Ещё с утреца Бунтя Краб ворчал себе под нос про шторм, а Краб в этом никогда не ошибался, пусть даже он последние двадцать лет ни к одной лодке и близко не подходил. Бунтя заработал свое прозвище в тот злосчастный раз, когда морская тварь, не похожая ни на какую нормальную рыбину, перевернула его судёнышко, потопила всех его спутников, а Бунте откромсала добрую половину спины и перегрызла ребра, после чего он и стал передвигаться, ровно краб, боком, всё боком. Да ладно, хоть жив остался, спасибо мамаше Пиж, упокой ее грешную душу кто-нибудь, кто уж за это возьмётся.
Мамаша Пиж знала свое ремесло, пусть она и была настоящей ведьмой, и сгорела, как ведьма.
А теперь некому было варить зелья да мази на припарки, и бок у Бунти Краба болел с каждым сезоном все сильнее.

Он забрался на крышу своей хибары, дрожа от ветра и неизбывного страха, а все же глядя в море, на крошечные ровно семечки лодчонки, разбросанные по темному водному неспокою.
Темнело быстро, и теперь уж никто не надеялся, будто шторм их минует. Ладно бы хоть только шторм, а то говорили ведь, мол после всех ентих богопротивных новшеств не по доброму Небо на людей смотрит, совсем не по доброму.
Священник же, говоря к слову, про то недавно и проповедь читал, мол, маги – они ничуть и не изменились, и только шкурами овечьими свою волчью суть прикрыли, да так хорошо, что смогли провести и короля, и прелатов. Не ототрешь с леопарда пятна, так ведь? Вот то-то и оно.

Лодчонки, ровно мухи под грязной тряпкой, стали торопливо стягиваться к берегу, а черная хмарь на горизонте всё ширилась, разевала свою мрачную пасть, и по-над горизонтом уже плясали молнии, хоть гром пока не докатывался до деревни.
Бунтя Краб стал шатко спускаться по лестнице, цепляясь обеими руками за стенку и перильце, и на ходу выкрикивал сиплым своим голосишкой команды, будто все ещё вел собственное судно с десятком рвбаков под рукой. Только нынче слушались его команд лишь стряпуха, ее племянница да мальчонка-подавальщик. Единственная на всю бухту, харчевня Крабья Клешня готовилась накормить рыбаков, что промокшими да голодными вскоре вернутся на берег, если повезёт – то аккурат перед ливнем, с какого начнется шторм.

Безымянная рыбацкая деревушка жила ровным ритмом десятки, если не сотни лет. Поколения сменялись, сети чинились, потом плелись новые и снова чинились, а порядок вещей оставался все тем же: рыба, рыба, торжище в ближайшем городке, и снова рыба. В межсезонье добавлялись ремонт лодок и домов, свадьбы, роды, похороны; изредка, давая пищу россказням на долгие вечера, промелькивали случайные путники; чуть чаще из городка наведывался какой-нибудь монах, а то и целый священник, чтобы принять исповеди, отпеть всех закопанных между визитами уполномоченных бога, узаконить все браки и рождения и собрать причитающееся.

От сегодняшнего улова никто в бухте не ожидал ничего, столь же запоминающегося, как неведомый гость или хотя бы как ежемесячная проповедь.
И правильно. Чего ждать от улова перед непогодой! Вся рыба ушла куда поглубже, поспокойнее, а после уж можно будет заново забросить сети и пополнить запасы. В ячейках уныло трепыхались пара-другая рыбёшек, а так все больше комья водорослей да поднятый непогодой всякий хлам – мусор, сброшенный в море, вымоченный плавник, прогнившие обломки давних крушений, и лишь изредка – что-нибудь стоящее, да не дороже кружки хмельного у Краба.
Иное дело, если штормом свернёт с курса пузатый купеческий кораблик… О таком помалкивали и на исповедях, но вот именно такими оказиями в деревеньках вроде этой и сколачивали достойное приданое своим детям.
После того, как были вытащены сети, не разбирая набившийся в низ мусор, деревенские хлынули в харчевню. По домам расходиться было ещё рановато, предстояло главное дело нынешней ночи.
Ребятня, зная свой долг, уже тащила на скалу заготовленные внизу дрова и выкладывала аккуратными пирамидками кострища в законченных каменных кругах.
После их отошлют спать, не детское это дело – то, что будет дальше. Если, конечно, будет.
Если шторм будет достаточно крепкое, и занесет дурная судьба какой-нибудь корабль на траверз прибрежных скал.
Тогда и вспыхнет костер. Мощный, большой. Зовущий.
Лживо обещающий гавань.

Дежурить на скалах местные мужики привыкли по очереди, в давно устоявшемся порядке. Остальные спали вполглаза, держа под рукой нужное – обычно топор да линь с крюком. Ножи же и так всегда были при себе.
Море даёт, море отнимает. Тут важно понимать, когда оно способно дать именно тебе, и решиться взять.

Шторм навалился, обрушился черной стеной.

Лодки и сети были подняты вверх по берегу, в безопасном отдалении от хлеставших огромных волн. Привычное дело, рыбаки знали, как уберечь своё добро.
За шумом ветра и волн невнятный стон или вой не задел ничей слух окрест. Даже будь он в разы громче, никто не расслышал бы этот звук.
Дождь хлестал с неутихающей яростью, вертер хохотал над хлипкими крышами.
Комок сетей, опутавший странной формы обломок, не то комель, не то колоду, перевитую длинными водорослями, бился и дёргался, как живой, будто что-то… кто-то в середине перепутанных веревок пытался вырваться из них наружу.
Сеть была новой, крепкой, способной тащить немалый груз.

