Проведя юность в относительной свободе, а молодость среди кондотьеров и ландскнехтов, где никто не выделял третьего сына герцога среди прочих, дон Диего так и не привык к необходимости пышного сопровождения; чем выше был его статус — сначала валидо, потом герцог, затем маршал Кастилии, а теперь вот глава регентского совета — тем больше людей требовалось в сопровождение, потому как не приведи Господь с человеком такой важности случится что-то худое…

…поэтому Диего взял полдюжины верных ему людей и за два часа до рассвета покинул Альтамиру, оставив только записку, в которой говорилось, что он отправляется в Калабру — сначала вдоль русла Арно, а потом на юг вдоль Сперанцы, проходя через Сеговию и по уважительной дуге обойдя озеро Эскопионадо, где скорпионов всех мастей водилось больше, чем паломников в Йерусано.

Всё это было наглой ложью от первого слова до последнего. На юг дон Диего свернул намного раньше, в том месте, где между изгибом Арно и озером Спекьё ди Фелина полоса земли была уже всего. В земли родного герцогства он вступил гораздо раньше — в том месте, где де ла Серда граничила землями короны и графством Фалерна, а оттуда быстро добрался до замка Мединараса — истинного пункта назначения.

Матушка его, сиятельная донна Рамона, предпочитала жаркие долгие недели сезона хлебов проводить или там, или в Аррантсале. Камилла, Гвеннлиан и Мэйлир со своим сопровождением должны будут сначала встретиться со своими старшими сиблингами-магами в Альтамире, и лишь потом все вместе направиться к отцу. Впрочем, к тому времени дон Диего, вероятно, уже успел бы проветрить голову в Мединарасе, завершить свои дела и вернуться в столицу.

Побывать в Калабре, конечно, тоже придётся, чтобы решить некоторые вопросы герцогства, требующие непосредственного участия Диего, но это всё будет потом, не сейчас. Сейчас он, встав едва ли через час после рассвета и разогнав своих людей по разным углам замка и призамковой территории, чтоб глаза не мозолили, наскоро позавтракал на террасе с видом на море и теперь умиротворённо возился в той части сада, что прилегала к стене замка и полнилась множеством ядовитых растений.

Едва слышно поскрипывали в ступке семена дурмана, превращаясь в порошок под неумолимым пестом. Пару раз дон Диего ногой отгонял от себя краснокрыла. Небольшая стая бесноватых любопытных птиц, даже более наглых, чем чайки, облюбовала искусственный пруд на территории сада; питались они рачками, мелкой рыбёшкой и насекомыми, но то и дело выпрашивали что-то у людей, привыкнув к ним за несколько своих птичьих поколений. Теперь эти длинноногие и длинношеие птицы с розовым оперением косились на всякого гостя в их саду, а порой пытались сунуть клюв даже туда, куда не следует.

— Ну-ка пшёл отсюда! — Диего в третий раз отпихнул от себя краснокрыла ногой, а потом развернулся и замахал на него руками. Птиц щёлкнул клювом и отбежал в сторону, но наблюдение продолжил. — Совсем обнаглели… — ворчал дон себе под нос, возвращаясь к дурману. — Вот пущу тебя на рагу — будешь знать…

Занятый мыслями обо всём и ни о чём сразу, погрузившись в привычные и простые мелкие заботы, знакомые с детства, Диего не сразу поймал себя на странном ощущении, охватившем часть правой руки. Раздражённая кожа неприязненно, хоть и слабо отзывалась на всякое к ней прикосновение. Солнце поднималось выше, становилось жарче, на висках выступил пот… Какая-то слабость в коленях — стоило, наверное, дать себе выспаться после дороги, а не подскочить ни свет ни заря.

Когда Диего понял, что определённо с ним что-то не так и, отставив ступку в сторону, шагнул в сторону замка — низкая дверь в стене вела в сухое и прохладное обособленное помещение со множеством шкафов и небезопасных припасов — было уже поздно.

Мышцы ослабели, ноги подогнулись и он рухнул на землю. В голове одновременно с биением сердца пульсировала мысль пугающая в той же мере, что и успокаивающая:

“Это не дурман.”

