Тасито в меру своих возможностей и талантов изобразил, как убирает воображаемый кинжал в ножны, вешает его на пояс, а потом с максимально вопросительным выражением лица указал двумя руками на собеседника. Видимо, это было ошибкой: молодой послушник, уже достаточно продолжительное время взиравший на сию пантомиму с нескрываемым ужасом на лице, энергично замотал головой, развернулся на пятках и поспешно ретировался прежде, чем Немой успел поймать его за руку. Тасито устало потер переносицу: нежелание местных обитателей с ним разговаривать усложняло общение до крайности. За глухого ко всему прочему они его что ли принимали? Или так, или все поголовно тут приняли обет молчания. Обитатели городских улиц, домашние слуги, стража, в общем все те, с кем Немому приходилось находить общий язык в обычной жизни довольно много болтали, окликали, озвучивали приказы и за все это можно было зацепиться - показать что слышишь, указать на слово, кивнуть или помотать головой, отвечая на вопрос. С человеком, который просто стоит и смотрит, приходилось вдвое усерднее размахивать руками, подбирая все более и более яркие образы в надежде добиться понимания. Вместо этого его, видимо, приняли за бесноватого.
Немой глубоко вздохнул и тут же скривился, едва удержав руку от того, чтобы схватиться на резанувший бок. Это было бы еще одной большой ошибкой - треснувшие, а то и сломанные ребра не прощают не только тяжелых вздохов, но и небрежных прикосновений. Собственно, ребра-то и стали причиной его пребывания в госпитале при монастыре Святого Доминика, которое он бы очень хотел прервать, но отсутствие возможности получить назад свое немудрящее оружие и еще кое-какие вещи этому мешало.

… А началось все, как водится, с сущей ерунды. В путешествиях, особенно таких неспешных как паломничество, взятые с собой слуги вынуждены были проводить друг с другом куда больше времени, что нередко инициировало всевозможные склоки, мимолетные романы или… споры. Третьего дня кухарка донны заметила Тасито за плетением охотничьего силка и непреминула сообщить, что делает он это решительно неправильно - уж она-то знает точно, так как ее оставшийся дома благоверный добывает зайчатину и птицу. Слово за слово, точнее - слово за пару весьма экспрессивных жестов - и Немой подрядился достать с помощью своего силка куропатку. В случае успеха, кухарка обещала в обход приличествующего паломникам поста (если блюдут скромность в еде благородные донны, то слугам уж тем более излишества не полагаются, даже если к собору они ни ногой) испечь для него чего-нибудь сладенькое. В случае неудачи Немой до самой Альтамиры переходил в подчинение сей вздорной женщины, включая мытье посуды и все прочее, что пожелает ее черная как нагар на котелке душа. План можно было бы назвать выигрышным с любой стороны, потому как и в ловушках своих Таци был уверен, и вся грязная посуда мира его пугала куда меньше, чем вынужденное безделие. Вот только… как-то он запамятовал, что на сердце сезона снегов приходится конец брачного сезона у диких кабанов, которых разогретая кровь делала желанной добычей для рискованной и благородной охоты местных донов. На злющего раненого кабана он, собственно, и налетел, когда ранним утром пошел проверять силки. Точнее уж кабан налетел на Таци и немому еще очень повезло что вместо того чтобы пропороть бивнями ему кишки, секач просто сбил его с ног, ну и, кажется, еще немного по нему потоптался. Остальное доделали кусты и камни - подоспевшие охотники добили зверя и подняли с земли основательно помятого, оглушенного и покарябанного слугу и, не имея ни желания ни возможности выяснять чей и откуда, шумной конной кавалькадой помогли добраться до ближайшей богадельни. "Помогли" здесь стоило бы взять в кавычки, во-первых, потому, что Тасито было нужно (вроде бы) вообще в другую сторону, а во-вторых, потому что поездка верхом у кого-то за спиной, то есть по сути где-то на крупе лошади, да еще и с синяком на ребрах размером с кабана - это удовольствие сильно ниже среднего. Настолько ниже, что когда спасители передали его в руки местных врачевателей и чьи-то нечуткие пальцы легонько ткнули в это самое то ли сломанное, то ли треснувшее ребро, перед глазами Немого все поплыло, а потом вокруг стало темно и очень тихо. И даже при том, что очнулся он почти сразу, за это время куда-то успели уволочить его кинжал и сумку. Оружию в святых местах и местах исцеления самой собой разумеется не место, но теперь Тасито тут застрял, потому как совсем безоружным выходить за территорию аббатства не собирался. При этом, будучи на своих ногах, интереса для снующих между больничных коек служителей и мирян-облатов он тоже похоже не представлял. Последний из тех, чьем внимание ему удалость завладеть только что позорно от него сбежал. Ну что ж…

Боль в боку сжалась до терпимой и Немой хищно огляделся вокруг в поисках кого-нибудь более одаренного если не острым умом, то хотя бы воображением. Интересно, кстати, почему там много больных и раненных вокруг? Вроде нет ни войны, ни известной эпидемии, а госпиталь почти что полон… Близость столицы тому виной или что тут вообще происходит - и надо ли ему об этом знать? С другой стороны, тем меньше у лекарей причин держать его здесь, но и тем сложнее найти кого-то, кто не отмахнется от чудаковатого немого. Таци снова вздохнул, на этот раз - вдумчиво и осторожно, и решил, что коли так, будет дергать за рукав каждого, стоящего на своих двоих, и чем менее похожего на монаха, тем лучше. Ибо, если уж совсем хорошо подумать, с облеченными в сан у него никогда особенно не ладилось.

Люди не двигались по лазарету хаотично, как ему показалось вначале. Сама эта мысль была глупой, не иначе как головой он тоже приложился - у занятых врачеванием были свои выверенные маршруты между коек, позволявшие быстрее подойти ко многим. У тех же, кто только пришел за помощью или уже сам стоял на ногах были собственные пути. Сейчас по крайней мере у повернутых голов, неверных шагов и цепочек беспокойного шепота определенно появился центр. Так закручивается гроза - или любая ярмарка в центре города, если уж на то пошло. Немой позволил себе двинуться вместе с этим потоком, еще не совсем понимая, куда смотреть и что должно увидеть, но безошибочно улавливая намерение.

Внутри закручивающегося людского водоворота обнаружились двое: выдающегося роста и стати мужчина, отросшие волосы и топорщащийся меховой изнанкой кафтан которого придавали ему вид несколько варварский, и очень светлая молодая женщина, миниатюрная и юная на фоне мрачновато спутника, но прямая и строгая, как гвардеец на посту. "Из благородных, но с историей..." - подумал про себя Таци и даже не удивился, когда женщина начала перечислять болезни, от которых она не могла бы исцелить потянувшихся к ней людей. Разве что усмехнулся самую малость, когда сам оказался вписан в ряды страждущих - о том, что ворожба не способна вернуть утраченные части тела он был вполне осведомлен. Впрочем, ловко она его, можно сказать, насквозь разглядела... Тацито начал было перебирать в голове все что он знал про возможности колдунов-целителей (вестимо, не слишком многое), но снова пришедший в движение людской поток заставил его сосредоточиться на том, чтобы опять не получить по ногам или по ребрам, сместиться в сторону, но не дать вынести себя совсем уж за пределы видимости странной парочки.

В какой-то иной (примерно любой иной) ситуации, Таци предпочел бы держаться подальше от магов Академии, цели, лояльность и возможности которых неясны. А то, что необычная целительница была из выпускников Святой Анны особых сомнений не вызывало, да и сложно было представить иной сюжет, чтобы благородная по стати и повадкам молодая госпожа раздавала в монастыре медицинские советы и лечебные склянки не в сопровождении слуг и охраны, а лишь в компании - да что с ним, тоже что ли немой? - хмурого здоровяка. Но именно здесь и именно сейчас женщина с необычными сиреневыми глазами выглядела как его наилучший шанс получить хоть какие-то разъяснения о том, куда его занесло, что происходит и как договориться с местными, не разозлив ненароком примерно все церковное начальство. Если, конечно, Тацито придумает, чем быть ей полезным - в бескорыстную помощь наделенных хоть и малой, но властью, верилось не слишком. Даже в обстоятельствах, когда целительница явно пришла поддержать перегруженных работой врачевателей монастыря толикой живого чуда.

