Тасито в меру своих возможностей и талантов изобразил, как убирает воображаемый кинжал в ножны, вешает его на пояс, а потом с максимально вопросительным выражением лица указал двумя руками на собеседника. Видимо, это было ошибкой: молодой послушник, уже достаточно продолжительное время взиравший на сию пантомиму с нескрываемым ужасом на лице, энергично замотал головой, развернулся на пятках и поспешно ретировался прежде, чем Немой успел поймать его за руку. Тасито устало потер переносицу: нежелание местных обитателей с ним разговаривать усложняло общение до крайности. За глухого ко всему прочему они его что ли принимали? Или так, или все поголовно тут приняли обет молчания. Обитатели городских улиц, домашние слуги, стража, в общем все те, с кем Немому приходилось находить общий язык в обычной жизни довольно много болтали, окликали, озвучивали приказы и за все это можно было зацепиться - показать что слышишь, указать на слово, кивнуть или помотать головой, отвечая на вопрос. С человеком, который просто стоит и смотрит, приходилось вдвое усерднее размахивать руками, подбирая все более и более яркие образы в надежде добиться понимания. Вместо этого его, видимо, приняли за бесноватого.
Немой глубоко вздохнул и тут же скривился, едва удержав руку от того, чтобы схватиться на резанувший бок. Это было бы еще одной большой ошибкой - треснувшие, а то и сломанные ребра не прощают не только тяжелых вздохов, но и небрежных прикосновений. Собственно, ребра-то и стали причиной его пребывания в госпитале при монастыре Святого Доминика, которое он бы очень хотел прервать, но отсутствие возможности получить назад свое немудрящее оружие и еще кое-какие вещи этому мешало.

… А началось все, как водится, с сущей ерунды. В путешествиях, особенно таких неспешных как паломничество, взятые с собой слуги вынуждены были проводить друг с другом куда больше времени, что нередко инициировало всевозможные склоки, мимолетные романы или… споры. Третьего дня кухарка донны заметила Тасито за плетением охотничьего силка и непреминула сообщить, что делает он это решительно неправильно - уж она-то знает точно, так как ее оставшийся дома благоверный добывает зайчатину и птицу. Слово за слово, точнее - слово за пару весьма экспрессивных жестов - и Немой подрядился достать с помощью своего силка куропатку. В случае успеха, кухарка обещала в обход приличествующего паломникам поста (если блюдут скромность в еде благородные донны, то слугам уж тем более излишества не полагаются, даже если к собору они ни ногой) испечь для него чего-нибудь сладенькое. В случае неудачи Немой до самой Альтамиры переходил в подчинение сей вздорной женщины, включая мытье посуды и все прочее, что пожелает ее черная как нагар на котелке душа. План можно было бы назвать выигрышным с любой стороны, потому как и в ловушках своих Таци был уверен, и вся грязная посуда мира его пугала куда меньше, чем вынужденное безделие. Вот только… как-то он запамятовал, что на сердце сезона снегов приходится конец брачного сезона у диких кабанов, которых разогретая кровь делала желанной добычей для рискованной и благородной охоты местных донов. На злющего раненого кабана он, собственно, и налетел, когда ранним утром пошел проверять силки. Точнее уж кабан налетел на Таци и немому еще очень повезло что вместо того чтобы пропороть бивнями ему кишки, секач просто сбил его с ног, ну и, кажется, еще немного по нему потоптался. Остальное доделали кусты и камни - подоспевшие охотники добили зверя и подняли с земли основательно помятого, оглушенного и покарябанного слугу и, не имея ни желания ни возможности выяснять чей и откуда, шумной конной кавалькадой помогли добраться до ближайшей богадельни. "Помогли" здесь стоило бы взять в кавычки, во-первых, потому, что Тасито было нужно (вроде бы) вообще в другую сторону, а во-вторых, потому что поездка верхом у кого-то за спиной, то есть по сути где-то на крупе лошади, да еще и с синяком на ребрах размером с кабана - это удовольствие сильно ниже среднего. Настолько ниже, что когда спасители передали его в руки местных врачевателей и чьи-то нечуткие пальцы легонько ткнули в это самое то ли сломанное, то ли треснувшее ребро, перед глазами Немого все поплыло, а потом вокруг стало темно и очень тихо. И даже при том, что очнулся он почти сразу, за это время куда-то успели уволочить его кинжал и сумку. Оружию в святых местах и местах исцеления самой собой разумеется не место, но теперь Тасито тут застрял, потому как совсем безоружным выходить за территорию аббатства не собирался. При этом, будучи на своих ногах, интереса для снующих между больничных коек служителей и мирян-облатов он тоже похоже не представлял. Последний из тех, чьем внимание ему удалость завладеть только что позорно от него сбежал. Ну что ж…

Боль в боку сжалась до терпимой и Немой хищно огляделся вокруг в поисках кого-нибудь более одаренного если не острым умом, то хотя бы воображением. Интересно, кстати, почему там много больных и раненных вокруг? Вроде нет ни войны, ни известной эпидемии, а госпиталь почти что полон… Близость столицы тому виной или что тут вообще происходит - и надо ли ему об этом знать? С другой стороны, тем меньше у лекарей причин держать его здесь, но и тем сложнее найти кого-то, кто не отмахнется от чудаковатого немого. Таци снова вздохнул, на этот раз - вдумчиво и осторожно, и решил, что коли так, будет дергать за рукав каждого, стоящего на своих двоих, и чем менее похожего на монаха, тем лучше. Ибо, если уж совсем хорошо подумать, с облеченными в сан у него никогда особенно не ладилось.

