Magic: the Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1558] the rage, the strength, the consolation
Чужих детей не бывает
Кастилия, г. Альтамира, 17.10.1558
Лаура Сандавал, Диего Медина
Со дня похорон Фердинанда II прошло чуть больше двух месяцев. Никто не учил Лауру, как правильно проживать своё горе - и она проживает его как умеет и как получается.
Пожалуйста, только живи
Ты же видишь: я живу тобою.
[indent] Король – сердце народа, оплот королевской защиты, нерушимый венец веры и надежды. Но для некоторых, тех кому посчастливилось получить одну из самых тяжких нош, он в первую очередь отец. Таковым он был для Лауры – примером для восхищения и подражания. Она любила и возносила его как Бога. Она была дочерью и этим всё сказано. Когда народ теряет монарха, волна траура накрывает страну подобно могучему приливу. Но следом, словно по команде, звучит торжественное «Да здравствует новый король!», и жизнь возвращается в привычное русло. Однако отца невозможно заменить никем – он уходит навсегда, и никакие титулы не могут заполнить пустоту в сердце ребёнка.
[indent] С момента смерти Фердинанда прошло чуть больше двух месяцев, но юной донне казалось, что это случилось на прошлой неделе – настолько четко Лаура помнила каждое мгновение того рокового дня. В тот момент её словно разорвало на сотни мелких частей, и одна так и была похоронена вместе с королем, а остальные теперь болезненно сливались, словно им, как металлу, сначала приходилось расплавиться, чтобы снова скрепиться вместе. И эта жгучая боль так и рвалась наружу, прожигая кожу на груди и расплёскивая раскалённые капли на всех окружающих инфанту. Подобное случилось буквально несколько дней назад ожог едкими словами получила одна из придворных дам.
[indent] – Абсолютно с вами согласна, донна. Мой покойный отец был не такой умный, как ваш муж. Сколько у него бастардов, которые старше вашего сына? Два? Хорошо, что они уже взрослые и в случае смерти дона смогут взять на себя тяжелую работу и править вашей землей, пока ваш сын подрастает. Если, конечно, он ему потом вообще дадут что-либо, кроме отравы в супе, – ответила она донне Соледад, тридцатилетней даме, подарившей своему мужу всего одного наследника несколько лет назад.
[indent] Думала ли Лаура, что говорит? Естественно, нет. Было ли это смело? Скорее глупо. Но гордилась ли она собой? Безусловно! А больше была довольна знать, любящая сплетни и пускать яд на досуге. Этот дерзкий выпад юной инфанты заставил высший свет судачить о ней больше, чем позволяли приличия. Не привыкшая к такому вниманию Лаура ловила на себе не просто вежливые взгляды, а нечто иное – то ли осуждение, то ли восхищение. И хотя она не могла понять природу этих взглядов, точно знала одно: каждый из них на мгновение отвлекал её от всепоглощающей боли в груди, не давал мыслям сосредоточиться на потере. И это странное чувство начинало ей нравиться. Но что-то подсказывало ей – это лишь начало. Начало её пути во взрослом мире, где каждое слово имеет вес, а каждое действие может стать роковым.
Запись в личном дневнике Диего, знаменующая смерть Фердинанда II, была лаконичной:
“Этим утром мой король не проснулся”
В этом было всё: и начало их связи, и долгих восемь лет разлуки, и коленопреклонение с вассальной клятвой на губах, и проведённые вместе бессонные ночи и полные забот дни, руки короля в белых перчатках и руки герцога по локоть в чужой крови, но главное — разделённая на двоих Кастилия во всём её великолепии, со всеми её песчаными пустынями, плодородными землями, сверкающими озёрами и крутыми горами, со всеми её праздниками, людьми и непередаваемым кастильским духом.
