас: приближала к Его Высочеству лишь личная преданность, доказанная делами.
- Будет, - осознав, что менталист задумал выложить фатальную комбинацию – уж больно он доволен! – принц попытался предотвратить скандальный исход. Сверре был неутомимо пьян и так разыгрался, что не чувствовал ментального ведения даже в грубом исполнении Одмунда. На карту уже были поставлены фамильные перстни, цепь, дублет с алмазными пуговицами и лошади из городских конюшен Райхенбахов.
- Ваше Высочество желает перебить ставку? – хрипато отозвался Сверре, вспыхивая жадным азартом отыграться.
- Что же мне ставить, харр Райхенбах? – примирительно улыбнулся принц. С той же интонацией на брошенное приглашение к дуэли, отвечают добродушное «Я не приду», вполне ожидая услышать в свой адрес запальчивое «Вы трус и подлец!».
- Эльфийку.
Джемма, покорно сидевшая в подушках у ног Лорана, подняла взгляд. Все давно привыкли к его спутнице, почитая ее протеже августы и названной невестой. Джемма была тиха, ласкова и любезна, следовала за принцем неотступно и носила роскошное колье из гессенских сапфиров, закрывающее декольте густо, точно монисто. Мужчины полагали ее любовницей северного наследника, женщины, существа куда более проницательные, не находили в них ни доли стремления друг к другу, либо же должны были искать в их взаимности ноты самые отвратительные.
- Эльфы принадлежат своим королям.
- Разве не все здесь принадлежит Гессенам?! – взревел Сверре, отчаявшийся проигрышами. Но Лоран снова придержал Одмунда, оставляя Райхенбаху шанс проштрафиться, чтобы не без удовольствия выслать его из-под отцовского крыла на северные рубежи, где ему и место.
В распахнутые двери ворвалась бесноватая сарабанда, еще дикая, народная, подхватившая десятком жадных рук тех, кто пытался укрыться от гудящего на вилле карнавала. Принесла между карточными столами хоровод нарядных и обнаженных тел, выплясывающих под всполохи рвущихся в саду шутих, разливающих в морозном воздухе искрящуюся пестрядь.
Сквозанули по черному мрамору ножки стула. Сверре раскинул руки, точно охотник, поднявшийся против медведя с одним ножом, - этой доблестью прославились его гордые северные предки, почитавшие себя благословленными дикими силами природы, в которые нынче верили только эльфы, – и дернул из людского прибоя принесенное прибоем этим сокровище.
- Это, - рывком крутанул девицу к столу. В воздухе взлетели и рухнули на плечи Марики тяжелые янтарные пряди. Вдох спустя она оказалась прижатой к широкой грудине, пойманная грузным объятием, чтобы принц мог хорошенько рассмотреть товар. – Твое?
- Подданных связывает с Его Величеством клятва верности.
Раздражение Лорана выдавала лишь обнаружившаяся резкость черт. Члены корпуса в числе прочих пунктов присяги клялись не вредить сослуживцам и беречь каждого мага. Маги – бесценны. Такие, как фро Васс, теперь особенно. И это делало добычу Сверре необычайно дорогой.
- Брось Гессен! Разве она не сделает все, что ты ей прикажешь?! Разве не каждый в корпусе пляшет под твою дудку?! – щетинистая щека сладострастно огладилась о скулу магички, обдавая ее ароматом хорошего Санджовезе. – Вели ей провести со мной ночь! Это ставка!
Марика любила яркие празднества. Даже в обыденности тревожных забот, когда каждый из вечеров завершался молитвой о тишине и покое, сложно отбросить желание забыться в красочных иллюзиях торжества. Маскарады дарили свободу. Стиралась значимость статуса, позволяя обрести часы в возможности почувствовать себя кем-то другим. И немногим ведомо - не маска рвется наружу, не играются роли, но наружу рвется нутро: в возможности побыть настоящим. Не зная того, участники действа обличают такие секреты, что не раскрыли б и в камере для допроса.
Баронесса - не так давно расцветшая роза в офицерском составе корпуса. Донедавна дама эта красила своим присутствием стены Академии, в основном обучая девочек тонкостям ментального и целительского, и прослыла в том хорошей наставницей. По крайней мере, ни одна из ее воспитанниц не отличилась тем, чтоб поднести своей семье в подоле сомнительный дар. Ныне в корпусе о натуре баронской дочки знали поболее. Не были скрыты ни прохладное ее отношение к идее замужества, ни то, каким делом промышляла ее дражайшая матушка в молодые года. Как и особая, почти любовная привязанность Марики к корпусу. Одаренная магическим талантом леди здесь могла окружить себя опекой влиятельных персон: жизненного разнообразия ради не лежа на спине.
Вчерашний сосуд молодого барона Данкеля, а сегодня и редкий в талантах маг-паладин, своей первой обязанности не оставила, справедливо полагая, что компанействовать талантливому файтеру - миссия, с коей справится не каждый. Горячая натура огненного мага не всегда была внимательна к сосудам, рискуя в порыве испить до дна, чего совершенно не страшилась Марика. Способность вовремя настучать в бубен юная фро приобрела еще со времен жизни с братом, чей нрав можно было причислить к той же породы людей, что и Отто. Вероятно, потому и отношения с файтером сложились похожие - юношу Марика, скучая порой за родными, почитала за брата, а тот ее - за наставницу или сестру. Помимо явного таланта уравновешивать своего боевого партнёра Васс была известна нравом необычайно терпеливым и мягким, подобным флегматичной породной кошке на подушках салона какой-нибудь знатной дамы. Природа же, как полагается, когтей у кошки не отняла. Нравы у нее вольные, гуляет, где вздумается. Такую насильно не возьмешь на руки, не огладишь. И подобно кошке Марика была прекрасна, доброжелательна и учтива, но компанию на вечер предпочитала выбирать сама.
Тем роковым вечером, две раскрасневшиеся от молодого вина и длительной пляски дамы, подцепив под локти с обеих сторон хохочущего офицера Олафсона, что-то заговорщески пытались ему шептать, вставая на цыпочки. Шепотки тонули в гоготе и далеких от музыкальности напевов, потому приходилось практически кричать, спотыкаясь, следуя направлению потока, что носился по Вилле Нера, сметая собой декорации и затапливые самые тихие ее уголки. В один момент изниоткуда явившийся под локоть Марику цепляет Витольд, а его самого - подоспевший Данкель. Вместе с другими служивыми, межась с одетыми лишь в браслеты, ожерелья да ажурные маски дамами, они замкнули неровное кольцо кольцо хоровода.
Веселье шумело такое, словно война осталась за дверью, словно празднуют саму жизнь, привечая радостный каждый ее порок, несущий неуемное, сладострастное, свободное…
Хоровод распался, но движения не прекратил, а Марика, вторя большинству, возносила над головой тонкие руки, повторяя оборот за оборотом. Взметнулись зеленые юбки, разбились, взлетая, локоны волос, а смазанное движение хохочущего пространства вокруг остановилось в излишне крепком объятии. Возмутиться необходительности баронесса не успела, представленная столу. Чьё?
Взгляд вопросительный, не до конца сознающий пока ситуацию, метнулся к лицам сидящих. Губы дрогнули от колючего касания к щеке, но баронесса не отвернет головы. Только мягкая, вежливая попытка отстраниться, что не увенчалась успехом. Тяжелая рука, сковавшая плечи, прижавшая лопатками к малознакомой груди, ясно давала понять, что владелец добычу свою отпускать не намерен. Намерения у него иные. Баронесса даже жалела, что имела бесстыдство коснуться образов, что витали в залитом вином голове, - подробности те неминуемо вызывали позывы к тошноте.
Взглядом мазнув по разбросанным по гладкой столешнице картам, Марика подняла голубые глаза на безучастное лицо принца. Она в жизнь не поверит, что Одмунд не топчется сейчас в пьяных извилинах Сверре, которого ей единожды представили однажды. И все же, - на что рассчитывает герцогский отпрыск, предлагая фон Гессену выдвинуть своего подчиненного в качестве… ставки в карточной игре?
Марика умела гордость хватать за горло, исполняя приказы. Если принц прикажет убить за него, предать за интересы корпуса - баронесса сделает то с привычной легкой улыбкой. Но прикажи Лоран положить эту гордость на стол рядом с парой фамильных перстней, баронесса непременно предложит принцу возлечь с его Милостью Райхенбахом вместо нее.