Люди не двигались по лазарету хаотично, как ему показалось вначале. Сама эта мысль была глупой, не иначе как головой он тоже приложился - у занятых врачеванием были свои выверенные маршруты между коек, позволявшие быстрее подойти ко многим. У тех же, кто только пришел за помощью или уже сам стоял на ногах были собственные пути. Сейчас по крайней мере у повернутых голов, неверных шагов и цепочек беспокойного шепота определенно появился центр. Так закручивается гроза - или любая ярмарка в центре города, если уж на то пошло. Немой позволил себе двинуться вместе с этим потоком, еще не совсем понимая, куда смотреть и что должно увидеть, но безошибочно улавливая намерение.

Внутри закручивающегося людского водоворота обнаружились двое: выдающегося роста и стати мужчина, отросшие волосы и топорщащийся меховой изнанкой кафтан которого придавали ему вид несколько варварский, и очень светлая молодая женщина, миниатюрная и юная на фоне мрачновато спутника, но прямая и строгая, как гвардеец на посту. "Из благородных, но с историей..." - подумал про себя Таци и даже не удивился, когда женщина начала перечислять болезни, от которых она не могла бы исцелить потянувшихся к ней людей. Разве что усмехнулся самую малость, когда сам оказался вписан в ряды страждущих - о том, что ворожба не способна вернуть утраченные части тела он был вполне осведомлен. Впрочем, ловко она его, можно сказать, насквозь разглядела... Тацито начал было перебирать в голове все что он знал про возможности колдунов-целителей (вестимо, не слишком многое), но снова пришедший в движение людской поток заставил его сосредоточиться на том, чтобы опять не получить по ногам или по ребрам, сместиться в сторону, но не дать вынести себя совсем уж за пределы видимости странной парочки.

В какой-то иной (примерно любой иной) ситуации, Таци предпочел бы держаться подальше от магов Академии, цели, лояльность и возможности которых неясны. А то, что необычная целительница была из выпускников Святой Анны особых сомнений не вызывало, да и сложно было представить иной сюжет, чтобы благородная по стати и повадкам молодая госпожа раздавала в монастыре медицинские советы и лечебные склянки не в сопровождении слуг и охраны, а лишь в компании - да что с ним, тоже что ли немой? - хмурого здоровяка. Но именно здесь и именно сейчас женщина с необычными сиреневыми глазами выглядела как его наилучший шанс получить хоть какие-то разъяснения о том, куда его занесло, что происходит и как договориться с местными, не разозлив ненароком примерно все церковное начальство. Если, конечно, Тацито придумает, чем быть ей полезным - в бескорыстную помощь наделенных хоть и малой, но властью, верилось не слишком. Даже в обстоятельствах, когда целительница явно пришла поддержать перегруженных работой врачевателей монастыря толикой живого чуда.

Почему же столько раненных? Притом многие - довольно зверски, это Тацито уже успел отметить, шатаясь по лазарету. Что могло случится в такой близи от Альтамиры? Нет, ему определенно надо отсюда выбираться, догонять паломничество и… Что именно "и" додумать не удалось - перед Таци нарисовался рослый помощник чародейки, так и не проронивший до сих пор ни слова, но зато весьма выразительно мычавший и жестикулирующий. Тут бы подивится и посмеяться дурацким совпадениям, но безъязыкому было немного не до того. Больно он не любил, когда его трогают незнакомцы, и уж тем более, когда пытаются лечить. Без того и другого, вестимо, не обходилось, умел бы говорить - отшучивался бы от этих благих намерений тем, что если ничего нигде не болит, то это повод проверить, точно ли бьется сердце. И от немого великана, держащего в руках пропитанный чем-то кусок ткани, он бы с радостью отвертелся - оклемается, не впервой, - но ему позарез была нужна помощь и знания его госпожи. Так что пришлось согнать с лица всяческое напряжение и принять вид как можно более беспомощный и несчастный, и морщась (самую малость переигрывая) продемонстрировать немому помощнику целительницы багрово-черный синяк на боку.

