ЛАУРА САНДАВАЛ
инфанта Кастилии

Deva Cassel

ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: 17 июня 1544 г., 18 лет
РАСА: человек
МАГИЯ: -
РОД ЗАНЯТИЙ: инфанта Кастилии, младшая дочь покойного короля
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Альтамира, Кастилия

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
Фердинанд II Сандавал - король Кастилии, отец
Софья Сандавал - Королева-регент Кастилии, мать
Филипп III Сандавал - младший брат, малолетний король Кастилии
Диана Дианти - старшая единокровная сестра, герцогиня Романская
Мария фон Гессен - вдовствующая августа Айзена, двоюродная бабка

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
Лаура никогда не знала бед: рожденная в роскоши, обласканная отцом и избалованная матерью она с самого детства привыкла получать все, что пожелает, и непреложность ее воли долгое время казалась инфанте одним из фундаментальных законов мира, вроде восхода солнца на востоке. С малых лет она знала, что красива и очаровательна - что взмах ее длинных ресниц заставляет людей делать вещи, к которым иным приходится склонять силой; что ей хотят угождать и нравиться - опасное, опасное знание для юной избалованной девицы, что могло бы сделаться большой проблемой, если бы Лаура от природы не была наделена добрым сердцем. Улыбчивая, чуткая и внимательная она умела и любила нравиться людям, легко завовывая симпатии и грандов, и простолюдинов - ей всегда хотелось, чтобы всем было весело, и все радовались и ели пирожные, и употребляла все свое детское влияние на достижение этой нехитрой цели, чем дополнительно вызывала умиление у окружающих. Отца она обожала - Фердинанд ни в чем не мог отказать маленькой принцессе: единожды он попытался запретить ей сладкое, но инфанту никак не наказали, когда та утянула пирожные с кухни при активном содействии кухарок - напротив, Филипп лишь посмеялся, умиленный настойчивостью и хитростью дочки.
Хочешь лошадку, цветочек? Конечно. Устроить праздник? Как пожелаешь. Свой дворец? Все для моей принцессы - любые платья, любые развлечения, любые украшения.
Кроме одного.
Когда родился Филипп, Лаура явственно почувствовала перемену в отношении родителей - инфанту не стали баловать меньше, и ей по-прежнему было позволено абсолютно все, но для отца и матери она сделалась словно бы не столь важна: теперь все внимание было приковано к наследнику - к его обучению, к его здравию, к нему самому в целом - не привыкшую делить с кем-либо внимание Лауру это ужасно злило. Корона была первым украшением, в котором отец ей отказал - в привычной, ласковой манере, но твердо: короны для мальчиков, цветочек, а для девочек - танцы и сладости, охоты и красивые празнества со сладкоголосыми менестрелями, это же лучше, цветочек, правда? Корона тяжела и неудобна, и обжигает тех, кто не готов ее носить. Ты не хочешь знать, каково это, цветочек.
Лаура глядела исподлобья и злилась - впервые сладости и менестрели не казались ей такими привлекательными. Впервые ей хотелось того, чего она не могла получить. Обида сделала ее внимательной: теперь она прислушивалась к шепоткам, гуляющим по залам дворца, подмечала взгляды - говорили, что королева неверна королю; говорили, что и король ей не верен - болтали всякое, но неизменно в этой болтовне всплывало имя валидо, и некоторые позволяли себе предположить даже - эти слухи передавались особенно тихо - что сын короля и не сын ему вовсе. Лаура слушала и запоминала - обида делала ее умнее, обида делала ее хитрее; она обтачивала ее характер, превращая капризность в требовательность, избалованность в своеволие, делало обаяние оружием.
Смерть отца, тем не менее, стала для Лауры ударом - первой настоящей бедой, грянувшей в ее безоблачной жизни. Обида не затмевала любви: инфанта искренне горевала по почившему батюшке - ей, не грустившей ни о чем дольше паря дней в своей жизни, вдруг открылось, сколь глубокая пропасть может разверзнуться в человеческой душе и сколь темна чернота на дне ее: оправлялась от смерти отца Лаура долго, и поглотившая принцессу печаль заставила ее на время оставить крамольные мысли. Прошел год, прежде чем двор снова смог лицезреть улыбку на лице инфанты - неверную поначалу, но становившуюся постепенно все теплее и ярче.
К семнадцати годам Лаура расцвела: вторая красавица королевства (после матушки, естественно) она вдохновляла поэтов и художников, разбивала сердца и приковывала к себе взгляды и видом, и словом. Заснувшая, однако, обида, как оказалось не истаяла совершенно - она вновь поднимала голову по мере взросления Филиппа; она сделала ее пристальной - вглядываясь в лицо брата, Лаура все яснее подмечала его непохожесть на покойного короля, зато удивительное сходство черт с ныне здравствующимм фаворитом, и сама уже не могла сказать, видит ли она это и впрямь или просто желает видеть. Любовь к матери в ее сердце схлестнулась с любовью к себе, столь заботливо матерью же взращенной: если Филипп - не сын отца, размышляет Лаура, не делает ли это ее единственной законной наследницей?
Отец отказал ей в короне тогда, но что, если она возьмет ее сама, как те пирожные когда-то?