Но в жесткой линии вздернутого подбородка, в неотрывном взгляде на Гессена уж явственно читалось - у молчаливой преданности баронессы может оказаться цена.
Пружинистое женское тело рассеяло напряжение, давая понять, что бороться не будет, и Марика аккуратно высвободила левую руку. Обрамленная ажурной перчаткой ладонь коснулась мясистой щеки Сверре. Шумный прибой веселья разбивался у стола, как у ног святого, растекался в метре.
Будущий Герцог уже позволил себе фатальную ошибку сравнить своенравную баронессу с вещью - придется избавить хотя бы айзенского принца от возможности совершить такую оплошность.
- Зачем же приказывать? - тонкий, капризный голосок, наигранно-натянутый. - Пусть ставкой станет судьба. Почту за честь провести время с сегодняшним спутником удачи.
С хищной улыбкой баронесса зубами стягивает перчатку чтобы, выкрутившись все же из медвежьих объятий Райхенбаха, уронить на стол. Мгновенье свободы ей стоит цепких пальцев на запястье, что тащат девушку за стол, усаживая на колени. Улыбка Марики вас становится шире. Если присутствующие позволят Сверре, чей взгляд едва находит фокус в одной точке, выиграть, кто-нибудь сегодня пострадает.
|
В уголках губ, в углубившихся носогубных складках замерла, не родившись, та гримаска, которая неуловимо балансирует между ласковой улыбкой и лаконичным оскалом, обнажающим лишь клыки. Мысль ее сопровождающая, пусть и не могла быть прочитана, гуляла в широком диапазоне межу «делать мы этого, конечно, не будем» и «я выпорю тебя на конюшне», и во взгляде, устремленном на Марику через карточный стол, читалась четко. Не хватало только, чтобы дочь уличной девки брала его на слабо, кем бы она себя теперь не считала! Впрочем, гнев этот был мимолетным.
- Что ж, - Его Высочество, внезапно с вальяжнейшим удовольствием рассматривая девицу, точно все это эротическое представление та устроила для него одного, внезапно прикусил губу, силясь сдержать улыбку, самую широкую и бесстыдную.
- Слава каждой женщины складывается из подвигов, ради нее совершенных, и дуэлей, ради нее открытых. А так как наши времена нет миннезингеров достойнее нас, то нам и слагать эту славу. Потому, полагаю, красота фро Васс заслуживает истории самой громкой и восхитительной! Тем более что карты нам уже надоели.
Принц смахнул с стола колоду и поднялся. Пестрые рубашки и яркие маски разлетелись ему под ноги. Говорил он громко, запросто накрывая шум музыки, давно потерявший ритм, и какофонию пьяных голосов.
- Предлагаю вам переплыть Везер этого ради приза!
- Но… - Одмунд поднялся следом, и на лице его нарисовалась растерянность. – Зима.
- Растопите его! – Лоран раздраженно вскинул руками так, точно дело это было естественное, а ответ самый очевидный.
- Летом его переплывет и мальчишка!
Тщательно взращивая репутацию корпуса, он не стеснятся лихостей. Простому люду не понятны сложности магической работы, а то, чем корпус действительно был хорош, простому горожанину не продать. Зато вот такие пестрые картинки будут передавать из уст в уста. Это они станут вдохновлять селян, к которым байки перейдут от городской родни, и они сложат молву «Виданое ли дело!..», обрастут яркими и несоразмерными деталями и станут легендами. После которых отец будет поминать Его Высочеству его шлюхи попойки, не без того.
- Если проиграете, харр Райхенбах, я верну вам все до пуговицы, - доверительно склонился к уху наследного герцога. – Подумайте.
И вернул Марике ее вызов, предоставив самой отдуваться за свои шалости.
- Прошу к набережной!
Публика следом за Его Высочеством, медленно обраставшим магами и разгоряченными зеваками, торопливо накидывающими подбитые мехом плащи – слуги только успевали подавать, – выкатилась к набережной, на которую выходила вилла, и растеклась у лестниц, спускающихся в воду.
- Лодку! – потребовал принц. – Дама и секунданты должны наблюдать за ходом поединка. И подать участникам плащи по окончании.
Ульрих и Микеле, под азартным руководством Олаффснова принялись топить лед, плотной коркой покрывающий реку, так что люди в рыночный день ходили с санями, полными товара, от одного берега до другого. Зрители ахали и дивились, когда лед вытаял в тонкую корку, а после и вовсе разошелся широкой полыньей от ступеней до дальнего песчаного берега, укрытого снегом. За это время слуги спустили нарядную хозяйкину лодку, куда больше походившую на гондолу и ожидавшую своего весеннего часа в лодочном сарае.
Плащи и горячее вино утроили на дне. Лоран спрыгнул первым, подал Марике руку. Оскар сел на весла.
Воду трудно было назвать теплой, но в зимнюю пору над ней поднялся пар. Одмунд и Сверре, проклиная изобретательность своего патрона, раздевались на стылом ветру до исподнего.
- И это снимайте к чертям! Свидетели должны оценить оружие дуэлянтов! – окликнул принц под восторженным роком захмелевшей публики.
- Мы уж как-нибудь с Божьей помощью, Ваше Высочество, - похмурился Одмунд, который в своей привычной серьезности обычно был очень далек от публичных выступлений.
- Прошу, фро Васс!
Лодка оттолкнулась от берега и двинулась вперед пловцов и параллельным курсом, чтобы секунданты могли хорошо видеть состязание или прийти на помощь в случае беды.
- Отмахните начало турнира. Перчаткой, платком, да хоть нижней юбкой!
Вино в самой Марике, вестимо, мешало рассудку нашептать заранее о любви кайзерского сына к публичному фарсу. Во мгновение золотистая рыбка, мимо воли выброшенная на тихий островок, оказывается средь сухопутных хищников. Жабры жжет воздух и лучи пристального, злорадного внимания. Баронесса выпрямилась на коленях Сверре, вежливо пропуская большой палец под липкую ладонь, прижатую под грудью. В попытке выкрутиться красиво, не устраивая скандал, по колено увязла в трясине, потащив за собой в зыбун и Одмунда, и Сверре. Последнего хотя бы было не жаль, а зачинщик и вовсе - стоит на подмостке, смеется над вами, и останется лишь зубоскалить в ответ.
Васс не разыграет восторга, не оценит возбужденной поддержки толпой выдуманного действа, но возрадуется желанной свободе в момент, когда в унисон скрипнут стулья, и сцена с черным глянцем под ногами придет в движение вновь. Здесь некому возразить принцу. Под хохот наследника Райхенбаха дама отгораживается дежурной улыбкой, размышляя, не задумал ли его Высочество убийство одного из присутствующих на потеху пьянствующих зевак. И если Одмунд в силу сдержанной своей натуры по наблюдениям Марики не имел склонности заканчивать вечер лицом в бланманже, то господину Сверре и Везер был сегодня по колено.
Стоя на лестнице у кромки темной воды, Марика куталась в плащ, густо подбитый серебристым мехом. Зимняя стужа методично выбивала хмель из головы, отзываясь неприятной пульсацией в висках. Везер река широкая, в этих местах порою ленивая, как жирный змей, и воды ее неспешно облизывают ряженную кованными вензелями лодку. Одной рукой удерживая приподнятые полы платья, другой же принимая опору предложенной ладони, коротко качнулась, перебираясь.
Корпус никогда не гнушался подобными развлечениями. Месяцем ранее группа подвыпивших энтузиастов в лице неразлучных братьев Ульссон и Клайда едва не отправили Данкеля на тот свет лишь оттого, что юный барон на спор полез в бочку, полную эля. Бочку заколотили и под всеобщее улюлюканье прокатили столичной площадью. Стоит ли говорить, что у фантазии господ, полных безграничной дури и любви к представлениям, предела не существует? Под возгласы Лорана баронесса лишь вздохнет с долей меланхолии, мол, "снова вы за своё", но все же взглядом оценивающим позволит себе пройтись по комплекции пловцов, вздрагивающих от хлестких пощечин морозной ветра. Вероятно, ей было бы веселее, не окажись она в лодке невольным трофеем.
- Приятно, что у меня есть выбор, ваше Высочество.