Отведя затем глаза в сторону, Таци весьма очевидно наткнулся на присутствующие здесь повсюду кресты. Бенедиктинские, между прочим, так что может быть и зря он зломыслил ранее насчет обетов молчания. В голове будто ржавые шестеренки зашевелились, нехотя цепляясь друг за друга зубцами. Святой Бенедикт особо поощрял тишину - кому как ни последователям его учения общаться жестами и обучать наиболее нужным из них тех несчастных, кому не дана была речь или слух. А тот, кем Тацито был когда-то в прошлом, так уж совпало, чудовищно долго и крайне неудачно был бенедиктинцем, пускай и далеким от миссии учения неграмотных. Языки, конечно, различались - и внутренний от того, что можно было доверить мирянам, и от прихода к приходу тоже, и начни Таци с местными монахами так общаться, недалеко нарваться на лишние вопросы, выдав в себе беглеца-расстригу. А вот немой прислужник заезжей целительницы в худшем случае его просто не поймет…

Кое-как собрав в голове отчаянно разбегающиеся "слова" - как-то так уж вышло, что в своей новой жизни обычно хватало собственной пантомимы - Таци перехватил косматого великана за рукав, чтобы заполучить взгляд на руки, и как мог отчетливо показал: "кто?" - две руки ладонями вверх на подъем, общий вопросительный жест - "твоя" - тут любому ясно, как показать - "госпожа" ("женщина", затем - "хозяин", кивок в сторону целительницы, после крохотной заминки не удержался и правой ладонью показал у лица - "красивая"). И сразу после этого пальцы правой руки к губам: "спасибо", затем - "помощь" и "ты… лекарь?". Таци был почти уверен, что нет, разве что совсем недавно - по рукам мужчина вообще скорее походил на кузнеца, дровосека или сельского плотника, кого-то, кому знакома тяжесть молота или топора, но нужно было как-то завязать этот беззвучный разговор.

Жестами могучий то ли кузнец, то ли дровосек оказался не сильно более разговорчив, чем голосом. Можно было гадать, кого Таци переоценил, себя или косматого, да только результат был один. Примерно нулевой, если не считать возмущенного оклика со стороны больничего (заметил-таки, даром что рыскает с видом исключительно занятным и деловитым) и удвоенных теперь усилий, с которыми помощник целительницы принялся доносить до Тацито мысль о необходимости вытряхнуться из верхней хотя бы одежды. Мысленно согласившись с тем, что прикладывать к ней примочки было бы делом на редкость бесполезным, Таци изобразил для порядка виновато-страдальческое лицо и завозился с застежками на куртке, хотя внимание и взгляд его все равно упорно соскальзывали в сторону стремительной в движениях донны-чародейки, про которую все еще было ничего решительно непонятно.

Зато понятно было, что среди больных истинных, мнимых и просто мимоходом забредших на поглазеть зевак монахи не без гордости выцепили каким-то образом ребенка с колдовским даром, и вот это-то дитя донну весьма заинтересовало. Вербовщица из Академии? Тацито почему-то казалось, что выискивать талантливых детей, убаюкивать тревоги родителей и искусно сплетать угрозы с обещаниями великой судьбы - задача для какого-нибудь благообразного и мудрого бородатого старца или излучающего уверенность и строгость кабальеро, а тут, вишь, молодая донна с фиалковыми глазами, да супротив крестьянских устоев и быта. Измученной матери и так-то должно быть смертного страха стоило прийти сюда искать помощи пускай чудотворницы, но чужой, а следовательно, страшной. За ради одной из - сколько она там сказала? - дочерей она бы на такое и не пошла, но к мальчикам отношение было несколько иным и там, где наследство исчислялось титулами и златом, и там, где передать можно было разве что доброе имя и тяжелый плуг.

Где-то на фразе целительницы о том, что маги принадлежат короне, Тацито и вовсе уши развесил настолько, что упустил на собственном лице довольно-таки саркастическую ухмылку, ставшую еще самую малость кривее, когда пошли в ход те самые угрозы пополам с посулами… В этот момент Таци едва ли не физически почувствовал, насколько неодобрительно смотрит на него немой трудяга, которому похоже давно уже хотелось в руки взять не мокрый кусок ткани, а какой-нибудь более привычный аргумент потяжелее, так что слуга дома Риарио на выезде поспешно убрал с лица любые намеки на улыбку и искренне прекратил подслушивать. Все-таки инстинкт понимать, когда у людей сильнее и выше тебя по статусу или вполне материальным габаритам начинает заканчиваться терпение был в нем самую чуточку сильнее любопытства. Тут уже и куртка моментально перестала сопротивляться и сползла с плеча, и нижнюю рубаху он начал было стягивать, когда…

Что именно и кто именно учудил, он не увидел – отвлекся. Судя по звукам, шагам, возмущенным окликам, кого-то толкнули, кто-то споткнулся, куда-то побежал. Краем глаза мелькнул будто бы осколок хрусталя на солнце, вверх, потом быстрее вниз, на камень, но звука разбивающегося стекла не последовало. Вместо этого с почти мелодичным упругим «дзинь», которое как-то нашло паузу в звуках растревоженной толпы, прозрачный блестящий шар подпрыгнул, мелькнул ближе, совсем рядом, едва не скрылся в огромных ладонях немого с полотенцем, но каким-то образом выскользнул у того из пальцев и… надо было просто дать ему упасть. За мгновение до того, как эта мысль со всей четкостью пронеслась в его голове, Тацито выбросил вперед руки, отклонившись при этом чуть в сторону к вящему возмущению помятых ребер. Не иначе как опыт игры с собаками в «принеси» сработал – он инстинктивно угадал, куда отскочит сфера дальше и поймал стеклянный-но-не-совсем шар, который ему абсолютно точно не следовало ловить, в пригоршню.

