Ближе к ночи, когда за стенами замка сгущались сумерки, и тело, связанное с миром незримыми нитями, отзывалось покалыванием, едва уловимой тревогой, Лорану приходили дивные, яркие видения рождающегося между ладонями пламени. Его первого пламени. Еще тонкого, даже свечи недостойного огонька, но уже осознанной искры, и мир наполнялся неистовой радостью свершившегося чуда. Все его детское существо пело ликованием, какое иногда находит, если долго слушать литургию и наблюдая, как свет, пойманный цветастыми витражами храма, озаряет светлые макушки мальчишек в хоре.  Он мысленно раздвигал ладони, и пламя росло, покачивалось и движением пальцев обращалось шаром. Помнил утомительное кружение прялки, которую вынужден был крутить неделями, пока пальцы не запомнят, как пламя обращает в кнут. И лишь потом, годы спустя, узнал, что эти жесты не имеют никакого значения, если разум запомнил телесное ощущение, и огонь обращается в кнут сам, тянется тонкими нитями и вспыхивает, катится тяжелой, душной волной, простирая телесное ощущение, куда может достать. Его тело было безграничным и всесильным! И теперь, воспоминание об этом не помешалось в жалкой, отведенной ему Господом оболочке. Лоран задыхался в этой тесноте! Быть узником в собственном теле куда страшнее, куда мучительнее, чем быть узником в какой-то ничтожной камере. Никакие жалкие казематы не могли бы принести ему столько горечи. Но принц пытался. Создавал эту искру снова и снова, медленно разводя ладони, чтобы опять в темноте понять, что ее нет. Ее нет. И может быть, больше никогда не будет. Встряхивал уставшие кисти и пытался снова. Снова. И еще раз. Еще раз. Он привык к изматывающим упражнениям. Они унимали бесноватые чувства.

Заняться здесь в любом случае было нечем. А Лоран не умел бессмысленно горевать. Большую часть времени в камере было темно, глаза привыкали не видеть, и взгляд обращался во внутрь. С тех пор, как его сознание обрело ясность, стало понятно лишь одно: без магии делать на севере ему нечего, кто бы не переходил реку в этот час. А потому он никуда не спешит. Бешенство сменялось отчаянием, а то - проходя все оттенки тоски - бесцветной, бесполой пустотой, позволявшей, наконец, уснуть, чтобы спать без снов и снова проснуться в тот же нескончаемый кошмар нарушенного долга, попранных обязательств, отринутых клятв и оглушительной беспомощности. Ему рисовались горящие крепости, вымерзшая река, ледяные стены, сияющие в волнах пламени, темные монолиты фортов на фоне раненого закатом неба, сметающие огнем темный прилив изуродованных смертью тел. Битвы в которых ему не участвовать. Люди, с которыми ему не встретиться. Места, где его нет. Нет и не будет. Может быть, никогда. И отчаяние сменялось бешенством.

При этом, сохраняя рассудок, Лоран мог поклясться, что они ехали ночью через лес. Дурман накрывал сознание такой плотной пеленой, что он не мог бы сказать, была ли эта ночь одной и той же, или минуло множество ночей. Стража переговаривалась на кастильском с узнаваемым романским акцентом. Зачем Вустершир продал его Романии? Что они обещали взамен? Что они обещали такого, чего не мог дать Генриху сам Лоран? Или же это случайный романский отряд на службе… да кого угодно. Если бы принц позволил воображению, он бы полагал, что именно так и выглядит Тотенвальд. Единственное, что ему помешало, – визит Ромеро. Герцогского ставленника он помнил со времен турнира. В его ауре ничего не изменились, в ней по-прежнему едко переливалась досада, вспыхивала обида, недоумение и что-то еще, до чего Лорану не было никакого дела. Ромеро не был похож на героя. На предателя, льстеца, подлеца, плута – на кого угодно, но не на героя. Он бы не уехал от своих теплых земель слишком далеко. Но это все равно мало что объясняло. Романия оставалась достаточно велика, чтобы никогда не увидеть ни ее столицу, ни ее хозяина. Десять лет Лоран счастливо не встречал этого человека и не имел понятия, что заставило герцога устроить представление с маской. Да и не желал его иметь, а пуще того не желал его повторять. Но Дианти оставался благородным и, без сомнения, деловым человеком, а значит, они смогут договориться. Что бы не стало причиной этой странной и оскорбительной выходки верно подданного, Лоран был готов великодушно ее забыть. Некогда в турнирном шатре он подумал, что граф в гложущем его смятении зайдет далеко, но не мог предполагать, что настолько.