Воющий вопль прорвался сквозь ветер снова, и снова…  гораздо слабее. Кем бы ни был спутанный сетью злосчастный зверь, он изнемог.
Но чем слабее звучал голос из перепутанных сетей, тем громче и отчаяннее, слышимый тем, кто мог услышать, над бухтой, над берегом, над всем штормом разнёсся, как мог, далеко, мысленный зов.

Не страх, – неподдельный панический ужас звучал в совсем ещё юном, девчоночьем крике.
Как страшно, как безнадежно он звал, сквозь темноту, сквозь шторм и холод!

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

Не так, ох не так до́лжно было всё делаться, и не надо было всё ж малому Дью дозволять нести вахту! Сопляк же ещё, пусть и вытянулся орясиной по самую притолоку.
Вприщур Краб видео, как сквозь рваные молниями тучи возник корабельный силуэт, и будь он неладен, ежели то был военный аль рыбацкий кораблишко. Нет, нееет, то был жирненький купчишка, и небось новичок в ентих водах, а то б не поперся так близко к берегу!
Ах, какой соблазнительный, какой нужный всем нынче кус!

Тут надо бы и тотчас же запалить костер, – а что творил этот малахольный верзила?
— Дюь, болван ты неладно сделанный, чего бегаешь - мельтешишь как куря безголовая! А ну назад, пали огонь! Вишь –кораб, вишь – торгаш, вишь – без охраны, так жги костер, мани его ближе!

Он дал пацану крепкий подзатыльник, схватил половник и с привычной силушкой бамснул по пустому пню, для такой самой штуки и стоявшему обочь, близ самого входа в Клешню.
Глухой и гулкий, звук не разнёсся бы шибко-то далеко, а спавших вполглаза ребятушек в самой деревеньке пронизал до костей знакомым, утробным гулом.

И повскакивали, и сорвались с мест, и – бегом со всех ног на берег к лодчонкам, лишь с виду хлипким да неустойчивым. Будет же нынче улов, ой будет!
Следом за Дью двое старших, привычно, шустренько, вскарабкались на скалы, помогли пацану разжечь пламя, чтоб светило ярко, прям таки как в городской гавани – штормовой сигнал.
В такой темнотище, в такую качку и самый зоркий глаз разницы не подметит. До самых скал будет верить, что бухта ему передышку даст.
Даст, а как же иначе! Долгую передышку…
Как жалел Краб в такие ночи, что уже не встать ему с топором на зыбкий дощатый настил, не выглядывать в темных волнах ещё барахтающихся, ещё верящих в спасение людишек!
Но свою долю он всегда получал, свое дело всегда справлял годно. Пусть теперь молодые топориками машут, а он уж тут, как-нибудь…

Не получилось “как-нибудь”. Катаясь по песку, ещё сильнее она запуталась в сетях и, наконец, уже просто лежала без сил,  неслышно скулила от страха. Моргая, пыталась сквозь налипшую на веки тину и грязь, разглядеть хоть что-то кроме песка и низких темных лачуг.
Звала уже бездумно, в безнадежном отупении, смыкая глаза и почти покорившись неведомой жути.
Песок набился в ссадины и раны, болью теребя и подстегивая к жизни, да только боль постепенно становилась отдаленной и вялой. ..мама… мама… ты умирала вот так же? Лютая вспышка молнии, резкий удар, нестерпимая боль – и темнота, и даже вода превратилась в жгучую боль, пронизанная белыми огненными змеями из туч.
Страх вспыхнул с новой силой, иной, не тот страх, – кто-то был рядом, кто-то из них, этих мелких, живущих у воды двуногих. Это они скрутили ее сетями, они вытащили на берег и бросили, как ненужное, умирать на песок!

..замри?..
Он не хочет причинить ей боль. Он… не такой,как они!
Вот в этот миг она и вправду чуть не испустила дух, от радости, пронзительной, как боль. От вспыхнувшей надежды. Мир померк, ненадолго, на доли мгновения, и уже вернулся со всей его силой и яростью, с болью в каждой царапине, с ликованием в каждом клочке ее разорванной страхом души.

— Ты пришел. Ты пришел, пришел, ты здесь, ты поможешь!..

Она чувствовала его опаску, слышала других, топотавших и перекликавшихся где-то поодаль. С силой заставила себя не издать ни звука, не завизжать от радости, не закрутиться ликующим волчком, а тихо вжаться в песок. Она старалась быть меньше камня, тише росы, стиснув зубы так, что чуть не прикусила язык. Облегчение молчаливыми слезами смыло с глаз сухость и грязь, лужицами растеклось под замершими лапами. Когти впились в песок и древесные обломки, запутанные в сети вместе с нею. Остатки древесины с тихим хрустом осыпались в щепу.

— Я не хочу умирать. Они связали меня, их много. Так больно!.. Ты услышал меня, ты можешь слышать… Ты другой. Ты... мой!

Мысли бились шумно, сумбурно, но звука – ни единого, ни шороха, ни шевеления. Лишь мысленные образы, лишь поток, сумятица, сумбур, переполненный пережитвм. Фрагментарные картинки, эмоции, всё вперехлест.
И вдруг всё стихло внутри. Внезапно, четко она поняла, что боится уже не только за одну себя.
За него…
Нежданный, не из Рода, но – он ее слышал. Он был своим.
Он был… её. Она поняла это в крошечный миг и совершенно ясно, – теперь и на любое потом, он стал её собственностью, частью её Гнезда.
Её спасением. И её ответственностью.

