Город затих, как оглушенная рыба. Немая и мутноглазая.

Пугливые и сгорбленные, беспокойно озирающиеся, точно крысы на свалке, некогда гордые жители Альтамиры разбирали завалы каменных строений и рубили обгорелые стены домов, чтобы на месте их возвести новые постройки. К храмам несли погибших из бедноты, выкладывали у ступеней завернутые в ткань или укрытые в скромных гробах обезображенные, а потому заколоченные крышками трупы. Понуро брели лошади, влекущие повозки с изуродованными телами. Точно на город легла чума. Стенали тихо, надрывно - подавлено. Иногда вскидывался и резал эту гнетущую скорбь одинокий женский крик, не уместившийся в груди. И затихал глухими всхлипами. Столица погрузилась в опустошающий траур.

Вопрос «как хоронить?» родился сам собой. Он разрастался, словно нарыв, гудел шепотками на устланных трупами площадях близ соборов, тянущих крестные ходы и молебны за усопших, дымящих ладан и монотонно воющих хорами, призывая Господа, который, похоже, отвернулся от южной столицы. Люди опасались тех, кто еще несколько дней назад был им бесконечно дорог, и приходя оплакивать к панихидам, укрывались в проулках из страха, что мертвые встанут, и весь пережитый ужас повториться вновь.

Но этого давящего молчаливого кошмара Фрида не застала. Первые несколько дней после трагедии в Альтамире она провела в монастыре Энкрансьон. Разбираться с архивами ей было пока не с руки. В монастырскую богадельню стекались раненые, ища не целителя, а чуда. Не составило труда договорится с настоятельницей о доступе в архивы. Та согласилась не обнародовать визит магессы, чтобы слух не дошел до кастильского корпуса слишком быстро, и те не пришли с вопросом, чем обязаны, или желанием вернуть ее на родину. Фрида же обещала матери Эуфемии исцелений паломников, приходящих к чудотворным мощам, святой Каталины из Оренсе. А стало быть, мощи заработают сметливой настоятельнице столько золота, а монастырю такую известность, что Господь закроет глаза на этот крошечный обман. Все во славу Божью.
Жертв оказалось много. Куда больше, чем Фриде было по силам вылечить, не принимая решений о чьей-то жизни и смерти. Куда больше, чем она готова была увидеть, – снова.  Всякий раз северянке мнилось, что она привыкла, что она готова. Но к людскому отчаянию подготовиться невозможно, к смятению, к потерям, разлуке, горю. Боль тела – самое простое страдание, которое только можно вообразить. Боль души – истончает саму ткань бытия.

Ухаживая за ранеными в числе других монахинь и послушниц, магесса делала свою работу незаметно. Коридоры монастыря заполнились подстилками. Люди лежали на плащах на холодной камне, под сводами смрадом клубились стоны, детские крики и женский плач. Стены пропахли подгнившей кровью, точно камни впитали разложение. Кастильские зимы не чета Айзенским, но холод забирал даже здесь в забитой людьми святой утробе.

Тех, у кого осталась крыша над головой, монахини торопили прочь, как только чудесные мощи силами Фриды приносили им облегчение. К концу недели святая Каталина из Оренсе облегчила участь сотен жителей Альтамиры на радость монастырской настоятельницы, и даже богадельня осталась почти пуста. В Энкрансьон начали заезжать прослышавшие о чудесах благородные донны. Мужчины сейчас были руками божьими и руками этим восстанавливали разрушенную столицу – не до молитв. Фрида, наконец, получила возможность выйти в незнакомый ей огромный город. Зимние сумерки рано кутали его темным саваном, и так же привычно, как во Фрайбурге, фонарщики зажигали на центральных улицах масляные фонари. Плащи с меховым подбоем южане не носили, не было в этом нужды. В зимней Альтамире навсегда замерла поздняя весна или ранняя северная осень. И в этой весенней осени занималось новое зарево.

