Запись в личном дневнике Диего, знаменующая смерть Фердинанда II, была лаконичной:

“Этим утром мой король не проснулся”

В этом было всё: и начало их связи, и долгих восемь лет разлуки, и коленопреклонение с вассальной клятвой на губах, и проведённые вместе бессонные ночи и полные забот дни, руки короля в белых перчатках и руки герцога по локоть в чужой крови, но главное — разделённая на двоих Кастилия во всём её великолепии, со всеми её песчаными пустынями, плодородными землями, сверкающими озёрами и крутыми горами, со всеми её праздниками, людьми и непередаваемым кастильским духом.

В этом было разом всё. Большего себе Диего не мог позволить ни в день похорон, ни неделями позже. Он знал, что Фердинанд умрёт рано или поздно, узнавал — пусть и с некоторыми отличиями — в его болезни ту же хворь, что забрала Пабло много лет назад. Герцог готовился к этой смерти, а когда она наступила, вздохнул с облегчением, в котором мог только себе признаться.

“Лучше ужасный конец, чем ужас без конца”, — гласила одна из следующих записей, потерявшаяся среди других, ничем не примечательная, но наполненная и болью, и смирением, и скорбью.

Ужасный конец постиг Фердинанда, но ужас без конца в лице Лауры только начинался. Юная инфанта позволяла себе одну выходку за другой, заставляя равно дуэнью и Её Величество хвататься попеременно то за голову, то за сердце. Дон Диего не вмешивался в чужую семью, за шею давил свои отцовские чувства к этой девочке, отцом которой он не являлся ни в одном из возможных смыслов. Он узнавал эту дерзость и это отчаяние, эту агрессию вкупе с попытками обратить на себя внимание — любое внимание; ему было это знакомо, потому что так же вели себя его дети, потеряв Маргариту. Потеря матери ощущается стократ больнее потери отца.

Впрочем, уместно ли сравнивать боль отрубленного пальца с болью отрубленной руки?..

Никто не просил Диего поговорить с девочкой. Он и сам не стремился, занимая себя всевозможными делами, всем этим взаимодействие с советниками короля, его министрами, членами регентского совета, главой которого он внезапно стал… однако после очередной выходки инфанты Лауры мысль переродилась в стремление.

Герцога всё ещё никто не просил, но ходить мимо и делать вид, что ничего не происходит, он уже просто не мог.

По его приказу в покоях покойного короля — в одной из бесконечных гостиных этих роскошных покоев, каждую из которых дон Диего знал как свои пять пальцев — накрыли стол. Будто бы для ужина, но десертов на нём было заметно больше, чем куда более полезных для растущего организма инфанты мяса и овощей. Вскоре привели и саму инфанту.

Диего одним кивком головы отпустил слуг и приглашающим жестом указал за стол. Помимо яств здесь было и вино: молодое белое Миэль-дель-Калабра и выдержанное красное Сангре-де-ла-Тьерра; разбавлены ровно настолько, чтобы не свалить инфанту с ног, но сохранить при этом палитру вкуса.

— Должен сказать, что жалею, что не видел лица донны Соледад, когда вы сказали ей то, что сказали, — улыбнулся Диего. — Отменное было зрелище, уверен.

Подпись автора