— Осторожно. Идут.

Она слышала дальше, чем двуногие, и почувствовала приближение, когда несколько гомонивших только развернулись от своей стаи, от скал – к ней. К нему.
Она чуть шевельнулась, напрягла мышцы. Подрезанные веревки лопнули с лёгкостью. Она сумела повернуться к нему ещё спутанными в суставах лапами.
— Тут. Сделай слабее.

Почувствовав, как близка свобода, она ощутила и огненный комок ярости, гнева, всклубившийся из глубины. Связали. Тащили. Бросили. Её.
Пока было не время для ярости, – но оно было так неотвратимо близко!

Чуть пошатываясь, она привстала на коленях и, наконец, сделала то, чего так хотела. Она прижалась плечом к его плечу, ловя тепло и делясь теплом посреди этой мокрой, мрачной темноты.

Отредактировано Jagahar (2025-01-14 18:10:46)

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

...Облегчение, свобода, вернувшееся чувство своих сил, – да, сегодня она впервые ощутила и близость смерти, и ценность жизни. Глубокий вздох вырвался из ноздрей, взбив песок и гальку вблизи ее ног. Она встряхнулась всем телом, сбрасывая ослабевшие сети, и вытянула передние лапы, прогибая спину, с наслаждением и мощью. Живая, сильная, дышащая и… э… и голодная!
Прекрасные переживания момента сменились чувством голода так внезапно, что она даже растерялась.  Да, она ела… когда? Тот морской зверь был жирненький и вполне мясистый, но он был давно!
Тем временем теплый и дружелюбный Свой что-то невнятно курлыкал себе на своем наречии, которого она не понимала, потому что ещё ни разу не была двуногим, а вот исходившее от него ощущение изменилось, и она считала это изменение очень ясно. На смену уверенности пришли смятение и проблески страха.
Страх? Опасность? Он спас ее и стал для нее Своим, и опасность, какую чувствовал он, требовала от нее немедленного участия.
Она посмотрела туда, куда смотрел он.
Двуногих, копошившихся невдалеке, она слышала и ощущала постоянно. Это их сети поймали ее в поле, это они выволокли ее, связанную, и явно собирались убить. Обычно животные понимали разницу между ними и Родом, а эти явно не знали берегов. Сейчас ей было так хорошо, что она отложила бы возмездие ненадолго и оставили бы этих бешеных радоваться их мелким жизням, – разве что перекусила бы одним-тремя или пятью. Но она чувствовала от них угрозу, какую передавал Свой.
Сощурив глаза, она послала взгляд вдоль берега. Были прыгавщие с огнем на скале, были возившиеся со скорлупками на самом берегу, довольно близко от них. И были несколько, поднявшие головы и посмотревшие на нее и ее обретенного Своего.
А затем они побежали прямиком к ним.
Доля удовольствия и насмешки примешалась к чувству настороженности, - да ну, сами? Бегут к ней? И догонять не придется? Вот так охота!
Она внимательно всмотрелась в бегущих и нашла их удовлетворительными. Довольно крепкие, мяса много. Вот только напиравшая от них ярость, вперемешку со страхом, вызывала недоумение. Они бежали, вопя, и воплями пытались заглушить нормальный страх перед нею и Родом. Что-то болезненное чувствовалось в их поведении, что-то вроде бешенства…
Может, лучше их не есть, а? Непонятно, что за дрянь поселилась в их головёнках и гнала их к смерти.

Она взглянула на Своего. Он вышел вперёд, мелкий, худой, он был не соперник даже одному из бежавших к ним. Но Свой - он владел огнем, как и она, и это явно подчеркивало их родство. Сколько бы их ни бежало, Свой будет сильнее. Она прижмурилась с удовольствием, она испытала гордость за его силу.
И тут в него что-то прилетело. Какая-то палка с когтями. Мгновение, и сильная лапа готова была прихватить Своего прочь, но палка не долетела. А следом… пуфф, да они впрямь без мозгов! Они кидались камушками прямо в нее!
И это не казалось желанием поиграть.
Она возмущённо фыркнула, не зная, что вместе с поднявшимся в ней гневом ее глаза вспыхнули в темноте парой исчерна-красных огней, невероятных, невиданных для этих двуногих.

“Отойди!” – она все так же думала и говорила мыслеобразами. Но тут же поняла свою ошибку, Свой тоже был оскорблен, он тоже хотел воздать этим неудачно вылупившимся. Она понимала его чувства. Шаг, другой, крепкие лапы встали рядом с ним.
“Вместе,” – со внутренней улыбкой она озорно скосила взгляд на Своего.
И пропустила по мышцам живота приятную, вибрирующую волну, давая огню заклекотать в глотке.

Весьма кстати она вспомнила то, что видела, летая над гнездами двуногих, – они использовали огонь, чтобы обработать себе  добычу для еды.
И уточнила, из самых благих побуждений:

“Которого из них тебе поджарить?”

Картинка была вполне ясной, она бросила Своему в мысли образ костерка и похожих на него двуногих, жаривших дичь.

Отредактировано Jagahar (2025-01-26 15:33:07)

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

Всех…
А-ахх, какой накат его чувств уловила она одним толчком! Слившичь со вспышкой огня, что занялся в ее чреве, его яркая, беспримесно чистая страсть отозвалась в ней детским весельем.
Всех!..
Она выпрямила упругие лапы, вскрикнула голову, изогнула стройную шею. Маленький силуэт мрака на фоне темного штормового неба…
И ударил огонь.