В этом было разом всё. Большего себе Диего не мог позволить ни в день похорон, ни неделями позже. Он знал, что Фердинанд умрёт рано или поздно, узнавал — пусть и с некоторыми отличиями — в его болезни ту же хворь, что забрала Пабло много лет назад. Герцог готовился к этой смерти, а когда она наступила, вздохнул с облегчением, в котором мог только себе признаться.
“Лучше ужасный конец, чем ужас без конца”, — гласила одна из следующих записей, потерявшаяся среди других, ничем не примечательная, но наполненная и болью, и смирением, и скорбью.
Ужасный конец постиг Фердинанда, но ужас без конца в лице Лауры только начинался. Юная инфанта позволяла себе одну выходку за другой, заставляя равно дуэнью и Её Величество хвататься попеременно то за голову, то за сердце. Дон Диего не вмешивался в чужую семью, за шею давил свои отцовские чувства к этой девочке, отцом которой он не являлся ни в одном из возможных смыслов. Он узнавал эту дерзость и это отчаяние, эту агрессию вкупе с попытками обратить на себя внимание — любое внимание; ему было это знакомо, потому что так же вели себя его дети, потеряв Маргариту. Потеря матери ощущается стократ больнее потери отца.
Впрочем, уместно ли сравнивать боль отрубленного пальца с болью отрубленной руки?..
Никто не просил Диего поговорить с девочкой. Он и сам не стремился, занимая себя всевозможными делами, всем этим взаимодействие с советниками короля, его министрами, членами регентского совета, главой которого он внезапно стал… однако после очередной выходки инфанты Лауры мысль переродилась в стремление.
Герцога всё ещё никто не просил, но ходить мимо и делать вид, что ничего не происходит, он уже просто не мог.
По его приказу в покоях покойного короля — в одной из бесконечных гостиных этих роскошных покоев, каждую из которых дон Диего знал как свои пять пальцев — накрыли стол. Будто бы для ужина, но десертов на нём было заметно больше, чем куда более полезных для растущего организма инфанты мяса и овощей. Вскоре привели и саму инфанту.
Диего одним кивком головы отпустил слуг и приглашающим жестом указал за стол. Помимо яств здесь было и вино: молодое белое Миэль-дель-Калабра и выдержанное красное Сангре-де-ла-Тьерра; разбавлены ровно настолько, чтобы не свалить инфанту с ног, но сохранить при этом палитру вкуса.
— Должен сказать, что жалею, что не видел лица донны Соледад, когда вы сказали ей то, что сказали, — улыбнулся Диего. — Отменное было зрелище, уверен.
И дети тоже плачут, просто вы не замечаете
На что угодно, вы свой взгляд переключаете
[indent] Лаура прекрасно понимала, что её дерзкий поступок не останется незамеченным во дворце. Как преступник, отправляющийся на опасное дело и заранее знающий о грядущем наказании, она с замирающим сердцем ожидала неизбежного часа расплаты. Но, подобно воину, опьянённому азартом битвы, инфанта не могла побороть искушение бросить вызов строгим дворцовым правилам. Желание забыться, вырваться из оков тревог и боли всегда оказывается сильнее страха осуждения, особенно когда судишь тех, кто сам не задумывается о последствиях своих действий.
[indent] В своём воображении Лаура рисовала вполне конкретные картины грядущего порицания: как она стоит посреди комнаты, а вокруг неё кружит вереница наставников, монотонно повторяя избитые фразы о неподобающем поведении благовоспитанных девиц, о том, как огорчается королева. Она была готова к нравоучениям старой гувернантки, даже допускала, что кто-то из тех, кого она звала подругами, наберётся храбрости и выскажет, какой след её действия оставляют на них и их окружении. Втайне она надеялась, что мать, наконец, обратит на неё внимание. Но приглашение герцога де Серда стало для неё полной неожиданностью.
