Inigo Orellana, 228

ИНЬИГО ХАВЬЕР ОРЕЙАНО | САРФИОН
Барон Аскасо

Edward Bess

I see fire
Blood in the breeze
And I hope that you remember me
ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: 1335 год; 228 лет
РАСА: дракон
МАГИЯ: нет
РОД ЗАНЯТИЙ: художник, шпион, дворянин
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Драконьи острова

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
В последние несколько лет искомый дракон живёт под личиной дона Иньиго Орейаны, идальго крохотного клочка земли. Востребованный художник, завсегдатай салонов, где собирает сплетни шпионит – и шпион из него, благодаря драконьей полиморфии, отменный. В свободное время Иньиго выращивает в «родном» Аскасо жёлтые жасмины или крутится близ своего сердечного друга – Диего Медины, герцога де ла Серда, главы регентского совета и маршала Кастилии.

Судьба столкнула их больше двадцати лет назад, когда юный и с разбитым сердцем Диего примчался на драконий остров Абрасадор, чтобы убиться об какого-нибудь дракона. Увидев, впрочем, воочию настоящего дракона, взрослого и прекрасного, сверкающего серебряной чешуёй и с умным взглядом голубых глаз, Диего умирать расхотел, более того – захотел жить. Жить ярко, жарко, красочно!.. Дракон же, заинтересовавшись мальчишкой, тайком последовал за ним – и следовал больше двух десятков лет.

Привязался, наблюдая издали. Полюбил, меняя личины под боком тогда-ещё-не-герцога. Негласно объявил своим самым драгоценным сокровищем, самым желанным, но самым хрупким, самым по-человечески недолговечным… открыто и надолго войти в жизнь Диего дракон решился лишь несколько лет назад. Первые попытки оказывались безуспешны, но вот один из обликов – того самого Иньиго Орейаны – внезапно зацепил дона Диего.

Так и началась их страстная дружба. Со временем дракон добился большого доверия, начал шпионить для своего человека, стал желанным гостем в его семье. Со временем человек доверил дракону свои боли, застарелые травмы, тайные страхи.

Связь, что начала зарождаться больше двадцати лет назад, сформировалась окончательно совсем недавно – когда дракон раскрыл свой истинный облик, а человек стал не просто его человеком, а его всадником, впервые покорив на нём небо.