Сперва взбунтовались могильщики. Бунт этот был молчаливым и простым, как все в текущие тягостные дни. Никто не хотел вскапывать и без того потревоженную землю на старых кладбищах, опасаясь нового нападения. Храбрецы же брали в три дорога. Знать, имевшая возможность упокоить своих почивших в склепах, плотно закрывала те на засов. Прочие покойные остались лежать на улицах возле храмов. Фрида, как всякий человек, переживший потрясение, пришла к сгоревшему собору Сан-Висенте-Реаль, чтобы убедиться, что тот на месте, что работники подчищают окна от вышибленных витражей, чтобы установить новые, что вырезаны ему свежие деревянные двери, сейчас наглухо запертые – что все закончилось и кошмар миновал.

Но другие люди сюда приходили, потому что - это магесса услышала еще в богодельне, куда городские пересуды проникали со взволнованными искателями исцеления, – герцогиня Риарио, узнанная горожанами, утишила здесь дракона и велела ему сжечь бродячих покойников, а после вывела из города всех, кого смогла уберечь. «Святая женщина», - шептались страждущие. А еще шептались, что регенты никак не найдут управу на церковь, что более нельзя хоронить покойных, а следует поступить по примеру севера. Другие возражали, защищая церковную традицию и уверяя, что в этом случае некромантам придется убить живых, чтобы вновь поднять их. Круг замыкался, вспыхивали свары. Однако под сводами монастыря свары эти слышались приглушенным ворчанием, и Фрида не придавала им особого значения. Сейчас же, чудом не наступив на спеленатый холщовым саваном труп, она поняла…

Маленькая площадь у собора тоже была покрыта телами. Прохлада мешала разложению, но запах уже начал просачиваться в воздух тошнотворной сладостью, обещая скорое больное поветрие. Не сразу сообразив, в чем дело – на севере такой проблемы возникнуть не могло – магесса пугливо отшатнулась обратно в обгоревший проулок и кинулась прочь, леденея отупляющим, медленно приходящим пониманием растущей в городе катастрофы.

Катастрофа настигла ее внезапно и оглушительно. Хлынула навстречу толпой одуревших от гнева людей с факелами.
- Жгите трупы! Не дайте им снова встать! Спасем Альтамиру! Корпус боится церковников — сожжем мы!

Нырнувшая за угол мясницкой лавки, она во все глаза наблюдала за одичалыми от страха и гнева людьми, отлично понимая, что сами горожане не поднялись бы на этот бунт. Где-то есть зачинщик, на какой-то рыночной площади кто-то кричит с бочки «Регенты бездействуют – спасем Альтамиру!», «Церковь погрязла в грехе, и Господь отвернулся – спасем Альтамиру!». Толпа с факелами схлестнулась с теми, кто поджидал их в темных проулках вокруг площади. Люди эти, на которых магесса прежде не обратила внимания, приняв за родню усопших, преградили факельщикам путь к покойным. За спиной послышались звуки потасовки, удары, крики и хрипы. Фрида бежала прочь через центр города к монастырю в надежде укрыться за его стенами, но площади перед церквями вспыхивали одна за другой!

По улицам потек людской гнев…

Реальность новой Альтамиры бросилась ей в лицо, как дикий зверь, навсегда замерший в прыжке перед распахнутыми ужасом глазами уже покойной, но еще не осознавшей этого жертвы. В Академии она слышала столько изумительных историй о бархатных ночах Кастилии, он звоне клинков и звуках серенад, о хитанах, танцующих фламенко, о песни бубнов и кострах на темных улицах. На улицах Айзена жгли костры лишь нищие, ищущие шанса согреться. Ни танцев, ни залихватской музыки, ни красивых песен о любви… Ни вина. Айзен был хорош в своей жестокой лаконичной манере выжившего война. Но Фрида, как всякая женщина, вне зависимости от прожитых лет, жаждала увидеть чудесную романтическую красоту чужого мира, так жестоко отнятую у нее вторжением мертвых, а теперь и одичалым, разъяренным городом.