Марика подняла глаза на Лорана и кивнула с усилием. Никак не может решить - отправить руководителя корпуса под коня Роттенбахов или в какую тривиальную преисподнюю. А коль скинуть подлого в воду - то будет считаться началом турнира? Куда только самой потом бежать... Благо, принцу не дарован талант к чтению мыслей, а хмурому Одмунду точно не до ее головы.
Вторая перчатка крылом белой птицы вспорхнула в воздух, сорвавшись с пальцев, затерялась на дне вновь качнувшейся лодки. Олафссон принялся за весла, а Марика устроилась на сиденье, принявшись нервно заламывать пальцы в поданной ранее муфте.
Заплыв начался. Вспарывая руками водную гладь, соперники поневоле шли вровень по обе стороны от лодки, что величественно плыла, опережая мужчин на полкорпуса. Может, летом мальчишка и переплывет эту реку, да только не всякий - мало ли таких смельчаков порадовали рыб, оказавшись на дне? Райхенбах хоть по глаза залит вином, но гребет шире, со знанием дела, неспешно опережая Одмунда. Марика искренне надеялась, что менталист бережет силы. К моменту, когда процессия, подбадриваемая криками с берегами и комментариями принца, едва достигла центра реки, баронесса успела тысячу раз проклясть и каждого из присутствующих, и собственный длинный язык. Кто-то озвучивал правила? Кому судить? Утешив себя мыслью, что последствия уже пришли и с новыми разбираться будет позже, осторожно потянулась магией к Одмунду. Не изменившись в лице, выровняла скачущий пульс, поймала и рассеяла часть спазмов в мышцах. Едва ли это будет заметно секундантам, но пловцу будет легче. Соперник его такой чести не удостоился, хоть мельком девушка ощупала и его. Ему тяжелее с каждым движением, замедляется, дышит чаще, но держится. Наверное, будет неловко, если последний наследник Райхенбаха окажется тем самым мальчишкой, который не доплыл, но баронесса не обнаруживает в себе ни доли стремления помогать Сверре удержаться на воде до тех пор, пока Бьерн не получит преимущество. Марика рассеяла внимание, отвлекаясь на сидящих в лодке. За исключением того, что человек на веслах - неблагородного происхождения, об Оскаре она знала больше со смешливых девичьих шепотков от Ингрид. Сам же принц оброс сплетнями, как руины замка лозой за столетия - камня там уж и не видно.
Некоторое время спустя лодка значительно увеличила расстояние. Скорость ее не менялась, но пловцы отставали. И пока один восстанавливал дыхание, перевернувшись на спину и, держась на воде, неспешно работал ногами, движения второго стали рваными, хаотичными, секунду спустя прекратились вовсе. Выронив муфту, Марика схватилась ладонями за борт, опасно качнув лодку. Облачко пара вырвалось из губ с тревожным возгласом.
- Он не выплывет сам!
Закрывая глаза, считает редкие, натужные удары сердца, считывает вспышки и панику с человека, что сейчас проиграет не золото, не лошадей или ночь с девкой: Райхенбах в секунде о того, чтобы проиграть в жизнь. Происходящее баронесса считает катастрофой. Мажеский корпус растопил чертову реку ради потехи, но сейчас потеряет герцогского сынка в недрах Везер. Марика знает - если сердце его остановится, нет уверенности в том, что хватит сил его запустить.
|
Ни у кого здесь нет выбора, кроме бутафорского. И Лоран первый, у кого его нет. Он не может отказаться от корпуса, он не может наступать. Он даже защищаться не может, потому что защищаться пока не приходится. Он потешное пугало, болтаемое ветром людского страха перед неизвестным и интереса к имперским забавам. И вся его досада от этой постыдной беспомощности легко изливается на окружение, красиво подбитая видимостью широких жестов и равнодушной язвительностью. Промозглый речной ветер треплет белые пряди, путает с рыжими. Ветер приходит сюда с моря, недалеко Везер дельтой впадает в залив, и течение здесь сильное. Усилье чуется даже в Оскаре, в напряжении бедер и плеч Олафссона, по-южному стоящего за их спинами на корме.
Принц следит, опускает ладонь в черной замшевой перчатке на муфту, придерживая в ней нервическое движение пальцев, читает чужой испуг и, похоже, наслаждается им вполне, оставляя Марике понять, что это она наказана предстоящим выбором. Над водой течет густой пар. Прохладная, она остается все же слишком теплой для зимнего воздуха. Несмотря на клокочущий хаос на набережной, едва ли будут свидетели этого выбора. Едва ли хоть кто-то поклянется, что видел хоть что-то в деталях. Да и не склонны люди видеть то, чего не ждут, искать там, где им не указали. Не нужно быть целителем, чтобы понять по мерности гребков, по громкости плеска, сколько у пловцов осталось сил. Но они храбрятся. Бьерн, потому что таков его рыцарский кодекс, Сверре, потому что не слишком отдает себе отчет.
- Ни один из них не выплывет. Мы на середине реки, а Одмунд уже устал.
Откинувшись на спинку скамьи, подбитой мягким пунцовым бархатом, принц с улыбчивым интересом рассматривал лицо спутницы, не находя в ней теперь ни грамма ветренного жеманства – к своему удовольствию.
- Ты здесь единственный целитель, - говорил он неспешно, склонившись к шелковым медным прядям, чтобы ветер не уносил слова. - Ты решила, с кем из них готова провести ночь?
Только теперь, когда ставки достаточно высоки, не остается места ни позерству, ни запальчивости, ни кокетству, ни глупостям. И только такие ставки стоит всерьез делать и всерьез принимать. Жизнь, чью остроту ты не чувствуешь на грани смерти, проходит мимо бесконечно унылым, постным коридором без дверей и окон. Без вспышки, без просвета. Как блокада Гьелль – бессмысленная, безнадежная пауза от рождения до смерти.
- С обоими ты, быть может, могла бы получить вдвое больше удовольствия, но тогда придется пожертвовать кем-то их нас. Едва ли Оскар это заслужил. А мне ты можешь рассказать все, что обо мне думаешь, прежде чем принесешь в жертву своему своевременному кокетству.
Пожалуй, порка показалась бы Марике лучшим средством профилактики флирта, знай она об альтернативе.
- Но выйти из этой реки должны все, кто в нее вошел, в противном случае единственный целитель рискует репутацией, верно? Все они должны вернуться в город, а уж погибнуть, как им заблагорассудиться, когда Господь приберет их.
Замшевая перчатка прошлась по скуле Марики, с насмешливой нежностью прогоняя бесноватую на ветру огненную прядку.
- Ты знаешь, о чем я говорю лучше, чем думаешь.
Она знала, чем может обернуться развлечение на потеху завсегдатаев Вилла Нера. Знала, но не хотела принимать обстоятельства - быть может, Везер была бы милостивей, воздух, разжигающий пламя в легких плывущих, теплее, а Марика имела бы больше возможности поддерживать их, не терзаясь муками выбора. Ком в горле похож на массу из слизи и игл, и облачко пара с приоткрытых губ срывается все чаще.
Полный надменной издевки вопрос поднимает смесь страха и злобы. Вот она, натура айзенского принца - в готовности разменивать жизни, как фигуры на доске, ради мести за мелкую выходку собственного офицера. Ей некуда деться из тесноты лодчонки - только в воду, и рыжая дева была бы последней, кто сегодня добрался бы берега. Впрочем, может в нынешнем раскладе быть выловленной ниже по течению было бы проще чем, стиснув кулаки и зубы до скрипа, слушать о собственных предпочтениях под покровом ночи. К черту.
- Я получу втрое больше удовольствия, зная, что глава корпуса не перекладывает на единственного целителя ответственность за жизнь своих подданных. - тихо отвечает Марика в повороте опущенной головы, прячет взгляд под веером влажных ресниц. Слишком много ненависти в краснеющих льдистых глазах. Теперь ее расплата - выбирать без выбора, и с кем бы Марика не была готова провести ночь, это не имело значения. Окажись харр Сверре хоть мужчиной мечты баронессы Васс, в книге судеб запись о смерти его не изменит своих начертаний. Маг выберет мага, принимая на совесть иную смерть. Что ж, в отсутствие столь человечного качества у его Высочества принимать этот груз суждено его окружению. И Марика знает, что удовольствий ждать не придется. Уж точно не когда кукловод в королевском обличье дергает за ниточки, вкрученные в жилы. Она бы наговорила. Наговорила такого, что не покинула бы Везер живой, но вместо этого бережно развеивает судорогу, вцепившуюся в Одмунда. По другую сторону от него уж торжествует смерть - последний свой вдох человек, что так и не станет Герцогом, делает уже под водой.