Подпись автора

 

Вот она — стена замка. Вот дверь, ведущая в прохладную небольшую залу, где множество шкафов, столов, инструментов… склянки с настоями, колбы с отварами, мошны с семенами, шкатулки с сушёными ягодами… проклятье, так близко и в то же время так далеко! Чуть больше дюжины шагов и вот оно, спасение. Подняться бы, но мышцы не слушаются. Беспорядочно дёргаются, заходятся в судорогах, от которых перед глазами пляшут звёзды, а потом расслабляются и дрожат, будто в ужасе.

По ту сторону замковой стены — спасение, а по эту — лишь примыкающий к замку сад, крохотная уличная лаборатория с парой столов и горсткой инструментов, чтоб работать на свежем воздухе, не вдыхая ядовитые пары.

Борясь с собственным телом за жизнь, Диего потянул пальцы в рот. Это не дурман, он действует иначе, а больше герцог ни с чем не работал. Значит, что-то было в еде или питье… и где? В родном герцогстве, в собственном замке, среди своих же людей!.. Челюсть судорожно сжалась, зубы сомкнулись на пальцах, причиняя боль; Диего зарычал от злости, от досады, от нежелания умирать вот так глупо. Он пихнул пальцы глубже, сдирая кожу до крови, надавил на корень языка…

Ничего.

Чувствуя, как челюсть вновь начинает против воли сжиматься, Диего вынул пальцы изо рта, чтоб не откусить их. Не обратил внимания на движение где-то сбоку — мало ли, опять краснокрыл какой балуется? — но когда смутная тень обрела форму Иньиго, невесть как оказавшегося здесь и сейчас, герцог невольно задумался.

“Или всё же дурман?..”

Нет, нет. Не дурман. Дурман действует иначе.

Дону Диего было уже четырнадцать когда его отослали ко двору. Ему было четырнадцать, когда инфант Фердинанд обратил на него внимание. Ему было всего четырнадцать, когда на глубокие и резкие толчки будущего короля организм перестал реагировать попыткой избавиться от содержимого желудка. Фердинанду нравилось именно так: держать Диего за волосы и до упора вгонять член в его горло.

Судороги отступили, схлынули, как волна морского прибоя, чтобы вернуться вновь, но уже сильнее, опаснее чем прежде. Диего глубоко вдохнул, запасаясь воздухом, и снова надавил пальцами на корень языка, усилием боли переворачиваясь на бок.

Ничего.

“Фердинанд, я умру из-за тебя”

Ещё дальше, ещё глубже, пальцы касаются надгортанника…

Ничего.

“До встречи в аду, мой король…”

Впрочем, может, ещё не всё потеряно? Может, Иньиго — настоящий? Может, это не бред отравленного разума?..

Диего издал короткий стон, ударил из последних сил кулаком по земле. Вытянул окровавленный палец в сторону полуоткрытой двери, за которой таилось спасение.

— Тысяче… листник…

Молодой идальго спешно ушёл, оставляя дона Диего наедине с дурнотой во всём теле, наедине с пугающими мыслями. Что, если Иньиго всё-таки мираж? А что, если это он причастен к отравлению? Выследил, сделал это специально… зачем тогда ждать два года?.. Он мог сделать это в любой момент, даже в их первую встречу.

“Десять детей, Господи, у меня десять детей… я не могу умереть, смилуйся!”

Мир расплывался, становился мутным. Сочная зелень, яркие пятна цветов, синее небо с белыми пушистыми облаками. Человеческая фигура. Холод стекляной склянки.

Вкус у содержимого — отвратительный ровно настолько, насколько можно себе это представить. Крепкий настой тысячелистника, смешанный с соками хрена и редьки. Диего как-то пришлось испробовать его однажды, когда он, десятилетний шалопай, забыл об отцовских наставлениях и облизал ложку после работы со знаменитым мёдом из цветов жёлтого жасмина, которые Медина посылали в качестве последнего предупреждения.

Это был первый и единственный в жизни герцога раз, когда он забыл о безопасности.

После первого глотка проходит едва ли несколько секунд; мощная судорога зарождается где-то в кишках и мчит выше, к горлу… дона Диего рвёт на землю. Руки страшно дрожат, но он прикладывается к склянке ещё раз, стоя на четвереньках. Сжимает зубы, терпит, и вновь пьёт, содрогаясь то ли от яда, а то ли от непередаваемо омерзительного вкуса.

И его рвёт ещё раз.

И ещё.

И снова.