..и вспыхнули вопли.

Ее взрослые Сородичи накрыли бы факелом весь берег, до самых домишек. Она же ещё так не могла. Она знала свои пределы, а потому била аккуратно и точно, с филигранным, почти нежным искусством.
Она не могла испепелять, превращать в статуи из золы и праха, – лишь поджигала. Поджигала с хорошим охватом, всех, кто оказывался в конусе удара, и так, чтобы вспыхивали сразу по пол-тушки. Недолго охваченные пламенем, они метались, озаряя ночь, прекрасные в огненном хаосе, потом падали и дотлевали.
Тем временем она уже бросилась длинным прыжком вперёд, к другой кучке двуногих. На дистанции огня, сбоку и вкось, послала факел, на опережение.

Крики сгорали вместе с телами. От пронзительных воплей берег превратился в птичий базар, мечущиеся живые костры создали феерически праздничную, ликующую сцену.
Паника охватила двуногих.

“Разбегаются,” – она послала лаконичный образ, сотканный драконьим зрением, нюхом и чутьем. “Давай, я сгоню их на тебя”.
Охватив хищным взглядом мечущихся зверюшек, темный абрис скалы, зигзаг крыш и торчащие деревца, она уже знала, откуда и как будет загонять дичь. Надо только , чтоб Свой поднялся повыше, для обзора и безопасности.
Дорога от берега шла через деревню наверх, на взгорье. Как раз от него на берег спускался скальный язык, где прежде горели большие костры. Закрывая его от дороги, у самого начала скал высился камень, высокий и узкий, недоступный для бескрылых.

“Я подниму тебя туда,” – она показала мысленную картинку. Спасаясь от ужаса, беглецы устремятся прочь от по дороге, и скалы им не миновать. Других, кто попробует уйти вдоль моря, она перехватит без всякого труда.
А после можно допалить и гнёзда с выводком. Не оставлять же птенцов взращивать месть!

Забава набирала темп.

Отредактировано Jagahar (2025-01-26 22:41:18)

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

Дракон помнит всё. С тех ощущений, когда она осознала тесноту скорлупы и стала стремиться к свободе, она помнила каждый миг. Каждый миг был впитан и пережит ею в опыт, дал знание и затем, когда на досуге она лениво переваривала пищу или плескалась в море, вычищая шкурку, она усваивала это знание, насыщая свое нетерпеливое любопытство.
Она легко поняла, что ее Свой ни разу не взлетал. Тому даже не отсутствие крыльев было признаком, а то, как он сжался изнутри, будто готовый к схватке с незнакомым зверем. Она помнила себя – как боялась сама спрыгнуть с уступа в первый день своей свободы. Мать легонько столкнула ее со скалы, и крылья расправились сами, в переплетении восторга и паники.
Но Своего сталкивать не стоило, он же просто упадет насмерть, бескрылый. Его готовность взлететь была беспощадно смертельна для него самого и тем – прекрасна.
Она расправила крылья, бережно, чтобы не задеть Своего, шагнула вперёд и вверх, подхватывая лёгкую костлявую тушку за плечи. Она была нежна, словно брала первое в своей жизни яйцо, а может, что-то такое, сродни материнскому она сейчас и испытывала. Хрупкий, бескрылый, он должен был ощутить силу и восторг полета! Хоть и заимствованную.
Ну… наверное, да?

А сам полет был коротким, взмах крыльев, и они уже оказались на высоте надо всеми. Вровень с тем человечьим гнездом, что стояло силуэтом на верхушке соседней горы и тыкало в тучи своими бесполезно-острыми крышами.

По плавной дуге она в тот же взмах спустилась от верхней точки к намеченному ею базальтовом у столбу. Человеку и ей было просторно на плоской шестигранной вершине столба, взрослому же дракону – лишь на одну лапу.

