Армандо пришёл за десять минут до назначенного времени, и выбрал кресло, из которого был виден весь салон и вход, от нетерпения пытаясь строить догадки, но быстро забросив это дело. Ответов не было, и проще было гадать на ромашке, чем пытаться понять, для чего Монтсеррат вызвала его к беседе. Ожидать чего-то более невероятного было равнозначно тому, что ждать снега кастильским летом, когда его и зимой не всегда найдёшь.

Они не были с ней хоть как-то близки, равно как и с остальным выводком законнорожденных и бастардов Медин, числа которым не счесть, и раздражавших кто своими манерами, кто просто одним своим видом, но, к чести теперь уже графини Сантос, она, в виду постоянного в прошлом присутствия при королеве, сделать это не успела. К тому же, она была достаточно умна, чтобы не таскать показательно мужских брюк, держать рот на замке и не сопротивляться удачной партии для брака, что уже делало её чуть лучше собратьев по фамилии, правда, всё так же не помогало продумать наперед, чего ждать от её визита, ведь не соскучилась же она по названному родственничку так сильно, чтобы прибыть в интересном положении только ради встречи с наследником Риарио?

Армандо не удивился её пятиминутному опозданию. Это было ожидаемо, в духе Медины — заставлять ждать, обозначать свою значимость за счёт чужого времени, впрочем, чего ещё ожидать от женщины?

Армандо вскользь коротко кивнул компаньонке, на удивление старой карге без малейшего признака дружелюбности на лице, странная компания для молодой женщины, высказал все положенные приветствия в ответ, нисколько не соотносящиеся с реальностью заверения в счастье видеть, и согласно прошёл вперед, подставляя Монтсеррат кресло и усаживаясь сам.

Вот как. Армандо удивленно вздёрнул бровь, на мгновенье теряя приличествующую ничего не значащей беседе под пристальным бабкиным вниманием вид, и качнул головой.

Ей нужна была не беседа, а тайный разговор под видом светской встречи. Любопытство, которое привело его сюда, смешалось с почти привычной подозрительностью, – они не имели никаких совместных тайн, которые свели бы под прикрытием струн и клавиш.

— Любимые мелодии? — его голос звучал ровно и спокойно, без малейшего намёка на эмоции, о, чего ему это стоило, только бдительное око, скрытое в морщинах, мешало задать все вопросы напрямую, послав к дьяволу все приличия.

— Те, что не лгут, графиня. Таких, увы, немного, но, может быть, вы удивите меня сегодня? Захотите мне показать то, чего я ещё не слышал? – Армандо сцепил руки в замок, против всех приличий закидывая ногу на ногу в кресле, и медленно вдохнул, подбирая слова.

— Боюсь, я буду плохим рассказчиком, графиня, — начал он тем же безопасным, светским тоном.

— События последних месяцев были тревожными. Полагаю, вести о скорбях доходят даже до самых отдалённых поместий. Столица полнится слухами, один мрачнее другого. Полагаю, вы и без меня знаете о страшных испытаниях, постигших королевскую семью и столицу, Альтамира до сих пор зализывает раны, и шрамы о них будут ещё долго напоминать об этом ужасном дне, – он склонил голову, олицетворяя собой положенную скорбь и печаль.

— Двор скорбит о погибших, ведь столько безвинных людей пострадали при нападении, были задавлены в толпе. Мой дядя, епископ, несёт тяжкое бремя молитвы за почивших до срока по вине некромантов, но к чему это слушать столь юной даме, такие переживания могут дурно повлиять на ваше уязвимое нынче состояние, – Армандо позволил себе усмешку-поздравление, а, говорят, граф настолько стар, что  не способен поднять ничего, кроме ложки с бульоном. Или у него есть прекрасный садовник, готовый помочь в духе Медина?