Скорбь тиха и смиренна. Приходя с осознанием, что сделать ничего нельзя, затягивает удавку, заливает в глаза тоску. И Марика, принимая решение не оттягивать неизбежное, скорбела еще до того, как последняя искра в сознании наследника Райхенбаха угасла. Макушка грузной фигуры скрылась под водой, неумолимо стремясь в черные объятия глубины. Сверре не был святой. Скорее, был той еще мразью, но в жизнеописании его напишут что-то более тактичное.
Его высочество принц продолжает игру, и в улыбке его Марика неизбежно теряет единственно важное для себя - остатки самообладания. В том зале под десятками взглядов мотивы ее были самые честные - не удостоить длинноносых пересудчиков пищи толковать о том, что глава корпуса своих офицеров равняет с вещами. И в этот самый момент посреди безмолвной реки заботливо убирает волосы, подставляя голову ее под плаху. Если об этом узнают, ничего другого и не ждет девчонку, безо дня месяц как ставшую паладином. Оставить труп на дне - многим ли лучше? Времени на метания не хватало.
- Не могу и догадываться, ваше Высочество. - процедит Марика, устремляя в пространство невидящий взгляд. Ей не приходилось прежде тянуть мертвого и следить за живым. И если Бьерну достаточно было добавить сил, то подхватить тонущее тело...
Вода, не успевшая сгладить кольца ряби от череды хаотичных всплесков, заволновалось сильнее, чтобы вытолкнуть неловко барахтающееся тело. Целитель сцепила зубы, вкладывая больше, чем рассчитывала. Заставить методично двигаться ноги. Приказать рукам описывать круговые движения, возвращая голову на поверхность. Видели бы на том берегу, как рот и нос мертвого наследника извергают кроваво-розовую воду, пока набравшие воды легкие отжимаются парчовой тряпкой, чтобы до отказа наполниться сырым морозным воздухом. Удивительно, что выходит сотворить, когда на кону примерно всё. Полмесяца назад поднятые баронессой едва способны были сносно ходить, не то, что плавать. Всплыл надутый живот, голова погрузилась по кончик носа. Медленно, неуклюже зашевелились ноги, толкая тело в нужном направлении. Дышать ему больше не нужно, в биении сердца, пожалуй, необходимости тоже нет...
Марика молчала. Иногда моргала. Порой отвлекалась на Одмунда, и тогда Райхенбах погружался под воду. И чем ближе был берег, тем ощутимее казались липкие касания ужаса, ползущего вдоль позвонков. Кажется, ужасу этому было имя.
|
Огрызается. Лорана это всегда забавляет. Даже если бы Марика вцепила зубами ему в щеку, норовя вырвать кусок мясца, он нашел бы это забавным. Огрызаются от беспомощности. Нет ничего соблазнительнее, что красивая женщина, по-настоящему потерявшая власть над собой и миром вокруг. Она так славно храбрится, так старается, что хочется ее ободрить, погладит отечески по мягким волосам, даже утешить. Но ничего из этого принц не делает, лишь наблюдает за тем, как Марка берется за новое для себя ремесло с напряжённой решимостью. Расслабленно запахивает подбитым мехом плащом вытянутые длинные ноги.
Макушка Сверре выныривает из-под темной воды, принося ему не облегчение, нет, - удовольствие. На шее Марики бьется голубая венка и она же – ни восковом виске. Справлялась магичка справно. Очень недурно!
Принц доверительно склонился к янтарным кудрям. Холодный речной воздух нес ему в лицо тепло чужого тела и аромат духов, пронизанный упоительно интимным запахом кожи, который ни с чем не спутать.
- Думаю, харр Райхенбах готов признать поражение. Позволим ему забраться в лодку?
Придержав подбородок Марики, – замша перчаток щекочет кожу – он мгновение рассматривает ее, только что лишившую человека жизни без сомнений, без колебаний, не ища себе оправдания, не стеная – молча. Так просто, что даже Оскару это пока неочевидно. И вот это Лорана завораживает по-настоящему. Ни в одном борделе, ни водном салоне, ни одна самая ловкая и умная куртизанка не сервирует принцу это блюдо. Эту дичь можно есть только живой, еще трепещущей на клыках, еще рвущейся прочь.
- Хочу, чтобы он на нас смотрел.
А потом накрыл губами губы, забирал ее рот, присвоил его, так просто и жадно, точно Марике он и не принадлежал никогда. Толкнулся горячим дыханием по упрямым резцам, вспарывая языком острый край прикуса, вынуждая открываться навстречу. Не спрашивал ее о желаниях, готовности или планах на вечер. О сердечном выборе или уместности момента. Желания посещали Лорана так нечасто, что не склонен был их откладывать и не нуждался в разрешении. Пробовал ее на вкус, сцеживал с языка горячую винную слюнку и солоноватый привкус напряжения, который возникает если накрепко стиснуть зубы. А после оторвался, отер подушечкой пальца влагу этой внезапной близости под ее нижней губой и откинулся на спинку скамейки, позволяя Марике, наконец, заняться покойником.
- Харр Райхенбах уступает вам победу, харр Борн, - подал Одмунду руку, чтобы помочь ему выбраться из воды, торопливо накинуть подбитый мехом плащ и под ним уже натягивать сорочку на поджарое мокрое тело, глотать подогретое вино, пока оно не успело остыть, выравнивать оголтелое дыхание и хулить рыбу, поднявшуюся со дна по случаю невероятного потепления.
- Что ж, мой друг, ты готов ограничиться алмазными пуговицами и лошадьми или возьмешь с Фро Васс ее щедрое обещание?
Одмунд поднимает на Марику черные глаза в обрамлении слепленных водою ресниц, очевидно оставляя ей выбирать. Никто в своем уме не скажет при красивой женщине, что предпочел бы лошадь. Но и настаивать на предложении, сделанном, очевидно, из запальчивости, он не станет. Не тот это человек, чтобы тащить девицу в постель против воли даже ради спора. Бьерну и охочих всегда хватало.
- Как вам ваша ответственность на вкус, фро Васс? – легкомысленно подал голос Его Высочество.- Я могу снять ее с вас и решить этот вопрос сам.
Всецело поглощенная удержанием контроля, Марика едва реагировала на происходящее в лодке. Заторможенная попытка отстраниться от дерзких касаний к лицу не увенчалась успехом — движения покойного сразу становились дерганными. Рискуя вновь уронить Райхенбаха под воду, магичка едва перевела взгляд, чтоб согласиться. Чем дольше тело находилось в воде, тем больше утопленник будет походить на.. самого себя. Черт знает, что повлекло принца столь резко пресечь границы. Зная, что роль свою сыграла сегодня из рук вон плохо, Марика замирает в оторопи, растерянная, не зная, как среагировать на уверенное вторжение. Поцелуй был не просто неуместен. Он был жестокой, чистейшей в своей дерзости провокацией. Смотри — я обладаю, и ты ничего не сделаешь. И чем усерднее примешься доказывать обратное, чем больше брыкаешься — тем крепче привяжут. Стоило откусить этот дерзкий язык. В других обстоятельствах Марика наверняка бы так и поступила, но сейчас, смолчав унижение, подхватила сорочку и плащ. На край борта, бугрясь перекатами мышц, уже легли синеватые руки. Как не старалась бы Марика скрыть безжизненный взгляд, лишенный фокуса, отсутствие мимики и отрывистые, неуклюжие движения, Сверре никак не мог выглядеть человеком в порядке. Его не смущали ни нагота, ни морозным лезвием режущий ветер. Грузно оседая в лодке, как послушный ребенок поднял руки над головой, позволяя натянуть на себя исподнее. Набросив плащ и закрепив застежку, натянула на мужчину капюшон и, подумав немного, в злобном порыве щедро отхлебнула вина, смывая с влажных губ ощущение чужой власти. Только после того соизволила всучить бутыль, предназначенную мертвецу, в плохо гнущиеся пальцы и устроиться рядом с ним. Пить Райхенбах не стал. Ему было все равно.