Почему же столько раненных? Притом многие - довольно зверски, это Тацито уже успел отметить, шатаясь по лазарету. Что могло случится в такой близи от Альтамиры? Нет, ему определенно надо отсюда выбираться, догонять паломничество и… Что именно "и" додумать не удалось - перед Таци нарисовался рослый помощник чародейки, так и не проронивший до сих пор ни слова, но зато весьма выразительно мычавший и жестикулирующий. Тут бы подивится и посмеяться дурацким совпадениям, но безъязыкому было немного не до того. Больно он не любил, когда его трогают незнакомцы, и уж тем более, когда пытаются лечить. Без того и другого, вестимо, не обходилось, умел бы говорить - отшучивался бы от этих благих намерений тем, что если ничего нигде не болит, то это повод проверить, точно ли бьется сердце. И от немого великана, держащего в руках пропитанный чем-то кусок ткани, он бы с радостью отвертелся - оклемается, не впервой, - но ему позарез была нужна помощь и знания его госпожи. Так что пришлось согнать с лица всяческое напряжение и принять вид как можно более беспомощный и несчастный, и морщась (самую малость переигрывая) продемонстрировать немому помощнику целительницы багрово-черный синяк на боку.

Отведя затем глаза в сторону, Таци весьма очевидно наткнулся на присутствующие здесь повсюду кресты. Бенедиктинские, между прочим, так что может быть и зря он зломыслил ранее насчет обетов молчания. В голове будто ржавые шестеренки зашевелились, нехотя цепляясь друг за друга зубцами. Святой Бенедикт особо поощрял тишину - кому как ни последователям его учения общаться жестами и обучать наиболее нужным из них тех несчастных, кому не дана была речь или слух. А тот, кем Тацито был когда-то в прошлом, так уж совпало, чудовищно долго и крайне неудачно был бенедиктинцем, пускай и далеким от миссии учения неграмотных. Языки, конечно, различались - и внутренний от того, что можно было доверить мирянам, и от прихода к приходу тоже, и начни Таци с местными монахами так общаться, недалеко нарваться на лишние вопросы, выдав в себе беглеца-расстригу. А вот немой прислужник заезжей целительницы в худшем случае его просто не поймет…

Кое-как собрав в голове отчаянно разбегающиеся "слова" - как-то так уж вышло, что в своей новой жизни обычно хватало собственной пантомимы - Таци перехватил косматого великана за рукав, чтобы заполучить взгляд на руки, и как мог отчетливо показал: "кто?" - две руки ладонями вверх на подъем, общий вопросительный жест - "твоя" - тут любому ясно, как показать - "госпожа" ("женщина", затем - "хозяин", кивок в сторону целительницы, после крохотной заминки не удержался и правой ладонью показал у лица - "красивая"). И сразу после этого пальцы правой руки к губам: "спасибо", затем - "помощь" и "ты… лекарь?". Таци был почти уверен, что нет, разве что совсем недавно - по рукам мужчина вообще скорее походил на кузнеца, дровосека или сельского плотника, кого-то, кому знакома тяжесть молота или топора, но нужно было как-то завязать этот беззвучный разговор.

Жестами могучий то ли кузнец, то ли дровосек оказался не сильно более разговорчив, чем голосом. Можно было гадать, кого Таци переоценил, себя или косматого, да только результат был один. Примерно нулевой, если не считать возмущенного оклика со стороны больничего (заметил-таки, даром что рыскает с видом исключительно занятным и деловитым) и удвоенных теперь усилий, с которыми помощник целительницы принялся доносить до Тацито мысль о необходимости вытряхнуться из верхней хотя бы одежды. Мысленно согласившись с тем, что прикладывать к ней примочки было бы делом на редкость бесполезным, Таци изобразил для порядка виновато-страдальческое лицо и завозился с застежками на куртке, хотя внимание и взгляд его все равно упорно соскальзывали в сторону стремительной в движениях донны-чародейки, про которую все еще было ничего решительно непонятно.

Зато понятно было, что среди больных истинных, мнимых и просто мимоходом забредших на поглазеть зевак монахи не без гордости выцепили каким-то образом ребенка с колдовским даром, и вот это-то дитя донну весьма заинтересовало. Вербовщица из Академии? Тацито почему-то казалось, что выискивать талантливых детей, убаюкивать тревоги родителей и искусно сплетать угрозы с обещаниями великой судьбы - задача для какого-нибудь благообразного и мудрого бородатого старца или излучающего уверенность и строгость кабальеро, а тут, вишь, молодая донна с фиалковыми глазами, да супротив крестьянских устоев и быта. Измученной матери и так-то должно быть смертного страха стоило прийти сюда искать помощи пускай чудотворницы, но чужой, а следовательно, страшной. За ради одной из - сколько она там сказала? - дочерей она бы на такое и не пошла, но к мальчикам отношение было несколько иным и там, где наследство исчислялось титулами и златом, и там, где передать можно было разве что доброе имя и тяжелый плуг.

Где-то на фразе целительницы о том, что маги принадлежат короне, Тацито и вовсе уши развесил настолько, что упустил на собственном лице довольно-таки саркастическую ухмылку, ставшую еще самую малость кривее, когда пошли в ход те самые угрозы пополам с посулами… В этот момент Таци едва ли не физически почувствовал, насколько неодобрительно смотрит на него немой трудяга, которому похоже давно уже хотелось в руки взять не мокрый кусок ткани, а какой-нибудь более привычный аргумент потяжелее, так что слуга дома Риарио на выезде поспешно убрал с лица любые намеки на улыбку и искренне прекратил подслушивать. Все-таки инстинкт понимать, когда у людей сильнее и выше тебя по статусу или вполне материальным габаритам начинает заканчиваться терпение был в нем самую чуточку сильнее любопытства. Тут уже и куртка моментально перестала сопротивляться и сползла с плеча, и нижнюю рубаху он начал было стягивать, когда…

Что именно и кто именно учудил, он не увидел – отвлекся. Судя по звукам, шагам, возмущенным окликам, кого-то толкнули, кто-то споткнулся, куда-то побежал. Краем глаза мелькнул будто бы осколок хрусталя на солнце, вверх, потом быстрее вниз, на камень, но звука разбивающегося стекла не последовало. Вместо этого с почти мелодичным упругим «дзинь», которое как-то нашло паузу в звуках растревоженной толпы, прозрачный блестящий шар подпрыгнул, мелькнул ближе, совсем рядом, едва не скрылся в огромных ладонях немого с полотенцем, но каким-то образом выскользнул у того из пальцев и… надо было просто дать ему упасть. За мгновение до того, как эта мысль со всей четкостью пронеслась в его голове, Тацито выбросил вперед руки, отклонившись при этом чуть в сторону к вящему возмущению помятых ребер. Не иначе как опыт игры с собаками в «принеси» сработал – он инстинктивно угадал, куда отскочит сфера дальше и поймал стеклянный-но-не-совсем шар, который ему абсолютно точно не следовало ловить, в пригоршню.

«Брось!», - немедленно затребовал внутренний голос, - «Можно прямо в того мужика!». Это было поздно, как поздно было и делать какое-то там приличествующее выражение лица – удивление? священный ужас? недоуменное любопытство? – Тацито даже смотреть на магическую сферу в своих ладонях не хотел, он и так знал, что там. Фиолетовый на зеленом, зеленый на фиолетовым, не скажешь, какой цвет основной, а какой – дополнительный. Сочетание Тацито не нравилось, чисто по-человечески так. До мерения талантами и способностями, до банальной зависти стихийникам или полновесным целителям и менталистам он попросту не доучился, а вот сочетание цветов запомнил. И пятнадцать лет назад, когда молодой послушник залез в потайную комнатушку при келье самого настоятеля, где хранилась почти такая же сфера, оно ему тоже не понравилось. Что-то же такое ему хотелось тогда понять… Может быть про то, почему «маги принадлежат короне», но некоторые из них в итоге все равно заканчивают жизнь в монастыре? – глупый мальчик думал, что она правда заканчивается там, причем в семнадцать лет. Фиолетовый и зеленый, ни дать ни взять плеть клематиса, что заплетает стену замка…

С довольно скучающим выражением лица, Таци все-таки посмотрел на спорящие между собой в эльфийском неуязвимом для времени и каменных плит хрустале оттенки, перекатил шар между ладонями, потом с некоторым сомнением поднял взгляд на помощника целительнице – он был ближе всех, но уже умудрился эту сферу чуть не уронить, когда она была у него почти в руках. Поморщился, поднимаясь на ноги, и как был в весьма расхристанным видом, со спущенной с одного плеча курткой, шагнул в сторону целительницы, явно намереваясь отдать артефакт ей. Сфера, очевидно, принадлежала монастырю, но колдунья до сих из всех собравшихся казалась наиболее разумной и вменяемой. Даже несмотря на то, что учудила только что с крестьянкой с ребенком.