Десяток лет фехтовальных тренировок в Академии позволяли ей не только двигаться стремительно, меняя направление с каждым поворотом, за которым ей мнилось опасное движение и нарастающий гул толпы, но – и это самое главное - не терять головы от страха перед безликой хтонической силой этого мятежа. Она мчала темными узкими улицами, как дикая, легконогая кошка, сторонясь всякого резкого звука и мелькания факелов, но рухнувшая на столицу ночная, прорезанная лишь мелкими зимними звездами, грозила переломанными ногами и нежданными встречами, которых Фрида пока избегала, бросаясь в тень домов от освещенных ворот всякого кабака и притона.

На новом таком вираже темная фигура, рванулась из-за угла внезапно, едва не сбив магичку с ног и отшвырнув в сторону прочь с дороги. Кто-то спешил в противоположном направлении и немедленно скрылся между домами. Фрида не сразу поняла, что ранена. Ранена случайно, задета лезвием по плечу по неосторожности. Беглец держал в руке нож. Это неудивительно, в ночь кровавой вражды ни для ее участника, ни для любого обывателя, спешащего домой, чтобы отсидеться за стенами и ставнями. Она и сама не постеснялась бы оружия в этот час, если бы магия ее нуждалась в лезвии. Исцеляя рану на бегу, магесса могла бы посетовать на замаранное платье, но нынче печаль эта была такой несущественной, что она не задумала об этом вовсе, устремляясь дальше по темному, словно нора, узкому проулку под гирляндами сохнущей между домами одежды, раскидывая эхо шагов в его пустой утробе, и налетела за новым углом на юношу, который держал своего спутника, отчаянно крутя головой в поисках помощи, так и не решив, ловить ли ему нападавшего или спасать раненного. Замешкался он ненадолго, крик «Зови лекаря», обращенный к пьянчуге, придремавшему у дверей на крыльца трактира, обнаружил свою полную безнадежность.

- Прошу прощения, благородные господа, - запыхавшееся извинение оттолкнуло ее от встреченного грудью плеча и заставило притормозить. Картина происшествия: и убегающий с ножом, и раненный, и его потрясенный, беспомощный в этот момент друг – все это встало на места, словно мозаика в церковном витраже, сложив драматическую историю.
- Постойте, я помогу. Я целитель.

Выяснять, на которой из противостоящих сторон, эти люди Фрида не сочла нужным, но, мельком кинув взгляд на раненого, поняла две вещи. Ножевой удар пришелся в печень, и одежда уже обильно пропиталась кровью. Тот, кто его нанес, владел оружием весьма ловко. А еще – раненного она легко узнала в лицо, но не сразу вспомнила имя.

- Прикрой нас, -  дернулась взглядом к спутнику своего знакомца в том тоне, в котором распоряжения принято давать на поле боя, а не на столичной улице. Но время юноши шло на секунды, а целитель в моменты своей работы был беззащитен. Если в богадельни это значения не имело, то нынче звезды встали иначе. Усадив истекающего кровью спутника у стены трактира, молодой маг встал на страже, опасливо поглядывая на женщину, которая была ему незнакома, да и со всей очевидностью казалась северянкой.

Фриду его тревоги сейчас не занимали, она решала, кто умрет, чтобы жил молодой Медина. Потратить на него собственные силы означало погибнуть этой ночью на улицах, и Фрида решила, что замерзнет пьяный, прикорнувший зимней ночью на ступенях. Мгновения тянулись долго, и могло показаться, что она ничего не делает.

- Что же вы, донна?! - то и дело оборачивался перепуганный «охранник». – Спасайте его! Это сын герцога Медина!

Лишь внимание, с которым магичка, изучала тело умирающего, возвращало его памятью к Академии, заставляя верить, что женщина не бездействует. Наконец, безвестная жертва пьянчуги вернула истерзанной печени целостность, а Рикардо силы несмотря на потерянную кровь.