«Брось!», - немедленно затребовал внутренний голос, - «Можно прямо в того мужика!». Это было поздно, как поздно было и делать какое-то там приличествующее выражение лица – удивление? священный ужас? недоуменное любопытство? – Тацито даже смотреть на магическую сферу в своих ладонях не хотел, он и так знал, что там. Фиолетовый на зеленом, зеленый на фиолетовым, не скажешь, какой цвет основной, а какой – дополнительный. Сочетание Тацито не нравилось, чисто по-человечески так. До мерения талантами и способностями, до банальной зависти стихийникам или полновесным целителям и менталистам он попросту не доучился, а вот сочетание цветов запомнил. И пятнадцать лет назад, когда молодой послушник залез в потайную комнатушку при келье самого настоятеля, где хранилась почти такая же сфера, оно ему тоже не понравилось. Что-то же такое ему хотелось тогда понять… Может быть про то, почему «маги принадлежат короне», но некоторые из них в итоге все равно заканчивают жизнь в монастыре? – глупый мальчик думал, что она правда заканчивается там, причем в семнадцать лет. Фиолетовый и зеленый, ни дать ни взять плеть клематиса, что заплетает стену замка…

С довольно скучающим выражением лица, Таци все-таки посмотрел на спорящие между собой в эльфийском неуязвимом для времени и каменных плит хрустале оттенки, перекатил шар между ладонями, потом с некоторым сомнением поднял взгляд на помощника целительнице – он был ближе всех, но уже умудрился эту сферу чуть не уронить, когда она была у него почти в руках. Поморщился, поднимаясь на ноги, и как был в весьма расхристанным видом, со спущенной с одного плеча курткой, шагнул в сторону целительницы, явно намереваясь отдать артефакт ей. Сфера, очевидно, принадлежала монастырю, но колдунья до сих из всех собравшихся казалась наиболее разумной и вменяемой. Даже несмотря на то, что учудила только что с крестьянкой с ребенком.

Хорошее боковое зрение сильно упрощает жизни слуг, воров и шпионов, что, впрочем, порой плоскости пересекающиеся. Тацито не поворачивал головы следом за беглянкой с ребенком, но вполне отчетливо видел, как она застыла на месте мифическим соляным столбом, наказанная за попытку идти против высшей воли. Маги, как и было сказано, принадлежали короне, и церковь нарекла их магию освященной, сиречь - от Господа данной и на благо Его. Человека, ныне оборачивающегося на имя Тацито, однако, угораздило родиться за несколько лет до создания Академии имени Святой Анны, доучись он в срок, ходил бы сейчас среди первых выпускников или где-то рядом. В сказках из почти забытого им раннего детства ведьмы еще воровали младенцев для летучей мази, колдуны творил зло, а не были героями. На бумаге росчерком наделенного властью пера можно было пресечь вековые гонения и запретить даже сравнивать магов короны с отродьями ночи, насылавшими чуму и крадущими во сне души тех, кто пренебрегает вечерней молитвой, но в долгой и тягучей людской памяти чудеса и чудотворцы все еще ступали по грани превращения в ожившие кошмары. Решившись продемонстрировать свою силу в подобной мере, целительница всем собравшимся в монастыре напомнила, что магия — это страшно. И не вздумай забыть об этом, завороженный переливами цвета и света в волшебной сфере, неуловимо и легко меняющимися, перейдя в другие руки.

Стоя совсем близко к чародейке, Таци ясно видел, что она действительно очень молода, наверное, годами десятью моложе как него самого, так и ее рослого спутника. И глаза женщины - впрямь какого-то безумного фиалкового цвета, а не игра света, макияжа и прочих дамских трюков. Но еще было что-то такое в этом взгляде, что роднило чародейку не с доннами, блистающими на балах и маскарадах, куда она бы легко вписалась, сменив простое шерстяное платье на что-нибудь изысканное, а с ветеранами, вернувшимися с поля боя телом, но будто бы оставившими там что-то важное взамен… Тацито вспомнил, что людям его статуса не подобает слишком долго смотреть благородным дона и доннам в глаза и лица, и отвел взгляд, что впрочем мало уже имело смысла с точки зрения этикета.

Женщина с глазами зимней ночи спросила владеет ли он мысленной речью. Таци качнул головой и продублировал жест рукой - что-то такое неопределенное, неуверенность, скорее "нет, но…", чем "не знаю". На вопрос о целительстве - отрицательно помотал головой с куда большей однозначностью. Сейчас он чувствовал себя еще более нелепым, чем когда в руки прилетела магическая сфера, разом высвечивая для всех наличие бестолкового дара. Менталисты не маются, объяснясь жестами. Целители не кривятся от боли из-за какого-то синяка. Ни те, ни другие не налетают в лесу на кабанов, а следуют кредо поддерживать и сохранять, думать наперед, если понадобиться, то и за двоих, вместо того чтобы лазить на рожон. Что-то такое ему, по крайней мере, некогда пытались объяснить.