Всё тело мелко подёргивается. Мышцы живота и горла сводит судорогой. Рвать уже нечем, но позывы один за другим сотрясают всё тело, а когда заканчиваются — Диего с шумным вдохом отползает чуть в сторону и падает, проигрывая сражение с самим собой.

Голова кружится. Небо качается над герцогом, смеётся над ним, вместо зубов — белые облака. Яркая зелень обрамляет эту поганую насмешку.

— Я не…

“Как бы хотел я ещё хоть раз увидеть Маргариту…”

Мир становится чёрно-белым, а потом тускнеет, теряет цвета, проваливается во тьму. Под головой Диего снова чувствует колени Иньиго, его заботливые руки.

“Не думал я, что сдохну от яда на руках любовника…”

— …не хочу умирать.

Подпись автора

 

Нет ни страха, ни боли. В мутном свете, пронизывающем серую мглу, слышится тяжёлая поступь короля — Диего узнал бы эти шаги из десятков и сотен тысяч; это дыхание, шорох длинного плаща из кроваво-алого тяжёлого бархата с подбоем, едва уловимый перестук золотых массивных перстней с драгоценными каменьями, которыми так любил забываться Фердинанд в моменты задумчивости.

Это не выглядело как ад, не выглядело как рай и даже не выглядело как ничто. Диего повернул голову на звук. Ещё мгновение промедления, мгновение узнавания — и вот он уже двинулся туда, к своему королю.

— Фердинанд?..

— Я не хотела, папенька! — она кричит, зажимая уши ладонями и крепко жмурясь. — Я не хотела!

Вокруг ревёт огонь, пламя пожирает ткани, жаркими языками лижет стены и потолок. Кафтан на Диего дымится, но он упрямо идёт к дочери, опускается перед ней на колени, обхватывает её белые запястья.

— Смотри на меня! Посмотри на меня!

— Я не хотела!

— Эвелита, смотри на меня!

Она открывает глаза и смотрит на него — с ужасом, с болью, с виной и с отчаянием.

— Смотри на меня! И слушай мой голос!

Зрачки Эвелис становятся широкими, из глаз текут кровавые слёзы, пламя гаснет — а с ним гаснет и весь мир.

— На что это ты уставился? — строго говорит ему мать, но в глазах светится нежность и гордость. — Ты слышал, что я сказал? Отец считает, ты уже достаточно взрослый, чтобы отправить тебя ко двору.

В ответ Диего разражается мальчишеским громким смехом. У него ломается голос и толком ещё не растут волосы на лице, но он — достаточно взрослый. Все это слышали? Все должны знать!

Я достаточно взрослый!

— Будет новая жена — будет и наследник, — говорит Фердинанд.

Нежные девичьи руки опускают герцогскую корону на чело наследника. Рикардо де ла Серда. Наследник, шепчет серая мгла, наследник, наследник… За спиной Рикардо стоит Эвелис, и на лице её кровью начертана улыбка. За спиной старшей из дочерей раскрываются крылья — кожистые и затмевающие целый мир, сотканные из золотого пламени, возносящиеся к небесам.

На губах Диего едва уловимый влажный блеск, он улыбается широки и признательно:

— Благодарю вас за постой, светлейший дон.

На прощание идальго Фуа и третий герцогский сын троекратно целуются щёки, а потом Сен-Совер, расчувствовавшись, крепко целует юношу в губы. Как только Диего отвернётся, улыбка исчезнет с его лица и он рукавом вытрет отравленные губы, а старик Сен-Совер через двое суток подохнет.

Мар-га-ри-та. Моя жемчужина, свет души моей… моя сила, мой гнев и моё утешение.

Холодный северный ветер пронизывает насквозь. Кровь стынет в жилах, мелкие кристаллики снежинок впиваются в кожу лица. Сложно даже сделать вдох. По реке, заключённой ледяные оковы, неумолимо и молчаливо идут мертвецы.

— Она круглая. Круглая, папенька! Пойдёмте же, я покажу вам мои расчёты!..

Монсеррат выглядит пятилетней, но говорит голосом взрослой женщины. Диего воспринимает это как данность. Носа касается горьковатый запах полыни и тысячелистника. Как странно. Откуда?..

Крепкие пальцы, унизанные перстнями, вплетаются в смоляные волосы и тянут вниз. Диего тихо смеётся, опускаясь перед Фердинандом на колени.

— Раз вы так соскучились по мне, мой король, мы сделаем это как я хочу.