ПРОБНЫЙ ПОСТ:

туть

На Трех Сестрах всегда ветрено — нескончаемый шторм не утихает ни на день, лишь немного слабеет, и в погожие дни знамя на воротах лишь лениво полощется, а не отчаянно рвется. На Трех Сестрах всегда дождливо: косой ливень сменяется мелкой изморосью, но вечно сырые небеса островов никогда не просыхают, и в самые ясные дни с башен Систертона едва можно разглядеть очертания Длинной сестры, лежащей за узкой полосой воды. В бесконечно клубящемся мареве лишь наметанный взгляд Рэйны может различить бегущую за низкими облаками тень — она замирает у окна, чутко вглядываясь в серое небо, пытаясь понять, не обманул ли ее взор.

Не обманул.

Драконьи крылья рассекают вечную пелену дождя, разгоняют неукротимые ветра — Лунная Плясунья падает с небес, стремительная и порывистая, как ее наездница — кутаясь в плащ, Рэйна спешит навстречу сквозь стылую изморось в тот момент, когда сестра скатывается по драконьему крылу и пружинисто спрыгивает на землю. Бэйла смеется — смеется и Рэйна; они обнимаются — узкая спина под ладонью знакома на ощупь — под испуганным взглядом лорда Боррелла, явно ждущего подвоха от визита дракона.

Подвоха нет. Для него.

Рэйну же желают срочно видеть на ином острове — сестра и сама не вполне может объяснить, в чем дело, только то будто бы не требует отлагательств: наскоро нацарапанное послание скупо и расплывчато, не говорит ни о чем. Рэйна не любит такие — за ними чересчур часто кроется нечто недоброе; Рэйна тревожно сводит белые брови и кутается в плащ; опираясь на руку сестры осторожно поднимается по драконьему крылу и, устраиваясь в седле, крепко прижимает к себе теплое яйцо: в последние дни ей чудится движение под чешуйчатой скорлупой и она не желает с ним расставаться.

Дракон играючи перемахивает Лунные горы: они летят над Перстами, над Орлиным гнездом и Лунными вратами, мимо Железной дубравы и Рунного камня к лежащему у рваных берегов Ведьминому остров. Ее встречают с почтением — пожалуй, чрезмерным, что выдает умысел, и лорд Мандерли — откуда он тут только? — проводит ее к ожидающим их лошадям, попутно заводя довольно странную светскую беседу: между дежурными вопросами о здравии и жизни он вдруг спрашивает вкрадчиво:

— Вы хорошо помните принца Люцериса?

Рэйна чуть подбирается. Имя отдается неприятной тяжестью за ребрами, проводит болезненную борозду — оно болит в груди особенно ненастными ночами и отравляет погожие дни непрошенным воспоминанием.

— Его высочество был исключительным человеком. — говорит она очень ровно, скрывая свежую рану под броней вежливости. — И память о нем всегда будет жить в моем сердце.

Но лорда Мандерли девичье сердце беспокоит в последнюю очередь.

— Вы смогли бы его… узнать? — спрашивает он, пытливо глядя в лицо Рэйне.

И тогда она замирает.

К дозорной башне они подъезжают уже затемно: Рэйне помогают спешиться и поспешно проводят к воротам, что распахиваются пред нею будто сами по себе.

— Он обучен грамоте, — на ходу сообщает ей лорд Мандерли в одно ухо, — говорят, торговал картами. Это не простой рыбак.

— Может, непростой рыбак, а простой бастард, — нашептывает лорд Апклифф во второе.

— Я поговорю с ним сама. — требует Рэйна. — Не прерывайте нас.

Под шепот спорящих голосов она входит в башню вместе с сырым ночным ветром и  запахом близкой соли — и присутствующие мужчины расступаются, оставляя в пятачке света лишь одного, поднявшегося ей навстречу.

И вдруг делается очень тихо.

Слышно, как колотится в каменные стены холодный ветер и как снаружи негромко переговариваются стражники — Рэйна смотрит на незнакомца, в лице которого ей нужно углядеть знакомые черты — темные спутанные волосы, знакомый словно бы профиль, тени, залегающие под глазами — и молчит. Со всех сторон на нее обращены взоры — лорды точно голодная свора ждут одного слова, чтобы по нему сорваться с места, но она не намеревается его произносить, прежде чем будет уверена до конца. Прежде, чем поймет, что она видит то, что видит, а не то, что желает видеть: отсветы факельного света пляшут на лице юноши, постоянно меняя черты, и скрывающая глаз повязка не добавляет ясности.

— Как твое имя? — осторожно спрашивает Рэйна, но отвечает ей вовсе не незнакомец.

— Он называет себя Люком, миледи. — напряженно произносит лорд Мандерли цепко наблюдая за выражением ее лица.

— Люк. — повторяет она, словно пробует имя на вкус: оно горчит на языке, тянет в груди, жжется под ребрами.

И поднимает взгляд на его носителя.

— Ты знаешь, кто я такая, Люк?

Длинные тени на стенах пляшут, как живые, будто тоже являются безмолвными участниками разговора. Рэйна чуть склоняет голову к плечу — если глядеть вот так, то в неверном факельном свете почти кажется…

Почти можно представить…

— Мне сказали, что ты делаешь карты. Кто научил тебя грамоте?

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
Есть ли вам 18 лет? |  да
Если да, то нужен ли вам доступ в раздел NC18+? |  да