— Я желаю видеть герцога.
Ни бешенством ни отчаянием принц сегодня гостя не одарил, пребывая в совершенно деловом расположении духа, словно цепи его ничем не тяготят.
— В свое время, харр фон Гессен.
Время это могло никогда и не прийти.

Камеру Лоран изучил досконально в съевшей ее темноте. Ожидаемо лишних выходов в ней не нашлось. Осталось подождать, когда кто-то из охраны проиграется в кости, и предложить оплатить этот долг, накинув сверху. Но приручение охраны — занятие долгое. Можно сказаться больным и попробовать этот трюк с лекарем. Впрочем, лихорадка вскоре нагрянет и сама. Когда он менее всего в ней нуждается.

Обращались с принцем не дурно, но лишь потому что он не давал поводов обращаться с собой иначе. Всякий раз, когда к нему спешил посетитель, невидимый механизм вздергивал цепи в люки под потолком, и Лоран оказывался надежно зафиксирован у каменной стены. Это было неприятно, но терпимо, когда привыкаешь предвосхищать временную беспомощность по первому движению звеньев.

- Пейте, - лекарь, маленький, сухой старичок, смотрел на него терпеливо, однако договориться с ним о чем-либо не было никакой возможности, у дверей застыли четверо крепких южан, и было по-горькому смешно думать, что опасаются его вот настолько. Даже сейчас.
- Что это?
- Дурман.
- С каких пор цепей недостаточно? Меня куда-то перевозят?
Лекарь кивнул.
- Мне нужно увидеть герцога.
Оставалось верить, что старик пожелает вознаграждения за это свидание. Тот помолчал, взвешивая слова.
- Тогда пейте. Это скрасит вашу печаль.
Лоран понимал, что жизни его ничего пока не грозит. Нет ничего проще, чем убить человека. Никакой нужды тянуть и ухищряться с ядами, цепями и подвалами. А спасения от своей тоски хоть и желал, не желал слышать о ней, от кого-то другого.
- Я поеду сам.
- Я настаиваю, Ваше Высочество, - старик кивнул страже, - сделайте милость, дон Эрнандо.
Напиток был горьковатым, немного пряным. Если мешать его в вино, не заметишь.
Лекарь ушел, оставив пленник на тюфяке прислушиваться к тому, как липнет к грудине мокрая сорочка, а сознание медленно заволакивает мгла. Лоран пытался построить план побега. Скоро эти двери откроются, через несколько часов путешествия на свежем воздухе дурман начнет терять силу, а провожатые бдительность.

Вопреки ожиданиям с дорожным плащом к нему не пришли, зато пришли знакомые четверо, чтобы завязать ему глаза, поднять на ноги и отвести в купальню. К тому времени Лорану едва ли было дело до происходящего… Но его печаль действительно отступила. Больше он не чувствовал ни ноющей боли переломанных крыльев, ни одиночества без своего дара, ни тесноты тела, ни удручающей, измывающей душу тоски попранного долга, которая тянула его на севере, как крючок, пробивший рыбью губу, тянет ее к смертельной поверхности. На его вопросы не отвечали, а жар купален заставлял яд бежать по венам куда быстрее, и принц совершенно перестал понимать, что с ним происходит, во что его одевают и куда ведут. Открывшийся перед ним зал, полный нарядных людей пришел очень поздним осознанием простора, разговоров и смешанных духов. Проклятые ромеи и их сумасшедшие вакхические обряды! Он бы оскорбился торгу, не будь так пьян, но сейчас Лоран сосредоточился на том, чтобы не упасть. Выходило дурно. Стражнику в парадном пришлось пару раз выравнивать лот, обнаруживший астрономическую цену. Принц бы хохотал, услышав, что он легенда, но это понимание пришло куда позже слов и потеряло смысл. Он пытался разгадать слишком настойчивого и щедрого покупателя. Под плотной повязкой вспыхивали разноцветные звезды. Только голос… Узнаваемый голос дразнился на краю сознания. Голос Лоран знал. Его обертоны чем-то неуловимым сладко согревали ему сердце. Чем-то далеким, забытым и таким же безмятежным, как детская дрема в знойный полдень…

Путешествия снова не случилось, принца вернули в камеру, но уже в другую. Пахло иначе, и расстояние до стен ощущалось совсем по-другому.