Тьма поглощает коридоры, в поминальный басовитый перезвон колоколов вплетается детский плач. Кони ржут и бьют копытами. Крупный белый жемчуг осыпается на землю и порастает травой и беллоритами. Когда распускаются дикие розы, с небес обрушивается кровавый дождь.

— Ты погибнешь, держа в руках своё сердце.

Кровь свободным ручьём течёт из женского лона, пачкает светлые подтянутые бедра, под запах гари и драконий рёв поит землю; ручей разделяется, вьётся, рисует узоры — огнём объятая Альтамира, мёртвый жеребёнок, корона из червонного золота, обращённая в руины церковь…

Наследник.

Наследник!

Наследник?..

Шёпот становится громче, превращается в крик. Свет заливает всё вокруг, а когда меркнет — Диего вновь стоит в слежавшейся серой мгле. Где-то рядом слышны шаги Фердинанда.

— Мне ещё долго ждать тебя, мой валидо?

Шаг. Другой. Диего покорно — как и всегда — идёт на зов своего короля, но тёплое прикосновение пальцев к ладони останавливает его.

Маргарита соткана из предрассветного тумана, из сияющих капель росы и света полночных звёзд. Сплетена из нежности, надежд и любви. Выкована из стойкости, упорства и материнской ярости.

— Рита…

Диего тянет руку к её лицу, желая коснуться щеки, желая огладить, почувствовать, но она растворяется, распадается бестелесной дымкой, исчезает как пустынный мираж.

— Ещё слишком рано, Диеджи, — нежный шёпот Маргариты звучал отовсюду, но её дыхание Диего почувствовал за своим правым плечом. — Тебе нужно проснуться, мой милый…

Диего обернулся — и оказался на Абрасадоре. Остров пестрел красками: выжженные палящим солнцем жёлто-бурые листья соседствовали с тёмно-зелёными, зрелыми, от небесной синевы кружилась голова, сверкали блики на поверхности волнующейся воды пролива, отделяющего остров от земель герцогства де ла Серда, на серых скалах в вышине причудливым узором цепляли взгляд чёрные пятна и полосы — следы пламени драконов, что охотились на горных козлов.

Под ладонями что-то слабо шевельнулось. Диего опустил взгляд и увидел на своих руках крохотного дракона. Его худое чешуйчатое тело было едва ли больше, чем у уличной кошки.

“Это повторяется”

Детёныш расправил кожистые крылья. Солнечный свет, пробиваясь сквозь тонкие, почти прозрачные перепонки, выделял тонкие кости и извитые кровеносные сосуды. Маленький дракон издал тихий свист, раскрыл полных острых белых зубов пасть и исторг струйку сизого дыма.

“Сейчас. Вот сейчас…”

Шестым чувством Диего ощутил, как за его спиной из ниоткуда появилось что-то огромное. Он медленно оглянулся, уже зная, кого увидит.

Величественная, грозная, сверкающая серебром… она затмевала собой небеса, но они и не нужны были Диего; он нашёл иные в её ярких голубых с ртутным узором глазах с вертикальными чёрными безднами зрачков. В них отражался он сам — не юнец, но взрослый мужчина, всё так же держащий драконьего детёныша на руках. Прижав его к себе одной, вторую Диего протянул к ней, коронованной витыми рогами, что удлиняли узкую морду.

Или к нему?.. Люди так мало знают о драконах… человеческие мужчины воспитывают своих детей, так, может, и драконы тоже? Может, это отец детёныша, спасённого от когтей и клюва стервятника?

“Да, да! да!.. наконец-то!”

Дракон снился ему и раньше. Десятки раз воспоминание оживало в ночных грёзах — яркое, желанное, сладкое… оно пахло солью морской, дымом детёныша, смолой и хвоей, благоуханием поздних цветов, оно отдавало привкусом железа и крови на языке, ощущалось горячей чешуёй, погружало в жар южного воздуха. Оно было пламенем, к которому Диего тянулся в самые холодные и тёмные мгновения жизни.

“Пожалуйста… пожалуйста, позволь мне… позволь…”

Рука всё ближе к драконьей морде. Ещё мгновение — и под ладонь ляжет чувствительный, покрытый мелкой чешуёй нос.

Ещё мгновение — и Диего, всем телом вздрогнув, рывком пробудился в своих покоях.