[indent] «Возможно, он хочет обсудить какие-то государственные дела?» – тщетно пыталась убедить себя Лаура, что главе регентского совета нет дела до её проступков. Но какие дела мог обсуждать глава регентского совета с ребёнком? Разве что её решили поспешно выдать замуж и отправить подальше от столицы. Однако такой поворот событий без серьёзных на то причин казался невероятным. К тому же, во дворце всё ещё витала атмосфера траура по почившему королю – явно не время для подобных решений. За то время, которое у неё было перед ужином, инфанта успела нафантазировать не менее сотни вариантов разговора с герцогом, и, как ей казалось, была готова даже к самому невообразимому повороту событий.
[indent] К ужину инфанту подготовили с особой тщательностью. Её нарядили как фарфоровую куклу – одно из немногих занятий, что действительно доставляло ей удовольствие. В сопровождении свиты её проводили в знакомые с малых ногтей отцовские покои. Именно сюда он изредка приглашал её, чтобы выслушать рассказ об успехах и наградить небольшим, но драгоценным подарком. Каждый такой вечер был для Лауры настоящим праздником.
[indent] Но сегодня всё было иначе. Лаура застыла у дверей, невольно задержав дыхание. Тяжелые парчовые занавеси, украшенные гербом королевской семьи, мягко колыхались от сквозняка. Знакомый с детства интерьер, где каждая деталь хранила воспоминания, теперь казался чужим и враждебным. Сердце юной принцессы замерло, когда она увидела накрытый стол с изысканными яствами. Это определённо был не обычный ужин герцога в компании инфанты, и уж точно не походило на наказание. В груди Лауры переплетались любопытство и тревожное предчувствие. Это отчётливо читалось в том, с какой опаской она села за стол. Держать себя уверенно и смело в таких ситуациях может научить только жизненный опыт, раз за разом бьющий по лицу. Сейчас опыта Лауры хватало только на то, чтобы молча хлопать длинными чёрными ресницами, смотря на герцога, начавшего разговор совсем не так, как она ожидала, совсем не так, как уже решила в своём воображении.
[indent] – Если вы желаете, я могу повторить, – после недолгого молчания всё-таки вытянула из себя инфанта, и эти слова прозвучали с нескрываемой ноткой вопросительности.
Отредактировано Laura Sandaval (2025-04-29 22:14:21)
В планы дона Диего не входило читать инфанте нотации, порицать её за содеянное и грозить всеми возможными и невозможными карами, которые непременно обрушатся на её юную голову, если она не начнёт вести себя, словно по волшебству, нормально. Герцог помнил себя в её возрасте — он и без потери отца вёл себя достаточно далеко от того, что считали нормой взрослые, потому-то и отослали его прочь, к королевскому двору, как только ему исполнилось четырнадцать; и он помнил, как вели себя его старшие дети, потерявшие мать в примерно том же возрасте, в коем сейчас была и Лаура.
Спасибо, Господи, что у неё нет магического дара, — невольно подумал Диего, вспоминая, какой пожар устроила старшая из его дочерей, не совладав с эмоциями. — Дерзость безопасней, чем огонь.
— Был бы премного благодарен, — Диего улыбнулся.
Детям нужно внимание. Родительское — в первую очередь. И вдвойне оно нужно, когда один из родителей, например, умирает. Ожидаемо, как с Фердинандом, который болел несколько лет или же внезапно, как случилось с Маргаритой, которая ещё перед завтраком строила планы, а к обеду была уже мертва — не имеет значения. Но королева София, очевидно, не справлялась с собственной дочерью, а дон Диего... не мог пройти мимо.
В ответ на очередную колкость инфанты герцог лишь тихо рассмеялся. Право слово, он не донна Соледад, его таким не смутить.
— Предпочитаете красное или белое? — жестом фокусника дон Диего налил инфанте желаемого вина, не видя ничего зазорного в том, чтоб самостоятельно поухаживать за Лаурой, раз уж отпустил слуг. Да и останься они — он бы действовал точно так же.
Потому что слуги выполняют свою работу, а он — оказывает внимание.