Сперва Лорану казалось, что он спит. В смоляной темноте время тянулось медленно по капле, а потом стремительно бежало и обрывалось, когда он просыпался, чтобы снова сочиться. Во мраке рождались искры, огни и пожары. Отобранная магия болела, как болит на погоду ветеранская культя, воображая себя ногой. Иногда пламя накрывало и его, растворяло и поднимало верх с мириадами искр - к темному небу. В другой раз плясало на ладонях, прорастая линями жизни и судьбы, принц видел, как эти линии поворачивают, меняя рисунок, и тогда ладони болели. Тихое пенье смазанных петель заставило его распахнуть глаза. Темнота, раззявила светлую пасть и, наконец, рухнула в камеру прямоугольником света, пропуская фигуры: мужскую и женскую. Сияние лампы окатило лица маслом. Пленник поморщился, продираясь узнаванием сквозь резь в глазах и отходящий хмель. Лица медленно обретали четкость черт.
- Сандро! – порывисто рванулся на встречу, но не удержал равновесие, некрасиво мотнул головой и оперся ладонью о тюфяк, чтобы еще раз дать себе труд подняться навстречу, но так и остался сидеть, придавленным предъявленным ультиматумом. Казалось, что сейчас все решится, что недоразумение будет исчерпано. Вот-вот они выйдут за дверь и вскоре расстанутся на пороге. Перед его внутренним взором уже раскинулась ночная дорога на север. Но герцог продолжал говорить, и тон его был самым серьезным. Лоран не верил тому, что слышал. И не мог сложить всю игру, всю мозаику. Зачем сейчас происходит то чудовищное, что происходит? Кому и отчего это выгодно? Стало очевидно, что даже 400 тысяч золотом ставку не перебьют. Деньги романскому герцогу абсолютно не нужны. Лицо его было решительным. Пожалуй, таким решительным, что более трезвый Лоран заключил бы, что тот делает над собой усилие или борется с вынужденностью происходящего. А нынешний только стиснул виски, точно это спасало от острой головной боли. Удар был слишком сильным и слишком неожиданным. Так бывает, когда в грудину прилетает тяжелым мячом, когда меньше всего его ждешь, и игрок пытается перевести дыхание, уповая только на то, что целы ребра.
- В этом случае, герцог, - он помедлил, так и не поднявшись со своего тюфяка, но голос, тон и формулы речи непоправимо изменились. – Потрудитесь мне сперва объяснить, что заставляет вас удерживать командующего мажеским корпусом в дни, когда мы ждем наступления.
Неважно, ждут ли в Айзене наступления. Там его ждут всегда. Лоран был близок к тому, чтобы напасть первым, но даже рискованные дневные облеты прибрежных территорий с воздуха не давали понять, сколько у противника войск, и военный совет категорически не желал рисковать людьми.
- Вы осознаете репутационные риски для своей державы? Я уверен, да. Состояние конфликта с моим отцом - это одно, а поза коллаборанта для всего просвещённого мира – другое. Поэтому я хочу узнать о причинах, эти риски превосходящих. И тогда я дам вам то, что вы желаете.
Лоран если и был для кого-то легендой, то для кадетов, которым приходился патроном и искренне требовал от них лучшего, если приезжал в Анну. Однако для севера младший сын кайзера с рождения стал символом сопротивления и грядущей победы. И если командующего заменить можно, шарм и вдохновляющая магия символа нарастает долго.
На месте Сандро Лоран бы не афишировал эту ситуацию и оставил виновником исчезновения герцога Вустершира, раз в его владениях принца в последний раз видели живым. Если бы не надеялся получить что-то от самого кайзера в обмен на его сына. Но что может быть нужно хозяину Романии?
- Я бы хотел предостеречь тебя от ошибки, - внезапно вместо гнева или холода в голосе пленника скользнуло участие. Принц откинулся лопатками на каменную стену. – Если есть хоть какой-то способ. Оставь роль предателя тому, кто меня потерял. Ты всегда можешь стать тем, кто меня нашел, спас и вернул. А я помогу тебе договориться с отцом, о чем угодно. Чего ты хочешь на самом деле?