Не все равно было баронессе, волком смотрящей на остальных. С прибавлением веса лодка осела глубже, движение ее стало тяжелей. Встречаясь взглядом с Одмундом, магичка устало пожимает плечами, ловя себя на мысли, что ей искренне плевать, потребует ли менталист трофей в ее лице. Ее волнует другое. Будет ли усталый Бьерн, сварливо костерящий условия заплыва, достаточно внимателен, чтоб коснуться мыслей необычайно тихого соперника? В сознании мертвеца обнаружится ли темное, сосущее ничто, замкнутое чужой магией. Несложно будет догадаться, кто небрежно хозяйствует в голове покойного. Та, кому положено отправить герцогского сына на покой, предварительно красиво оплакав, нервно заерзала на сидении. Быть может, Бьерн уже и знает, не вида не подаёт. Как знает с первой минутой о том, что единственной целью фро Васс было тихое избавление от скабрезного внимания Райхенбаха.
— Как полынь, Ваша Милость.
Врёт, выдерживая бесцветный тон. Это дерьмо со вкусом полыни, заправленное неизбежным отчаянием. Рассматривая хищное, лишенное и доли мягких черт лицо, кривится предложению. Без молчания офицеров и помощи принца совершившая вопиющее преступление Марика едва ли выведет труп Сверре подальше от глаз свидетелей. Значит, придется разыгрывать спектакль до конца, захлебываясь собственной желчью. Целитель заботливо укладывает ладонь на плечо опасно качнувшегося своего поклонника.
- Прежде я хочу просить позволения сопроводить харра Сверре в его покои. Господину дурно и требуется отдых, и как только мы убедимся в безмятежности его сновидений, могли бы вернуться к обсуждению вечера.
Мало ли господ умирали в собственной постели после бурной ночи, проведенной на Вилла Нере? Это уж будет другая история. И прежде, чем она успеет случиться, Марика сможет затеряться в пестроцвете толпы.
С берега слышно улюлюканье подмерзших зевак, жаждущих слышать подробности из первых уст. Лодка неумолимо приближается к берегу, готовая причалить то ли к спасению, то ли к возмездию.
|
Одмунд не был бы Одмундом. Еще давясь теплым вином, отирая убежавшую с губ нитку багряной влаги, он встретил Сверре Райхенбаха равнодушным взглядом, а потом замешкался, зацепившись за неловкость движениий, за пустоту зрачков…
- Он же… - незавершенный вопрос повис между ним и принцем, оставляя Марику безопасно в стороне от напряженного противостояния взглядов.
- Да, - медленно произнес Лоран, точно смаковал каждую ноту этого короткого слова. Месть воистину приятно подавать холодной. Десять лет назад в детской запальчивости он не получил бы такого удовольствия, даже выиграв свою неравную дуэль. Не такое, какое испытывал сейчас с иезуитской нежностью наблюдая извращенное посмертие Сверре.
- Марике пришлось выбирать.
На лице Одмунда Бьерна рисуется медленное понимание. Постепенно он осознает, как многим обязан сейчас этой нежной, колкой, маленькой женщине и как щедро должен бы ее благодарить. Как сложна ее роль, как тяжко и омерзительно ей, должно быть, держаться мертвой хваткой за чужой погасший рассудок, точно руки ее по локоть опущены в распахнутую брюшину трупа.
- Мы не можем оставить его на вилле, - меланхолично заявляет Лоран. – Донна Филомена устроила для нас роскошный праздник. Разве она заслуживает утреннего визита его отца и стражи, суда и скандала?
Даже если опустить тот факт, что донна Филомена – доверенное лицо Его Святейшего Высочества, о чем Марике не грешно не знать, но не может не знать Лоран, нежно выращенный этой женщиной во грехе и непристойном баловстве, соткавшему ему необходимую для любого наследника репутацию. Пусть и во многом бутафорскую. Многие их тех, кто сейчас составляли его ближайшее окружение в корпусе, этим окружением стали, получив приглашения в славный домик, который донна сняла в деревне близ Академии, и куда принц с друзьями мог наведываться в дни, отведенные кадетам для отдыха. В домике помешались куртизанки, которых меняли раз в месяц, чтобы юношам не наскучили одни и те же лица. В милом этом домике играли в карты и игры повеселее и пораскованнее, здесь охотились и устраивали спектакли, кружком, полуодетые читали у камина непристойные стихи и ужасные, мистические истории те люди, которым придется делать политику в новом поколении. Очень удачное вложение церковных средств.
- Заколем его в переулке, - Оскар, о котором все забыли на несколько мгновений ужасающего прозрения, с равнодушием простого человека, видевшего с малолетства и смерть, и роды у коровы, толкнул воду веслом и поворотил лодку.
- Только кольца ему верните при честном народе и проводите как следует, чтобы каждый видел, как мы расстались. Кольца я потом сниму.
Завершил историю буднично, точно колол и грабил каждый день. Но уж житейской правды у этого подхода было не отнять. А еще не отнять того простого добродушия, с которым он покрывал маленькую магичку, и от аморальности этот братства, от размаха этой поруки делалось жутко и тепло на душе. Эти люди собирались умирать друг за друга на северной границе, в праздной и веселой столице суть их не изменилась. И если принц играючи пользовался их доблестью, честностью, благородством и жертвенностью, то лишь потому что королевские особы не занимаются грязными делишками лично. Так он был воспитан. Такова была его хищная природа.
Набережная перед залитой огнями Черной виллой встретила выплывающую из пара гондолу овациями. Пьяным зрителям не было в сердцах никакого дела, кто же выиграл, важна была игра. А выкрикивать имена можно для радости и срыва голоса, иначе вечеринка будет неполной. Одмунд молчаливо подал Марике руку, подавленный не то взятой на себя ее виной, не то самим происшествием, в котором они вынуждены прибегнуть к методам противника, глубоко отвратительным айзенской богобоязненной нравственности. Раскланявшись и прошествовав с дамой к брошенному карточному столу под общие аплодисменты, со всей серьезностью вернул покойному наследнику герцога Райхенбаха его отыгранный проигрыш.
- Вас же, прекрасная донна, я оставляю за сбой трофеем, - галантно приложившись к ручке, он прилюдно проводил Марику на второй этаж. Там из окна спальни с жарко растопленным камином хорошо просматривала улочка позади виллы, через которую Марике следовало по сговору провести Сверре, а Одмунду прикрыть глаза случайным свидетелям нападения, которые могут оказаться вокруг.
Лоран, раскуривший трубку эльфийской травы по давней своей привычке, понялся с кресла, в котором их дожидался, и подошел ближе, чтобы тоже увидеть финал этой драмы в ночном переулке. Предложил трубку Марике. Тонкая трубка резная из кости была украшена янтарем. Дым узнаваемо пах полынью и еще чем-то дразнящим.
Никто не встречается со смертью чаще, чем лекарь. Ведет бой неисчислимый в летах, вооруженный порою одной лишь надеждой, с противником, которого даже не видит. Лекарь слышит его присутствие. Незримое в своей издевке, неизбежное. Если везет, лекарь дарует время. Если нет... что ж. Некоторые из них достаточно милостивы, чтоб мучения прекратить, возвращая Смерти желаемое.
Марика нечасто работала с тяжелыми - тому ее и не учили. Таким, как она, не достаются лавры святого спасения. Более сильный целитель с того света достанет, встряхнет и отправит в бой. Рыжая магичка же была поддержкой, бойкой, догадливой и умелой, свое признание видя в помощи людям. Теперь баронесса порочит святость самой Смерти, не зная, как к тому относиться. Мертвеца она держит крепко, коротким усилием мысли толкая сердце. Удары, глухо отозвавшиеся даже в ее голове, тяжело и нехотя раскачивали кровь, позволяя почившему обрести чуть менее подозрительный вид. Собственное хотелось поискать где-то на дней лодке - туда оно укатилось от взгляда Одмунда, если не дальше. Марика вжала голову в плечи. Не думает о том, что спасла сослуживца, но о том, что ради этого оборвала другую жизнь. Понял ли бы Сверре? Был бы так же спокоен, принимая, глядя почти с сожалением?
Слова Оскара стали тем последним, что вселили в Марику понимание того, чем в действительности являет собой мажеский корпус. Пороки и грязные сплетни, единство в секретах и общное латание лодки, в которой находятся - ничего не было ново для Марики, но так беспечно, без тени сомнений укрыть даже то, против чего призван служить. Баронесса не стала бы бросаться на шею и обещать оставаться в долгу до конца времен. Благодарность была молчаливой и кроткой, сорвавшейся единственной слезой на скулу, тотчас же наспех вытертой.