Женщина, которая только что обеспечила монастырь и все окрестности сплетнями и пересудами на добрых две недели, а если ничего заметного вскорости не случится, то и на месяц-другой, предложила научить его. Тацито посмеялся бы тому, что за несколько лет при герцогском дворе, где хватало обученных магов, почти никому и в голову не приходило предложить немому слуге урок-другой, а тут - та, чьего он и имени-то не знает. Посмеялся бы - но в моменте замер до стиснутых челюстей серьезный. Где-то рядом ходила тайна.

"Наступают темные времена" - холодком под кожей целительница будто мимоходом, не глядя и не касаясь, поправила его ребра, будто бы только для того, чтобы склониться ближе, принеся с собой запах ромашки и каких-то неярких пряностей, - "Твой дар может сослужить тебе добрую службу." Слишком щедрое предложение после наглядной демонстрации того, как при вящей нужде маги себе уже не принадлежат. Нет, все-таки зря, очень зря Тацито ранее иронизировал над тем, кого стоит посылать в вербовщики Академии…

Подцепленный и вздернутый на какой-то ему еще самому не совсем понятный крючок, Таци слегка рассеянно отнесся к тому, что целительница проделала с крестьянкой дальше - не видел бы он своими глазами цвета магической сферы в руках колдуньи, не поверил бы, что обошлось лишь процессами тела, но подобные артефакты, кажется, во лжи еще не уличали. Краем внимания скользнуло и то, что женщина мимоходом распорядилась монахами на его счет, "если он захочет задержаться". Отходя в сторону, следом за фигурой в рясе, Немой небрежно, как колоду карт, тасовал в уме доводы в общем-то уже решенного вопроса. Он все равно так и так отстал от паломнического каравана. Останавливаться ради поисков загулявшего слуги никто не станет, его и хватятся-то хорошо, если через пару дней. Так не все ли равно, как быстро он их догонит, если и так - изображать взгляд провинившегося пса, выдумывать для других слуг пантомиму о похождениях, чем дурее, тем лучше, разматывать перед менталистами память, если что-то в объяснениях отсутствия покажется подозрительным... На другой чаше весов покачивался закостенелый и безотчетный узел чего-то похожего на страх. Еще ребенком его пугали не менталисты даже, а сама идея, что кто-то или что-то может влезть в голову, волю, память. Будто у мальчишки там могло быть хоть что-то заслуживающее внимание. Разговоры о том, может ли ментальный маг подсмотреть твои сны, встав у изголовья подарили первую бессонницу в незапирающейся келье Академии. Итог - сыплющиеся из рук дисциплины дара при внезапной страсти к побочным для кого-то с его профилем ментальным блокам.  И всему этому он все равно предпочитал книжную науку – историю, медицину, языки. Что-то начало идти на лад лишь незадолго до досрочного завершения обучения. Монастырь, исповедники, пожилые монахи, лишь на словах принявшие новое отношение к магии. Он только и делал что закрывался, закрывался, прятался и прятал все, что не вписывалось в образ послушника. Дальше... было дальше. В общем, к тому моменту, когда отточенные и подготовленные менталисты дома Риарио заинтересовались-таки слугой и влезли в эту броню, он благополучно забыл, умел ли он хоть что-то иное.   

Все бы ничего, но... иногда здесь очень тихо. Так тихо, что хочется кричать или петь. Послушником в монастыре он иногда так и делал, несмотря на наказания. Теперь же трюк был в том, что он не мог. В беготне и суете насущных дел это еще можно было терпеть, но невозможность хоть с кем-то обсудить что-то абстрактное, спросить или ответить на вопрос, не продумывая цепочку жестов - это по капле медленно сводило его с ума. Чем не довод довериться заезжей целительнице с примесью эльфийской крови, что таскает с собой еще одного немого и возвращает родившей шестнадцатерых старухе способность понести еще?

Вещи он свои, кстати, в итоге все-таки забрал - той небольшой протекции, что составила ему чародейка хватило чтобы ему и его пантомимам уделили достаточное для этого внимание. Но решение, почти такое же авантюрное, как некогда идея прибиться слугой в палаццо самой герцогини, уже было принято.

Чародейку Тацито в итоге встретил в саду, том, где выращивали пряные и лечебные корни и травы. Нельзя сказать, что он ее не искал, или, напротив, искал уж очень нарочно - где-то в этом месте просто весьма реалистично пересеклась его потенциальная полезность монастырской богадельне (та, по крайней мере, в которой он готов был им сейчас признаться) и предположение о том, что щедро раздававшая недавно зелья и припарки целительница захочет пополнить запасы. Кажется, даже в отсутствии десятков пар испуганных и благоговейных глаз вокруг, эта женщина не теряла прямой осанки и отточенности движений. Пялиться было невежливо, тем более что Немой подозревал, что способности целительницы позволяют замечать присутствие рядом. Перебрав в голове чуть ли не десяток приветственных поклонов, большинство из которых были изрядно преувеличенными, если не откровенно шутовскими, Таци остановился на неглубоком поясном поклоне без лишней мишуры из жестов, с которым и явился на глаза целительнице.