Точно поставив его на середину скалы,  она заглянула в лицо Своему, немного лукаво и с любопытством.
Не собираясь застревать с ним на месте, она сузила глаза в удовольствии от его отваги, – а гибкое тело уже описывало гладкий поворот в воздухе, изменяя направление полета.
А-ахх! Охота!..
***
Море кипело и фыркало, здоровенным зверем ворочалось в темноте, его когти скребли берег у самых домов. Но пусть так, – здесь, у берега оно лишь играло, не показывая своей уродливой страхоты, скрываясь за шумом и пеной.
Там, дальше, в черноте, где смешались небо и вода, там оно было иным. Бунтя Краб помнил гнетущую тишину, сдавившую сердце и самые ребра. Там был истинный ужас, безмолвный, неоглядный, чернота во весь мир и медленное ленивое движение. А что ему было суетиться! Скорлупка Корабли короны – и те были ему игрушкой, что говорить о фисташковой скорлуке рыбаков…
И все же Краб помнил не только свой ужас, – надежда, вот что самое жуткое, вот что изодрало его нутро в ошметья. Надежда.
Он помнил, как они уплывали. Они уносились к берегу, убегая от шторма, бросив его в пасть морю, похоронив живого, увидев тварь, что выплыла из глубины в самом предвестии бури.
Он помнил, как перестал кричать.
Он не помнил, кто и как вытащил его, переставшего быть человеком, чтобы докончить начатое морем. Он умер там, в пасти монстра, – вернувшийся, он был уже другим.  Краб появился из моря точно так же, как тот монстр, затаившийся, тихий, вкрадчивый. Он благодарил за спасение, он лизал руки и жопы, но то уже был не он, а Краб.
И не надеждой он жил теперь, а ожиданием. Чего? Он не знал и сам.
Вопль от моря, многоголосый, жуткий, был воплем самого моря. Бунтю как кипятком обварило, не сверху, а насквозь, он будто оцепенел в нестерпимом ужасе.
Они так и поняли, – Краб все так же ссыт перед штормами, – и кинулись мимо него наружу, на вопли и на свою смерть.
Краб не зассал. Прежде, чем кто-то до него, он понял, чем были эти вопли. Не страх, – его охватило жгучей болью восторга. Он ждал, не зная, чего, – теперь  он понял, чего он ждал. Они умирали, там, на берегу, те, кто смеялся над его убожеством. Он понял это и дал остальным бежать вперёд, туда, где им наигрывала смерть.
Оставшись один, – а выбежали на крики не только мужики, но и его племянник, и кухарка, - Бунтя встал с непомерным усилием, со стоном, на грани крика, распрямил спину и вытянул крабьи свои клешни. Его боль разрывала ему все нутро, а он все же встал и выпрямился,разрывая себе жилы,  ломая кости и кроша многолетнюю маску уродства. Задыхаясь, он постоял посреди пустого трактира, потом сделал шаг и другой, и вцепился в дверной косяк.
Ноги несли его наружу, внутренний жар подгонял: иди, смотри, вот он, твой час! Они подыхают, все они, – море пришли за бежавшими прочь.
Никто в деревеньке не знал глубины его ненависти. Они бросили его морю, они смеялись его калечеству, они слушались его советов, постепенно признав его мудрецом, и жрали, и пили в его трактире, но ни один не видел Бунтю за Крабом.
Он вышел за дверь, в соленые вихри. Ветер срывал с крыш солому и дранку; у края тьмы массивный купец колыхался силуэтом Левиафана, - все, кто мог, теперь бежали сквозь штормовые порывы, сперва к огням, вспыхнувшим вдруг и во множестве, и тут же – от них, не веря и ужасаясь.
Море и Монстр снова пришли вместе, и теперь уже не за Бунтей.
Бунти не было, давно уже был лишь Краб.

— Чего вопишь? – с ласковой, издевательской нежностью он посмотрел в бледное запрокинутое лицо племянника. Тот не понял и не задумывался, как так выходит,что он смотрит на Краба снизу вверх, будто не было тех десятков лет, когда, скособоченный, его дядюшка заглядывал ему в лицо будто пёс, просящий подачки. – Неужто страшно стало, ммм?

— Там… там!..
— Там,  – с наслаждением повторил Краб. Он снова смотрел поверх мальчишки, туда, где факелами извивались его односельчане.
— Там – дракон! – выдохнул наконец щенок.
— А ты – здесь, – улыбнулся Краб.

Он без натуги, играючи, поднял руку, какую держал за спиной, и мясницкий секач ударил по лицу подростка. Не сильно, не насмерть. С разящей точностью Краб лишь вспорол тому глаз, потом другой. А после, развернув за плечи, толкнул на дорогу, к разбегавшейся толпе. Он не смотрел уже, как, ослеплённый, махавший руками, щенок с воплями врезался в одного из бежавших. Одежда на том уже горела, огонь перекинулся на злосчастного слепого щенка, но Крабу не было до этого дела.
Внимательно вглядываясь в небо, он смотрел, как крылатый монстр уволакивает кого-то прочь. Улыбка не покидала лица Краба, спокойная, удовлетворенная улыбка. Он был бы ещё более доволен, если бы монстр разорвал того малого прямо перед ним, но нет – так нет.
Что-то странное было в парне, которого волок в небо дракон. Что-то… не то.
Бунтя Краб недоверчиво встряхнул головой. Он попытался разглядеть яснее если не лицо, так хоть фигуру парня. Тот должен был извиваться от страха в когтях у зверя, или обвиснуть покорной жертвой, если уже готов. Но силуэт парня был прям и как будто спокоен. Мелькнув, это невероятное видение заставило Бунтю стиснуть в ненависти кулаки. Этого не могло быть, не должно было быть! Они все должны подохнуть, корчась в ужасе, все до единого пса и едва рождённого щенка!
Он почувствовал себя преданным – снова преданным, оскорбленный в самых тайных своих чувствах, – опять, в бесконечной боли и несправедливости происходившего.

Отредактировано Jagahar (2025-01-31 04:51:38)

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

— Это не маяк! Скалы по курсу!..
С вопля марсового “Марипоса”взорвалась хаосом и бестолковщиной. Клял всех боголхульно и отчаянно боцман, молились сквозь стиснутые зубы матросы, сражаясь со снастями; малочисленные солдаты, враскоряку удерживаясь на палубе, проверяли оружие, наспех завязывали и защелкивали доспехи, а бедолага Санчес…
“Малыш” Санчес, впервые вышедший самостоятельно в большой рейс, вглядывался в мелькание огней на опасно близком берегу. Происходившее там было… нелепо.

Береговые пираты Севера, нарваться на них можно по всему побережью, скалистому и изрезанному.  Опасность, о которой предупреждал его отец, когда дал согласие на северный рейс. Он рассказывал, что и простолюдье этих мест на брезгует попользоваться выгодами рельефа, если на камни занесет невнимательный нао. Едва марсовый распознал угрозу, капитан тотчас начал маневр, отводя “Марипосу”. Но что за чертовня вдруг случилась на берегу?
Санчес -младший впился пальцами в планшир, не замечая, как заломило мышцы, и побелели костяшки.
Фигуры на берегу метались на фоне огня, и огонь разрастался. Это уже не походило на здоровенный костер, что вводил в заблуждение мореходов, – свет огня очертил силуэты домов и людей,  и пламя прямо на глазах захватывало деревню.
 