— Хотите начать с десертов или с чего-нибудь более сытного?
На столе были свежие фрукты — инжир, апельсины и гранаты; бланмаже, разукрашенные марципановые шарики, туррон, пирог с рикоттой и мёдом, тарты со свежей мускатной земляникой, сливой и грушей, из несладкого — тушёная оленина с пряными травами, лёгкий салат с оливками, кальмаром и угрём в винном соусе, устрицы в чесночном масле, густое рагу из дичи с бобами и овощами…
— Ни в чём себе не отказывайте, ваше высочество, — и Диего снова улыбнулся.
Гордость часто берет начало от желания быть замеченным,
но заканчивается одиночеством.
[indent] Лаура всё пыталась понять, что не так с этим вечером. Почему её не ругают? Даже наоборот, словно пытались наградить за дерзость и грубость. Всё слишком противоречило тому, что должно было произойти. Впрочем, инфанта решила, что так даже лучше. Какое кому дело до того, что должно было произойти, если оно не произошло? Нужно жить здесь и сейчас, получать удовольствие, например от того куска пирога, который соблазнительно зазывал ягодами, залитыми то ли мёдом, то ли сахарным сиропом. В воздухе витал аромат свежей выпечки и специй, смешиваясь с тонкими нотками благовоний, которые курились в высоких бронзовых курильницах по углам зала. Нужно получать от жизни всё то, что она даёт, поэтому, когда герцог решил поухаживать за столь важной персоной в её лице, девочка, ничуть не растерявшись, широко и довольно улыбнулась. Её карии глаза заблестели в предвкушении. Она грациозно откинулась на спинку резного стула, наблюдая, как статный мужчина, которого уважал почти весь двор и доверял отец теперь был её личным слугой.
[indent] — Красное! — быстро произнесла инфанта, ещё не задумываясь, какой сорт вина лучше подойдёт к тому или иному блюду. Она просто любила красный цвет — цвет спелых ягод, закатного солнца и алых шёлковых лент, которые так красиво обвивали её длинные чёрные волосы.
[indent] В этот момент инфанта почувствовала себя настоящей королевой — молодой, красивой, окружённой вниманием и почетом. Взгляд с любопытством исследовали каждое блюдо, выставленное на столе, и в глазах горел озорной огонёк предвкушения.
[indent] – Хмм, мне вон тот салат, ещё кусочек пирога, нет, два, и шарики, – щебетала она, тыча пальчиком в аппетитные яства. – А мороженое на десерт будет? Или вы не позаботились об этом, герцог?
[indent] С той особенной интонацией капризной инфанты, в которой сквозила едва заметная издёвка, прозвучал последний вопрос. Не оставалось ни тени сомнения – Лаура намеренно старалась уколоть де Серда, намекая на то, что его нынешнее положение за этим столом никак не соответствует высокому статусу. И хотя подобная неблагодарность за проявленную доброту и заботу была неуместна, искушение продемонстрировать свою безграничную власть вновь брало верх над инфанты.
– Хотя нет, лучше не мороженое, а сорбет, – с невинной улыбкой поправила себя инфанта, уже нетерпеливо разглядывая блюда, которые Диего расставлял перед ней.
[indent] Первым она взялась за нежный зелёный салат с её любимыми дарамии моря. Лаура аккуратно взяла вилку в правую руку, а нож – в левую, хотя её пальчики то и дело норовили сбиться с выученного на уроках этикета порядка. Она зачерпнула немного салата на вилку, поднесла ко рту и, закрыв глаза, медленно прожевала.
[indent] Внезапно, словно опомнившись о чём-то важном, она резко выпрямилась и, не донеся вилку до рта, спросила:
[indent] – Дон, а в чём причина этого ужина? – в её голосе прозвучало неподдельное любопытство, смешанное с детской непосредственностью. Вопрос вырвался так естественно, будто она только что вспомнила о чём-то очень важном, что могло нарушить весь ход этого вечера.