—  А, в остальном, хроника столичной жизни скучна, а новости однообразны. Ваше внезапное появление в Альтамире, графиня,  гораздо более интригующее и свежее событие. И, смею предположить, не праздное любопытство заставило вас искать встречи со мной, -  Армандо замолчал, глядя на Монтсеррат в упор. Теперь её очередь.

Подпись автора

Музыка была тихой, почти незаметной, переливалась под руками женщины, которая казалась самим смирением и кротостью. Невинность на кончиках пальцев, если не знать, что она из рода де ла Серда, можно заслушаться и поверить, очаровавшись светлой печалью высокого открытого лба, нежностью светлых кудрей и той томительной кротостью, что обретает каждая женщина, ждущая своего первенца. Армандо готов был поверить даже Сатане, если бы он обещал ему вырвать его из этого дворца навсегда, что стоило довериться новоиспеченной жене дона Сатанины? Он сидел напротив, его спина была прямой, а взгляд неподвижным, и только короткое, порывистое дыхание выдавало мечущиеся мысли.

Он замер. Не картинно, не для вида, а почти перестал дышать. Воздух застрял в легких, и Армандо почувствовал, как кровь отливает от лица, и кончики пальцев, лежащих на коленях, похолодели. Мышцы спины и шеи свело, они закаменели, пригвоздив его к креслу. Он не пошевелился, даже когда графиня Арканарская заговорила о старухе-дуэнье, о черном платье и внезапной остановке сердца, его лицо не дрогнуло, хотя, видит Создатель, пришлось сцепить зубы до боли в челюстях, чтобы засохший грим с этой маски не рассыпался, изойдя трещинами.

Сбежать! Не просто вырваться из дворца, и бежать, не разбирая дороги, не имея никого и ничего рядом, ни денег, ни союзников, ни даже собственного имени, чтобы защититься или воспользоваться им. Заручиться поддержкой, людьми, вырваться из страны, пропитанной ложью его матери и кровью отца. Сбежать от Диего Медины, от его ненавистной милости, лжи и самодовольства, которые были хуже пытки. Сбежать от самого себя, от омерзительных попыток изобразить преданность и смирение перед тем, кому хотелось вырезать глотку и впихнуть в неё его собственное, почерневшее от пороков и безнаказанности, сердце. Схватиться за протянутую руку, и неважно, кому она будет принадлежать, потому что не утопающему выбирать канат, который его спасёт.

Но с большей вероятностью это могла быть и ловушка. Слишком хорошо, слишком просто, слишком идеально продумано и выверено, чтобы быть правдой. Его все видели в обществе дочери регента, её камеристки, бабки-компаньонки, у всех на виду, не скрываясь, его никто не хватится и не станет искать, потому что Армандо так и останется где-то во дворце. Уедет графиня Арканарская, окончив свой визит к отцу, оставив после себя подарки, сплетни, отзвуки музыки, и забирая старую компаньонку в траурных одеждах, пропахшую полынью и камфорой настолько, чтобы окружающие вздохнут с облегчением.

А где-то по дороге из Арканара поедут повозки, груженые тяжелыми бочками, до которых никому не будет дела, кроме герцога Вустерского, уважающего тяжелые, сладкие вина Калабры.

Слишком хорошо, слишком складно для дочери человека, что держит его на цепи. А если Диего хочет увидеть, действительно ли он смирился? Хочет поймать его на измене, на попытке к бегству, чтобы иметь полное право… На что? Казнить его? Запереть в настоящую темницу, без шелковых простыней и позолоты?

Армандо смотрел на Монтсеррат, на спокойное лицо, опущенные ресницы, пальцы, легко скользящие по струнам. Кто она в этой игре? Пешка, которую отец использует, чтобы проверить его?  Или у нее своя игра? Что ей нужно? Зачем этот спектакль? Он судорожно перебирал варианты, но ни один не казался правдоподобным. Благодарность? Деньги? Власть? Или она просто наслаждается моментом, видя, как сын врага её отца корчится на крючке надежды?

«Помогать тем, кто в этом нуждается, в духе Медина». Какая ирония.