Немой посмотрел на цветы, о которых говорила целительница. В народе их называли еще "золотом Марии". Казалось бы, разгар холодного сезона, а они беззаботно подставляют недолгому солнцу сатиновые лепестки, что даже по кастильским меркам сродни чуду, пускай даже простому и объяснимому подземным теплом и минералами целебного источника. Человек, которым он когда-то был, мог бы припомнить к перечню полезных свойств, что горьковатым настоем цветков календулы полоскали больное горло, и язвочки во рту от него проходили тоже. Таци же потребовалось некоторое усилие, чтобы отогнать обманчиво-безобидное, тягучее как смола воспоминание: срезанные, разложенные тонким слоем на небеленом полотне цветочные головки сушатся под небрежно сколоченным навесом.

Тацито дернул кадыком, сощурил светлые ресницы, подошел ближе, раз уж поманили, и со всей внимательностью принялся рассматривать диковинный инструмент, в котором не сразу узнал давешнюю сферу. Признав же, бросил на колдунью короткий озадаченно-восхищенный взгляд. Эльфийские артефакты, ему казалось, берегли наравне с реликвиями, оттого странно было, что кому-то позволено, да и духу хватает обращаться с имуществом монастыря настолько вольно. Или может он неправильно понял, и сфера принадлежала женщине? Если он верно ее давеча определил в вербовщицы от Академии, могло быть и так, и эдак, но в любом случае полномочия у целительницы были серьезные. Сейчас, однако, женщина использовала сферу не для того, чтобы убедить очередную несчастную отдать на попечение короне свое дитя. Мягкие зеленые листья, зажегшие в глубине кристалла россыпь изумрудных искр, находились, пожалуй, в полнейшей безопасности - их теперь даже на салат пустить было бы как-то невежливо. Вопрос об изумительности увиденного вряд ли предполагал ответ, но Немой не иначе как шутки ради прислушался к собственным мыслям на этот счет. Вспомнилась почему-то рукотворная радуга на выбеленной стене, извлеченная учителем из луча солнца с помощью обычной, не эльфийской, просто очень чистого стекла призмы. И еще, много позже, раскрытое на прозекторском столе человеческое тело. Тоненькая грань между восторгом откровения и липким страхом разрушенного чуда. А еще впервые, кажется, за всю свою жизнь Немой почувствовал отчетливый укол не зависти даже, а скорее сожаления, что так и не выучился на мага по-настоящему.

Целительница между тем безо всякого трепета освободила артефакт от чудаковатой рамки. Таци знал, что повредить эльфийским кристаллам, так похожим на стекло, чрезвычайно сложно, но все равно не мог не приглядываться - на сфере не осталось ни царапины, ни следа. И цвета, перейдя из рук в руки, она сменила снова безукоризненно. Женщина вновь упомянула о войне, припомнила паладинов - Тацито честно попытался разглядеть в злополучном сочетании цветов - фиолетовый на зеленом, зеленый на фиолетовом - пресловутую гармонию светлого рыцаря на острие атаки против орд нежити, слухи о которых нет-нет, но просачивались и на улочки залитой солнечным светом Кастилии. Получалось плохо. И уж совсем некстати вспомнились их с графом Наварро изыскания, ради которых Немой мертвых как раз очень даже тревожил, правда древним и далеким от колдовства способом, с помощью подкупленных могильщиков, лопаты и лома. Мастерское владение садовым инвентарем едва ли могло пригодиться армии на севере. Шутки, которые никто все равно не мог услышать - тоже. Тацито вздохнул, очень тихо, едва заметно, и попытался сделать то, что ему говорили. Созерцать. Сесть под дерево и попытаться подчинить двуцветный подвижный хаос в стеклянном шаре своей воле.
 
… Он заснул. Весьма позорно. Ну или самого себя загнал в какой-то чародейский транс, что казалось не более чем красивым словом для обозначения того же результата. Тацито вполне отчетливо помнил, как пристроился под деревом, на которое ему указала Фрида… откуда…? ладно, не важно… указала, прежде чем вернуться к аптечным грядкам. Он честно пытался заставить фиолетовую часть спектра подчиниться его воле и скрутиться в какую-то там спираль. Потом решил, что, вероятно, слишком все буквально понял, отвлекся от цветных завихрений и попытался дотянуться до целительницы мысленно. Ощущение было все равно, что бежать во сне, когда воздух становится густым и сколько ни вкладывай сил, стоишь на месте. Потом он зачем-то, вероятно - от отчаяния, попытался поискать мыслительные процессы у календулы - ожидаемо не нашел и какое-то время просто пялился на сферу как на стеклянный шар, старательно игнорируя цветные переливы внутри. Ему вдруг стало интересно, как в сфере преломляются солнечные лучи, когда она в руках мага, и он попытался улучить момент, чтобы это проверить, не привлекая внимания занятой травами колдуньи. Почувствовал себя нерадивым учеником в дальнем углу классной комнаты, устыдился и снова принялся вглядываться в изумрудно-аметистовую зыбкую глубину… А потом вокруг ухнули стены, и он оказался где-то, с четким пониманием, что монастырский сад никуда не делся, и это сон. Необычное ощущение, с учетом того какими пугающе-реальными прежде бывали его кошмары. Сейчас, впрочем, пугаться было нечего - он нашел себя в совершенно пустом, наверное, зале? С колоннами. Стены и потолок терялись в темноте далеко вверху и по сторонам, но он не сомневался в их присутствии. Пол под ногами - нейтральный, неуловимого оттенка камень, на шаги отзывался резким, трескучим звуком ломаемой сухой лучины или расходящегося трещинами льда, который тут же подхватывало многогранное эхо...