[indent] Её большие глаза с интересом уставились на герцога, а маленькая ручка машинально начала теребить ножку резного бокала, выдавая её нетерпение услышать ответ.
Диего без промедления устроил на тарелке перед инфантой всё, что она попросила — и салат, и кусок пирога, и два марципановых шарика, принимая девичье капризульство в её голосе ровно так, как принял бы стихийное бедствие: как случившийся факт, как данность, как то, чему он при всём своём желании не смог бы противостоять, как то, с чем следует смириться и принять, как неизбежное.
— Сорбеты быстро тают, ваше высочество, потому их и не приносят заранее, — дон Диего лишь улыбнулся Лауре. — Но их мигом доставят в покои, если вы пожелаете.
Не то чтоб герцог рассчитывал, что тринадцатилетняя девица начнёт с блюд, с которых принято начинать всякий приличный приём пищи, но она потянулась к салату и это было уже хорошо. От внимательного взгляда не укрылось, как тонкие пальчики Лауры то и дело вздрагивают, будто она одёргивает себя от неправильного жеста, в последний момент вспоминает что-то.
Диего невольно вспомнил, сколько раз получал по рукам от матери за то, что брался не за те столовые приборы или держал их недостаточно… элегантно? изящно? чего она вообще хотела от него? Дон Диего только улыбнулся этим воспоминаниям. Свою мать он любил безмерно, безбожно — и готов был на руках её носить, несмотря на суровый нрав и острый язык.
— Вам не обязательно придерживаться этикета со всей строгостью, — с этими словами Диего взял вилку, расколол один из марципановых шариков надвое и, взяв одну из половин большим и средним пальцами, отправил в рот.
Неслыханная, конечно, дерзость, но, глядишь, инфанта и забудет от неожиданности на некоторое время про вопрос о причинах ужина. Лаура хоть и маленькая ещё, но всё-таки женщина, а всякая женщина покладистее и добрее, когда сыта и обласкана вниманием. А если и сладостей добавить — то и жизнь хороша, и жить хорошо.
Диего нужно было, чтобы инфанту порадовало хоть что-то, потому что потом он её, вероятно, огорчит.
— Так что, — спросил он, прикончив вторую половину марципанового шарика, — послать за сорбетами, ваше высочество? — а о причинах ужина стоило начать издалека. — Мне подумалось, что вы заслуживаете хотя бы одного спокойного вечера… когда можно побыть просто собой.
[indent] «Слишком быстро тают», – и правда! Эта простая фраза, словно острый клинок, пронзила сердце юной инфанты. Как она могла не подумать об этом сразу? Теперь, без сомнения, герцог считает её всего лишь неразумным ребёнком. Но Лаура не желала быть такой в чьих-либо глазах – она воплощение совершенства, гордость своего народа, символ королевской власти.
[indent] – Да, я знаю, что они тают. Просто хотела убедиться, что вы позаботились о холодном десерте, – попыталась выкрутиться инфанта, но её слова прозвучали неумело и по-детски забавно.
[indent] Осознав свой проигрыш в этой негласной дуэли, которая существовала лишь в её воображении, инфанта поспешно потянулась к салату, торопливо запивая его вином. Предложение Диего нарушить этикет, пусть и слегка, осталось без ответа. В памяти всплыли слова одной из её гувернанток – удивительно молодой женщины со сдержанными манерами и тёплой улыбкой: «Инфанта должна оставаться инфантой и на людях, и в одиночестве, чтобы никогда не забывать о своём предназначении». Возможно, из-за юного возраста Лаура восприняла эти слова слишком буквально, но с тех пор старалась следовать им, хотя и избирательно.
