ТАСИТО. НЕМОЙ тоже сойдет

tim roth (rosencrantz & guildenstern are dead, 1990)

ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: ….05.1530г., 32 года
РАСА: человек
МАГИЯ: 50/50 менталист/целитель, минимальное базовое владение формата «три года в детстве отучился в Академии им. Св. Анны».
РОД ЗАНЯТИЙ: слуга дома Риарио
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: где-то в Кастилии

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
восстановлению не подлежат

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
Мысль о том, что Создатель ошибочно полагает его котом (это ведь им молва приписывает по девять жизней?) Немой находит весьма забавной, хотя и далек от того, чтобы делиться ею. Зачем – в лучшем случае за такое можно нарваться на епитимью, в худшем – переселиться в обитель скорбных рассудком, а этого не хочется. Однако шутливая эта и, без сомнения, богохульная теория многое бы объяснила… Судите сами.
Жизнь первая положенным чередом началась в замке почтенного кастильского дворянина, имя, лицо и титул которого настолько поистерлись из памяти, что Немой и не моргнет при встрече с тем, кого когда-то считал отцом. Все запуталось и завертелось в несколько жарких дней в середине венца цветов 1530ого. Благородный дон возвращался лесным путем с небольшой охраной, когда напали разбойники. Отбились малой кровью, но господин был серьезно ранен и доставлен домой в беспамятстве. От страха за супруга благородной донне, носившей последний месяц беременности, приспичило рожать до срока. Тяжелые роды растянулись на двое суток, пока прислуга и лекари разрывались в попытках поспеть везде. Никто и не заметил, как этажами ниже господских комнат, в дальнем закутке, разрешилась от бремени одна из служанок. О беременности оной девки никто не знал – уже имея на руках годовалого ребенка от мужа-покойника, женщина прятала нагулянный с каким-то проходимцем плод за полнотой и юбками. Плана, как скрывать грех, уже явленный на свет, у нее, не было, но притопить дитя в ведре рука не поднялась. Дальнейшие события – сюжет, достойный менестреля. К женщине пришли – вспомнили, что до сих пор держит у груди дитя, а значит может кормить. Повели куда-то наверх, сунули в руки слабо трепыхающийся спеленутый комочек... Госпожа родила хилого, синеватого ребенка и теперь пыталась отойти в мир иной от потери крови, вот и подыскивали кормилицу. И все опять забегали, оставив бледную и уставшую служанку с младенцем на руках. Вот только через несколько часов господский сын тихо и незаметно умер. И да, бедной женщине хватило не ума даже, а скорее дури, подменить благородного ребенка своим, и, как ей тогда казалось, разом решить все проблемы…
Благородный дон не умер, донна тоже оправилась от родов вопреки всем ожиданиям врачей. Сына назвали, кажется, Джерардо, и сколько-то лет все шло своим чередом, хотя хозяина дома и беспокоило порой то, что ребенок растет не в отца и не в мать. В возрасте шести с половиной лет в мальчике определили мага, изыскали средства и возможность отправить в Академию имени Святой Анны, где, как полагается носителю невнятного дара целителя и менталиста 50 на 50, его обучали больше медицине и наукам, чем колдовству. Джерардо полюбил книги и науку, но не сильно проникся именно к магии. Из того, что могло как-то пригодится научился разве что замечать и выгонять из сознания всякие попытки слабых ментальных магов туда залезть. А года эдак через три мальчика внезапно резко выдернули из Академии и туда он больше не вернулся, о чем, в силу общей бесперспективности несостоявшегося кадета никто особо и не жалел.