Под ресницами полыхнуло, точно пламя, прокатившееся жгучей волной за грудиной, позволило себя заметить в прозрачной радужке.
Никакой причины, которая может быть названа?
Угроза принца не смутила. Отец был достаточно умен, чтобы унять взбалмошного герцога руками кастильских союзников. Но абсурдность ситуации выводила его из себя. Принц так долго, так отчаянно ждал этой встречи, что теперь не мог поверить услышанному. Он помедлил, дождался, когда эльфийка выйдет, традиционно пропущенная спутником вперед, а потом сорвался с места. Ромей замешкался, позволяя этому случился, или отрава лишь морочила голову? Он крутанул герцога к себе, поймал его за грудки и сналета впечатал лопатками в каменную стену, чудом удержав равновесие, чтобы не вмазаться в него. Вышло неаккуратно, но красота момента не интересовала Лорана совсем. Сковавшая руки цепь, украсила герцогскую грудь уместно, как родовая драгоценность.
Леди Игрейн он не желал видеть настолько, что даже не упомянул ее имени. Не песни под дверью тревожили Лорана в этот момент. В ауре герцога мешалось что-то непонятное, настолько дикое, что объяснить его мотивы чувствами или по чувствам распознать мотивы не представлялось возможным. Тоска и радость, томление, отчаяние, надежда и удивительная загнанность никак не объясняли происходящего. Но запросто могли свести с ума любого любителя гадать. Упала и разбилась лампа, пламя лизнуло растекшееся масло, полыхнула лужа, и по стенам заплясали бесноватые тени.
- Ты лишил меня магии! Ты даже примерно не понимаешь, какое это чувство! Ты лишил меня дома, и ты лишил мой дом меня, когда он более всего во мне нуждался… выставил меня на торги! - он задохнулся, но тряхнул Сандро еще раз. Перед глазами муторно потекло, и к горлу подкатило тошнотой. – И не потрудился придумать этому ни одной достойной причины?! Как тебе удается покалечить меня, извратить мою жизнь каждый раз, когда ты ко мне прикасаешься? И всякий раз этому нет никакого объяснения!
Казалось, он пытается поднять гостя над полом, отнимая у него опору. На деле же возраст лишил их заметной разницы в росте или силе, сравнял ту пропасть в годах, что когда-то была важна. А Лоран не желал ничего, кроме как заглянуть ромею в глаза, точно в них найдется какой-то ответ. Но ничего, кроме гарцующих бликов света, в темноте под его ресницами не было.
- Не приходи без объяснений. А если не найдешь их, не приходи вовсе.

Умение держаться в любой ситуации так, будто шахматная доска принадлежит тебе вместе с фигурами, была не только осознанной, но и наученной. Маленький принц был ласковым и уступчивым ребенком, щедро готовым привязаться к каждому, кто принимал в нем участие. Кайзера это пугало. Оставалось только дивиться, как северным менторам удалось воспитать из него того самодостаточного заносчивого мальчишку, которого будущий герцог встретил в академии, и как излому судьбы удалось перекроить заносчивого мальчишку с этого человека, которого Сандро видел впервые...
Физическая боль всегда утешала в Лоране невыносимое смятение чувств. Она была понятной, осязаемой, принадлежала этому миру и приносила облегчение, переключая внимание с бесконечности внутреннего страдания, где мельница предположений и домыслов истирала в пыль здравый смысл, в реальность решений и действий, с которой принц всегда мог справиться. Возможно, лишь этого утешения он и ждал, потому что вопросы его были глубоко риторическими и нуждались лишь в слушателе.
Ламповое масло не так чадило, как, кажется, поразил всех разливающийся по полу огонь, отчего-то дававший принцу надежду, точно бежавшее по полу пламя все еще принадлежало ему, подтверждая их связь, и от этого сладко щемило сердце. Удивили его лишь охранники, пойманные смазанным взглядом по нарядным туфлям и пышным рукавам в прорезях бархатных курток. Но Лоран не сумел себе объяснить их вид сразу, а после не пожелал об этом думать, и был от чего-то благодарен герцогу за то, что ему не нужно отвратительно выкручиваться, спеша стряхнуть с себя чужие руки. Он все еще не любил лишних прикосновений, никогда не мог себе этого объяснить ничем, кроме встречи с Анейрином. Однако Алессандро странным образом даже сейчас не казался чужим или посторонним и погружался в его личное пространство уместно, почти приятно, умиротворяюще. Принц вжался лопатками в стену и прикрыл глаза, невольно уводя скулу от теплого касания чужих выдохов, словно слова всаживались в кожу мелкими иглами, но выслушать их требовалось, внимательно, отгораживаясь от суетящейся стражи и молчаливой, неменяющейся в лице эльфийки. Пожалуй, грациозная непричастность этому миру и была в Игрейн самой отталкивающей, она не казалось из людей, даже не принадлежала живым.
- Честь и достоинство во все времена служили зароком доверия, - он поморщился, наконец, открывая глаза, чтобы увидеть перед собой лишь каменную кладу и скат потолка, и только потом вернул взгляд Алессандро. Магию можно вернуть, можно ли вернуть доверие, однажды поставленное под сомнение?
– С достоинства вы, пожалуй, начали, герцог, усомнившись в моей способности быть благодарным и разумным гостем до выяснения обстоятельств. Но это еще можно исправить.
Он предупреждающе глянул на нарядного стражника. Что за безудержный фестиваль здесь проходит?
- Вы всегда можете отвести мне дальние комнаты и не тревожить меня без нужды. Я не причиню вреда вашим гостям. Кажется, лавры душегуба и человека, нарушающего обещания, я пока не сложил. Предлагаю и вам поддержать славу южного гостеприимства. Моему отцу будет приятно об этом узнать.