[indent] Однако поступок герцога не остался незамеченным. На лице инфанты расцвела искренняя улыбка – она невольно восхитилась тем, что Медина, подобно ей самой, способна нарушать правила и устои их общества, особенно в её присутствии. Лаура прекрасно понимала: многое сходит ей с рук – колкие замечания, непослушание – просто потому, что никто не осмеливается ответить ей чем-то более весомым, чем вежливая улыбка и покорное принятие её выходок. Медина же словно хотел быть её другом, а не выслужиться перед короной. Быть может, они смогут подружиться, как когда-то герцог Медина дружил с её отцом?
[indent]– Не стоит беспокоиться, оставим сорбеты на десерт, – мягко ответила девочка, следуя примеру мужчины и разделываясь с марципановым шариком руками, но остальную трапезу инфанта всё-таки предпочла продолжить столовыми приборами.
Дон Диего сделал вид, что у инфанты получилось с изяществом выпутаться из ситуации, которую она, судя по спешной ребяческой попытке оправдаться, сочла бросающей тень на её чувство собственного достоинства.
— Порой вы напоминаете мне вашего отца, короля Фердинанда, — мягко отозвался Диего. Он не стал говорить “покойного отца”, чтобы лишний раз не колоть Лауру этим словом; она и без того знает, что её отец мёртв, помнит об этом и никогда уже не забудет. — Он тоже любил проверять, всё ли сделано должным образом.
Это было правдой лишь отчасти. Безусловно, были задачи, за исполнением которых Его покойное Величество следил внимательно, когда не мог заняться ими сам — он умел делегировать, как и всякий хороший король, но было и то, что он взваливал на чужие плечи и не делал себе труда хотя бы взглянуть на итог. Количество часов в сутках ограничено, зато доверие Фердинанда могло не ведать границ. Сколько раз он говорил своему валидо “сделай”, “займись”, “проконтролируй”, “учти”, “позаботься”, а после словно забывал об этом, воспринимая плоды трудов Диего как должное?
Впрочем, никто не хвалит правую руку за то, что она исполняет приказ; никто не замечает бесперебойного стука сердца, пока оно вдруг не споткнётся. В огромном неповоротливом государственном механизме дон Диего был частью своего короля, частью неотъемлемой и незаменимой.
— Я знаю, близких терять очень больно, — пять лет назад Диего потерял свою Маргариту, ближе которой у него никого не было, а годами ранее — старшего брата и отца. Боевых товарищей, павших от ран, от болезней, от случайного случая, он даже не считал. Такова судьба всякого, чей путь лежит сквозь сражения, будь они хоть на суше, хоть в море. — Но вы не одни в этом, ваше высочество. Вам не нужно справляться с этой болью в одиночестве, — герцог подлил немного вина в постепенно пустеющий кубок Лауры и протянул ей вдоль столешницы раскрытую ладонь. — Ваш отец покинул этот мир, но оставил людей, которые искренне заботятся о вас, и я — один из них.
В уголках губ Диего залегла едва уловимая улыбка, полная грусти и понимания, но глаза оставались серьёзными:
— И если вам захочется устроить ещё одну словесную дуэль с донной Соледад, предупредите меня — я бы хотел посмотреть.
Ах, вот оно что.
Лаура аккуратно отняла руки от тарелки и поджала пальцы, будто обожглась: вино в бокале вдруг показалось слишком кислым, а свет от канделябров – слишком резким. Она чуть склонила голову, вовсе не по-королевски глядя на герцога исподлобья - не принцесса, но девочка, предчувствующая неприятный разговор и заранее ему противящаяся.
- Это матушка, - очень ровно проговорила она, - попросили вас со мною побеседовать?
Лаура сделала паузу, давая словам повиснуть в воздухе - изучающий взгляд инфанты скользил по лицу Диего с недетской проницательностью, которой та научилась за месяцы придворных игр. Ветер за окном шевелил тяжёлые портьеры, и на мгновение набегающая тень скользнула по её лицу, скрывая выражение.
— Она, должно быть, очень огорчена моим неподобающим поведением, — предположила Лаура. В её тоне не было открытой враждебности, но в голосе звучали неприятные нотки, — хотя я не помню, чтобы она сама удосужилась выразить своё недовольство лично.