- Доброй ночи, дон Медина. Рада видеть вас вновь, - она изобразила короткий реверанс и посторонилась, уступая место спутнику герцогского наследника, который, лишь заслышав эти слова, рванулся, чтобы ощупать Рикардо и помочь ему подняться.

- Жаль, что обстоятельства всякий раз не располагают к беседам. Вам нужно напиться воды. Вы потеряли много крови. И уходить с улиц. Тушить пламя можно и без риска для жизни. Насколько я понимаю, его достаточно видеть? Или занять чью-то сторону, чтобы ваш риск не был бессмысленным. Вы за тех, кто готов жечь мертвых, или за тех, кто намерен хоронить, как прежде?

- Верно, -  она коротко кивнула. – Это я. Господь дал мне шанс вернуть вам долг, дон Медина. За это не надо благодарить. Вернее, благодарить надо не меня.

Мгновение в светлых проницательных глазах юного мага светилось сомнение. Сомнение это она легко узнала. У Лорана бывал такой взгляд, когда он затруднялся понять, искренно ли намерение собеседника или в нем стоит искать двойное дно. Принц искал его везде и зачастую оказывался недалек от истины. Фрида провела подле него много лет сперва в Академии, а после в корпусе, и могла понять тревоги, терзавшие такую душу: я – человек или функция, личность и способ достижения цели, игрок над шахматной партией или белая пешка, идущая на смерть?

Магесса ничего не сказала. По лицу ее с движением ресниц скользнуло кроткое понимающее выражение, позволявшее ему все его сомнения, обещающее им понимание и принятие.

- Наша знакомство делает мне честь, дон Медина.

Она была уже на крыльце трактира, увитом подсохшим на зиму плющом….

Коротко мазнула взглядом по покойному выпивохе, отдавшему свою жизнь юному наследнику герцога. Никто из спасенных ею никогда не узнает цену. Но Фрида знала и иногда она задумывалась: куда девается предназначенная им судьба, их нерожденные дети, несовершенные грехи и благодеяния? Исчезают ли они из этого мира, точно чернила, вымаранные молоком, или остаются в наследство тем, кто забрал жизнь?

Она была уже на ступенях трактира, когда хрипатый от криков голос врезался в спину тупым ножом куда-то между лопаток. Фрида невольно расправила плечи и вскинула голову, слушая предъявленное обвинение. У лица колыхнулись выбившиеся из прически платиновые пряди. Стало ясно, что и на суде, и перед палачом женщина эта будет стоять точно так же - высоко подняв голову. Она вглядывалась в дымную глубину кабака, но лицо обрело отсутствующее выражение: мысли были не здесь. Мысли ее считали число бьющихся за спиной сердец. С десяток. Пятнадцать. Убить полтора десятка людей им троим не составило бы труда. Но свидетели. Молва о том, что кастильские маги во главе с сыном регента убили горожан, разнесется как пожар в деревянной застройке и ляжет темным пятном на репутацию корпуса и семьи Медина. Слух о том, что маги бежали – хватит того, что от толпы крестьян бежала богопомазанная знать – путь к бунтам в городе, грабежам богатых домов и мародерству. И тогда чернь сорвется с цепи, словно дворовый пес, истекающего пенной бешенства… Обратного хода этой братоубийственной войне уже не будет. И тогда подоспеют некроманты…

Фрида замерла лишь на пару вдохов: панорама стремительно развивающихся событий прокатилась перед ее внутренним взором. Оглушительная и беспощадная. Не оставляющая лазеек. Может быть, слишком мрачная, но магесса привыкла рассчитывать на худшее, надеясь на лучшее. Она коснулась водника, придерживая его усердие. Понимала не хуже Рикардо, что ближайший друг герцогского сына – лицо непременно ангажированное или его отцом, или иными, возможно, конкурирующими с домом Медина, политическими силами. Как бы не перестарался.