“Проклятье!..”

У постели сидел, держа герцога за руку Карлос. Глаза целителя были закрыты, он что-то тихо шептал ещё несколько секунд после того, как дон Диего очнулся. Первым желанием было отдёрнуть свою руку, но противиться магу не стоило.

Карлос открыл глаза:

— Как вы, светлейший дон?

— Как я — что? Себя чувствую или отравился?

Карлос едва слышно вздохнул и улыбнулся. Этим он ужасно напоминал Макдару, но в остальном разительно отличался — темноглазый, темноволосый, смуглый и гораздо шире в плечах.

— Понимаю, вы злитесь.

— Это не случайность, — Диего сел в постели. Целитель не стал препятствовать — свою работу он выполнил на совесть. — Я… в норме. Только поспал бы ещё.

Что, если она приснится ему снова?..

— Как вам будет угодно, светлейший дон. Будут распоряжения? Хотите кого-то увидеть?

— Да. Погоди. Дай подумать.

Диего закрыл лицо ладонями, локтями опершись о разведённые колени. Он был уверен, что не дурман всему виной, а больше ни с чем он не взаимодействовал.

Сегодня — только завтрак.

Мысли щёлкали чётко, словно камушки абака.

Ещё вчера я был в пути. Утром ели своё, обед в таверне, ужин пропустили, чтоб к полуночи быть в замке.

Дон Диего посмотрел на Карлоса. Можно ли ему доверять? И кому теперь вообще доверять можно? Что, если отравили его ещё раньше, в пути? Кто-то из своих?

— Без тебя я бы выжил?

Целитель без заминки ответил:

— Да. Вам вовремя помогли. Я лишь ускорил выздоровление, чтобы последствия не беспокоили вашу светлость.

— Помогли?..

Карлос снова улыбнулся.

— Да. Светлейший дон Иньиго Орейана. Вы не помните?

Диего не ответил. Во всяком случае, вслух. Он помнил появление Иньиго, но смутно, и решил, что это было частью лихорадочных видений.

Я никому не говорил, куда именно направляюсь. В записке дал ложное направление, — животный страх накатывал постепенно, дыбом поднимал волоски на теле, тугим комом сворачивался в горле. Диего бросил взгляд в окно, держа эмоции под контролем, не позволяя им взять верх. Он держал свой страх на цепи, как и десятки, сотни раз до этого. — Получается, Иньиго следил за мной. И так удачно появился, когда…

— Позови Варки и капитана стражи. Свободен.

— Как прикажете, ваша светлость, — Карлос поклонился — достаточно глубоко, достаточно учтиво; возможно, чуть глубже и учтивее, чем стоило бы — и покинул покои.

***

Диего завершил неприятный разговор больше, чем через час, а потом ещё некоторое время лежал в постели, раскинув руки в сторону и задумчиво созерцая потолок. Солнце ещё не достигло зенита, а проблем этот день уже принёс немало.

То ли ещё будет.

В дверь постучали и спустя пару мгновений на пороге появился Моралес в сопровождении молодой служанки. Дон Диего не знал её. На вид ей было едва ли шестнадцать, но, зная как быстро созревают южанки, скорее едва ли четырнадцать. Моралес пристально глядел на неё, не смевшую оторвать взгляда от пола.

— Угодно ли будет светлейшему дону поз… позав… пообедать?..

Герцог поморщился от одной мысли о еде. Его буквально за завтраком отравили — попади яд в организм раньше или другим способом, настой тысячелистника бы не помог — а они хотят опять испытывать судьбу?..

— Угодно, — что ещё ему оставалось? — Я бы и смилодона сейчас проглотил. Принеси чего-нибудь с кухни, да побольше. И пригласи ко мне дорогого гостя.

Долго ждать не пришлось. Иньиго ворвался в покои без стука. Как, пожалуй, и положено было тому, кто волнуется за жизнь Диего? Даже несмотря на колоссальный разрыв в их статусах. Иньиго был идальго Аскасо, небольшого клочка земли, ютящимся в северо-западном углу Кастилии, отделённого лишь рекой от проклятого Стоунгейта.

Кто бы мог подумать, что внезапная смерть Маргариты спасёт жизнь Макдары?..

“Ещё слишком рано, Диеджи…”

Так называла Диего только она. Сквозь тьму он мчался за Фердинандом в неизвестность, а она обернула его к свету.