ПРОБНЫЙ ПОСТ:
Здесь
Граф неторопливо ходил по кабинету, рассеянно оглядываясь на окно, где за витражным стеклом вот-вот покажется губительная полоска рассвета нового дня. Когда Герберт задержался на несколько часов, вампир не придал этому большого значения. В самом деле, Герберт не ребенок, чтобы сверять его возвращение минута в минуту и наказывать за опоздание. Хотя было бы любопытно посмотреть из-под строгой, непроницаемой маски порицания, как очаровательно оправдывается и ластится к отцу фон Кролок-младший. Когда Герберт пропал на целые сутки, граф снова ощутил тревожное беспокойство. Но пока оставалось лишь ждать, сжимая в когтях записку, перечитывая ее вновь и снова устремляя напряженный взгляд в окно, а затем отворачиваясь и скользя глазами по обстановке кабинета, терзая себя неприятными мыслями.
Тут взгляд вампира упал на угли в камине. Куколь не разжигал здесь огонь уже довольно давно, и угли лежали в чернеющем зеве камина, подчеркивая что-то светлое, цепляющее внимание, если попадало в поле зрения. Граф подошел к камину и поднял испачканную золой бумажку. Развернув ее, фон Кролок пробежался глазами по строкам и с рычанием скомкал лист бумаги снова, отшвыривая его обратно на угли, нервно разворачиваясь, чтобы покинуть кабинет.
Вампир был зол и мрачен. Подобные уловки часто срабатывали именно на молодых детях ночи, хотя нельзя было утверждать наверняка, ловушка ли
это или Герберт просто засиделся с теми, кто позвал его на встречу, предаваясь той самой ностальгии по прошлому со своим знакомым со столь красивым именем. Однако все сходилось к самому неприятному стечению событий: Герберт, окрыленный возможностью получить новые впечатления и окунуться хоть немного в прошлую беспечную жизнь, шел на эту встречу без желания превратить ее в охоту. А значит, безобидная встреча вполне могла закончиться именно тогда, когда и предполагал виконт, а его намерения возвратиться в оговоренное в записке время могли изменить лишь насильно. Если Герберт давал обещание своему отцу, он всенепременно его сдерживал, даже если речь шла о времени возвращения домой. Что-то было не так, неправильно, и ноющее чувство опасности и беды с новой силой захлестнуло разум.
Граф хлопнул дверью кабинета так, что, наверное, вздрогнула вся башня. Казалось, в темном замке стало еще мрачнее, и скрытая от солнечных лучей тьма замка сгустилась в полной тишине, которую никто не смел нарушить. Вампир уверенно, целеустремленно шел по коридорам, злой, напряженный как струна, и отвлечь, обратиться сейчас было равносильно смерти. Предчувствие беды, которое редко обманывало графа фон Кролока, усиливалось с каждым шагом, и это не было связано с тем, что за пределами замка в самом разгаре был день. Лишь несколько минут понадобилось вампиру, чтобы взять с собой и накинуть на плечи черный плотный плащ с капюшоном и плотные перчатки. Из-под капюшона тяжелого длинного плаща сверкали могильным холодом глаза вампира, рисуя истинно страшную картину.
Граф остановился у двери замка, сжал клыки и медленно открыл дверь. Рассеянный тяжелыми снежными тучами свет проник в замок, коснувшись длинных бледных пальцев, обжигая кислотой. Вампир зашипел и отдернул руку, затем торопливо надел черные перчатки, чтобы хоть как-то защитить руки от губительного света, и надвинул капюшон ниже, делая решительный шаг наружу.
Казалось, вся тяжесть небосвода обрушилась на плечи вампира, угнетая, придавливая сверху саднящей болью. Опустив голову, граф двинулся вперед, настраиваясь только лишь на свое чутье, которое помогало ему ориентироваться в пространстве и не сносить собой деревья в лесу. Под кронами заснеженных дубов и сосен было немного легче, но даже так все тело пылало и горело, и даже плотная ткань не спасала от всепроникающего солнечного света. Оставалось надеяться, что такие исключительные меры не вызваны чрезмерной опекой своего сына, а если все опасения правдивы, то граф еще успеет вовремя.
Пошел мелкий снег, предвещая снежную бурю. Вампир двигался быстро, пробираясь сквозь лес туда, где должен был находиться Герберт, повинуясь лишь своей интуиции и чувству направления и двигаясь в сторону отдаленной от замка деревеньки, где должна была быть встреча Герберта с так называемым другом. Холодная ярость медленно кипела внутри, отзываясь физической болью снаружи. Очень хотелось остановиться, спрятаться в каком-нибудь темном месте, отдышаться, хотя бы просто вдохнуть свободно, без удушающего жжения и тяжести, но желание во что бы то ни стало двигаться вперед было сильнее.
Граф не был готов увидеть то, что открылось его взору на небольшой поляне среди деревьев, куда через несколько часов вывело его собственное чутье. Замерев ледяным изваянием, вампир с мертвенным ужасом смотрел из-под капюшона на распластанного на земле Герберта, которого словно в насмешку едва прикрыли черным покрывалом, чтобы продлит, умножить, растянуть его болезненную муку.
Под одеялом не было движения. Цепи, удерживающие виконта в обездвиженном положении, уже чуть припорошило снежинками, на покрывале тонким слоем, будто пеплом, лежал снег. Кровавая ярость медленно застилала глаза, захлестывала жгучей ненавистью и болью к тому, кто это сделал. Нет, ко всему живому, которое выдумало эту извращенную пытку ради собственного удовольствия, ради желания потешиться над более сильным мира сего. Ярость клокотала и рвалась наружу, требовала крови, боли, чтобы заглушить, утопить
в ней эти ошеломляющие чувства. Дикий, нечеловеческий рев сотряс весь лес и всю округу на многие мили вокруг, знаменуя рождение настоящего чудовища. Один мощный рывок – и цепь, жгущая руки даже через перчатки, разорвана, искорежена, освобождая руку истерзанного солнцем вампира. Или то, что от него осталось? Второй, третий – и вот вампир легко поднимает на руки легкое, обездвиженное тело своего сына и исчезает среди деревьев, двигаясь в сторону деревни. Красные, налитые кровью глаза бешено горят под капюшоном, боль и жжение от солнечных лучей вытеснила куда более болезненная ярость и жажда. Жажда отмщения, жажда крови своих врагов, крови всего живого, рек крови.
Ближайшее укрытие нашлось небыстро - опустевшая, заброшенная водяная мельница, вмороженная в застывшую реку, могла хоть как-то спрятать от солнца в ледяной темноте тесных углов. Осторожно опустив виконта на досчатый пол в самом темном месте укрытия, граф медленно отнял от его тела покрывало, стиснув клыки так, что на белом лице отчетливо играли желваки. Обожженная одежда немного дымилась, обожженная кожа тут и там зияла ранами, лишь бледное, прекрасное лицо любимого сына было нетронуто солнцем и ожогами. Граф опустился на колени перед сыном и осторожно взял его за руку, стараясь не причинять боль. Виконт был еще жив, если мертвого можно назвать таковым, но граф не испытал сейчас облегчения. Холодные глаза, в которых плескалась ненависть истинного чудовища, говорили лишь о возросшем желании уничтожить тех, кто хоть как-то причастен к этому, кто повинен в каждом ожоге виконта, в каждом его стоне боли и страха.
Мучители совершили большую ошибку, выбрав столь изощренный способ уничтожения вампира.
Это пробудило саму смерть, которая неминуемо ждала их.