Хорошее боковое зрение сильно упрощает жизни слуг, воров и шпионов, что, впрочем, порой плоскости пересекающиеся. Тацито не поворачивал головы следом за беглянкой с ребенком, но вполне отчетливо видел, как она застыла на месте мифическим соляным столбом, наказанная за попытку идти против высшей воли. Маги, как и было сказано, принадлежали короне, и церковь нарекла их магию освященной, сиречь - от Господа данной и на благо Его. Человека, ныне оборачивающегося на имя Тацито, однако, угораздило родиться за несколько лет до создания Академии имени Святой Анны, доучись он в срок, ходил бы сейчас среди первых выпускников или где-то рядом. В сказках из почти забытого им раннего детства ведьмы еще воровали младенцев для летучей мази, колдуны творил зло, а не были героями. На бумаге росчерком наделенного властью пера можно было пресечь вековые гонения и запретить даже сравнивать магов короны с отродьями ночи, насылавшими чуму и крадущими во сне души тех, кто пренебрегает вечерней молитвой, но в долгой и тягучей людской памяти чудеса и чудотворцы все еще ступали по грани превращения в ожившие кошмары. Решившись продемонстрировать свою силу в подобной мере, целительница всем собравшимся в монастыре напомнила, что магия — это страшно. И не вздумай забыть об этом, завороженный переливами цвета и света в волшебной сфере, неуловимо и легко меняющимися, перейдя в другие руки.

Стоя совсем близко к чародейке, Таци ясно видел, что она действительно очень молода, наверное, годами десятью моложе как него самого, так и ее рослого спутника. И глаза женщины - впрямь какого-то безумного фиалкового цвета, а не игра света, макияжа и прочих дамских трюков. Но еще было что-то такое в этом взгляде, что роднило чародейку не с доннами, блистающими на балах и маскарадах, куда она бы легко вписалась, сменив простое шерстяное платье на что-нибудь изысканное, а с ветеранами, вернувшимися с поля боя телом, но будто бы оставившими там что-то важное взамен… Тацито вспомнил, что людям его статуса не подобает слишком долго смотреть благородным дона и доннам в глаза и лица, и отвел взгляд, что впрочем мало уже имело смысла с точки зрения этикета.

Женщина с глазами зимней ночи спросила владеет ли он мысленной речью. Таци качнул головой и продублировал жест рукой - что-то такое неопределенное, неуверенность, скорее "нет, но…", чем "не знаю". На вопрос о целительстве - отрицательно помотал головой с куда большей однозначностью. Сейчас он чувствовал себя еще более нелепым, чем когда в руки прилетела магическая сфера, разом высвечивая для всех наличие бестолкового дара. Менталисты не маются, объяснясь жестами. Целители не кривятся от боли из-за какого-то синяка. Ни те, ни другие не налетают в лесу на кабанов, а следуют кредо поддерживать и сохранять, думать наперед, если понадобиться, то и за двоих, вместо того чтобы лазить на рожон. Что-то такое ему, по крайней мере, некогда пытались объяснить.

Женщина, которая только что обеспечила монастырь и все окрестности сплетнями и пересудами на добрых две недели, а если ничего заметного вскорости не случится, то и на месяц-другой, предложила научить его. Тацито посмеялся бы тому, что за несколько лет при герцогском дворе, где хватало обученных магов, почти никому и в голову не приходило предложить немому слуге урок-другой, а тут - та, чьего он и имени-то не знает. Посмеялся бы - но в моменте замер до стиснутых челюстей серьезный. Где-то рядом ходила тайна.

"Наступают темные времена" - холодком под кожей целительница будто мимоходом, не глядя и не касаясь, поправила его ребра, будто бы только для того, чтобы склониться ближе, принеся с собой запах ромашки и каких-то неярких пряностей, - "Твой дар может сослужить тебе добрую службу." Слишком щедрое предложение после наглядной демонстрации того, как при вящей нужде маги себе уже не принадлежат. Нет, все-таки зря, очень зря Тацито ранее иронизировал над тем, кого стоит посылать в вербовщики Академии…

Подцепленный и вздернутый на какой-то ему еще самому не совсем понятный крючок, Таци слегка рассеянно отнесся к тому, что целительница проделала с крестьянкой дальше - не видел бы он своими глазами цвета магической сферы в руках колдуньи, не поверил бы, что обошлось лишь процессами тела, но подобные артефакты, кажется, во лжи еще не уличали. Краем внимания скользнуло и то, что женщина мимоходом распорядилась монахами на его счет, "если он захочет задержаться". Отходя в сторону, следом за фигурой в рясе, Немой небрежно, как колоду карт, тасовал в уме доводы в общем-то уже решенного вопроса. Он все равно так и так отстал от паломнического каравана. Останавливаться ради поисков загулявшего слуги никто не станет, его и хватятся-то хорошо, если через пару дней. Так не все ли равно, как быстро он их догонит, если и так - изображать взгляд провинившегося пса, выдумывать для других слуг пантомиму о похождениях, чем дурее, тем лучше, разматывать перед менталистами память, если что-то в объяснениях отсутствия покажется подозрительным... На другой чаше весов покачивался закостенелый и безотчетный узел чего-то похожего на страх. Еще ребенком его пугали не менталисты даже, а сама идея, что кто-то или что-то может влезть в голову, волю, память. Будто у мальчишки там могло быть хоть что-то заслуживающее внимание. Разговоры о том, может ли ментальный маг подсмотреть твои сны, встав у изголовья подарили первую бессонницу в незапирающейся келье Академии. Итог - сыплющиеся из рук дисциплины дара при внезапной страсти к побочным для кого-то с его профилем ментальным блокам.  И всему этому он все равно предпочитал книжную науку – историю, медицину, языки. Что-то начало идти на лад лишь незадолго до досрочного завершения обучения. Монастырь, исповедники, пожилые монахи, лишь на словах принявшие новое отношение к магии. Он только и делал что закрывался, закрывался, прятался и прятал все, что не вписывалось в образ послушника. Дальше... было дальше. В общем, к тому моменту, когда отточенные и подготовленные менталисты дома Риарио заинтересовались-таки слугой и влезли в эту броню, он благополучно забыл, умел ли он хоть что-то иное.   

Все бы ничего, но... иногда здесь очень тихо. Так тихо, что хочется кричать или петь. Послушником в монастыре он иногда так и делал, несмотря на наказания. Теперь же трюк был в том, что он не мог. В беготне и суете насущных дел это еще можно было терпеть, но невозможность хоть с кем-то обсудить что-то абстрактное, спросить или ответить на вопрос, не продумывая цепочку жестов - это по капле медленно сводило его с ума. Чем не довод довериться заезжей целительнице с примесью эльфийской крови, что таскает с собой еще одного немого и возвращает родившей шестнадцатерых старухе способность понести еще?

Вещи он свои, кстати, в итоге все-таки забрал - той небольшой протекции, что составила ему чародейка хватило чтобы ему и его пантомимам уделили достаточное для этого внимание. Но решение, почти такое же авантюрное, как некогда идея прибиться слугой в палаццо самой герцогини, уже было принято.

Чародейку Тацито в итоге встретил в саду, том, где выращивали пряные и лечебные корни и травы. Нельзя сказать, что он ее не искал, или, напротив, искал уж очень нарочно - где-то в этом месте просто весьма реалистично пересеклась его потенциальная полезность монастырской богадельне (та, по крайней мере, в которой он готов был им сейчас признаться) и предположение о том, что щедро раздававшая недавно зелья и припарки целительница захочет пополнить запасы. Кажется, даже в отсутствии десятков пар испуганных и благоговейных глаз вокруг, эта женщина не теряла прямой осанки и отточенности движений. Пялиться было невежливо, тем более что Немой подозревал, что способности целительницы позволяют замечать присутствие рядом. Перебрав в голове чуть ли не десяток приветственных поклонов, большинство из которых были изрядно преувеличенными, если не откровенно шутовскими, Таци остановился на неглубоком поясном поклоне без лишней мишуры из жестов, с которым и явился на глаза целительнице.

Немой посмотрел на цветы, о которых говорила целительница. В народе их называли еще "золотом Марии". Казалось бы, разгар холодного сезона, а они беззаботно подставляют недолгому солнцу сатиновые лепестки, что даже по кастильским меркам сродни чуду, пускай даже простому и объяснимому подземным теплом и минералами целебного источника. Человек, которым он когда-то был, мог бы припомнить к перечню полезных свойств, что горьковатым настоем цветков календулы полоскали больное горло, и язвочки во рту от него проходили тоже. Таци же потребовалось некоторое усилие, чтобы отогнать обманчиво-безобидное, тягучее как смола воспоминание: срезанные, разложенные тонким слоем на небеленом полотне цветочные головки сушатся под небрежно сколоченным навесом.