Армандо молчал несколько долгих секунд, не отводя глаз от струн. Он чувствовал, как бешено колотится сердце о ребра, казать «да» — значит, добровольно шагнуть в пропасть, «нет» —  захлопнуть дверь, возможно, единственную, что когда-либо откроется.

Он медленно, очень медленно выдохнул, с усилием разводя сведённые судорогой плечи.

— Я не ждал услышать эту мелодию, графиня, — голос был тихим, и звучал глуше, потому что приходилось сглатывать, чтобы заставить пересохшую глотку говорить. — В ней много  смелости.

— Но у любой мелодии, даже самой смелой и необычной, есть автор, а у автора всегда есть причина её написать. Никто не создает музыку просто так, из чистого сострадания, даже самые милосердные из рода Медина, – он склонил голову, давая понять, что услышал её.

— И мне бы хотелось понять, почему вы решили сыграть эту пьесу именно для меня, и на что рассчитываете взамен? И слышал ли её раньше кто либо ещё, или я единственный, кому посчастливилось услышать ваше творчество?

Подпись автора

Наверное, в момент зачатия графини звёзды единственный раз сошлись в созвездии де ла Серда удачно, явив миру человека, граничащего с гением, и так непохожего на всю свою семью. Они мыслили минутными, секундными порывами, действовали от эмоций и собственных побуждений, не отдавая отчёта в том, чем они могут обернуться в будущем – Монтсеррат Сантос смотрела в будущее, как в уже прописанную книгу, в которой лишь нужно расставить правильные риски и пометить нужные цитаты, чтобы ничто не ускользнуло от внимания.

Музыка стихла, но её отголоски, казалось, продолжали рассеиваться внутри салона, словно отзвуки её шёпота. Армандо ожидал услышать цену - требования о деньгах, землях, унизительных уступок, которыё будет вынужден совершить должник, как человек чести. Но то, что она предложила, не было ценой. Слова, прозвучавшие из прелестного женского рта расчетливо, как цены на ткань и пшеницу, были  договором о разделе будущего мира, которого ещё даже не существовало. Осадные башни для его армии. Титулы для её сыновей. Династический брак его наследника.

Графиня Арканарская, юная дочь дона Диего говорила с ним не как с пленником, стоящим в шаге и от герцогской короны, и от эшафота, а как с правящим герцогом, как с равным, заключая союз, который должен был пережить их обоих. Масштаб её амбиций был настолько огромен и дерзок, что на мгновение вытеснил из головы Армандо все мысли о ловушке. Она рисковала куда больше, чем он побегом, предлагая такой план. Он рисковал побегом – она предлагала измену.

Это не было угрозой, это была прагматичная инструкция, холодная и деловая, как приказ полководца или рецепт осеннего рагу. И предложение войти в её мысли и воспользоваться ими было жестом такой немыслимой уверенности, или такого отчаянного доверия, что он на мгновение лишился дара речи. Так должен был быть в себе уверен он, отдавая приказы и решая судьбы, но у этой дерзкой беременной девчонки ему стоило учиться куда больше, чем у всех профессоров и сиятельных донов королевского двора.

Она не просто знала о том, что Армандо не станет стирать все воспоминания, вычищая память даже о мыслях о себе, потому что не сможет пойти на такой бесчестный шаг, — она уже включила это в свой план как неотъемлемый элемент, как инструмент для обеспечения безопасности.

И это было даже пугающе. Она не видела в нём ни страдальца, ни святого, ни пленника, которому вдруг решила помочь. Она видела ресурс, кирпичи, из которых она построит будущее своё и своего ещё не начавшегося рода, это было куда опаснее и намного заманчивее, чем простая вражда. Её уверенность почти убеждала.

Она не боялась его взгляда, потому что была уверена в том, что он там увидит.