— С-санта Мадонна Грасиата! – гаркнул кто-то чуть не над самым ухом Санчеса-младшего. – Видит же Бог всякое дело под небом! Кара Господня…

— Залупой пялишься или глазами?! То ж дракон! Дьяволов посланец!

— Дьявол счёт предъявил, своих забирает…

Малыш Санчес безмолвно пошевелил губами. Дракон… Крылатый силуэт не выглядел большим, но извергал огонь так далеко и так яро, что дрожь пробирала и жаром, и льдом. Люди гибли, дома горели. Кара Господня на разбойный люд или дьяволово веселье, – но, едва сумев совладать с оцепенением, молодой купец заорал во все горло, развернувшись всем телом к мостику:

— Уходим! Уходим, капитан, быстрее отсюда!..

Тот и сам знал, что делать, его люди работали со всей натугой, и Марипоса, дрожа под ударами волн и шквалов, повернулась от берега и помчалась прочь с такой скоростью, точно само судно подстёгивал ужас.

***
А дьяволовой посланнице было ровным счётом ни до моряков, ни до “дьявола”, концепции которого она не знала, - и даже мстительная ярость, начавшая ее забаву, уже давно отступила.
Она веселилась, просто и без затей, игралась, как в недалёкие детские дни, гонялась за убегающими двуногими и развлекалась их смешными попытками спастись.
Кто-то побежал к воде, – наверное, думали, что вода остановит ее, извергавгую пламя, а может, просто привыкли искать в море и пропитания, и спасения, и в жуткие минуты – отчаянной надежды.
Кто-то, что было ожидаемо, убегал по дороге наверх, к скале, куда она забросила Своего, – тех она на него и оставила, его огонь тоже был точным и сильным, она могла не заботиться о той стороне.
Ей хотелось спросить Своего, хочет ли он приберечь пару двуногих себе на перекус, но сказанное им: “Всех!” – ещё помнилось молоденькой дракошечке, такие сильные эмоции были вложены в один-единственный образ. Она сочла ненужным вмешиваться в его решение. Каждый сам лучше знает, когда он голоден и что хочет съесть.
Она же была голодна, давно голодна! Ее смущало подозрение, что поведение двуногих какое-то нездоровое, так что она выбрала себе на ужин нескольких небольших, ещё молодых особей и аккуратно убила их когтями, чтобы не портить вкус горелым. Они были неплохи, хотя и не утолили ее аппетит полностью. Подумав, она взлетела снова, решив поискать добавку среди убежавших раньше. Далеко ли они могли убежать!

Да и то самое, сказанное ее Своим “всех!” – ещё имело силу обязательства. Свой спас ее, и если он считал, что этого гнезда двуногих не должно остаться вовсе, - его не останется.

..Под утро она устала. Надо было бы найти местечко поспокойнее, повыше – ну пусть та же скала, где  она оставила Своего. Кстати, дна давно не замечала оттуда огня, наверное Свой тоже устал и спит. Так она думала, загоняя и вычищая последних из спаленного гнезда, а потом, уже с трудом двигаясь, от усталости и обжорства, поднялась на скалу. Круглое пузико волочилось по земле, когда она добралась до подножия камней. Сейчас, ещё лишь один взмах крыльев, и она устроится рядом со Своим и отоспится, удовлетворённо и сыто пригревшись возле Своего. Ей не хватало чувства Гнезда, не своего, пока что пустого и одинокого, а прежнего, материнского, где она с сиблингами устраивала кутерьму, ощущая себя в полной безопасности. Не хватало чувства близости со своей кровью.
Или это уже был первый зов ее собственной крови – и плоти, заставляющий забыть о неприязни к сородичам?
Она не знала.
Она собралась было придремать прямо тут, под скалой, не забираясь наверх, но все же хотела посмотреть, как там устроился Свой, и взлетела.
Ух как тяжело взлетела, пыхтя и отдуваясь, со своим наетым пузичком!..
А Своего не было. Ну вот просто так, и не было. И запах, - она издалека проследила его направление, - был уже остывший, давний. Она было загрустила, но как-то не слишком хотелось грустить после ночи игр и еды, так что тяжёлые веки сами собой прикрыли глаза, голова упала на лапы, и, бросив в пространство вокруг сонный образ: “Ты где? А я вот тут, спать…” – она заснула.

Молоденькому дракону, с ещё не установившимися сотнями лет привычек, спать хватает пары часов, только потом надо хоть разок в десять лун отоспаться, не замечая восходов и закатов. Она проснулась бодрой, задорной – и очень любопытной. Почему Свой ушел с веселья так рано? Ушел сам,- в запахе не было ни страха, ни агрессии, – и не так сложно было понять, куда он ушел. Неподалеку было большое каменное гнездо, и запах, остывший за ночь, тлел смутной дорожкой прямиком туда.
Ей стало интересно, как живут в таких гнездах?
Сегодня она была и сыта, и полна сил, и множество съеденных двуногих были в ее распоряжении с прошлой ночи… Но, из-за смутного непонимания, она решила не натягивать двуногий образ. Много вопросов. Мало знаний.
Вчера, мимоходом попавшие на зубок, у нее были и другие варианты. Один из них она и выбрала – маленький, покрытый приятной на ощупь шерстью, с запахом тепла, уюта и такого же безудержного любопытства, как ее собственное.
Выбор оказался неудачным. Чтобы не привлекать нежеланного внимания, она преобразилась почти возле самой скалы, между деревьев, – и маленький образ, хотя и удобный, внезапно стал причиной больших незадач.
У принятой ею формы были слишком маленькие лапки!
А до каменного гнезда… эх, дотуда она могла добраться за пару взмахов, – но идти лапками оказалось невероятно долго и, под конец, даже мучительно.
Всё ее любопытство иссякло к концу пути, оставив лишь неимоверную досаду и усталость. Зачем вообще она решила идти лапками? Чем плохо было бы долететь до этого гнезда, а образ принять уже внутри, после приземления где-нибудь в спокойном месте?
…ну, она и впрямь была ещё очень юна. Думая так, она ровным счётом ничего не знала ни о двуногих, ни об их гнездах.