Тацито дернул кадыком, сощурил светлые ресницы, подошел ближе, раз уж поманили, и со всей внимательностью принялся рассматривать диковинный инструмент, в котором не сразу узнал давешнюю сферу. Признав же, бросил на колдунью короткий озадаченно-восхищенный взгляд. Эльфийские артефакты, ему казалось, берегли наравне с реликвиями, оттого странно было, что кому-то позволено, да и духу хватает обращаться с имуществом монастыря настолько вольно. Или может он неправильно понял, и сфера принадлежала женщине? Если он верно ее давеча определил в вербовщицы от Академии, могло быть и так, и эдак, но в любом случае полномочия у целительницы были серьезные. Сейчас, однако, женщина использовала сферу не для того, чтобы убедить очередную несчастную отдать на попечение короне свое дитя. Мягкие зеленые листья, зажегшие в глубине кристалла россыпь изумрудных искр, находились, пожалуй, в полнейшей безопасности - их теперь даже на салат пустить было бы как-то невежливо. Вопрос об изумительности увиденного вряд ли предполагал ответ, но Немой не иначе как шутки ради прислушался к собственным мыслям на этот счет. Вспомнилась почему-то рукотворная радуга на выбеленной стене, извлеченная учителем из луча солнца с помощью обычной, не эльфийской, просто очень чистого стекла призмы. И еще, много позже, раскрытое на прозекторском столе человеческое тело. Тоненькая грань между восторгом откровения и липким страхом разрушенного чуда. А еще впервые, кажется, за всю свою жизнь Немой почувствовал отчетливый укол не зависти даже, а скорее сожаления, что так и не выучился на мага по-настоящему.

Целительница между тем безо всякого трепета освободила артефакт от чудаковатой рамки. Таци знал, что повредить эльфийским кристаллам, так похожим на стекло, чрезвычайно сложно, но все равно не мог не приглядываться - на сфере не осталось ни царапины, ни следа. И цвета, перейдя из рук в руки, она сменила снова безукоризненно. Женщина вновь упомянула о войне, припомнила паладинов - Тацито честно попытался разглядеть в злополучном сочетании цветов - фиолетовый на зеленом, зеленый на фиолетовом - пресловутую гармонию светлого рыцаря на острие атаки против орд нежити, слухи о которых нет-нет, но просачивались и на улочки залитой солнечным светом Кастилии. Получалось плохо. И уж совсем некстати вспомнились их с графом Наварро изыскания, ради которых Немой мертвых как раз очень даже тревожил, правда древним и далеким от колдовства способом, с помощью подкупленных могильщиков, лопаты и лома. Мастерское владение садовым инвентарем едва ли могло пригодиться армии на севере. Шутки, которые никто все равно не мог услышать - тоже. Тацито вздохнул, очень тихо, едва заметно, и попытался сделать то, что ему говорили. Созерцать. Сесть под дерево и попытаться подчинить двуцветный подвижный хаос в стеклянном шаре своей воле.
 
… Он заснул. Весьма позорно. Ну или самого себя загнал в какой-то чародейский транс, что казалось не более чем красивым словом для обозначения того же результата. Тацито вполне отчетливо помнил, как пристроился под деревом, на которое ему указала Фрида… откуда…? ладно, не важно… указала, прежде чем вернуться к аптечным грядкам. Он честно пытался заставить фиолетовую часть спектра подчиниться его воле и скрутиться в какую-то там спираль. Потом решил, что, вероятно, слишком все буквально понял, отвлекся от цветных завихрений и попытался дотянуться до целительницы мысленно. Ощущение было все равно, что бежать во сне, когда воздух становится густым и сколько ни вкладывай сил, стоишь на месте. Потом он зачем-то, вероятно - от отчаяния, попытался поискать мыслительные процессы у календулы - ожидаемо не нашел и какое-то время просто пялился на сферу как на стеклянный шар, старательно игнорируя цветные переливы внутри. Ему вдруг стало интересно, как в сфере преломляются солнечные лучи, когда она в руках мага, и он попытался улучить момент, чтобы это проверить, не привлекая внимания занятой травами колдуньи. Почувствовал себя нерадивым учеником в дальнем углу классной комнаты, устыдился и снова принялся вглядываться в изумрудно-аметистовую зыбкую глубину… А потом вокруг ухнули стены, и он оказался где-то, с четким пониманием, что монастырский сад никуда не делся, и это сон. Необычное ощущение, с учетом того какими пугающе-реальными прежде бывали его кошмары. Сейчас, впрочем, пугаться было нечего - он нашел себя в совершенно пустом, наверное, зале? С колоннами. Стены и потолок терялись в темноте далеко вверху и по сторонам, но он не сомневался в их присутствии. Пол под ногами - нейтральный, неуловимого оттенка камень, на шаги отзывался резким, трескучим звуком ломаемой сухой лучины или расходящегося трещинами льда, который тут же подхватывало многогранное эхо...

Как и подобало сну, место скрадывало расстояние и время. Он шатался по коридорам, изредка натыкаясь на так и норовящие провалиться в темноту стены, отчетливо понимал, что спит и ожидая, что вот-вот начнет происходить нечто, из-за чего он обязательно проснется, с заходящимся сердцем, царапая ногтями горло. Но ничего не происходило. Сердце, которое вполне можно было услышать, если замереть и дождаться, пока стихнет трескучее эхо, билось мерно и ровно, как у крепко спящего человека. Попытки разозлиться или испугаться нарочно никакого эффекта не произвели, как и мысль, что он застрял тут навсегда, может быть вообще - умер… Нет, ничего. Коридор, поворот наугад, следующий коридор. Редкая стена, не укрытая мраком, невыразительная серая кладка… "ты… ил… сам… только стены, которые ты построил сам…" - невнятный шепоток в голове, появившийся несколько витков коридора назад, обрел ясность вместе с пришедшим узнаванием. Стена больше не была невыразительной серой кладкой - он знал этот камень, он помнил этот камень, он всей душой ненавидел этот камень, стоя на коленях в келье, отправленный туда молиться и думать над своим поведением. Созерцать стену, отчаянно не понимая, что он должен сделать. Выцеплять взглядом каждую малейшую трещинку, неровность, что-нибудь, что делало бы мир вокруг чуть менее идеальным и чуть более пригодным для совершенно точно неидеального него.

Стена не разрушилась при прикосновении. Даже во сне она была основательной, твердой, шершавой и холодной под пальцами стеной, явившейся из полузабытых воспоминаний с какой-то без сомнения поучительной целью. Немой улыбнулся – он давно вырос из веры в то, что осознание проблемы чудесным образом ее решит. В первый раз что ли? Таци закрыл глаза, приготовившись к вполне ощутимому удару о камень, наклонил голову, как бык на корриде, всем телом шагнул прямо в стену… и проснулся. Под деревом в монастырском саду. Солнце давно ушло, хотя и не село до конца. Стало весьма прохладно. Тацито потер ладони, резко сжал и разжал зазябшие пальцы, и тогда только понял, что никакой эльфийской сферы у него в руке уже нет. Пошарил по земле вокруг без особого энтузиазма, огляделся. Целительница, естественно, давно ушла. Хотелось надеяться, что это она забрала стеклянный шар из его руки, не разбудив, или на худой конец это сделал кто-нибудь из служителей. Иначе вышло бы совсем смешно - не только как последний дурак заснул посреди урока, но еще и бесценный артефакт при этом умудрился потерять, не вставая с места. Что, впрочем, странно — вот уже четыре года Тацито спал не только плохо, но и очень чутко. Чтобы вот так провалиться на несколько часов, прозевать шаги рядом, прикосновение к руке… Вымотаться нужно до отнимающихся немеющих мышц, а он только слегка помог в богадельне, а потом только сидел и пялился на шар. Удивительно.

Следующим днем с самого утра Немой вполне сознательно с головой нырнул в нехитрые доверенные ему обязанности. Никто за ним не бегал и не орал, обвиняя во всех смертных грехах, из чего он заключил, что со сферой вышло как-то нормально. Заглядывать в нее еще раз ему пока не очень-то и хотелось, но вот прямую спину и меховую мантилью Фриды, а также высокую кряжистую тень ее бородатого спутника Тацито старательно и тревожно высматривал здесь и там, ловил краем глаза, выдыхал, что хоть эти двое ему не приснились, и… торопливо сворачивал за угол, возвращаясь к простому и понятному труду, не требующему сложных мыслительных взаимодействий с запертыми дверями и стенами. Переплетье фиолетового и зеленого ему и так постоянно мерещилось в темноте век, стоило только моргнуть чуть дольше обычного и за краем каждого слишком быстро переведенного взгляда. Не будь сезон снегов, решил бы, что весь монастырь оплетен цветущими клематисами, которые исключительно из вредности прячутся, если смотреть прямо. Или заткан виноградным гобеленом безумной ткачихи из детской сказки.