— Садись, — тихо произнёс, с трудом и далеко не сразу возвращаясь из воспоминаний в реальность.

Герцог с ногами забрался в постель, устроился у изголовья, почти касаясь его спиной. Переоделся он ещё до прихода капитана стражи и Варки, и был теперь в широких чёрных штанах и лёгком кафтане на голое тело из гладкого алого бархата с вышитыми золотыми нитями звёздами, подпоясанный чёрным с золотыми узорами кушаком.

— Молчи.

Диего отчаянно хотел верить Иньиго; хотел видеть в нём своего прежнего любовника, всегда открытого, лёгкого и игривого, неизменно находящего нужные слова и словно предугадывающего желания своего светлейшего дона. И в то же время он оставался всем тем, кем не желал быть, но стал: герцогом де ла Серда, маршалом Кастилии, главой регентского совета при малолетнем инфанте Филиппе.

Обманываться мог отрок, представленный впервые королевскому двору. Обманываться мог мальчишка, бежавший от разбитого сердца на Абрасадор. Обманываться мог юноша, отравивший престарелого идальго, чтобы жениться на его вдове. Обманываться… с появлением в его жизни Макдары и Эвелис он больше не мог обманываться, и чем больше ответственности оказывалось на его плечах — за детей, за своих людей, за Кастилию — тем меньше иллюзий он мог себе позволить.

Когда на пороге появилась служанка, держа в руках тяжёлый поднос, заставленный яствами, дон Диего улыбнулся ей по-отечески, но глаза его оставались холодными. Повинуясь властному жесту, служанка опустила поднос на постель между герцогом и Иньиго.

— Как твоё имя?

— Хуана, светлейший дон.

— Сколько тебе лет, Хуана?

— Девятнадцать, светлейший дон.

Диего удивлённо поднял брови. Девушка неожиданно хорошо сохранилась, раз он принял её за вчерашнего ребёнка. И была сильнее, чем казалась, удержав тонкими руками столько еды, что хватило бы и на четверых взрослых мужчин.

— Давно ты здесь служишь?

— Седьмой месяц, светлейший дон.

Седьмой месяц… я мог её увидеть, но не запомнить, — Диего обратил взгляд к двери. — Моралес бы и на порог её не пустил, если бы её уже не проверили.

— Хорошо. Садись на постель с нами. Сделай мне радость, присоединись к нашей трапезе, — герцог снова улыбнулся. — Пусть это будет моим подарком для тебя. Ешь, не стесняйся.

Тонко нарезанный хамон в окружении оливок и ломтиков свежего хлеба, от которых ещё даже шёл пар (Диего взял один и надкусил, наслаждаясь тихим хрустом); румяные маленькие пирожки с рублёной крольчатиной, томлёной в вине, какие любила в качестве закуски его матушка; нарезанная на куски курица, жаренная на вертеле с розмарином, тимьяном и чесноком, рядом в плошке соус из белого вина и лимонного сока; миндальный пирог, украшенный свежей клубникой и кремовыми небольшими цветками; густой сырно-сливочный суп-пюре из морских гадов с базиликом, орегано, тимьяном и щепоткой сухого имбирного корня.

— И ты без дела не сиди, угощайся, — это уже к Иньиго, отвернувшись от Хуаны, несколько растерянной таким щедрым приложением. На лице девушки так и читалось, что в её мире нельзя вот так запросто сесть и отобедать с герцогом ей, простой служанке, но и отказывать этому самому герцогу в его невинном желании тоже никак не можно… Диего взял тонкий ломоть хамона, уже поднёс было ко рту, но вдруг опустил и, вернув Хуане своё внимание, добавил: — Не думай о приборах, ешь любыми, — и снова улыбнулся ей. — Ты такая красавица, Хуана. Я буду молиться Господу, чтобы моя Камилла выросла столь же прелестной, что и ты.

Диего лишь кивнул в ответ на её смущённый и благодарный лепет, снова повернулся к Иньиго, поболтал ложкой в морском супе. Поднёс её ко рту и тихо произнёс на айзене:

— Тебе придётся многое объяснить мне, Иньиго.

Герцог мягко скользнул языком по нижней губе, слизывая с неё яркий и нежный вкус супа. Ложка опустилась обратно.

Отредактировано Diego Medina (2025-05-30 00:29:07)

Подпись автора