- Дон Медина, - она обернулась медленно, точно поворачивалась на каблуке, как автоматон, механическая куколка, хранящая внутри систему грузиков, пружинок и шестеренок. И встала спиной к двери трактра, всматриваясь вовсе не в собеседника, а в черное, лоснящееся под ледяным светом зимнего месяца месиво надвигающейся толпы.

- Не рискну судить, как заведено на юге, но в Айзене маги не могут бежать и не могут уничтожать народ, который клялись защищать…

Голос ее сел и звучал глухо. Фрида понимала, что ее призыв может вовсе не понравиться ни Рикардо, ни его спутнику. Бог весть, как в Кастилии относятся к черни и ее толкам. Да и кто она, чтобы направлять мысли будущего герцога? Но оставить его сейчас измученного кровопотерей и уже растерянного одной неслучившейся смертью, северянка не могла. Хотя ее общество, несомненно, доверия словам кастильца не прибавит. Надо выкрасить волосы в черный, подумала мельком

- Вам, как сыну своего отца, быть может, стоит найти слова для жителей Альтамиры. Призовите на помощь Господа. Именем его и силами можно творить любые чудеса.

На какие чудеса – незаметные, неочевидные для человека, неподготовленного и неожидающего - способен целитель, оба стихийника понимали по опыту своему в Академии.

Фрида отступила за плечо Рикардо, оставляя его на крыльце над и перед неуклонно приближающейся толпой, перед его народом, и осталась подле по-прежнему изумительно ровная в спине, точно не она сейчас металась по ночным переулкам, как перепуганная крыса, искавшая спасения от поднимающейся в городе воды. Присутствие магессы осталось ровным теплом и парком дыхания. Зимняя ночь, пусть и южная, была неприветлива.

Кем же ей быть, кроме как офицером северного мажеского корпуса? Фрида не сомневалась, что наследник герцога де ла Серда отлично понимает, кто перед ним, но еще не понимает зачем. Спутать ее с южанкой было бы сложно. То, что ее магия делала с бродячими мертвяками, целителю с низким даром было не под силу, а всякий целитель с даром высоким непременно присягал короне. Однако в корпусе она никогда не показывалась. А ведь даже явившись с частным визитом – пусть на свадьбу племянницы или похороны деда – должна была бы засвидетельствовать главе кастильского корпуса свое почтение.  Бродячие безвестные маги – дело дурное. А значит, от подозрений в шпионаже Фриду пока отделяла лишь неосведомленность Рикардо в политике корпуса. Он был слишком юн для участия в принятии решений. Если не числился личным другом главы или не был наделен отцом особыми полномочиями. Но рано или поздно юноша неминуемо задастся вопросом, что его новая знакомица делает в Альтамире…

А потому просить у Рикардо благодарности она не спешила. Быть может, именно о сохранности ее инкогнито или о протекции в корпусе ей и придется просить. Но позже, когда нынешняя ситуация разрешится.

Обращения бесновавшаяся толпа ожидала меньше всего, и гомон замер не сразу. Не сразу люди поверили, что перед ними не вспыхнет круг жарящего пламени, прикрывающий магам отход, или не вырастет стена льда. Они приготовились драться тем единственным способом, которым с детства учат драться бедноту – бей первым и бей так, чтобы больше замахиваться тебе не пришлось. Фрида чувствовала в напряжении мышц замерший на грани страха и гончего азарта импульс рвануться вперед, пока еще есть шанс. Пальцы ,державщие вилы, покачнувшиеся в первом ряду, смотрящие острыми зубьями в грудь Рикардо, сделались слабыми. Замедлилось сердце распаленного батрака по левую руку от хозяина вил. За его спиной замер в хватке камень, так и не успевший сорваться в полет… Не хватало только, чтобы сына герцога де ла Серда закидала камнями чернь Альтамиры. Герцог не простит, а репутация Рикардо будет испорчена.