Некое подобие совести притащило его к целительнице только к вечеру. Он знал, заприметил, что на сей раз женщина направилась в сторону библиотеки и архивов. На вечерне, с которой он возмутительно, но незаметно улизнул, высился немой кузнец, но не его госпожа. Айзенке простительно, но нигде кроме обители книг и документов во время общей молитвы незаметно не отсидеться, так и отыскал, хотя пришлось поплутать и подергать незапертые (вполне реальные) двери, наводившие на мысль о том, что забирается он куда-то, куда ему, возможно, нос совать не стоит. Целительница отыскалась в помещении, которое можно было бы назвать кабинетом, в компании не только каких-то древнего вида документов, но и пресловутой сферы, которую Тацито – вот уж действительно чудо – был чрезвычайно рад увидеть целой, невредимой и абсолютно не потерянной. Вид последней, видимо, и дернул его на то, чтобы снова попробовать трюк, который ему давеча объясняла Фрида, без особой надежды на успех, но и без внутреннего сопротивления, что прежде неизменно сопровождало любые даже мысли о ментальной магии. Отыскать дверь, которую не увидеть с открытыми глазами, дотянуться до нее, не двигаясь с места и постучать, так? Только бы снова никуда не провалиться…

Тацито проводил взглядом отложенное в сторону распятие, не сразу ощутив, что именно изменилось этим жестом. Крестик выглядел обыкновенно, по кастильским меркам - совсем скромный. Церковь настаивала, что снимать нательный крест нельзя, но среди простого народа много ходило суеверий на этот счет. Некоторые предпочитали прятать священный символ при любом сколько-нибудь греховном или даже попросту "грязном" действии, чтобы не замарать святость. Не слишком уважительно к силе Господа, если подумать -  так ли сильна Его сила, если грязными руками можно поколебать…

Здесь, впрочем, было что-то другое. Женщина не походила на суеверную крестьянку, магия не считалась более грехом, да и не снимала она креста, когда исцеляла людей в богадельне, вот уж где явлены были всяческие чудеса… Немой перевел взгляд обратно на колдунью и замер, почувствовав… подумав?.. чужую мысль в голове. Ощущение было похоже и не похоже одновременно на прошлый опыт общения с менталистами герцогини Риарио - те действовали куда настойчивее, выкручивая и обращая против него любые попытки сопротивления. Не то, чтобы такие попытки вообще были - это было бы по меньшей мере глупо, но сознание и память не любят быть выпотрошенными наружу, даже по доброй воле и из самых лучших побуждений - сродни тому, как сложно приучить тело не отдергиваться от горячего или не моргать, когда что-то летит в лицо. С целительницей же он не чувствовал такой угрозы. Он был, как бы абсурдно это ни звучало для бездаря-новичка, столкнувшегося на этом поле с обученным магом, сильнее - мысленная речь женщины подтверждала это, но он не поверил бы на слово, не ощущай подспудно сам. Это дарило некоторое спокойствие, хотя и ставило новые вопросы, которые Таци пока постарался подавить и запихнуть куда-нибудь поглубже. Ему нужно было сперва подумать над ними самому, но сейчас, с этой невесомой связью мыслительной речи он не слишком понимал, какие мысли он озвучивает для них обоих, а какие - оставляет за собой, если такое вообще возможно. То ли внутренний голос, то ли память подсказывали, что возможно. Теоретически.

Немой послушно сел на указанный стул. Перед носом его сразу оказались книги, приготовленные, как он теперь догадался, в том числе и для снятия копий. Судя по убранству - дорогие и ценные рукописи, к которым допускают лишь самым благонадежным и опытным в переписывании служителей. Когда-то у него был красивый почерк, но к таким томам его бы не допустили все равно, за плохое поведение… Под столом Немой перехватил левой запястье правой руки и сильно сжал, гася зарождающуюся дрожь.

Готов отвлекаться на что угодно, лишь бы не отвечать на простые вопросы? Скажешь ей, что имена сильно переоценены? Не ерничай… - кажется, нет, Тацито был почти уверен, что кусок его внутреннего диалога было прекрасно "слышно" целительнице. Нужно было понять, как отделить одни мысли от других, не обрывая зыбкий мысленный контакт, выделить из плотного плетения только те нити, что нужно. Пока же… что ж, он давно перестал бояться казаться людям смешным или глупым. Немой сделал глубокий вдох и постарался думать яснее и четче, без всяческой мишуры.

Тацито, благородная донна, - думать вежливо было… странно, но Немой отчетливо проговорил корректное обращение в своей голове. Он не знал всех правил и не понимал намерений благородной госпожи, решившей предложить обучение и знания сомнительному незнакомцу. Лучше не показаться наглым.

Тридцать два, полагаю, - знать свой точный возраст и день рождения, как оказалось, тоже своего рода привилегией, - Кастилец без роду и племени. Перед мысленным взором Немого мелькнуло несколько размытых образов: стена замка, сад, женщина с забытым и потому размывшимся лицом, украдкой смотрящая на него из тени. Видела ли то же самое его собеседница, он не знал.

В Санто-Доминго-и-Силос меня привела собственная глупость, несчастный случай и охотничья кавалькада, донна. Моя госпожа отправилась на богомолье, а я отстал от паломничества.

Таци снова немного поклонился, закрепляя более формальное знакомство.

Благородная донна не называла своего имени. Донна умна, интересуется науками и предупреждает о беде. Я хочу учиться, но почему ты хочешь меня учить? - мысль, которая волновала его с того самого момента, как целительная обратила на него свое внимание скользкой речной рыбешкой проскочила между воображаемыми пальцами весьма не деликатным образом.

Айзенский титул ничего нового Тацито не сказал. Он и до формального "фро фон" догадался и о северном происхождении, и о наличии благородного титула, что же до имени, фон Шультены не встречались ему ни на карте, ни в досужих разговорах - только вот он и не заглядывался особо на карты соседнего королевства, а айзенские фамилии порой перевирали не только простолюдины, но и господа. Целительница могла быть героиней войны, преступницей, самозванкой, всеми сразу или никем - Тацито совсем не был уверен, что хочет знать больше, чем она сама признала - целитель, корпус, Альтамира -  но также и понимал, что впредь еще долго будет ловить всякий слух о светловолосой колдунье с фиолетовыми глазами.

За мыслью о спокойствие в монастыре - с этим Таци может и захотел бы поспорить, но не успел - Фрида погрузила его в образы. Память? Размышлять стало куда сложнее, когда мысль обрела цвет, свет и текстуру. Кельи, коридоры, просвет неба в обрамлении арки, церковный хор, колючая к коже ткань, все совершенно чужое, незнакомое и настолько же узнаваемое. Разве что его небо было более синим, а на согретых солнцем грядках чаще приходилось подвязывать плети гороха и чичеркии, чем полоть брюкву. И все равно это была тоска - видимо для того чтобы ценить спокойствие монастырей в его жилах текло недостаточно прохладной айзенской крови, чтобы там не злословили про отца. Или оказаться под опекой церкви следовало бы малым ребенком, а не в том скверном возрасте, когда за месяц-другой становится тесна не только одежда, но и рамки строгих правил…

Я не…
Что ты не? Не слишком любишь монастыри, будто это имеет сейчас значение? Не боишься что тебя накажут, потому что герцогине Риарио вроде бы не близка бессмысленная вычурная жестокость, а назидательно отобрать у немого слуги можно разве что доступ к книгам - но за этот урок и за толику общения, где не приходится сражаться за каждое правильное понятое слово не жалко расплатиться и книгами, и вниманием менталистов, что обычно оставляет голову больной и пустой на остаток дня? Не успеваешь отвечать, слишком привыкший разговаривать лишь с самим собой, слишком восторженно-ошеломленный тем, что получается иначе, что получается колдовать, и слишком занятый тем, чтобы это скрыть за осторожной и обдуманной мысленной речью? Фрида не торопила его, она вообще была вежлива и деликатна, но Таци вдруг показалось, что та самая спираль фиолетового света, что он должен был накануне вызвать в эльфийской сфере, сворачивается в дугу все круче и он уже это не контролирует.

