По пути из Отмара во Фрайбург, в местечке под говорящим названием Мораст, она выбралась с постоялого двора через окно, пока Одмунд спал, не оставив ему никаких слов с хозяйкой, ни воспоминаний о планах, зреющих в голове. Решение это было спонтанным, но ценным. Не хотелось, чтобы Бьерн пожертвовал ради нее войной, где дознаватель нужнее, и еще меньше, чтобы помог Генриху ее найти раньше, чем придет время, и истина будет установлена.
Установление истины заняло у Фриды куда больше времени, чем она могла бы предполагать.
Сперва, добравшись до побережья, она наняла лодку, чтобы попасть в Тотенвальд там, где Гьелль впадает в море, и морской берег уже не красится армией мертвых, но омуты закружили их на середине дельты. «Не пускает», – равнодушно пожал плечами лодочник и повернул назад до того, как к берегу пришел шторм, окончательно убедившей и его, и Фриду, что место заговоренное. Тогда целительница пришла к простому умозаключению: если какая-либо магия, поднимающая лазареты посредством артефакта, уже была известна, в монастырях должны быть архивные записи о местных святых или протоколы инквизиторских дознаний, в которых можно поискать крупицы смысла. Так началось ее долгое паломничество по святым местам и поиски некромантов, с которыми на этот раз магичка желала лишь поговорить о случившемся с ней в Отмаре.

Поиски пока не венчались успехом. Видимо, для ловли мышей нужно быть котом, а для ловли некромантов — менталистом. Новости о разоренных селениях приходили с запозданием, даже работы для целителя к прибытию Фриды в них оставалось немного. Одна радость – мертвецы никого не насиловали, а умерших, хоть сколько-то пригодных для продолжения атак, уводили с собой. Лишь раненные, сумевшие схорониться, становились ее скромной добычей. Если прибывшие из ближайшего города маги успевали найти следы, стадо жгли. Если же снег успевал укрыть следы первым…
Все еще надеясь, что некромант обнаружится где-то рядом, она следовала попятам за каждым таким известием. Но улова не было, и Фрида задерживалась в аббатствах, легко получая тарелку постной монастырской похлебки и открытую дверь в архивы за излечение местных калек и убогих. Работы она не боялась, да и людей не боялась тоже, навсегда запомнив, что при любом сомнении бить нужно первой. Ошибешься – поправишь. Монастырское воспитание и муштра Академии сделали ее равнодушной к бытовым неудобствам, приходилось ли присоединиться к унылому торговому каравану, бредущему от города до города и спать в телеге с накованными в Айзене стальными плитками, или следовать за паломниками, останавливаясь в по-зимнему угрюмых северных харчевнях.
Целителю легко не умереть с голоду и даже заработать на приличный постой. Пожелай Фрида выдать себя за знатную даму и нанять отряд, она могла бы позволить себе и это. Но не желала привлекать к себе внимание и терять маневренность.

Из последней разоренной мертвыми деревушки, уже под Альтамирой прихватила с собой лишь кузнеца, потерявшего семью, да и смысл жизни. За Гектора пришлось побороться. Люди, не желающие жить, — худшие пациенты даже для магов. Здоровье вернуть можно, но вернуть им причину встать и идти… Кузнец был немой, а потому неразговорчивый и очень приятный собеседник. Выходив его чудом и божьим промыслом и провозившись с ним сутки в опустевшем доме, пропитавшимся кровью его детей, Фрида решительно заявила, что направляется в Альтамиру помолиться святым мощам и, если он не намерен погибать здесь в одиночестве, поможет ему устроиться в кузню в столице. О том, что немота его может быть излечена Фрида сообщать не спешила, не желая лишних расспросов, тоскливых воспоминаний о погибших и прочих пустопорожних бесед. Но про себя решила, что вернет ему речь, чтобы столица оказалась к этому человеку чуть ласковее.
Повинуясь скорее доводам рассудка, чем желанию жить, кастилец сопровождал ее последние два дня пути, волочась следом поникшей, но массивной тенью на краю зрения. На рассвете они вошли в столицу юга через центральные ворота вместе с галдящим табором купцов и паломников, приехавших не столько поклониться святому, сколько на ярмарку, которая открывалась в этот день на широких мощеных улицах Альтамиры, помнящих еще Марцелов.

Собственно Гектором Фрида нарекла его лично, потому что чем-то орлиный профиль южанина напомнил ей висевшую в галерее Академии картину кисти самого Кампена Старшего «Осада трои». А тот согласился откликаться, не умея написать свое настоящее имя и не находя сейчас сил спорить.

На деле путь они держали в собор Сан-Висенте-Реаль, хранивший инквизиторские архивы. Получить дозволение на их изучение надлежало у самого архиепископа, но за небольшое – солидное! – пожертвование Фрида рассчитывала проникнуть в эти сырые подвалы тихой мышью.  Однако между ней и святым отцом встала праздничная служба.

Единственное, что занимало Фриду в подмывающем ее нетерпении, - блаженное выражение детского восторга, озарявшее простое лицо кузнеца все время с того момента, как он перешагнул предел храма, и на простого деревенского мужика обрушились скромные фрески и бьющий сквозь яркие витражи солнечный свет, струящийся разноцветным пламенем в воздухе над кафедрой и падающий на лица и плечи прихожан, на напольную мозаику храма. Прихожан по счастью было немного: знатная дама с о свитой и несколько зажиточных семей с детьми. Уж очень невелик был старинный собор, но отличался древностью своей, отстроенный еще в старом городе.

Гул, нарастающий за распахнутыми дверями, они осознали не сразу. Сперва он естественным образом вплетался в гул ярмарки, гуляние зевак и пляски заезжих актеров, и лишь когда в храм ворвались первые перепуганные и окровавленные люди, месса обернула голову от сакрального к обыденному. Замер над кафедрой бас священника, повскакивали потрясенные прихожане, купол наполнился визгом и криками по самое донышко. Люди искали спасения за дверями храма, как искали его в любые дни беды, и тропились эти тяжелые двери закрыть.

- Мертвые! За нами мертвые! Настал судный день! Развезлась геенна огненная!

Кто-то схватил святого отца за подол рясы и истово молился у его ног, прося господней защиты. Несколько мгновений шла борьба за двери и, наконец, с гулом затворившись, они отрезали от мира десяток дурно разложившихся трупов, смердящих, покрытых гнилостыми пятнами, но еще узнаваемых. Благо, невооруженных, равно как и присутствующие на мессе мужчины, которым церковные правила настрого это запрещали.

- Карлос! – надрывный женский крик пронзил гул и смешение голосов. – Мой Карлос!

Седая мать рванулась вперед и объятия свежеусопшего и мгновение спустя, с хрустом повернув голову самым неестественным вывертом в руках любимого сына, так что на дряблой шее проступили спиралью складки кожи, присоединилась к ходячим трупам…