Как и подобало сну, место скрадывало расстояние и время. Он шатался по коридорам, изредка натыкаясь на так и норовящие провалиться в темноту стены, отчетливо понимал, что спит и ожидая, что вот-вот начнет происходить нечто, из-за чего он обязательно проснется, с заходящимся сердцем, царапая ногтями горло. Но ничего не происходило. Сердце, которое вполне можно было услышать, если замереть и дождаться, пока стихнет трескучее эхо, билось мерно и ровно, как у крепко спящего человека. Попытки разозлиться или испугаться нарочно никакого эффекта не произвели, как и мысль, что он застрял тут навсегда, может быть вообще - умер… Нет, ничего. Коридор, поворот наугад, следующий коридор. Редкая стена, не укрытая мраком, невыразительная серая кладка… "ты… ил… сам… только стены, которые ты построил сам…" - невнятный шепоток в голове, появившийся несколько витков коридора назад, обрел ясность вместе с пришедшим узнаванием. Стена больше не была невыразительной серой кладкой - он знал этот камень, он помнил этот камень, он всей душой ненавидел этот камень, стоя на коленях в келье, отправленный туда молиться и думать над своим поведением. Созерцать стену, отчаянно не понимая, что он должен сделать. Выцеплять взглядом каждую малейшую трещинку, неровность, что-нибудь, что делало бы мир вокруг чуть менее идеальным и чуть более пригодным для совершенно точно неидеального него.

Стена не разрушилась при прикосновении. Даже во сне она была основательной, твердой, шершавой и холодной под пальцами стеной, явившейся из полузабытых воспоминаний с какой-то без сомнения поучительной целью. Немой улыбнулся – он давно вырос из веры в то, что осознание проблемы чудесным образом ее решит. В первый раз что ли? Таци закрыл глаза, приготовившись к вполне ощутимому удару о камень, наклонил голову, как бык на корриде, всем телом шагнул прямо в стену… и проснулся. Под деревом в монастырском саду. Солнце давно ушло, хотя и не село до конца. Стало весьма прохладно. Тацито потер ладони, резко сжал и разжал зазябшие пальцы, и тогда только понял, что никакой эльфийской сферы у него в руке уже нет. Пошарил по земле вокруг без особого энтузиазма, огляделся. Целительница, естественно, давно ушла. Хотелось надеяться, что это она забрала стеклянный шар из его руки, не разбудив, или на худой конец это сделал кто-нибудь из служителей. Иначе вышло бы совсем смешно - не только как последний дурак заснул посреди урока, но еще и бесценный артефакт при этом умудрился потерять, не вставая с места. Что, впрочем, странно — вот уже четыре года Тацито спал не только плохо, но и очень чутко. Чтобы вот так провалиться на несколько часов, прозевать шаги рядом, прикосновение к руке… Вымотаться нужно до отнимающихся немеющих мышц, а он только слегка помог в богадельне, а потом только сидел и пялился на шар. Удивительно.

Следующим днем с самого утра Немой вполне сознательно с головой нырнул в нехитрые доверенные ему обязанности. Никто за ним не бегал и не орал, обвиняя во всех смертных грехах, из чего он заключил, что со сферой вышло как-то нормально. Заглядывать в нее еще раз ему пока не очень-то и хотелось, но вот прямую спину и меховую мантилью Фриды, а также высокую кряжистую тень ее бородатого спутника Тацито старательно и тревожно высматривал здесь и там, ловил краем глаза, выдыхал, что хоть эти двое ему не приснились, и… торопливо сворачивал за угол, возвращаясь к простому и понятному труду, не требующему сложных мыслительных взаимодействий с запертыми дверями и стенами. Переплетье фиолетового и зеленого ему и так постоянно мерещилось в темноте век, стоило только моргнуть чуть дольше обычного и за краем каждого слишком быстро переведенного взгляда. Не будь сезон снегов, решил бы, что весь монастырь оплетен цветущими клематисами, которые исключительно из вредности прячутся, если смотреть прямо. Или заткан виноградным гобеленом безумной ткачихи из детской сказки.