Мысли-слова целительницы вновь неуловимо не сменились, но продолжились образами, что по сравнению с неярким, вкрадчивым видением из монастыря, могли бы стать текстом, состоящим из восклицаний. Он увидел зиму. Нет, не так - он окунулся в Зиму, и в Ночь, и в Смерть - каждой из троих хотелось приписать заглавную букву, вычурную, в завитках буквицу, как на страницах старинных книг, что провалились сейчас куда-то за границы мира осажденной крепости. Искристый снег, выпадавший зимой в некоторых частях Кастилии ни в какое сравнение не шел с рутинно-мелкой ледяной пургой. У бархатно-черных южных ночей даже в бурю не бывало металлического оттенка, делавшего небо светлее, но непрогляднее. Движущиеся через темноту изломанные тени пахли старой смертью, давно пустившей корни в монотонно движущиеся к реке - по реке - в реку - тела.

Потерявшийся в этом возвышенно-кошмарном великолепии гибнущей - продолжающееся событие, неважно, отражена ли конкретная осада - крепости, оглушенный криками и ветром, ослепленный вспышками пламени, Магией, тоже, наверное с большой рогатой буквы, Тацито едва удержал ментальный контакт. Ему казалось, он пытается держать решетку, упавшую из-под потолка - будто наиболее мудрая, не иначе, часть его разума, решила, что с него хватит, - но всем остальным непременно нужно досмотреть, то ли из уважения к целительнице с фиалковыми глазами, видевшими все это наяву, то ли для того, чтобы… запомнить? понять? Наибольшие из собственных проблем, по крайней мере, сжались вдруг до чего-то совершенно несущественного, и немой, наверное, завяз бы там, в этом снегу и ночи, если бы Фрида сама не оборвала видение, вернув ход ставшей общей мысли куда-то к монастырским грядкам, искрам зеленого на мягких слегка помятых листьях. Тацито отчетливо ощутил, что его тело пропустило вдох-другой, и засопел, возвращая дыханию нормальный ход.

Почему… почему никто не..? Нет, не то… Это был великан, они..? Боже, какая ерунда в голову лезет… Я…
Немой почувствовал, что у него и правда горит лицо, будто он действительно зашел сейчас в тепло с мороза. Мороза, который если и существовал - то в чужом воспоминании. Мысли, которые стоило оставить при себе упорно просыпались между выверенных в голове строчек.
Соберись. Благородная дон… фро, я…

Таци замолчал, смешался, дернул плечами, пытаясь как-то сменить застывшую позу - ему вдруг очень захотелось почувствовать, что его собственное тело - живое, движется, слушается и ощущает.
Я бы сбежал на север сражаться с мертвецами, будь от этого толк.
Десять, да даже и шесть лет назад мальчишка, которым он тогда был, увидев то, что Фрида показала ему-нынешнему, сбежал бы воевать с мертвецами за мир живых, даже зная, что толка от этого не будет, но прогулка под рукой палача до края смерти и вынесенные оттуда увечья как ни что иное отбивает веру в удачу и собственную неуязвимость для зла.

Но я не воин, там я умру первым, а здесь буду последним, у кого домочадцы моей госпожи станут искать защиты, и признание Церкви и Академии вряд ли здесь что исправит. Но ты напугала меня и я не хочу чтобы кто-то здесь вырезал деревни. Я знаю как работают мышцы - не как целитель, конечно, но…
Книги. Беглый взгляд на страницы всех книг по анатомии и медицине, что он когда-либо держал в руках - не ахти какое разнообразие, но достаточно чтобы иначе смотреть на разделку туши мясником или рыбы на кухне - в разное время он успел поработать и там и там. Затем такой же вереницей образов - чтобы не успеть разглядеть узнаваемые места и лица людей вокруг - лошади, собаки, всякая скотина - почему хромает? как залечить бок, что подрали в драке? напряженный валик под кожей, горячий - больное место; отдернуть руку от клацнувших рядом челюстей, угадав угрозу по напряженному пятнистому боку. Беглый взгляд на раскрытую грудную клетку явно человеческого тела - а вот зря, много придется объяснять… Собственные руки, только намного более иссохшие и бледные чем сейчас - кожа так обтянула кости и переплетенные венами жгуты мышц, что и анатомический атлас не нужен, сил нет, все болит так, что страшно пошевелиться, но нужно как-то поднять с больничной койки ставшее за это время совершенно чужим и непослушным тело…

Ментальная решетка лязгнула и свалилась, обрывая и без того основательно расшатавшуюся ментальную связь. Тацито зло рассматривал стол - он знал, что за выражение у него на лице и не хотела кидаться им в целительницу. Руки под столом сжали одна другую до побелевших костяшек и ему понадобилось усилие, чтобы заставить разжаться пальцы. Она ему еще про работу мышц рассказывает… Нет, ну он же сам полез доказывать мастерство, перебирать память, книг мало показалось. Немой выдохнул, очень медленно, очень осторожно через чуть приоткрытые губы. Сыграл желваками, снова поправил спину и лишь после этого позволил себе посмотреть на Фриду, взгляд уставший и грустный. И снова потянулся через мысли.

Я кое-что задолжал разным людям, и не хочу оставаться должен больше. Что ты возьмешь за то, чему уже научила и тому, что можешь научить еще?
Перед глазами вновь всплыла сцена с крестьянкой и ребенком - женщина, застывшая изваяние и она же, странно спокойная, и то, как выправилось по воле Фриды ее тело в самом конце, после невозможного в нормальном мире обещания будущего дитя. Целительница что-то понимала в долгах и расплате за то, что ценно, так что можно было хотя бы понадеяться, что она не сильно разозлится его вопросу.

В ответ на предложение помочь с книгами Тацито кивнул, медленно, глубоко, но в то же время не отрывая от Фриды взгляд. Хотя он так и остался сидеть, в жесте было больше поклона, чем простого знака согласия. Задача выглядела простой и ясной и в то же время не походила на "что-нибудь, лишь бы отделаться". Мысль о том, чтобы порыться в монастырских архивах и почитать про магию в моменте казалась привлекательной даже сама по себе, но об этом, равно как и о том, не признаться ли фро фон Шультен в собственном монастырском прошлом, немой позабыл, когда чародейка предложила забраться в кухню. Что-то связанное с рыбами и их мышцами - что ж, он сам в некотором роде напросился, когда решил "похвастаться" и сбежать с урока.

Ночное путешествие по успевшему уснуть за время их беседы монастырю странным образом бодрило - темные мысли и память будто бы до поры остались запертыми в библиотеке, а сам Таци самую малость, но вновь почувствовал себя вечно голодным, непробиваемым для увещеваний наказания юнцом в рясе, которого порой ловили за разграблением монастырской кухни. Вот только компании, подобной нынешней, у него вестимо не было и быть не могло. Интересно, лазают ли по ночам за едой девушки-послушницы в тех краях, откуда Фрида родом, или это тоже удел кастильцев или мужчин…

Замысел женщины, как и предполагалось, завел их к леднику, где и впрямь притаились запасы уже полуживой, но все еще свежей рыбы. Получив задание заставить двигаться одну из них по своей воле, Таци задумчиво кивнул, и на объявившееся следом в голове предложение убить намеченную жертву едва не пошутил в мыслях, что с ушлыми торговцами, тут не убивать, а оживлять впору. Но не пошутил - дрожащий холодок ледника отдавал могилой и настраивал на серьезный и таинственный лад.

Присев на корточки рядом с одним из ведер - дрожащего пламени свечи едва хватало, чтобы разглядеть что-либо под тонким слоем подернутой слизью и кусочками чешуи воды - он какое-то время вглядывался в тени, весьма условно распознавая плавники, жабры и раззявленные рты. Форель рыба нежная и наверняка уже издохла без посторонней помощи. Щуки и карпы интереснее - их в прудах на территории самих монастырей разводят, и они покрепче… Или вот - среагировав на движение где-то в глубине ведра, немой запустил в пахнущую тиной воду руку и выдернул на свет длинное узкое тело, похожее на ремень. Угорь. Насчет этих тварей ученые и богословы до сих пор спорили, считать ли рыбой или даже вообще животной тварью, коль скоро никто до сих пор не нашел у них ни молок, ни икры, ни иных каких свидетельств способности к воспроизводству иначе как самозарождением в речном иле, но Таци посчитал, что в данном случае рыбность природы существа значения не имела. Сердце билось, змееподобное покрытое слизью тело извивалось в руках живее всех живых, способное жить часами без воды или при очень малом ее количестве. Осталась малость - понять, как он работает и что с ним такого сделать, чтобы не Фриде даже - себе основательно доказать, что рыбье трепыхание происходит не само по себе, а по колдовской воле…

Рыба. Не зверь с теплой кровью, с которым он привык возится. Не собственная рука или сведенные судорогой пальцы… Взгляд Немого сделался отрешенным, поплыл - он пытался в памяти вызвать во всех подробностях, как выглядит тушка угря со снятой кожей, ряды и ряды полосатых мышц, плотно оплетающих хребет. Зачем у рыб внутри такие полоски, не как у земных тварей? Тацито представил себе как рыбы бьются выброшенные на берег, как это движение - гибкой упругой волной - позволяет им скользить в толще воды. Чтобы создать волну каждая такая "полоска" должна… Это должно быть похоже на движение цепи или кольчуги, звено за звеном, или на одну из драгоценных игрушек, что мастерят порой придворные ювелиры. И кровь внутри у угря холодная, что добавляет близости с металлом, но он ничего не знает про металл, а вот про кровь, про мышцы он должен знать. Это в его природе.