Леди Игрейн по-прежнему напоминала одну из тех больших механических кукол, которые только вошли в моду и, по мнению Лорана, могли разве что напугать, не будь они чужом инженерной мысли. Или призрака, из тех, кого в срединных землях называют вестниками смерти. Поворачиваться к ней спиной было неприятно, но маска имела смысл. Меньше всего на свете принцу хотелось, чтобы кто-то лишний прочитал по его лицу боль утекающего из рук предназначения и ярость, рожденную из глубочайшей озадаченности, которые сам он отлично видел в собственной ауре, да и эльфийка не могла не заметить.
У каждого – и у мужчины, и у женщины – есть свой долгожданный триумф, которому можно посвятить всю жизнь и которого мучительно больно лишиться. Но если триумфом женщины зачастую становится всего лишь брак или рождение здорового наследника, то мужчины преследуют самые разные цели и посвящают себя самым разным делам: захвату власти, расширению земель, научным открытиям. Долгожданным триумфом второго принца было спасение Айзена, но сейчас он смотрел на это узко: ему нужно было оказаться на севере, когда начнется обещанное пленным некромантом наступление, и возглавить сопротивление. Он никак, ни коим образом не мог позволить себе отсутствовать на рубеже, когда встанет река. Лоран ждал этого момента всю жизнь, и это страстное ожидание горело в его душе таким лютым, таким леденящим пламенем, что скрашивало боль любых тренировок и печаль любых потерь. Кроме прочего, он уже однажды испробовал участь чудесно выжившего, когда погибли все ему равные, и переживать этот пожирающий стыд и немые по большей части упреки не желал. Но тогда он был ребенком. Теперь же эта вся эта ситуация может выглядеть так, как будто Эйнар спрятал сына под красивым предлогом и вернет его, только когда рубеж отобьется. А если нет, этот проигрыш не будет личным проигрышем Лорана, и он вернется как спаситель, когда тактика и стратегия противника прояснится. Выйдет гладко, но отвращения к себе это не уменьшит. И если герцог лишит его этого триумфа, раненая гордость и разрушенная мечта будут очень мешать принцу вести беседы.
- Я прекрасно умею развлечь себя сам, если получу книги и хотя бы тренировочную шпагу. Если я захочу поговорить, я дам вам знать.
Стать невольным свидетелем чужой, вполне вольной жизни Лоран не желал. И, да, пожалуй, не мог бы ручаться, что гнев не накипит в нем снова. А от знакомства с этой жизнью он накипит куда быстрее. Принц хорошо знал в себе это движение маятника от отчаяния к ярости обратно, сменяющиеся периодами полного душевного оцепенения, стоило душевным силам исчерпаться. Из этого мертвенного равнодушия его плавно выводило чтение, когда чужие мысли просачивались в разум ненавязчиво, создавая новые картины и образы, постепенно наполняющиеся жизнью и наполняющие жизнью самого Лорана. Беседы с живыми людьми куда чаще тревожили его и без того беспокойные нервы.
- Но, так и быть, готов послушать о светилах, если святой отец не будет слишком навязчив.
Наконец, он выжидательно обернулся к эльфийке. Пленника все еще неприятно мутило всякий раз, когда приходилось кружить.
- Я обещаю, что не причиню вреда ни людям, ни имуществу, если магию мне вернут. Но не обещаю, что не буду искать выхода, если мне покажется, что переговоры затянулись, или не пойму целесообразности своего здесь пребывания. Вы не хуже меня знаете, где мне следует находиться, и рискуете поставить под вопрос дело моей жизни и оборону северных земель. А это очень большие жертвы, - говорил он это странным образом только для эльфийки. - В этом смысле вам стоит положиться на бдительность своей охраны и на собственное умение придумывать причины, сообразные последствиям.

