Он не был существом прикосновений. Телесность раздражала. Мешала. Напоминала, что у кожи есть предел, а у боли — голос. Л`ианор любил ласку, нуждался в ней, искал в чужих пальцах подтверждение собственного отражения. И`ньяру — нет. Он был из тех, кто предпочитал смотреть, но не трогать. Контроль должен быть сухим. Острым. Не пахнуть потом и огнём.

Но с Адалин всё менялось.

Принц подался ближе. Не как мужчина — как нужда. Как зверь, который нашёл своё пламя и не хочет от него отрываться. Глаза закрыл — не от слабости, от сосредоточенности. Чтобы всё остальное исчезло: звук, свет, трон, брат. Осталась только она — тёплая, пахнущая дымом и кровью. Пальцы её были горячими, как губы заклятия. Вдумчивыми. Почти молитвенными.

С ней он не чувствовал себя кожей. С ней он чувствовал себя — телом. И впервые за десятилетия это не было унижением. Она заземляла его. Делала настоящим. Не только идеей, не только замыслом. Мускулом. Взглядом. Пульсом. Сначала он хотел сделать её частью плана. Орудием. Украшением. Теперь — хотел вырвать её у мира. Спрятать. Утащить в легенду и запереть на замок, от которого ключ он проглотит сам.

Он знал, что это опасно. Но не остановился. Обнял её за талию — твёрдо. Без колебаний. Провёл ладонью вниз, туда, где желание становится действием, где власть перестаёт быть абстрактной. Прижал к себе, вторгся бедром между её ног, как бы невзначай — но без невинности. Напоминая, что он здесь. Что она его. Что ни один из тех, кто когда-либо смотрел на неё в борделе, не имел права даже дышать в её сторону.

И`ньяру не сказал: "Я ревную". Это было бы слишком просто. Слишком по-человечески. Но думал — отчётливо, болезненно: Те мужчины не достойны даже упоминания. Те взгляды — грязь, которую стоит смыть с её кожи. А я... я первый, кто видел её настоящей. И значит — мой след останется первым.

Он не хотел её смерти. Не хотел боли. Не хотел потери. Но хотел всего остального. До последнего вдоха.

— Союз с мёртвой королевой, — сказал Ину негромко, не размыкая объятий. — Мне отвратителен. Но я лучше сижу рядом с чудовищем — чем лежу у него на тарелке.

Он коснулся её лба губами — почти целомудренно, почти по-человечески. Настолько мягко, насколько вообще умел. В этом поцелуе не было ни вожделения, ни расчёта. Только тепло. Настоящее, искреннее. Ужасно редкое. А в голове уже расползалась мысль — тихая, как туман на перевале: показать ей больше. Не силу. Не трон. Мир. Его рваную, некрасивую сторону. Там, где заканчиваются легенды и начинаются люди с дрожащими руками и мечами, выкованными не для красоты, а для убийства. В бордель не приходят охотники на драконов. Не рассказывают, как выковыривали зубы из черепа, как хранили чешую в мешочках, как сушили крылья на верёвках, как сувениры. А ведь она должна знать. Если хочет выжить. Если хочет жить.

— До Тотенвальда, — произнёс И`ньяру, не отрывая взгляда от её лица, — есть ещё одно место. И я хочу, чтобы ты его увидела.

Он улыбнулся — как умел. Тихо. Без демонстрации зубов.

— Нам придётся снова идти к людям.

Принц чувствовал её колебания. Не в словах, в коже. Драконица не создана для войн. Для битв, может быть — ради азарта. Но не для политики, не для грязи под ногтями. Её интересовало золото. Его интересовала она.

Он подался вперёд, провёл ладонью вдоль её спины — и потянул из воды. Медленно. Словно вытаскивал жемчуг со дна. У края уже ждала одежда: дорогая, чётко скроенная, мужского кроя. Без излишеств. Без намёков. Он помог ей одеться. Неторопливо. Как разбойник, который вместо того, чтобы сорвать драгоценность, изучает её фасетку. Каждый изгиб. Каждый сантиметр. Его пальцы были прохладны. Но взгляд — нет.

— Я голоден, — сказал И`ньяру, тихо, почти лениво. — Начнём с этого.

Наверху ждал пир. Для одного или двух — но рассчитанный на армию. Кролик, кабан, мясо с дымком, травами, прожаркой и кровью. Он смотрел, как она ест, с удовольствием. С голодом. Не только к пище. Он махнул рукой — бери. Всё. Это — твоё. Он хотел, чтобы она знала: это не взятка. Это не плата. Это — приглашение.

Среди сундуков, среди золота и серебра, он налил вино в бокалы. Вино было терпким, как поздняя месть.

— У моей матери было ожерелье, — сказал Ину, не глядя. — Камни, чище света звёзд. Отец сам его сделал. Тогда он ещё не был королём. Только ювелиром. Странно, правда? Быть властелином и помнить, как ковать звёзды в металл.

Он сделал глоток.

— Ожерелье исчезло. Вместе с ней. Теперь, возможно, оно на шее какой-нибудь графини. Или в сундуке у старой крестьянки, как память о сказке, которую никто не сможет пересказать правильно.

И`ньяру поставил бокал и посмотрел на Адалин. Долго.

Ты — не ожерелье. Тебя я не отдам ни в сундук, ни в сказку.

— Далеко не поедем, — сказал он, как будто говорил о прогулке, а не о разведке на вражеской земле. — Людские поселения цепляются за границу Эльвендора, как плесень за хлеб. Те, что понаглее, живут совсем у кромки леса. Не боятся. Или делают вид, что не боятся — это безопаснее. Некоторые настолько уверены в своей безнаказанности, что ближе к зиме приходят рубить деревья. На растопку, как они говорят.

Он прищурился, глядя в сторону, будто видел сквозь стены.

— Уничтожают чужой дом, молятся — и верят, что молитва их прикроет лучше щита. Смешно.

Сделал паузу. Почти ласковую.

— К ним и отправимся. Посмотрим, как живут. Что говорят. Как дышат, когда думают, что их никто не слышит. Это будет… занятно.

И`ньяру повернулся к ней. Медленно. В его голосе не было угрозы. Но было обещание.

— Тебе понравится.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.