Угорь в руке снова дернулся, сам по себе - на воздухе и уж тем более в человеческой хватке ему было горячо и душно, хотя вряд ли отсутствующая у него по словам священников разумная душа могла вместить эти понятия. Он просто как мог пытался освободиться от чего-то, что мешало - и Таци подхватил движение, потому что ему показалось, что так будет проще. На секунду одеревеневшее все целиком тело змеерыбы едва не вывалилось у него из рук, превратившись в подобие палки. Потом обмякло. Потом очень медленно по мере того, как Немой мысленно начал укладывать по руке звенья представленной им цепи, угорь начал свиваться в восьмерку. С трудом, медленно, постоянно преодолевая сопротивление и ускользающий контроль за бесконечным количеством мышц-полосок, которых у этой твари было просто какое-то запредельное количество. Несмотря на холод вокруг, Таци чувствовал, как намокла и приклеилась к позвоночнику рубашка, но даже плечами дернуть, чтобы избавиться от неприятного ощущения он не мог, не нарушив концентрацию. Угорь дотянулся мордой до собственного хвоста, Немой попытался заставить его открыть пасть, чтобы его схватить, но для этого нужно было представить себе челюстной сустав… Ощущение контроля рассыпалось и следующие несколько секунд маг-недоучка просто изо всех рук ловил совершенно взбесившуюся водную тварь, чтобы та не выскользнула обратно в ведро, не снесла хвостом свечу и не оказалась каким-то образом у него в рукаве или за пазухой. Зато теперь ему и впрямь захотелось убить этого слизистого гада. Сложность была лишь в том, чтобы сделать это именно магией.

Сердце. У угрей оно точно было, маленький темный комочек где-то на уровне передних плавников, незначительный в масштабах прочего ливера. По сравнению со всем предыдущим, добраться до этого судорожно сжимающегося узелка оказалось просто. Дотянуться, и… Рыба в его руках еще раз дернулась и обмякла. Резко выдохнув, Тацито уложил - почти кинул - ее на бочку рядом со свечой, чтобы еще раз убедиться в полной неподвижности тушки.

А теперь заставь его двигаться снова.
Собственное сердце колотилось в ушах, когда он потянулся мысленно вновь свернуть кольца рыбьего хвоста - но как будто пальцами схватил воздух. Задача не решалась прежним способом, при бьющемся сердце. Попытаться заставить его биться снова? Он не знал ритма, да и знал бы, все равно ток собственной крови сбивал с мысли. Так ли нужно угрю сердце, чтобы толкнуть хвост? А что ему нужно? Загадка и ответ прятались где-то на стыке его цветов, ментального фиолетового и живого зеленого. "Паладины подменяют разум, которого нет, своим", - припомнил Немой в своей голове слова Фриды. О ее присутствии или о состоянии их ментальной связи он сейчас не думал - угорь вполне занимал все его мысли. Разума у скользкой придонной рыбы не было и быть не могло, но может быть это значило, что начинать стоит с головы, в не с хвоста? В пустоте, которой стал для него угорь с момента смерти, он как будто бы нашел что-то, за что все-таки можно дернуть, не силой, а именно что, отдав приказ… Шевелись!

Мертвый угорь медленно повернул голову, уставив на Таци мутноватые глаза. Если бы Немой мог вскрикнуть, он бы это сделал, но горло лишь дернулось в беззвучном спазме. Контакт оборвался, и змеиная голова угря ткнулась обратно в крышку бочки с яблоками.

Это правильно?
Все еще глядя на замученную им рыбу, Тацито потянулся мыслями к Фриде. Угорь выглядел как обычный свежий угорь. Он не начал на глазах тлеть или гнить, позвонки не вылезли из хребта, зрачки не налились демоническим алым светом, а лишь начали мертвенно мутнеть.

Это неправильно.
Он сам себе - и заодно целительнице, ответил на собственный вопрос.
Кто вообще мог додуматься, чтобы…

Хвост угря дернулся. Нет, это он, Таци, дернул и заставил угря вновь шевелить хвостом - по сравнению с прошлой попыткой, когда рыба еще была жива, это показалось легким, как лепить из глины, нужно было лишь понять в чем хитрость и… никакого сопротивления. Выговаривая себе и Фриде за то, что такая магия вообще не должна существовать, он все никак не мог головой своей отпустить хвост несчастной рыбы, всего-то на секунду ощутив над ним свою полную и абсолютною власть…

Рывком, Немой схватил угря и скинул его обратно в ведро, вызвав там внезапную суету. Кажется, одна из щук оказалась более живой, чем ее товарки и клацнула острыми зубами, схватив внезапно свалившуюся на голову добычу.

Выйдем.
Не дожидаясь реакции от женщины, Тацито прошел к лестнице и начал подниматься, но развернулся, сделав лишь пару шагов. В голове царил сумбур и хаос, причину которого он почему-то никак не мог осмыслить.
Это всего лишь рыба. Рыбы не берут крепостей и не вырезают деревни в трех днях к западу.

Но это было так легко.
Это было легко, как лепить из глины.
Кто ты?! - на какую-то секунду, начисто игнорируя все обстоятельства из встречи, святое место вокруг и положение церкви о благословенности ворожбы королевских магов, на очень-очень короткую секунду Немой почти убедил себя в том, что под видом уставшей, совсем еще молодой женщины с фиалковыми глазами и очень светлыми волосами, по его души заявился демон-искуситель. 

Мимолетный морок пал, оставив легкое чувство вины. Нет нужды посылать демонов туда, где мы создаем их себе сами. Он устал, руки воняют стоялой водой и рыбой, от прилипшей к коже рубахи ползет озноб.

Ты сказала заставить двигаться мертвую рыбу. Получается, некроманты и паладины - одно? Готовя одних, создаешь других? Зачем кому-то вырезать деревню в Кастилии, когда до Тотенвальда господь знает сколько дней пути? Кто ты и почему ты так далеко на юге, Фрида фон Шультен?

Господь свидетель, у него не было намерения давить или вламываться в память, мысль о неприкосновенности которой держала крепко, но раздерганная собственными сомнениями магия ментальной связи, он почувствовал, дернулась в сторону целительницы куда резче, чем он мог представить изначально.

Отредактировано Tacito (2025-09-17 02:34:55)

В мысли хлынул поток образов, что могли быть лишь чужими воспоминаниями - слишком много снега и льда, непривычные на строгий, созданный отражать непогоду и стужу манер дома и чужие флаги. Люди, люди, люди, множество людей, больных и раненных на десятках разных коек и даже просто на полу каких-то богаделен, и другие люди, молодые и гордые, в смутно знакомой парадной форме. Ребенок, мальчик в том возрасте, что карябает старые раны, спрашивая, а сколько сейчас было бы своему?

Она бы не показала - осознание того, что женщина - мать - по доброй воле не стала бы открывать знание о собственном дитя сомнительному едва-знакомцу четко дало понять Тацито, что резкий, раздерганный на эмоциях его порыв что-то сорвал в установленных границах ментального разговора, показав больше, чем, возможно, хотела бы Фрида. Вскройся там так служба силам зла или кровавые жертвоприношения эльфам, он бы, может, и порадовался, ощутив что раскрыл обман, но мягкие, высветленные нездешним белесым солнцем отблески чужой жизни сделали его вдруг тем самым дознавателем-менталистом, что смотрит в чужие сны. Магия  - это страшно.

"Магия - лишь инструмент" - будто подхватив мысль, хотя немой был уверен, что не озвучил ее, пришел ответ. Коса, не шпага… Таци невесело улыбнулся - либо целительница лукавила, называя именно этот полевой инструмент, либо никогда не держала его в руках с мыслью кого-нибудь таким образом убить. Более нелепое оружие, грозное, острое, способное нанести чудовищные раны, но в то же время абсолютно бесполезное кроме как на испуг, сложно было бы придумать. Почему коса, а не шпага? Легкое, свистящее лезвие, созданное только чтобы убивать и ранить. Можно для защиты, можно в нападение, но шпагой не скосишь поле и не отрежешь хлеб. Недоговорка-хитрость? Истовая вера?