"Огорчена" - какое жалкое слово для того шторма, что бушевал у неё в груди - для тех ночей, когда она раскидывала свои вещи в ярости, для тех дней, когда её колкости оставляли придворных в немом ужасе. В голове проносились картины последних недель: придворные, быстро отводящие взгляды; мать, сжимающая губы после её очередной колкости; шепотки за спиной, которые тут же замолкали, стоило ей приблизиться. "Она посылает вместо себя герцога, потому что ты её разочаровала", — нашептывал внутренний голос. "Потому что ты не оправдываешь ожиданий. Потому что ты — не он".
- Если это так...
Инфанта резко оборвала себя, закусив губу. Пальцы Лауры сами собой потянулись к медальону на шее — маленькому золотому овалу, внутри которого отец улыбался с портретной миниатюры: он подарил ей его на десятилетия среди десятка прочих роскошных подарков, но именно эта маленькая безделушка сделалась дорога ее сердцу. "Чтобы всегда быть с тобой", сказал он тогда.
Медальон остыл - как всё, что осталось от него - и холодил пальцы.
- Простите, - Лаура опустила взгляд, - это было... неуместно.
Когда она снова подняла взор, её глаза (такие же, как у отца — все всегда говорили, что это семейное, "в породу") были полны сложной смеси эмоций: детской уязвимости, гордости, страха быть отвергнутой.
— Но... мне важно знать, — Лаура осторожно положила ладонь рядом с рукой Диего, не касаясь, но и не отдергивая, — вы здесь потому, что так велела королева? Или... — она сделала глубокий вдох, ловя аромат жасмина, залетевший из сада через приоткрытое окно, — или потому, что вы сами хотели этого разговора?
Последние слова сорвались, и Лаура тут же пожалела о своей слабости, но было уже поздно - вопрос висел в воздухе, хрупкий и беззащитный, как бабочка, попавшая в паутину.
Отредактировано Laura Sandaval (2025-06-26 19:46:13)
Тяжёлый и проницательный взгляд инфанты не напугал Диего. Несмотря ни на что она оставалась ребёнком — растерянным и беззащитным; за одним плечом Лауры стояло горе, за другим — одиночество.
— Её Величество в силах отправить меня на войну, но не на разговор с вами.
Ладонь дона Диего продолжала открыто лежать перед инфантой, давая ей выбор — довериться или отвергнуть. Герцог был готов принять любой исход. Он не давил на Лауру, его молчание не было тяжёлым, во взгляде не было желания поскорей закончить или снисхождения, с которым обычно взрослые мужчины реагируют на совсем ещё юных донн, повинных в наличии собственных чувств и переживаний, неудобных другим людям.
Донне Соледад, королеве Софии и прочим…
— Я здесь, потому что я сам этого захотел. И вашу матушку об этом я в известность не ставил, — дон Диего мягко улыбнулся. Его ладонь была всё так же открыта инфанте. — Пусть это будет нашим маленьким секретом. Её Величество едва ли будет довольна моей инициативой.
В том, как Диего едва заметно склонил голову набок и в том, как легчайшая улыбка потерялась в уголках его губ явственно виделось, что возможное недовольство — а то и вовсе гнев — королевы Софии его не пугал; он бы скорей позабавился, чем начал опасаться.
— Для всех вокруг вы — инфанта Кастилии. Каждый ваш шаг будут обсуждать, каждое действие рассматривать под лупой… мало кому в голову придёт видеть в вас не только дочь короля, но и обычного человека, которому тоже может быть плохо и грустно. Фердинанд тоже был всего лишь человеком — со своими слабостями, горестями и потребностями, пока вся страна видела в нём короля. Но у него был верный друг. Он может появиться и у вас, если вы того желаете. Вам не нужно со всем справляться в одиночку. Правда.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1558] the rage, the strength, the consolation