Фрида стояла неподвижно, ни одно движение, ни дрожь в кончиках пальцев не выдала в ней магическую работу. Издалека, тем, кто не мог отследить, как ее внимательный, сосредоточенный взгляд мечется по толпе, выбирая самых буйных, самых опасную зачинщиков этой бучи, она казалась лишь напуганной женщиной, ищущей защиты за спиной своего спутника.

Рикардо говорил о чувствах. Это отчего-то ее удивило. Северянка не ожидала в нем такой трогательной, такой сердечной эмоции. Быть может, - подумалось ей, - именно так и стоит говорить с южанами. Быть может, именно в этом мы разные.
Не с детства, с памяти предков, покоривших ледяные пустоши, исследовавших вымерзшие моря от фьорда до фьорда, в северянах взрастала решимость не сдаваться. Бояться, но стоять. Страдать от боли, холода и лишений, но не отступать. Брести на изломанных ногах, как изувеченные целительством трупы, но точно так же, как эти безмысленные, бесчувственные создания, следовать своей цели, не подставляя спину врагу. На севере задолго до возникновения корпуса говорили «они идут, и мы идем». Корпус лишь подхватил народную присказку. Стоит повернуться и побежать, как вся твоя земля, окажется в руках тех, кто тебя ненавидит. А куда ты станешь бежать, когда мыски твоих ботинок будут балансировать на краю мира?

Выцепив взглядом водную сферу в руках мага, Фрида лишь мельком подумала, что дождь был бы кстати. Под проливным зимним дождем остыть куда как легче. Переходя от одного бунтовщика к другому, забирая их горстями по пять от первой линии и дальше в глубину темного проулка, она унимала бойкие сердца, возвращая им ровный, умеренный ритм, сужая сосуды, успокаивая движение легких. В ночном сумраке было не углядеть, как бледнеют лица, теряя лихорадочный румянец. Но расслабленность поз почуялась в опущенных орудиях, в том, как почтутся с ноги на ногу слушатели Рикардо, как рисуются на лицах, освещенных масляной, полной луной, вдумчивые выражения, и яснеет в глазах. Лишь угомонив их, Фредерика вернулась мыслями к речи наследника де ла Серда, до того слышимой лишь, как бархатный баритон, нижущий одичалую ночь. Он выбрал свою сторону. Потому ли что искренне верил в свою правоту? Потому ли, что не хотел однажды встретить мать? Фрида не знала, чью сторону выбрала бы, дай север ей право… Некромантам нужны покойники, и они их добудут. Так или иначе. Нет ничего страшнее мига, когда к тебе оборачивается тот, кто недавно стоял с тобой на крепостной стене плечо к плечу, скручивая шею самым неестественным образом, и ты уже знаешь, что перед тобой неминуемая и страшная смерть, надевшая маску.

- А ведь дон дело говорит…
- Дело…
- Пойдем до дому, Чучо. Выпьем у Розиты. Промозгло…

Люди отхлынули. Они не спорили, они словно бы не могли принять решение. Высосанные, обессиленные, они разом устали, выдохлись. Забыли, зачем пришли сюда и за что хотели бороться. Не торопясь подставлять лопатки, Фрида смотрела им вслед, пока последние хребты не растворились в сумраке ночной улицы.

Наконец, магесса выдохнула, и лишь тогда ее спутники поняли, что безупречно ровная спина и высоко вскинутый подбородок – лишь панцирь, который она носит неизбывно. Что взгляд из-под ресницы, которым снизу-вверх она смотрит на людей сверху-вниз – ее личный безукоризненный доспех.

- Вы сделали выбор, дон Медина?

Фрида коротко улыбнулась: все позади.

- Я бы не оставалась в этом трактире сейчас, благородные доны.
Из окон на них смотрели изумленные завсегдатаи и гости. И настроения их были неясны.
- Да и в этой части города.

Однако приглашать молодых людей ей было некуда, и Фрида промолчала, предоставив тем самим решать, как им поступать.