Таци сполз вниз и уселся на ступеньках, решительно для этого не приспособленных. Должно быть еще никому, с самого основания монастыря и появления в нем ледника-подвала, не приходило в голову устроить подобным образом свой зад. По телу сразу потек сырой холод, терпеть который не было никакой настоящей необходимости - он устал, но ноги его вполне себе держали. Просто теперь он смотрел на свою негаданную наставницу-колдунью снизу вверх. И еще его стало совершенно невозможно обойти, даже если получилось бы как-то оттолкнуть с дороги.

Может быть ты и так уже говоришь с великим грешником? Что мне высший суд…

Мысли не передавали тон или голос, понимание этого он вполне себе уже освоил. Немой прищурился на свечу, размывая и выражение лица. Глупая была игра - не иначе как собственные подозрения в адрес Фриды заставляли его теперь так нелепо провоцировать ее. Вряд ли женщину, что смотрела с крепостной высоты на Смерть может как-то напугать или даже просто сбить с пути один невесть за какие грехи изувеченный безъязыкий.

Холод и непривычное, связанное с магией, усилие почти зримо выпивали силы. Это было хорошо - мысли снова текли спокойнее. Эльфы, чудовище-гигант-кадавр…

Стада?
Не слишком уместное тут слово заставило встрепенуться, но замешкавшееся было воображение тут же подкинуло картинку, пробравшую до мурашек.
Не отвечай.

Тацито нащупал рукой стену и не без усилия поднялся с нерасполагающих к подобным упражнениям ступенек обратно на ноги. На плечах будто грузом повисли знания, о которых он, в общем-то попросил сам, но на то, чтобы понять, что с ними делать дальше, еще требовалось время.

Я помогу с архивами. А потом отправлюсь в Альтамиру, там все равно все здешние дороги сходятся, для паломников в том числе. Шансы мои нагнать своих, просто обходя постоялые дворы вдоль тракта, все равно невелики. Так что можем и вместе пойти, не подпускай только меня к готовке - в остальном обузой я не буду. Вместе с высоким твоим выйдет отличная компания. Ужасно разговорчивая, - немой вымученно улыбнулся.

- - -
…Если бы не календула, он бы никогда не догадался.

Тацито переводил взгляд между открытой на середине рукописной книгой и взъерошенной пачкой плохо переплетенных записей допросов, глаза метались справа налево и обратно, сверяя почерк, оттенок чернил и бумаги, пока мысли дергались между "ты, должно быть, спятил" и "что-то есть". Верный собственному слову, на следующий день после ночной вылазки за рыбой, немой засел за дела архивные так рано, насколько позволяли правила приличия - все-таки кормил за работу его монастырь, а не Фрида. К идущему моменту счет времени за чтением всевозможных записей уже давно шел на часы, так что выходкам уставшего ума он бы не удивился, но…

…Книгу он откопал где-то на верхних полках еще с утра. Среди записей инквизиции, иногда разрозненных, иногда - прошитых, но неизменно аскетично и по делу строгих во всем вплоть до убористого почерка, небольшая переплетенная в кожу книжица выделялась как одинокий зуб во рту нищего старика из богадельни. Содержимое книги озадачивало еще больше - это оказался сборник каких-то притч и сказок. Первая страница сообщала, что сии поучительные истории собраны со слов местных жителей в путешествии по землям Кастилии неким ученым мужем Карло Кани, а приложенные к книжице бумаги проливали свет на причастность к этому делу инквизиции - томик был изъят как доказательство того, что дон Кани поддерживал, распространял и хранил опасные еретические мысли. И все равно, изукрашенный любовно отрисованными на полях цветами и диковинными тварями томик не вписывался в пропахшую пылью и чернилами обстановку. Сказки, впрочем, были скучные - Тацито прочитал что-то про солдата и священника, про девушку, которая ждала у моря погибшего моряка, после еще раз наугад небрежно пролистал книгу - в развороте мелькнуло яркое золотистое пятно и из сугубого любопытства, хотя давно пора было перейти к следующему тексту, немой разыскал страницу, посередине которой красовался цветок календулы, точно сошедшего с той грядки, около которой целительница впервые начала рассказывать ему о магии. Сразу за цветком - текст едва не наползал на лепестки - начиналась какая-то мрачная, но короткая история об эльфах, кровавом жертвоприношении и разуме, с невнятным началом и как будто завершавшаяся на полуслове. Таци тогда подумал, что к середине своего путешествия за преданиями этот Карло Кани основательно так поутратил свою хваленую образованность и не исключено что в конце пути инквизиция приняла в свои удушающие объятья лишь несчастного безумца. Книжка вернулась на место, и немой переключил свое внимание на более привычный уже жанр - записи о допросах. Пока вдруг из очередной связки перевязанных простым кожаным шнуром листов на него не посыпались засушенные лепестки. Узкие, оранжево-желтый, точнее - некогда оранжево-желтые, а теперь выцветшие почти до оттенка старой льняной бумаги, они были также неуместны в протоколе допроса очередной какой-то ведьмы, как та книга, на которую он смотрел с утра. Записанную инквизиторским писарем историю немой прочитал на всякий случай дважды - сперва допрашивали собственно ведьму, путанно отвечавшую, как однажды к ней пришли два златокудрых ангела, пообещавшие научить тайному мастерству. С середины записи переданная на бумаге речь женщины сошла на какое-то невнятное бормотание. Таци поежился - от предположений о том, что к этому моменту допроса происходило с женщиной у него заныли пальцы и плечи, а в горле встал горький ком. К чему относился следующий допрос понять было и того сложнее - то ли корзинщик, то ли иной ремесленник сперва с энтузиазмом свидетельствовал о ереси соседки, а затем зачем-то пускался в детали изготовления какой-то поделки, в которой были задействованы травяные нитки и янтарь - и все это почему-то было записано самым тщательным образом, хотя к делу и не относилось. Таци оттолкнул от себя кипу бумаг и потер ладонями уставшие глаза. Руки пахли пылью и каким-то едким травяным составом, что-то им, видимо, пропитывали при изготовлении переплетов. Травы… травяные нитки… ромашки календулы? Не веря собственным мыслям, Таци подскочил и полез искать давешнюю книгу сказок. Мысль была странная, но не более же странная, чем цветочные лепестки в записях суда…

…или он сошел с ума, или одно из двух. Бумага, почерк, строчки, все похожее, но… Страница из середины допроса, та, где обвиненная в ведовстве сбивалась на бред и стенания, а затем начинался рассказ корзинщика была написана той же рукой, что начало сказки об эльфах, но не рукой Карло Кани и не рукой безымянного писца. Страница, описывавшая пролитую зачем-то кровь идеально вставала в середину допроса, только тогда не было никакого ремесленника - от белокурых ангелов и до странной поделки, через кровь и узнавания в гостях посланников не Небес, но Леса, это были одни и те же показания. Путанные, сложные, с кучей слов, которые Таци не то чтобы не понимал - но не понимал того, что они обозначали вместе. И все же, они имели какой-то смысл. Или, по крайней мере, так думал тот, кто не только разделил исходный документ на части, но и спрятал его на виду, дописав каждому кусочку ложные начало и конец и наметив подсказку лепестками приметного лечебного цветка. Может быть даже в этом самом монастыре выращенного, только очень много лет назад.

Немой переложил свою находку на стол Фриде, сперва страницы допроса, потом раздвинул их и примостил в середину открытую на нужной странице книгу. Прочертил пальцем цепочку, где заканчивался один фрагмент истинного текста и начинался другой, и лишь после этого потянулся к ней ментальной магией, снова ища знакомые дверь и стену, или отсутствие стены. Как она это делала, Таци пока что не очень понимал, но нужно было не забыть спросить. Мертвый, но дергающий головой и хвостом угорь царапал память и возможно это было не то знание, о котором стоит рассказывать даже самым понимающим господам.

Я не понимаю, о чем свидетельствует эта женщина, но кто-то потратил много сил, чтобы разделить и спрятать документ, но оставить подсказку, где искать, - пара засушенных лепестков легли в книгу сказок рядом с сиятельным нарисованным собратом, - Это может быть важно, это должно быть важно, но… ерунда какая-то на мой взгляд. Кровь, эльфы и плетеные человечки.

Отредактировано Tacito (2025-09-20 20:50:44)