Причиной преждевременного завершения учебы послужило вот что: в 1535 году госпожа снова забеременела и родила близнецов, на этот раз божьей милостью без каких-либо осложнений. И чем старше становились дети, тем больше сомнений посещали ревнивую голову благородного дона – младшие сын и дочь разительно отличались от старшего лицом, повадками, мастью. Джерардо же все больше походил вообще на какого-нибудь айзенца с узким лицом и бесцветными глазами. Подозревал он в первую очередь измену жены, но круговорот дознаний вывел в итоге на служанку. Господин даже обрадовался – низкий обман и совершенно чужой ребенок были для самолюбия ударом куда меньшим, чем супружеская неверность. Служанку заставили сознаться, законно и оправдано казнили, неугодное и совсем чужое дитя стерли из всех записей и родового древа. Но ведь люди не убивают детей… Сироту без рода и племени благополучно сдали на воспитание в отдаленный бенедиктинский монастырь – ну не учить же его дальше на мага за счет господина, когда нужно думать о будущем настоящего сына, о приданном дочки? Да и все напоминания о позорной истории хотелось спрятать с глаз долой. Так Джерардо стал сперва безымянным сироткой при монастыре, а по достижении возраста был пострижен в монахи под именем брата Сирила. Первая жизнь закончилась, началась вторая.
В монашестве тот, кого звали братом Сирилом в полной мере проявил всю свою проходимскую природу, унаследованную не иначе как от безвестного отца и коварной изменщицы (на самом деле – просто запутавшейся) матери. Несмотря на все старания настоятеля, постоянные наказания и тяжелый труд, страха господнего в юноше никак не прибавлялось. Прибавлялось знаний об истории и религии, навыков ручного труда на монастырском огороде и виноградниках, но только не смирения. Переписывание ветхих рукописей (книгопечатание – это хорошо, но прежде, чем отдать им текст, нужно чтобы исходник хотя бы не рассыпался в прах при прикосновении) до того, что начинает отказывать рука – не наказание, а награда. Сон в холодной келье на голом полу – незначительное неудобство. От зари до зари махать тяпкой в огороде на солнцепеке – бледная физиономия юного монаха краснела как помидор и сгорала до волдырей, но менее наглой от этого не становилась. Как-то умерить жизнелюбие брата Сирила могло только полное и тотальное безделие, пустота, которую ничем нельзя было бы занять, но обеспечить подобное наказание в условиях быта монастыря оказалось затруднительно.
А потом монах Сирил сбежал. Потому что влюбился – жгучая и бесстыжая девица по имени Лорелла, одна из семи дочерей местного торговца, с которым монастырь вел дела по продаже овощей и вина, повадилась ходить к ограде монастыря, когда никто не видит. Влюбленных беглецов предали анафеме, но не больно-то и искали, ибо оба были людьми в высшей мере незначительными.
И точно также никто не предал значения тому, как несколько месяцев спустя на отшибе небольшого поселения где-то на севере герцогства Серда поселилась семейная пара. Яркая и красивая, пускай и грубоватой, неблагородной наружности, женщина трудилась прачкой. Мужчина, назвавшийся Лисандером что-то смыслил в грамоте, мог помочь составить письмо, например, прошение благородным господам подать, возился с травами и якшался с местным аптекарем, коров и лошадей, опять же, лечил, но в целом казался человеком немного… мутным. Лорелла, теперь назвавшаяся Эленой, заигрывая с мужем (их обвенчал священник в какой-то мелкой церкви на границе герцогств), шутила что рано или поздно его примут за страшного еретика и за ними явится Святая Инквизиция. Она ошиблась – за ними пришли из-за нее.
Благородный дон уровня «человек человека людей герцога», обличенный очень небольшой и очень локальной властью возжелал все еще красивую, даже после недавних родов, прачку. Строптивая, слишком везучая прежде и оттого ставшая беспечной, Элена стать любовницей идальго не захотела, не поняла, глупая, что творит. А время аккурат после кончины Его Королевского Величества Короля Фердинанда II было непростое. Слухи разные ходили и повторять их при дурных ушах было довольно опасно. Быстро припомнилось, кто что шепнул у реки, кто какие глупости подхватил и понес дальше. И когда одним днем домик на отшибе опустел после визита некоторого количества вооруженных людей в цветах местного барона – никто долго судачить о том не стал.