Некое подобие совести притащило его к целительнице только к вечеру. Он знал, заприметил, что на сей раз женщина направилась в сторону библиотеки и архивов. На вечерне, с которой он возмутительно, но незаметно улизнул, высился немой кузнец, но не его госпожа. Айзенке простительно, но нигде кроме обители книг и документов во время общей молитвы незаметно не отсидеться, так и отыскал, хотя пришлось поплутать и подергать незапертые (вполне реальные) двери, наводившие на мысль о том, что забирается он куда-то, куда ему, возможно, нос совать не стоит. Целительница отыскалась в помещении, которое можно было бы назвать кабинетом, в компании не только каких-то древнего вида документов, но и пресловутой сферы, которую Тацито – вот уж действительно чудо – был чрезвычайно рад увидеть целой, невредимой и абсолютно не потерянной. Вид последней, видимо, и дернул его на то, чтобы снова попробовать трюк, который ему давеча объясняла Фрида, без особой надежды на успех, но и без внутреннего сопротивления, что прежде неизменно сопровождало любые даже мысли о ментальной магии. Отыскать дверь, которую не увидеть с открытыми глазами, дотянуться до нее, не двигаясь с места и постучать, так? Только бы снова никуда не провалиться…

Тацито проводил взглядом отложенное в сторону распятие, не сразу ощутив, что именно изменилось этим жестом. Крестик выглядел обыкновенно, по кастильским меркам - совсем скромный. Церковь настаивала, что снимать нательный крест нельзя, но среди простого народа много ходило суеверий на этот счет. Некоторые предпочитали прятать священный символ при любом сколько-нибудь греховном или даже попросту "грязном" действии, чтобы не замарать святость. Не слишком уважительно к силе Господа, если подумать -  так ли сильна Его сила, если грязными руками можно поколебать…

Здесь, впрочем, было что-то другое. Женщина не походила на суеверную крестьянку, магия не считалась более грехом, да и не снимала она креста, когда исцеляла людей в богадельне, вот уж где явлены были всяческие чудеса… Немой перевел взгляд обратно на колдунью и замер, почувствовав… подумав?.. чужую мысль в голове. Ощущение было похоже и не похоже одновременно на прошлый опыт общения с менталистами герцогини Риарио - те действовали куда настойчивее, выкручивая и обращая против него любые попытки сопротивления. Не то, чтобы такие попытки вообще были - это было бы по меньшей мере глупо, но сознание и память не любят быть выпотрошенными наружу, даже по доброй воле и из самых лучших побуждений - сродни тому, как сложно приучить тело не отдергиваться от горячего или не моргать, когда что-то летит в лицо. С целительницей же он не чувствовал такой угрозы. Он был, как бы абсурдно это ни звучало для бездаря-новичка, столкнувшегося на этом поле с обученным магом, сильнее - мысленная речь женщины подтверждала это, но он не поверил бы на слово, не ощущай подспудно сам. Это дарило некоторое спокойствие, хотя и ставило новые вопросы, которые Таци пока постарался подавить и запихнуть куда-нибудь поглубже. Ему нужно было сперва подумать над ними самому, но сейчас, с этой невесомой связью мыслительной речи он не слишком понимал, какие мысли он озвучивает для них обоих, а какие - оставляет за собой, если такое вообще возможно. То ли внутренний голос, то ли память подсказывали, что возможно. Теоретически.

Немой послушно сел на указанный стул. Перед носом его сразу оказались книги, приготовленные, как он теперь догадался, в том числе и для снятия копий. Судя по убранству - дорогие и ценные рукописи, к которым допускают лишь самым благонадежным и опытным в переписывании служителей. Когда-то у него был красивый почерк, но к таким томам его бы не допустили все равно, за плохое поведение… Под столом Немой перехватил левой запястье правой руки и сильно сжал, гася зарождающуюся дрожь.

Готов отвлекаться на что угодно, лишь бы не отвечать на простые вопросы? Скажешь ей, что имена сильно переоценены? Не ерничай… - кажется, нет, Тацито был почти уверен, что кусок его внутреннего диалога было прекрасно "слышно" целительнице. Нужно было понять, как отделить одни мысли от других, не обрывая зыбкий мысленный контакт, выделить из плотного плетения только те нити, что нужно. Пока же… что ж, он давно перестал бояться казаться людям смешным или глупым. Немой сделал глубокий вдох и постарался думать яснее и четче, без всяческой мишуры.

Тацито, благородная донна, - думать вежливо было… странно, но Немой отчетливо проговорил корректное обращение в своей голове. Он не знал всех правил и не понимал намерений благородной госпожи, решившей предложить обучение и знания сомнительному незнакомцу. Лучше не показаться наглым.

Тридцать два, полагаю, - знать свой точный возраст и день рождения, как оказалось, тоже своего рода привилегией, - Кастилец без роду и племени. Перед мысленным взором Немого мелькнуло несколько размытых образов: стена замка, сад, женщина с забытым и потому размывшимся лицом, украдкой смотрящая на него из тени. Видела ли то же самое его собеседница, он не знал.

В Санто-Доминго-и-Силос меня привела собственная глупость, несчастный случай и охотничья кавалькада, донна. Моя госпожа отправилась на богомолье, а я отстал от паломничества.

Таци снова немного поклонился, закрепляя более формальное знакомство.

Благородная донна не называла своего имени. Донна умна, интересуется науками и предупреждает о беде. Я хочу учиться, но почему ты хочешь меня учить? - мысль, которая волновала его с того самого момента, как целительная обратила на него свое внимание скользкой речной рыбешкой проскочила между воображаемыми пальцами весьма не деликатным образом.