- О.
Неоднозначно заметила маска, обнаружив, что герцог, наконец, вспомнил, кто все же хозяин шахматной доски, и готов был ее захлопнуть. Звучало в этом «о» облегчение, удивление или ирония – не разобрать, но удовлетворение звучало определенно. 
Алессандро, конечно, не понимал, какой глубокой и воспаленной инвалидностью, какой ужасающей беззащитностью ощущается оборванная магическая связь. Отчего-то людей его талантов принято было жалеть, хотя сам Лоран отнюдь не отказался бы прослыть славным целителем и удачливым дипломатом и нашел бы этой незначительной, но умиротворяющей магии наилучшее применение, оставаясь вторым и не таким уж важным наследником, вынужденным совершать бесконечные светские поездки, до которых его брату не приличествовало иметь дело. Магия, дававшая принцу много возможностей, требовала много ответственности, и порой ему казалось, ее разрушительная сила разрушает и его самого, извращает, омрачает сознание, делая мир черно-белым, резким и очень контрастным.
- Некоторые звери очень трудно содержатся в неволе, - неопределенное движение кисти должно было выразить герцогу сожаление и сочувствие в его непростом начинании. Но Лоран не был бы собой, если бы условия не ставил. В конечном счете, раз уж герцог заинтересован в этом соседстве…
Отчего-то он неожиданно рассмеялся, тихо и кротко, глухо под маской, точно по внутренней поверхности шелестела пушистая кисть, но все равно невыразимо неуместно в своем новом положении.
- Раз книги в этом палаццо взять больше негде…
Снисходительное сожаление об этой скудности местных коллекций сделалось условием капитуляции.
- … я обещаю не калечить и не убивать ни хозяев, ни гостей под вашей крышей. Разве правила гостеприимства разнятся на севере и на юге так уж сильно?
С каких пор требуется убивать людей, чтобы избежать их общества?
- Но, если дойдет до повода, стоящего дуэли, вы предоставите мне условия, - говорил он это совершено ровно, точно его права на честь и достоинство нисколько не изменились с переменой в положении.
- Я обещаю не покидать этих стен без вас или тех, кого вы найдете нужным со мной отправить.
Наконец, условия герцога перестали быть лишней в их положении вежливостью, и его захотелось слушать.
- Сохраните эту интонацию, она вам понадобится. В противном случае, наше соседство может стать сложным. Для вас в первую очередь.
Принц потер освобожденные запястья.
- С каких пор кто-то может обязать эльфийский двор? У вас есть и другие интересные пленники?
Пожалуй, сейчас маска звучала вполне заинтригованно, точно выбирая из своего круга – заточенных в палаццо – принц наткнулся на возможность обрести достойную его компанию.