Их пытали. С какой-то странной, незаинтересованной ленцой требовали признаний в каких-то заговорах, распускании слухов, называли имена, которые человек по имени Лисандер если и знал, то забыл еще на первом круге пыток. Куда-то забрали полугодовалого ребенка, куда-то увели перепуганную жену. Рвали на дыбе, выдирали ногти, пихали в рот раскаленные щипцы. Когда об устных признаниях разговор идти по очевидным причинам перестал, зачем-то начали требовать признаний письменных и чуть ли не в измене короне, ереси и шпионаже. Кому? Зачем? За что? Он уже ничего не понимал… Потом – не помнил… Потом…
Следующая жизнь начиналась почти по правилам – в крови и муках. Только без крика – голос остался где-то в прошлой. Тот, прошлый он, видимо очень хотел жить – как-то скатился с телеги труповоза, куда-то полз, собирал разбитыми губами грязную воду из луж… Немой нынешний, зыбко выныривая из лихорадочного забытья, хотел лишь чтобы все поскорее закончилось, но у него забрали возможность попросить и о такой милости. Кто его выходил? Зачем? Месяцы прошли, затянутые серой дымкой – даже после того, как Немой встал на ноги.
Что-то он, конечно, делал и как-то, пускай даже и милостыней добрых людей, жил, иначе не обнаружил бы себя поломоем и конюхом на постоялом дворе где-то на полдороги между Фаэнцей и Сигуэнсой. Все разговоры вокруг – шепотом и в пьяный голос – шли только о восстании. «Цветочники», Риарио, де ла Серда, Сандавал, казни за измену, принц на эшафоте – новости о большой политике сыпались со всех сторон и Немой волей-неволей припоминал некоторые имена. И если в истории была сторона, противоположная той, на которой был герцог де ла Серда, в землях которого людям его людей было позволительно творить примерно все что угодно, то ему, вероятно, было нужно именно туда…
Сезоном хлебов 1561 года немой бродяга с глазами очень уставшего человека уже во всю ошивался по улицам Сигуэнсы, за несколько медяков и кусок хлеба подвязываясь на любую работу, о которой только мог договориться жестами. Некоторые мастеровые, торговцы и трактирщики его уже неплохо знали и привечали – исполнительный, не агрессивный, не напивается, к девкам не пристает, секретный ингредиент эля не выдаст и о каком грешке не доложит ни страже, ни жене. Да и жалко его, не старый еще, а уже калека. Зверей опять же любит – лошадей, собак, кошек, и те ему взаимностью отвечают. Давече вон чуть ли не под копыта конному нырнул чтобы какую-то собачонку выхватить, еще и хлыстом по плечу схлопотал за нерасторопность.
Небольшая декоративная собачонка по факту оказалась не «какой-то», а господской. То ли в окошко кареты выскочила, то ли за ворота палаццо по недосмотру слуг – и с манерой облаивать лошадей и крутиться вокруг копыт уж точно пропала бы в городской толчее, не подвернись немой дурак. И когда собачку пришли искать слуги донны, нашлись люди, что указали и подтвердили – точно не крал, спас, кормил. Немой и всегда такой был, сколько тут ходит.
Так, вместе с вернувшейся пропажей, Немой попал слугой-разнорабочим в Палаццо делла Роза Бьянка.
А потом случился еще один интересный поворот. Однажды утром сознания Немого (на новом месте к нему приделалось имя Тасито – был такой древний философ и ученый, и на каком-то мертвом языке имя это означало «молчаливый», в общем – красиво и на господском, а еще сокращать удобно – Тачи, Таци. Впрочем, Немой и «Эй, ты!» тоже вполне сойдет, не гордый) коснулось чье-то присутствие. Аккуратно так, будто бы проверяя. Вяло зашевелились некогда изученные ментальные блоки – они редко последнее время бывали нужны, но закрепленная в детстве наука сидела в памяти крепко. Таци даже подумал разбередить да взвалить на непрошенного гостя воспоминаний… о всяком, чтобы охоту отбить в башку лазить, но то ли менталист был очень уж хорош, то ли сказалось отсутствие простого человеческого собеседника, но Немой решил не сопротивляться. На все ответил и позволил разложить себя по полочкам. Через несколько дней дворового слугу пригласили на хозяйские этажи и предложили в присутствие менталистов еще раз все подтвердить историю, а также свою готовность служить дому Риарио уже не в качестве трудяги-недотепы, а всеми силами, знаниями, так, как только решит и прикажет донна Виктория.