Пушистое тельце, истомленное долгой ходьбой, упало на краю дороги у ворот аббатства. Кое-какая трава тут росла, так что было почти мягко. Пестрый клок шерсти свернулся в клубок - пока что неуклюжий, с точки зрения любой урождённой кошки, - и заснул, даже не подумав, что такому маленькому существу может быть небезопасно лежать на дороге, пусть и с краю. Ей хотелось выспаться прежде, чем что-то разузнавать о Своем.

Подпись автора

---

Погладьте дракотика!Наконец-то красный, огненный, страстный.

«Обернусь я белой кошкой,
Да залезу в колыбель.
Я к тебе, мой милый крошка,
Буду я твой менестрель.» ©
Драконица открыла глаза, - один синий другой зеленый, - уставившись на двух людей перед ней. Что они себе позволяли, размахивая шнурком перед ее носом! Совсем эти людишки потеряли всякий стыд, всякую совесть.
Утробно заворчав, она вскочила на ноги. Лапы расставлены, шерсть дыбится на загривке точно шипы в истинном облике. Мгновение-другое, и цепкая лапка ударила по надоедливому шнурку.

Раз-другой-третий!

Это было так весело, что драконица не заметила, как поддалась своим-не своим инстинктам. Она, небесная хищница, землерожденное пламя, валялась на пыльной дороге и дико ворчала, впиваясь когтями в игрушку.

- Экая охотница! - Восхитился Ганс, опустившись на коленки чтобы лучше рассмотреть кошку. В другом бы состоянии она с удовольствием продемонстрировала этому мягенькому человечку, какая она охотница на самом деле. Но второй изрядно ее порадовал, и драконица решила, что она, как достойная наследница и сестра великих, позволит этим двоим жить чтобы развлекать себя.
К тому же ей еще надо было найти Серебряного.

- Пойдем-ка с нами, милая. - Клаус опустился рядом, протянув руку. Драконица замерла, посмотрев на него, настороженно навострив уши.
Раззадоренная, ей было интересно куда это они хотят ее отвести. Вдруг там будут какие-нибудь Красивые Вещи, которые она сможет забрать? Потом она обязательно отнесет их Серебряному, поделиться радостью. Эти мягенькие существа ведь не просто так создают Красивые Вещи...

Она обратилась куда-то внутрь заимствованной сущности, найдя там то как ей стоит повести себя: подойти вперед, втянув когти и заменив рычание бархатистым урчанием. Ткнуться мордой в подставленную ладонь, позволив себя погладить. Странное ощущение, непривычное.
Но еще страннее было когда рука мужчины скользнула ей под брюхо, аккуратно поднимая пушистую тушку от земли. Словно она его добыча!

«Нет, не добыча.» Сказала сама себе Шаас, успокаивая всколыхнувшееся возмущение. «Это они добыча.» Она слышала истории, как двуногие сами искали снохождения могучих ящеров.

Задумавшись и пригревшись, она почти задремала в ладонях монаха, позволив ему отнести себя в амбар при монастыре. Вряд ли он знал, что как только "кошка" оказалась одна, она выскользнула за дверь. На лужайке паслись толстые, вкусные овцы, которые драконица стоически проигнорировала. Здесь были вещи и поинтереснее...

Обежав окрестности, ей в нос ударил знакомый запах.
Серебряный был где-то здесь!

Конечно же его надо было выследить. И она выследила! Сначала Серебряный с группой людей пошли в какой-то большой каменный зал с красивыми стеклами - она сидела в образе соколицы на окне. На полу этого зала была картина дракона, борющегося со всадником на белом коне. Дракон и конь ей понравились, всадник не очень.

Потом - он ушел. Но охотница на то и охотница, она выследила его. Напротив гнезда Серебряного росло дерево, на котором никто не заметил сидящую соколицу. Подождав, когда в окне появится знакомый человек, она ловко скользнула внутрь.

Приземлившись на окно, драконица негромко крикнула, привлекая внимание юноши. А потом вновь обернулась кошкой, жалея что не может в этом облике разговаривать. Разные глаза внимательно следили за Лораном. Тот явно ничего не понимал. Кошка вздохнула, как-то уж больно по-человечески.
Точнее, по-драконьи.

Шаас прыгнула на стоящий у окна стол. С него — на пол. С исключительно кошачьей грацией, с гордо поднятым хвостом, прошествовала вдоль двери.
Мгновение-другое и силуэт кошки смазался, вытягиваясь и меняясь. Теперь перед принцем стояла девушка, чуть старше самого принца. Темные глаза, темные волосы. Была не особо симпатичной, проскальзывало что-то неуловимо первородное.