Шаги Монтсеррат по паркету были тихими, но для Армандо каждый из них отдавался гулким ударом, отсчитывающим секунды его раздумий. Дуэнья, кряхтя, поднималась со своего места, горничная у двери уже готовилась открыть её.
Гордость. Страх. Ненависть к её роду. Жажда свободы. Ловушка это или нет, но альтернатива была ясна — медленное гниение в этой золотой клетке. Ответить согласием означало прыжок в пропасть, но остаться на краю означало ту же смерть, только растянутую во времени и унизительную.

Когда до двери оставалось несколько неспешных, позволенных отягощенной донне шагов, в её голове прозвучал отрывистый, едва дрогнувший голос:

«Я согласен».

Подпись автора

Армандо на мгновение застыл, ощущая, как по спине пробегает холодок — не страха, а, скорее, острого, пьянящего восторга. Эта девчонка, которая видела в нём не бастарда, не врага, не изменника, а равного партнёра в деле передела мира, была куда опаснее и притягательнее всех известных ему врагов.

Она, хоть её чувства и были похожи на игру кота-подростка, перекидывающего с наслаждением между лапами клубок, не развлекалась, она закладывала первый камень в фундамент своей империи, используя его, Армандо, в качестве основы, и была уверена в своей правоте.

Взгляд Армандо метнулся к дуэнье. Пожилая женщина, кряхтя, опиралась на ручку кресла, её лицо было похоже на недовольную маску из морщин. Вся её жизнь, вероятно, состояла из служения и подчинения, а теперь ещё и омрачённого навсегда горем утраты, он не испытывал к ней жалости, но и жестокости в нём не было. Убивать? Калечить? Это грязно, шумно и оставляет следы. Смерть всегда привлекает много взглядов.

Он не пошевелился, лишь слегка прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Магия послушно отозвалась, тонкой невидимой нитью скользнув по салону и коснувшись виска старухи. Не удар, не толчок, лишь мягкое, настойчивое внушение.  В глазах женщины на миг вспыхнуло изумление — словно она вдруг вспомнила что-то важное, — и тут же погасло. Мысли, смятые чужой волей, закружились в туманном хаосе. Он не убивал, не калечил, бережно отодвигал её сознание в сторону. Донна глубоко вздохнула, перекрестилась в забывчивом движении, развернулась, и неторопливо пошла в сторону «retirade» музыкальной залы, комнату для дам, где пахло свежесрезанными розами в высокой вазе, пудрой, а под тяжёлыми портьерами стоял низкий пуф и зеркало в позолоченной раме.
Послушно опустилась на сиденье, пальцы перестали теребить чётки, сложили их в вышитый кошелёк, вытащили длинные шпильки, которыми крепилась к прическе вуаль, и начали медленно расстегивать длинную череду крохотных черных пуговиц от груди до пояса.

— Помоги ей, – коротко приказал Армандо Марии, начиная сам расстёгивать дублет.

Когда платье было надето, а вуаль приколота к его волосам, Армандо прикоснулся к подбородку дуэньи, приподнимая его и глядя в выцветшие усталые глаза, а потом перевёл взгляд на Марию.

— Это баронесса Оттенбрук, её владения находятся возле Сорды, она приняла отречение в схиме и решила посвятить остаток жизни подвижничеству. Приехала несколько дней назад на богомолье в часовню, ей стало дурно и твоя госпожа приказала отвезти почтенную донну к лекарю. Затребуешь карету от имени графини, и выедете через час после нас, через запасные ворота — баронесса не терпит помпезности и считает её грехом. Если стражники будут будут задавать вопросы, заплатишь им от имени графини, она щедра на милость, — нырнул он рукой в подвязанный к поясу кошель, доставая пару монет.

— До этого момента ждите здесь, если кто-то войдёт до этого времени — скажешь, что помогала баронессе прийти в себя. Я готов, — Армандо, кинув последний взгляд на донну, согнул спину, низко опустив голову, затянутой в черную перчатку рукой взялся за бедро.

Отредактировано Armando Riario (2025-09-06 22:01:59)

Подпись автора