С тех этого момента количество разных дел, поручаемых Немому, постепенно возрастало по мере того, как росло и доверие к нему. Впрочем, для широкого круга он все еще все тот же немой конюх-разнорабочий с уставшими глазами и улыбкой плотно сжатыми губами по любому поводу.
А там, как знать. Если Господь действительно считает его котом, у него в запасе должна оставаться еще парочка жизней…

Таким образом, Немой:
- намного умнее и образование, чем кажется со стороны. Многое подзабылось, но он умеет читать на живых и мертвых человеческих языках, что-то понимает в истории и теологии, разбирается в травах и базовой анатомии;
- много чего умеет по хозяйству и в путешествии, ладит с животными всех мастей;
- тих, молчалив и незаметен, когда ему это выгодно. Может без слов привлечь у себе уйму внимания, если выгодно иное.

Чего Немой (на данный момент?) НЕ может:
- говорить и вообще издавать ртом звуки громче сиплого шипения;
- писать: при попытке взять в руку перо и чернила правая рука начинает ходить ходуном без всякой возможности ее успокоить. Проблема в голове и пережитом – нарисовать, например, человечка из палочек и стрелочку «пошел туда» скорее всего сумеет.
- магию кроме самого базового ментального блока;
- бегать на длинные дистанции и в принципе выполнять длительную тяжелую физическую работу – при нагрузках, предполагающих интенсивное дыхание ртом, быстро начинает задыхаться из-за поврежденного горла.
- практически не различает вкусы кроме сладкого (по этому поводу любит мед – сладенький и горло смягчает). Кислое, острое, горькое, горячее доставляет дискомфорт разной степени. Как следствие – невкусно готовит и не заметит посторонний ингредиент (вроде яда).

Чего Немой хочет: свободный доступ в огромную библиотеку, домик на пасеке и женщину, которая ляжет с ним не за деньги и не из жалости. Быть полезным дому Риарио настолько, чтобы их благосклонность обеспечили ему безопасность и спокойную жизнь в абстрактном будущем, до которого еще нужно дожить. Найти способ восстановить возможность писать и изложить для ученых будущего события этих безумных лет от лица невольного участника. Узнать правду об обвинениях, за которые его запытали и о том, что именно случилось с женой и ребенком. Увидеть ужас в глазах своих палачей и тех, кто их покрывает.

ПРОБНЫЙ ПОСТ:
Подвальный полумрак расцветился недобрым заревом раскаленного металла… и рассеялся дурным сном, когда Немого разбудил весьма чувствительный тычок под ребра. В кой-то веке он был очень даже благодарен причудам синьоры Анны, веселой вдовушке при живом муже, что тянул лямку в какой-то кондотте на окраине герцогства. Хорошая женщина, жалостливая, готовая на необъятной своей груди пригреть безъязыкого калеку. Вот только подремав пару часов на жестком плече Немого, хозяюшка небольшой пекарни в переулках Сигуаэнсы, частенько просыпалась среди ночи, преисполненная стыдом и раскаянием за все те блудливые дела, что творила давече. И виноватым почему-то всегда назначался Таци, даром что не он набивался в гости, а она раз за разом завлекала безъязыкого к себе, выучив уже, что по обычным дням слуга ходит всегда одной дорогой. Дальше надо было действовать расторопно…
- Диаволово племя! - одной рукой пытаясь прикрывать прелести, Анна запустила в скатившегося уже с кровати, лыбящегося с как всегда плотно сжатыми губами, но до крайности довольного Немого его собственным башмаком. Мужчина поймал отскочивший от плеча предмет обуви, и резко наклонившись подхватил с пола рубаху
- Чтобы духу твоего здесь не было, бес!