Но разве это было важно, учитывая что девица была абсолютно голой?
Тело её, слегка угловатое, было поджарым и сильным, точно у гончей.

— Я хочу знать, — Голос драконицы хрипловатый, словно она не очень часто использовал слова. Развернулись в полуоборота, она задвинула маленький засов на двери — такой выдавить снаружи раз плюнуть, но хозяину комнаты даёт мнимое ощущение изоляции. — Я хочу чтобы ты знал, — Повторила Шаас, словно пробуя слова на вкус. — Что ты помог мне, а я помогла тебе, Серебряный. — Она подошла ближе, встав напротив юноши.

— И поэтому я ничего тебе не должна. — Поставила перед фактом. — Но я хочу знать, почему ты помог мне.

Отредактировано Niel of the Shallow Water (2025-02-19 19:18:11)

Она с полсекунды рассматривала чужое лицо, с которого так быстро исчезло выражение безмятежного сна. Когда Серебряный вскочил, Шаас рефлекторно шагнула назад - и не справившись с мало понятным телом, запутавшись в длинных ногах, шлепнулась голой задницей на каменный пол.
 
Шаас раздражённо зашипела, явно ругая камень на своём, драконьем. Внутри отголоском далёкого пламени колыхнулась злоба. Своя или чужая?
 
- Кто? - Потирая ушибленную часть тела, она неловко поднялась на ноги. Точно не девица в возрасте невесты, но только родившийся жеребенок. - Я - Шаас. Огонь, рождённый в земле, вблизи воды, закаленный ветром. Кровь и плоть Древней Матери, пожирающей и дарующей жизнь. А не какая-то там сука! - Расправив плечи и выгнув грудь колесом гордо заявила девица. Может быть человек стукнулся головой и забыл их приключения? Бабушка говорила, люди забывчивы, особенно когда сами хотят забыть.
 
- Как это не будешь? - Шаас возмущенно сложила руки на груди, брови её нахмурилась. - Значит, вчера ты был рад и доволен, когда я тебя взяла. А теперь даже говорить со мной не желаешь?! - Была бы она в истинном облике, из её носа наверняка вырвались языки пламени. Но она не была.

- Что ты.... - В неё что-то прилетело. Шаас попыталась шарахнуться, негромко взвизгнув когда на неё приземлились что-то непонятное. - Опять сети?! - Задергавшись, пытаясь содрать с себя ткань, она опять чуть не врезалась - на этот раз в стол. Но драконица сумела победить сорочку, героически стащив её с себя и с удивлением уставившись на тонкую ткань.

Красивая!

- Зачем мне это? - Не столько у него, сколько у себя самой спросила Шаас. Потом задумалась, вспоминая что-то. 
Что там было, зачем им одежда... Приличие, тепло и статус. Кажется.
 
Лицо Шаас осенило озарение, которая бывает у ученика, отвечающего перед строгим учителем. Наверное Серебряный не хотел чтобы она замёрзла!
 
Доаконица накинула ткань боком на плечи и спину, даже не подумав одеть её как положено. И забралась на кровать, подобрав от холодного пола пятки, сложив ноги перед собой треугольником.
 
- Что такое святое? И почему мне должно быть важно, святое оно или обычное?

- Так ты бы помер! - Удивилась Шаас. - Раз и все! - Провела рукой по горлу, откинув голову и вывалив язык на несколько секунд.
Все в этих землях? Шаас фыркнула, смерив юношу скептическим взглядом.

- Но все может принадлежать только Матриарху, а ты на Матриарха не похож. - Люди очень ценили свои территории, даже хуже Спящего. Тот хотя бы не нападал, если просто приземлишься отдохнуть на его остров. В хорошем настроении Спящий мог и поделиться чем-нибудь интересным! Люди же, когда Шаас вздумалось отдохнуть в уютном амбарчике, гнали её вилами. В лучшем случае. Пару раз получить от возмущенных фермеров хватило, чтобы больше не пытаться.

- Спорим я стану Матриархом раньше, чем ты? - Азартно предложила драконица. Точно так же, как привирал Серебряный, привирала и Шаас: в ближайшие пару-тройку сотен Матриархом она не станет. Да что там тройку, на много больше!
Ей и не то чтобы сильно хотелось...

- Аааа! Точно, вас же пугают эти смешные мешочки. - Шаас ткнула себя пальцем в левую грудь, тут же поморщившись. Не рассчитала силы. - Зачем тогда они нужны, совершенно не удобно. Вот у нас такого нет. Хотя ты, наверное, и так видел. - Решив снизойти до просьбы Серебряного, она кое-как натянула одежду на себя. - И почему это тебя тревожит тело, а одеваться должна я? - Озадаченно поинтересовалась девица, пока боролась с сорочкой. Одеться заняло больше времени, чем положено: драконица опять запуталась. Но в конце-концов из воротника показалась её темноволосая голова, а тонкая ткань скрыла изгибы её тела.

Или не скрыла, но очень соблазнительно размазала силуэт, давая простор фантазии. В прочем, в поведении девицы не было ничего соблазнительного. Себе отчета она явно не отдавала, и голое тело для нее было чем-то совершенно нормальным.

- Зачем? Это как Древняя Мать? - Вопросов у неё было множество, один пробуждал другой. - Я хочу знать почему ты мне помог. - Всё-таки понизила голос Шаас. Очень вовремя, потому что в коридоре послышались шаги. – Почему твой огонь откликнулся на мой.

Отредактировано Niel of the Shallow Water (2025-02-20 00:04:33)