- Герцог, вы в своем уме?!
Алессандро с таким воодушевлением и живостью говорил о местных нравах, что не учел, как мало само пребывание в этом заведении уместно с точки зрения Лорана. И это в основании перечеркивало все милые картины здешнего быта. Будь принц вольно приглашенным в компании веселых друзей, он, возможно, счел бы ситуацию забавной. Ровно как находил забавными охоты в Вустершире. Во всяком случае Вилла Негра его развлекала, пусть Его Высочество и не был частым гостем. Похоже, такого сорта развлечения достались Кастилии в наследство от старой империи и были в целом в ходу, украшаясь лишь затейливой фантазией их хозяев.
- Почему вы решили, что бордель - лучшее место для содержания пленника вроде меня? Я бы посчитал это оскорблением, если бы не верил в ваши мотивы. Казематы герцогского палаццо не так надежны? – он оперся о стену кончиками пальцев, пережидая тошноту. – И отчего вы решили, что сейчас, когда вы ополовинил мне душу и лишили меня судьбы, мне почему-то захочется позвать шлюх, красивы они ли уродливы? Вам это помогает?
Если к своей судьбе Лоран еще мог успеть, то отнятая магия болела в нем нещадно и странным образом действительно оставляла ощущение оскопления, в очень широком метафорическом смысле лишая принца возможности чувствовать себя сильным и способным настолько, насколько он привык. Возможно, когда-то Лоран найдет ту же радость и силу в чем-то ином, но не сейчас.
- А мне всегда кажется, что шлюхи отнимают у меня больше сил, чем приносят мне радости. Из каждой такой случки выходишь с ощущением тоски, бессмысленности и тщеты бытия, - говорил он это намеренно или искренне желал проветрить терзавшие его боль и одиночество. - Понял я это очень рано. Во Фрайбурге есть чудесная женщина, куртизанка. Южанка, к слову. Ей перепала незавидная участь натаскать меня в телесных радостях в моем щенячестве. И самой радостной в те дни для меня оказалась возможность положить ей голову на колени и слушать кастильские сказки. Она чудесно перебирала мои волосы и была очень нежна. И изобретательна. Донна Филомена рассказывала историю в деталях и красках, как пестро, горячо и душевно, как на севере не умеют. Рассказывала до того момента, когда с героями происходило что-то по-настоящему волнительное, а после завязывала мне глаза и оставляла с людьми, которых я никогда не видел ни до, ни после, чтобы я мог воплотить счастливый финал или драматическую сцену. И тогда шлюхи мне нравились, нас связывала история, целая жизнь. Мы приходились друг другу кем-то, и я что-то к ним испытывал, пусть и мимолетно.
Он улыбнулся, и пусть маска это скрывала, в голосе истаяла нежная теплота.
- Так я узнал, что мне нужно пережить рядом с человеком что-то яркое и острое, чтобы его желать. Но если вам нравится мысль быть сводней, мне все еще можно прислать плотный платок и хорошего собеседника.
Принц уступил место, пропуская игривую пару и двинулся вверх по лестнице следом за спутником.
- Будет справедливо, если вы обидитесь на то, как мало я сейчас ценю роскошь и прелести этого дома, но меня и впрямь куда больше волнует, как отдать вам долг. Потому что мне не нравится кому-то принадлежать. Быть пленником не совсем то же самое, что быть собственностью. Почему вам пришлось меня купить?

Отчего-то Лорану сделалось удивительно обидно слушать про чужого друга и про юношеские проказы, которых сам принц всегда был лишен. Каждое слово падало раскаленным семенем в и без того потревоженную почву, превращая нынешнее одиночество в анфиладу лет за его спиной, полных подготовки к тому единственному моменту, который теперь от него ускользал. Не то чтобы у принца не было товарищей, но это товарищество было мимолетным, опредмеченным общими делами, а не глубиной внутренней приязнью. И теперь, лишенный цели и возможности двигаться дальше, он неминуемо падал в свою тоску, как стрела, вынужденная остановиться на пике своего полета, неминуемо рушится на землю.
Странным образом Лоран чувствовал бы себя спокойнее, будь он собственностью герцога. Безопаснее, как некогда к Академии чувствовал его извечное покровительственное присутствие, пока внезапно не остался один, чтобы узнать, как одиночество ощущается на самом деле... В здешних правилах легко запутаться и ошибиться, а подобная принадлежность простила бы ему все неловкости. Однако было бы немыслимо позволить такой молве случиться. У слухов, к сожалению, длинные ноги. Достаточно и самого неприятного плена.
- Если я пожелаю чужой компании, я спрошу вас еще раз обо всех необходимых предосторожностях. Но мне не хотелось бы задержаться здесь настолько. А еще меньше хотелось бы слухов обо мне в романском доме развлечений, когда…
Отмахнул ладонью куда-то на север, где жгли костры приграничные форты. Шпионы – те удивительные существа, которые неотличимы от людей, пользующихся вашим самым большим доверием, таковы особенности их ремесла. А пребывание принца в этом доме только что сделалось достоянием довольно широкого круга, как он мог судить по гомону зала. Возможно, Лорану повезет быстрее, чем он рассчитывает. Но обсуждать он это, конечно, не спешил. Мысль спуститься, чтобы поискать нужный разговор, впервые показалась принцу интересной, но это подождет несколько дней. Сведения должны достигнуть адресата, а тот должен ответить.
- Что ж, груша способна скрасить любые лишения, - в обертонах послышалась вполне искренняя улыбка, точно воображение принца и впрямь наслаждалось беглыми бликами солнца в грушевой кроне. – Я понимаю, что вы пытаетесь быть добрым хозяином Алессандро, коль скоро уж вам пришлось пуститься в авантюру поимки меня. А мне было бы проще вас ненавидеть, будь вы хозяином дурным. Однако…
Его не покидало мучительно ощущение, что герцог действует против собственной води. Уж очень безазартно покачивалась от ступени к ступени его аура. Не было в ней ни алчности, ни ликования, ни облегчения, ни гнева, ни мстительности – ничего, что свидетельствовало бы о сытости личных мотивов. И это странным образом вызывало в принце не меньше сожаления, чем, кажется, тот сам вызывал в своем путнике. Очень странная процессия, замкнутая непроницаемой Игрейн.
- Пообещайте мне хорошего коня. Под грушей. В конечном счете не похоже, что вы слишком счастливы держать меня взаперти. Я искренне люблю вороных кастильской породы. Они невероятно выносливы. У вас найдется один?