Он бы может и обиделся, а то и засомневался бы в своем молчаливом обаянии, не повторяйся означенная сцена раз уже… в пятый за полгода? Булочница была очень, очень жалостливой и мягкосердечной женщиной. С весьма греховным жаром между полных белых ног. Так что, беззвучно смеясь Немой просто скатился по лестнице на первый этаж пекарни, сейчас конечно же закрытой, на ходу натягивая быстро собранную одежду. Главное ничего не забыть - любой оставленный предмет будет непременно утоплен в ближайшем канале преисполненной раскаяния (до следующего месяца) женщиной. Он так уже лишился пары весьма добротных башмаков…
До рассвета еще оставалось порядком времени и воздух дышал редкой для Сигуаэнсы прохладой. Тасито шел упругой походкой беззаботного мужчины, у которого все в полном порядке и точно нигде ничто не жмет. Не сбиваясь с этого легкого шага он добрался в горку до самого Палаццо делла Роза Бьянка, где подклевывали носом в ожидании скорой утренней смены ночные стражники. Немой от стражи не таился, зачем ему - напротив, подошел, низко, с легкой долей шутовства поклонился и дождался, пока охранник нацепит приличествующую строгую мину. Это все была почти игра - Немого в Палаццо знали хорошо и знали как безобидного, но пользующегося расположением господ дурачка. Знали и про его манеру шляться по ночам - мужчина мало и плохо спал, мог в неурочный час отправиться проверить лошадей в конюшне или вот как сейчас…
- Где ходил?
Таци растянул губы в очередной сжатой улыбке, длинной и тонкой как нитка в вышивке у благородной дамы, и нарисовал ладонями в воздухе силуэт песочных часов, многократно тем самым приукрасив реальные формы булочницы Анны. В нижней части изображаемой фигуры задержал ладони и изобразил эдакое прихватывающее движение, отчего охранник разразился очень громким для тихого ночного времени хохотом. Немой тоже засмеялся, как всегда беззвучно, но было видно, что у него подрагивают плечи, а в глазах подплясывают черти.
- Хорош калека, нечего сказать. Проходи, - отсмеявшись, охранник кивнул в сторону маленькой двери, предназначенной для слуг. Немой снова подчеркнуто формально поклонился и скользнул на внутреннюю территорию Палаццо, зашагав в сторону конюшни. Там, где смотреть на него было некому, упругий шаг довольного жизнью и собой бездельника сменился походкой ровной и экономной. Эффективной, чтобы не тратить попусту силы и в то же время легко ускорить или замедлить ход. До рассвета нужно было успеть переделать еще целую кучу дел…
Глядя на длинную тень от стены, выкрашивающую и без того иссиний двор в угольно-черный, Тасито вспомнил жар губ булочницы на лице и шее. Сам он никогда ее не целовал - по той же примерно причине, почему никогда почти прилюдно не размыкал губ и не принимал пищу на людях - помимо зияющей пустоты на месте языка во рту Немого не хватало доброй трети зубов, в основном задних (их больнее и потому интереснее было выдирать), но и на самом видном месте зияла щербина выбитого левого верхнего клыка. Скверная улыбка, арестантская. Не для женщин и благородных господ... Интересно, расскажет ли Анна об этом своем грехе на исповеди в воскресный день, или промолчит, спишет свою минутную блудную слабость на сердоболие к несчастному. Сам Немой по явным на то причинам от исповеди и причастия был освобожден на веки вечные. Ну или до тех пор, пока ряды обычных исповедников не заполонят маги-менталисты, чего с ближайшими новостями с севера точно можно было не опасаться…
Мысли лениво плавали - с Анны на церковь и исповедь, с исповеди на россказни об эльфах, драконах и мертвецах, встающих из могил, а оттуда - на мертвецов куда более ближних, тех кого похоронили и еще похоронят распри кастильской знати.
"Понимаешь ли ты, во что ты вообще влез?" - устало поинтересовался у Немого внутренний голос. Таци вдруг понял, что его "внутреннее я" больше не разговаривает голосом того, кем он однажды был, а примеряет на себя голоса придворных его новой госпожи. Кажется, сегодня это был голос капитана стражи, - "Ты хоть доволен?"
"Буду, - подумал Таци, - Буду доволен, когда это все закончится. Так или иначе. Но и сейчас все вполне, вполне неплохо".
Звезды над головой потускнели, ветер сменил ход. Начинался новый день.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
Есть ли вам 18 лет? | да, дважды
Если да, то нужен ли вам доступ в раздел NC18+? | «да» в значении «мне любопытно», «понятия не имею» в значении «планы на игру»