Мир рухнул с грохотом обвалившейся от удара стены, пошел трещинами, по украшенному лепниной потолку и захрустел ломающимися плитками паркета и перекрытий под полом.
И сквозь взвесь пыли от раскрошившейся штукатурки, брат Бенедикт увидел вылетающего из замка дракона и запомнил это, казалось, до конца дней своих.
Но вот как он выбежал из комнаты, как спустился по широким лестницам и покинул замок вместе с десятками слуг и гостей, не запомнил вовсе. Пришел в себя только во дворе, удивленный тем, что видит вокруг себя не маски, но лица. И лица не слуг, а гостей. Все они были ему незнакомы, но сами ромеи узнавали друг друга, и шок от случившегося уступал место удивлению, усмешкам или смущению.
Словно все эти люди оказались обнажены друг перед другом в сути своей, скрываемой прежде за личинами. На него никто не обращал внимания. Но, когда силуэт дракона растаял в темнеющем небе и люди стали расходиться, кто-то коснулся его локтя и окликнул по имени:
- Фра Бенедетто.
Обернувшись, монах увидел высокого, крепкого в кости, широкоплечего мужчину средних лет с лицом, каковому подходил эпитет «хищное». И узнал этого человека, хотя прежде никогда не видел без маски. По голосу ли, или по осанке и тому, как тот держался – Бенедикт затруднился бы сказать в то мгновение.
- Дон… Долор?
Мужчина с довольной усмешкой, тронувшей чувственные губы, кивнул.
Одет он был по-домашнему, и явно не собирался покидать своих покоев, когда стена Фортунаты обрушилась.
- Поедете со мной? – предложение являлось вопросом лишь по форме, поскольку и тон голоса, и выражение лица дона были таковы, что нетрудно было догадаться, что к отказам этот человек не привык. Как не привык объяснять каждому свои мотивы и планы при всей своей любви к пространным и вдумчивым беседам.

И брат Бенедикт вверил себя заботам Господа и положился на Провидение, как сделал однажды. Но имени своего неожиданного благодетеля не спросил, пока они не приехали в Александрию.

Несколько недель спустя, служил он первую свою мессу в соборе Сант Микеле, маленьком храме на окраине Альтамиры, в душе своей с нежностью и трепетом принимая тот факт, что приход этот теперь отдан его заботам, и стараясь не думать о том, что рано или поздно отец Гаэтано спросит с него за свои заботы сверх того, что озвучил, когда отправлял его в Альтамиру, дозволив, а скорее даже потребовав, чтобы Бенедикт поселился в принадлежащем ему доме. Он не раскаивался в том, что принял и кастильский канон богослужения, и новые обеты – здесь, в этой жаркой стране, он мог продолжить свой духовный путь и служение людям, а потому стоило оставить прошлое в прошлом и приложить все старания к тому, чтобы позаботится о своем будущем и, как и обещал своему покровителю «блюсти его интересы».

Епископ Луиджи Висконти прибыл в Альтамиру  ночью с небольшой свитой и личным поваром, перебудив немногих слуг и к удивлению своему обнаружил своего подопечного бодрствующим, хоть и весьма уставшим. Шум от вернувшегося домой хозяина, выгнал фра Бенедетто из кабинета, где тот пытался восстановить по памяти брошенные в «Фортунате» сочинения, чему посвящал изрядную часть каждой ночи.
Узнав же, чем Бенедетто был занят, епископ не на шутку разозлился и потребовал, чтобы тот уничтожил написанное, дополнив требование словами: «В Кастилии, мальчик мой, еретиков тоже жгут, а я тебя вытащил из борделя вовсе не за тем, чтобы ты занимался своими глупостями».
После короткой дуэли упрямых взглядов, Бенедетто, уступил и пообещал исполнить приказ в точности.
- И спать ложись. Завтра у нас важная встреча. – обронил епископ.