- Он наглотался воды.. - в подтверждение этих слов Сверре выплюнул порцию розовой пены. Марика поморщилась. Казалось нелепым говорить о новом убийстве покойника. - Лучше все равно повредить легкое. И сердце. Смерть должна выглядеть быстрой. Наверняка его будут осматривать.
Спустившийся на праздную какофонию вечер проводил участников представления на берег. Опираясь на руку Одмунда, целитель заставляла себя не оборачиваться на Райхенбаха, бредущего за плечом менталиста. Не снимая капюшон, Сверре приложился к бутылке, не глотая. Плевать. Сойдет. Он и при жизни по глаза был залит, а теперь можно и предположить, что вовсе мертвецки пьян, в вине топит проигрыш. Кому знать, что проиграл он самой Гьелль, а не чертовой затее принца...
Прежде, чем плащ Олафссона растворился в толпе, баронесса коротко коснулась плеча, нашептывая беззвучное "спасибо". Ответом ей была улыбка, короткий кивок и надежда, что провернуть оговоренное все-таки выйдет.
***
Осторожно ступая черными ступенями, Марика тысячу раз помолилась о том, что блуждающий одинокий мертвец не станет объектом внимания какой-нибудь куртизанки. Осторожно растягивая дистанцию, магичка отправила Сверре путем, который успела запомнить - к выходу. Герцогский наследник смотрел перед собой, размахивал руками и, казалось, вовсе и не был рад возвращению ценностей, мечтая поскорей покинуть место, в котором оказался облит вином и позором. И чем дальше отходил, тем чаще натыкался на препятствия в виде постамента с диковинной вазой иль внезапно выросшую на пути стену. Уже на втором этаже Марика заметно занервничала, вжимая холодные пальцы в предплечье Бьерна. Придется пробовать иначе.
- Придержи, - прошепчет, закрывая глаза, но не прекращая шаг, позволяя менталисту провести ее дальше. Если нырнуть глубже черноту, что старательно дергает за ниточки, заставляя куклу из мяса имитировать жизнь, то можно нащупать глаза. Сверре когда-то ими видел. На месте Господа Марика бы не простила себе этой мерзости - прежде незримо касаясь пальцами чуть отрешенно, теперь была вынуждена окунуть лицо, дублируя картинку в своем воображении. Ей больше нельзя называть себя паладином, но лишь благодаря возможности взглянуть на холл виллы глазами Райхенбаха все получилось. Труп его смог преодолеть препятствие в виде дверного проема.
С измученным выдохом баронесса Васс открыла глаза лишь к моменту, когда догадливый Бьерн подвел ее к открытому окну. Сверре стоял на улице. Покачиваясь, слепо таращился в небо, подернутое сизой плеядой облаков. Марика старается не думать о том, как легко освоилась в его голове. Управлять этим телом становилось подобным игре на черной зловещей арфе, поющей за упокой.
- А если бы не вытащила? - не без колебаний принимая трубку, тянет пряный, горьковатый дым. Усмехается полыни. совпадение иль тонкая издевка? - Разменяли бы репутацию своего офицера на такую удачную смерть?
Говорит наугад, хоть догадывается. Не желая принимать действительность, усердно перемешивает кусочки картины в голове, что давно уж была сложена. Райхенбах умер бы не сегодня, так следующим днем или месяцем - слишком уж явной видится ей торжество в ястребином взгляде. На мгновение Марике показалось, что принц готов раз за разом поднимать усопшего, лишь бы любоваться его смертью вновь. Баронесса сочла бы это отвратительным, если бы собственные действия сегодня ей были менее противны.
Тень грузной фигуры двинулась, сливаясь с тенями улицы там, где дрожал край очертаний плящущего огня. За чертой его, смазывая движения, скользнула другая - более быстрая, ловкая. Словно в смиренном недоумении Сверре смотрел на Оскара, деловито вогнавшего нож под ребро, а после, словно спохватившись, картинно и грустно осел на дорогу, изливаясь густым кровавым пятном.
Выдохом болезненным и дымным Марика оборвала связь, ощущая себя поруганной. Возвращая принцу трубку, баронесса вдруг зло махнула рукой.
- В пекло этот фарс, и вас обоих. Я ухожу.
|
- Нет, - принц откликается равнодушно, без интонации передавая трубку Одмуну и, с куда большим интересом глядя в окно, чем в лицо Марики. Ему, рождённому в императорской семье правила омерты известны с детства. Они въелись в кровь, прожитые поколениями и поколениями наследников Отто. Мы не сдаем своих. Нет предательства хуже, чем пойти против кровника. И Сверре бы не сдали. Но он начал первым, и теперь – а ведь это было лишь ошибка горячной юности – доверия ему нет. Нельзя воевать рядом с тем, кому не можешь подставить спину.
Баронесса же правил этих может не знать или не осознавать их в полной мере. Но клятва «один за всех и все за одного» – в жизни чумазая от людского милосердия – выглядит именно так.
- Но ты справилась.
Он следит за Олаффсоном. Тот стягивает кольца, которые Марика только что надевала руками покойного. Кажется, не будь он водником, стал бы безупречным грабителем с городских окраин. Или разбойником с большой дороги. Бьерн сосредоточен на том тонком плане, который известен только ему и совсем недоступен Лорану как все тонкие науки.
Интересно, куда Оскар денет кольца? Спрашивать об этом принц не станет, уверенный, что тот достаточно ловок, чтобы швырнуть их в реку или сдать ростовщику, ничем себя не выдав. Кровь, наливается на снег темной лужей – это важный штрих.
- А на что ты рассчитывала, когда затевала этот фарс? – он оборачивается медленно и между бровей рождается складка. Второй принц не тот человек, которому можно фыркать в лицо, не будучи его матерью или бабкой.
- Или мы испортили тебе свидание? –голос он не повышает, но делает шаг навстречу и смотрит как будто бы удивленно, вглядывается в ее лицо, точно хочет и впрямь узнать, не расстроил ли баронессе вечер. И этим весьма озабочен.
- Может быть, тебе все нравилось, и ты только что встретила галантного кавалера, достаточно жаждущего тебя, душа моя, и горячего, чтобы ночь эта сделалась незабываемой?
- Лоран, - окликнул его Бьерн, но принц завершил его выступление мимолетным движением ладони.
- На что ты рассчитывала, когда забралась к нему на руки? Нам с Одмундом должно было понравиться, как он мнет тебе грудь и лезет под юбку за карточным столом? Это было эротическое приключение для нас троих, а мы в скудоумии своем осознали счастье слишком поздно?!
Он приближается медленно, точно вдумчиво продавливает сапогами мягкий ковер и под ним бесшумно замершие половицы. И несмотря на то, что голос принц не повышает – напротив, говорит он тише обычного, так вкрадчиво, что к нему приходится прислушиваться – ледяного гнева в его голосе ни на гран не становится меньше.
- На что ты рассчитывала? Что Одмунд вызове его на дуэль и наживет себе врага в лице его батюшки и всего клана? Или, может быть, я вызову? Пусть его отец остаток жизни вымещает злость на моей сестре и ее детях?
Пощечина вышла короткой и острой, но легкой. Бить Лоран умел с изумительным искусством, которое приносит лишь абсолютная склонность держать себя в руках, всякий раз рассчитывая силу. Ухватил Марику выше локтя, не позволяя отворачиваться, точно ему доставляло удовольствие наблюдать, как под скулой распускает нежный розовый бутон нравилось.
- Не надо, - менталист примирительно направился следом, намереваясь встать между ними, но Лоран потеплел взглядом и смягчился тембром, словно боль легко откупила гнев. Такая была его природа.
- Нет, мы бы не рискнули ни твоей жизнью, ни твоей репутацией, но и ты не можешь рисковать нашей ради собственного развлечения! И если на миг тебе показалось, что стравливать нас – удачный выбор на вечер, то нет, Марика. Ты пока не настолько важная женщина в моей судьбе, чтобы я тебе это позволил безнаказанно. Но ты – моя. Все вы принадлежите мне, как я принадлежу короне и церкви, и сам себе не хозяин. Никто из нас несвободен и каждый из на связан друг другом множеством причин и следствий. Потому что корпус – одно целое и ничем в себе пожертвует, отторгая лишнее исключительно ради общего блага. А теперь, если ты все еще хочешь составить нам компанию…
Одмунд оказавшийся за ее спиной, придержал Марику за плечи, желая уберечь ее от продолжения этой сцены.