- От чего же..
Лоран мельком покосился на спутника. Его вполне устроило бы утешение герцога: нет лучшей возможности понять, что тут на самом деле происходит. Он только-только почувстовал подлинное страдание и теперь буквально упускал из пальцев его тонкий хвост. Герцог снова не ко времени вспомнил, кому принадлежит шахматная доска, стоило потянуть ее на себя посильнее.
А принц, к своей печали вспомнил, как ему нравилось играть с Сандро в двусмысленности, в которых они оба в конечном счете путались и вязли ко взаимному удовольствию, чтобы, отчаявшись, разорвать эту сеть чередой спешных прикосновений, точно весь их невозмутимый диалог где-нибудь в трапезной и был той прелюдией, на которую никогда не хватало времени. И тогда эти тропливые ласки ощущались глотком воздуха в путах дразнящих, завораживающих смыслов. Но если сам он сейчас раздумывал о побеге, который, как ему показалось, романский герцог и его груша и рады бы организовать, то ответ – обертоны или интонация – обескуражили до немыслимого в этом возрасте смущения. Нет. Не после того, чему Сандро позволил случиться! Если игры с маской можно было принять за прихоть скучающего аристократа, чьи земли пока не знают таких уж отчаянных бед, и спустить с рук, то сейчас Его Высочеству было вовсе не до шуток и он был зол на герцога от души.
Лоран помедлил, обернулся и кивнул вполне почтительно, провожая эльфийку. Эта женщина, какой бы странной и нечеловечной она не казалась, ничем не заслужила неуважения. Отчего прогоняют спутников вроде нее, принц понимал. Славно. Скажи то, что ты собираешься сказать. Он подобрался, словно ступал на очень тонкий лед. Ожидаемая новость могла бы оказаться сколько угодно уродливой и неприятной и касаться абсолютно чего угодно. Тем не менее, когда взгляд эльфийки перестал его преследовать и зудеть между лопаток, дышать сделалось легче. Лоран с прискорбием чувствовал, что не затерялся в череде ее любовников, хотя радость ей не принес, и Игрейн помнит неловкую сцену в купальне. Сейчас он бы вежливо отказался, равнодушный к тому, что Дианти скажет или подумает, но тогда не мог. Что ж. Мысленно принц отнес сцену к ошибкам отрочества и смахнул погибшую пешку со стола. Высокий, поджарый, ровный в спине, укрытый маской, он мог показаться абсолютно равнодушным, таким же ледяным, как Игрейн, и эта взаимная отгороженность, вероятно, отталкивала их друг от друга.
Тишина не тяготила. Принц не так часто был предоставлен сам себе, чтобы отказываться от этой роскоши. Узнаваемый шум и шорох умиротворяли, точно они шли за кулисами театрального представления. Умиротворял звук шагов. Запахи, ровное дыхание, даже присутствие герцога каким-то образом обнадеживало. И ему было жаль нарушенной тишины, в которой еще ничего неизвестно и еще не нужно принимать решения.
- Как и у вас, я уверен, – равнодушно пожал плечами. Пожалуй, при желании он мог даже найти эту вещицу взглядом в переливчатой ауре, но не имел такой нужды. Подобные вещи были у каждого, кто не только желал сохранить невинность своего рассудка, но и мог себе это позволить. Та, что осталась при Лоране, не была создана эльфами, а потому пока проявляла себя на удивление безвредной и лишенной внезапностей.
- Если позволять каждому…
Неожиданно он осознал бесстыдную неуместность этой формулировки. О, ты уже попытался... И как? Настолько это досадно, знать что твоей магии больше нет? Любой магии.
- Я удивлен, что его не забрали, но хотел бы его сохранить. К счастью или к печали, в моей памяти достаточно ценного. И я все еще люблю принадлежать себе.