- Я бы предпочел наблюдать за тем, как Одмунд исполнит партию Сверре в твоем для нас выступлении. Он лучше подходит для этой роли.
- Заманчиво, - хватка на плечах сделалась крепче, и Бьерн мягко, но уверено притянул магичку к себе, вписав лопатками в грудину, и примирительно заметил. – Нам всем лучше немного отвлечься.
Он еще не решил, готов ли снять с Марики распятье…
Слова бьют больно. Каждое подобно расчетливому замаху плети, с тем же свистом, как воздух набирается сквозь зубы прежде, чем на Марику обрушится новое. И бьющий знает, что говорить, как говорить, методично наносит удары в место надлома, которое уже нашел. Едва ли в словах была правда, но едкая вкрадчивость брала за горло, мешая осмыслить сказанное по-настоящему. Марика не станет оправдываться, отступая куда менее ловкими шагами назад, рискуя споткнуться, роняя остатки достоинства. Это не так страшно, как сократить дистанцию.
Пощечина - как восклицательный знак - ледяной до ожога волной прокатилась по щеке, чтоб набраться слезой на ресницах. Марика сморгнула воду, проглотила вспышку, без успеха дернула плечом в вялой попытке высвободиться из цепких пальцев. Некуда бежать. Ни из этой комнаты, ни от произошедшего, ни от самой себя.
Прежде, чем в очередной раз принять новую свою действительность, Марика отсылает короткий взгляд открытому окну словно в мимолетном желании исчезнуть в его проеме. Из глубины комнаты уже нельзя увидеть очертаний трагичной сцены, но скоро снаружи донесутся взволнованные голоса, зовущие на помощь. И все же от одного лишь ощущения медленно ползущей лужи, черной в отблеске ночных огней, поднималось недоброе, темное чувство удовлетворения, незнакомое Марике прежде. Мысли о скорби растворились в думе о справедливости, что у каждого здесь оказалась своя. Несправедливо для Сверре, для Марики и Лорана - да.
- Од, всё хорошо. - ведёт челюстью, прижимая ладонь к горячей пульсации под скулой, словно допускала, что подобное могло бы произойти. Не пытается залечивать, словно опасаясь, что сменой ей станет новая. В глубине зрачка, занявшего голубую радужку до края, пляшут, сплетаясь, отражение каминного пламени и медленно гаснущей злобы. Марике хотелось бы сказать, что она понимает, но придется признать, что эта ночь доказала обратное. Марика ни-чер-та не понимает. Привыкшая рассчитывать на себя, извиваться ужом в завитках напускного кокетства молодая баронесса переиграла сама себя. В язвительных вопросах принца для нее не было ни поиска мотивов, ни призыва к ответу. Зато сброшены маски.
- Я однажды выбрала стать несвободной, - произнесла магичка, гадая, не затягивает ли теми словами удавку на собственной шее. Она мечтает вернуть пощечину, но не поднимет руки, остатки своей гордости облекая в слова. - Чтобы стоять рядом с вами. И сегодня выбрала снова. Надеюсь, это мысль откликнется вам прежде, чем снова решите занести руку.
Фро Элеонора Васс всегда была и будет куртизанкой, даже сменив учтивый титул вдовствующей баронессы хоть на герцогский или выше. Некоторые вещи вам будут вспоминать всегда, и чем глубже прячешь, тем больше желающих запустить грязные пальцы в твои тайники. Точно так же дочь куртизанки останется дочерью куртизанки, не имея общности с тем образом жизни. Потому меньше всего Марика беспокоилась о личной репутации, убежденная, что ни замужество, ни великая слава корпуса не вычеркнет из ее имени этот маленький факт.
Медовый, теплый, травянисто-терпкий аромат волос Марики смешался с горячим дыханием Одмунда. В ощущении за спиной было гораздо больше безопасного, чем под пристальным взглядом Гессена, так резко сменившего интонации. Быть может, дурман из курительной трубки повел себя с нею подлее, чем могло показаться, но Марика все же на секунду забыла и о пощечине, и о том, что честь ее как паладина запятнана в начале пути. Один из первых, оказавшихся в нужное время, в нужном месте, имеющий необходимые Церкви мысли - ценен, но уникален не был. Есть еще. И с каждым восходом солнца Академия взращивает новых, бережно вкладывая в открытые умы правильные ценности. Марика знает, что теперь следует приложить намного больше усилий, чтобы просто устоять на ногах. И все же пожелание Лорана вырывает из Марики неловкий смешок сквозь поджатые губы. Баронесса все еще смотрит с опаской, понимая, что попытки предугадать следующий шаг или новую вспышку для нее сейчас практически невозможно.
- Если Одмунд исполнит партию Сверре, он проспит выступление. - Словно наследника Райхенбаха ждало нечто иное, кроме рыцарского сна, скрепленного вином и не совсем естественной усталостью. Но Марика, отвлеченная примирительным тоном менталиста, звучала лукаво и мягко, без угроз. Даже засомневалась, касаясь мимолетом цепочки на поясе, где, прячась в складках юбки, таилось распятье, - ее ли это мысли. Пока ее, но и после совершенного Бьерном, заступившегося за нее, Марика не опасалась впустить этого человека в сознание. Возможно, он прав. Слишком много на сегодня эмоций, и общий секрет давит на плечи.
|
Лоран знал, как звучат его слова. Эти такие не первые. А с болью они впечатываются лучше и глубже. Шрамы содержат память в свежести и надежнее обегают от опрометчивости. В противном случае всех от принца до свинопаса не взращивали бы розгами. В противном случае церковь не требовала бы от мужа воспитывать свою жену тумаками, а командиры не пускали бы провинившихся солдат сквозь строй сослуживцев, вооруженных плетьми, – для острастки. Мир был жесток и будет жесток, если ты недостаточно осмотрителен и увертлив.
- Я буду делать то, что считаю нужным.
В улыбке его не было ни вины, ни попытки примирения, напротив, было в ней затаенно хищное любование, распустившимся под скулой нежным бутоном, удивительно трогательным, таким уязвимым, таким манким, дразнящим, что Лоран невольно прижал губу резцами, неожиданно ярко вообразив, как влажно проходится по отметине языком и чувствует тихую пульсацию крови. Прежде Марика его ничем не занимала. До мига принятого в гондоле драматического решения, беспомощная, связанная необходимостью удерживать на трупе все свое внимание и нежданно такая трагичная, хрустнувшая в пояснице, обреченная в этом своем выборе. Лоран никогда не умел желать простых вещей, способных тронуть открытое и неизбалованное сердце. Никогда не нуждался в чужой красоте, ласке или взаимности. С отрочества окруженный бесконечным множеством нарядных женщин от самых порядочных до превративших разврат в тонкое искусство, не замечал естественной прелести или изящества форм – внешнее никогда его не трогало. Отмечалось лишь греющим глаз фактом, точно закатный пейзаж или нетронутый по утру искристый снег. В теле отзывалось лишь то, что сумело задеть его растревоженный, но взыскательный рассудок – запретностью плода или пробирающей до сердца чужой, отраженной болью.
- Сейчас ты еще красивее.
Он едва уловимо качнул головой, убеждая Одмунда, что еще большего насилия им не потребуется, а лишать Марику памяти было бы досадно. Она впервые выбрала считать свой дар лишь инструментом, отличным от святости, равнодушным, и сумеет жить с этим новым знанием. Должна научиться с ним жить без терзаний совести, потому что пригодиться знание может любым.
Коснулся отметины на ее щеке, кончиками пальцев прислушиваясь к пульсирующему под кожей жару, огладил ее почти мечтательно, внимательно рассматривая темную глубину зрачков напротив, словно не хуже Марики мог почитать ее оскорбленные растрепанные чувства, а после снова нашел ее губы, но на этот раз куда нежнее. Короткий поцелуй вышел мягким и сладким. Только пальцы Бьерна жестче вжались в ее плечо, обозначив волнение, вообще, свойственное мужчинам, обнаружившим себя в двусмысленной компании красивой женщины.
- Мы благодарим тебя за службу.
Принц сделал шаг назад, освобождая менталистку от своего общества, и на лице его не читалось ничего, кроме светского умиротворения.
- Теперь ты можешь нас оставить, если после всего пережитого нуждаешься в одиночестве. Или остаться с нами, если хочешь разделить с нами вечер. Но я не обещаю, что не причиню тебе боли так или иначе. Потому что твое страдание соблазнительно и волнует меня. Такова моя природа.
Он не дожидался ответа, отвернулся и двинулся к столу, чтобы разлить вино по бокалам, мастерски выточенным из янтаря, оправленного в серебряные сети на тонкой ножке. Бокалы эти были изготовлены ювелиром так искусно, что люди, менее испорченные роскошью, могли бы разглядывать их точно фески в храме. Вернулся к трубке, было угасшей, оставляя Марике полную свободу решать свою судьбу. Одмунд, кажется, нехотя, но разжал пальцы на ее плече, лучше многих понимая ее внутреннюю мятежность.
Этажом ниже безудержный свой разгул продолжало веселье, бурно расплескиваясь о стены, кутило, шумело, донося под ноги эхо развязной свободы. Так живет черная вилла, не зная еще, что у края ее владений случилось страшное. Узнает - проглотит, синхронно пожмет десятками плечей, приложится к вину. Ни ей, ни гостю ее нет дела до последствий чужой неразумной алчности.
Мысль об одиночестве была привлекательна, но мало возможна. Одиночество выметет компания мыслей, образов тревожных, требующих не то покаяния, не то забытья. Но Марика прекрасно знала, как договориться с совестью. Стоило найти Вустерского или хотя бы взять за руку Витольда. Отряхнуть посеченные, обугленные перья, чтобы к утру красоваться новыми, потемневшими, но живыми. Да только оба, вероятно, пьяны уж как черти. Не рыскать же по укромным местам владычества госпожи Филомены, не имея даже возможности обьяснить расстроенные чувства?
Касание Лорана напоминает Марике о том, что сказ о событиях этого вечера не сорвется с ее уст. Если кто-то из корпуса и коснется обстоятельств отнюдь не рыцарской смерти Сверре, то узнает об этом от принца. Баронесса принимает это как данность, а грязный секрет обернется молчаливо принесенной клятвой.
Волнение от близости с людьми, что приняли суть маленькой женщины с едва изученной силой быстрее, чем она сама, было уже не скрыть. В том, как смешался с общим румянцем медленно светлеющий отпечаток на щеке, как тяжело и медленно на вдохе вздымается грудь. Дело не могло быть в комплименте. Искреннее убеждение в своей красоте, пусть не утонченно-волшебной, что источают эльфийки, но самобытной, живой в ярких всполохах улыбок, Марика впитала с молоком матери. Но в том, как скоро растаяло касание губ и ослабла горячая хватка менталиста, молодая баронесса растеряла свой страх. Дурман нахлынувшей свободы не заставил ее отойти, но наконец развернуться, заглянуть в темные глаза Бьерна с трепетной благодарностью.
- Боюсь, моё желание уйти было опрометчивым, - тихо отозвалась Васс, не отводя взгляда от Одмунда, чье лицо выражало на крупицу больше эмоций, чем склонен был демонстрировать второй принц Айзена. Человек этот взял на себя сегодня не меньше потрясений, но внешне оставался спокоен, словно готовый принять абсолютно все. Марика ни секунды не сомневалась бы в том, что решение сохранить ему жизнь было единственно возможным. Укладывая ладони на крепкую грудь, магичка легко потянулась, мягко касаясь губ, по-кошачьи отерлась щекой линии подбородка, в тишине выдоха выпуская едва слышное "спасибо" и выскользнула из рук прежде, чем объятия вновь оказались крепче.
Вернувшись к окну, баронесса задумчиво огладила кольцо лунного стекла, набранного в раме на витражный манер. Красиво. Заботливые руки сотен мастеров облекали стены этой виллы в роскошь, при виде которой вначале забываешь дышать, но привыкаешь так быстро, словно весь мир и должен быть таким. Марика толкнула тяжелую створку так же решительно, как затолкнула подальше мысли о том, что уже не имеет значения.
- Я сейчас не уверена, что случайно показаться кому-либо на вилле в одиночестве этой ночью будет хорошей идеей. Слишком много свидетелей тому, где я должна быть.
Баронесса развернулась спиной к окну, скрещивая руки. Ее беспокоит мимолетная мысль о том, как сильно должно болеть человеку, если чужие страдания соблазнительны в его природе. Марика не испытала сострадания к этой догадке, но усмехнулась тому, что теперь понимает чуть больше. Как и любой ученик Академии, дошедший (а порой и доживший) до выпуска, боли она не боялась. Как целитель, давно перестала быть эмпатичной к страданиям других, хоть внешне всегда выражала самое искреннее свое участье. Боль - и своя, и чужая - струна, до крови режущая пальцы. Пальцы Марики - решето.
- Я боюсь однажды поднять близкого мне человека. - Обезоруживающая искренность вырвалась из нее последним, что действительно требовалось озвучить. - Я боюсь быть преданной. Сейчас этого не происходит.
|
Желание уйти было понятным, а вот манера опрометчивой. Хлопать дверью в лицо принцу – дело дурное и безблагодатное. Этому принцу уж точно. Одмунд тихонько баюкал ее на груди, как испуганное дитя, которым Марика по сути своей была. Все мы когда-то дети, стоит жестокой жизни затронуть уязвимые уголки нашего сердца. Менталист привык читать людей глубже, проникать в спутанные мотивы и их причины и следствия, подчас ускользающие от собственного их разума. В желания, в которых они не признались бы ни себе, ни духовнику. И в этой своей подлинной наготе все они были по-своему жалким и по-своему достойными баллад, всякий день побеждающие внутренних своих драконов.
В роскошь натопленной комнаты ворвался ночной ветер с Везера. Под окном этими еще лежал никем не найденный труп Сверре Райхенбаха. В Кастилии под окнами дамам поют серенады, но это Айзен. Здесь ухаживают иначе.
- Все мы чего-то боимся, – отозвался Одмунд.
Принц обозначил свою осведомленность о ее согласии остаться лишь тем, что наполнил третий бокал и, наконец, сел к камину со своей эльфийской трубкой, устраивая ноги на железной подставке, полной горячих углей. Поднятый разницей температур вихрь его нисколько не трогал. Но менее всего Лоран склонен был погружаться в чужие терзания и душеспасительные беседы, но слушал все равнодушным умиротворением человека, завершившего дело куда более важное, чем пьяное соитие в светском салоне.
- Страх указывает нам, где та граница, за которой мы потерям себя. Указывать путь – его единственное назначение, - менталист поднял бокалы и подал один Марике.
– Я боюсь помешаться рассудком. Заблудиться однажды в чьем-то разуме, решив, что он мой. Остаться там навсегда. И порой я представляю этого человека. Кто он. Каков…
Он отхлебнул вина, и покрыл веки, смакуя южный букет.
- Хочешь знать, чего боится Его Высочество?
- Да, расскажи ей, Одмунд, - равнодушно откликнулся Лоран, и Марике впервые могло стать понятно, что сила Бьерна превосходит носимые ими амулеты или равняется с ними, и принц, конечно, знает об этом.
- Его Высочество боится, что вечер станет скучным - так он думает, - обняв ее за плечи Одмунд не закрывал окно, но увлек Марику с собой к камину. Здесь жаркий воздух путался с ледяным ветром и ловил в сети этого бурана волосы, бросал их в лицо и искры в камин, в самое жаркое его нутро.
- Я боюсь, что любое мое неверное решение может стоить исхода всей войны, ваших жизней, тысяч жизней, земель и истиной веры на них, армии, обращенной против тех, кого должна защищать, трона моего отца, окончания династии.
Несколько мгновений Лоран смотрел в ее лицо и в единственном его зрячем зрачке гуляло пламя.
- Ты хочешь разделить со мной мои страхи, Марика?
Мимолетная ирония в контуре губ перелистывает тему, как страницу. Принц знает, что его ноша неделимая и не стоит обсуждения.
- Что бы ты хотела разделить с нами сегодня? Раз уж реноме требует от нас уединиться на пару часов. Одмунд умеет рассказывать истории про лесных троллей из своих земель. И даже показывать. Очень потешно. Ты все еще любишь страшные истории? Нам как-то довелось провести неделю в крепости Галле. Дороги завалило. Я наслушался фамильных сказок Бьорнов на всю жизнь. Если у вашей семьи есть свои, мы охотно послушаем.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] death isn’t cruel
