Иньес тошнило за каретой.

Сквозь дверной проем Лаура видела, как неодобрительно качает головой донна Исабель, старшая камеристка, и как двое молоденьких солдат чуть поодаль вполголоса обмениваются шуточками - она сама испытывала к бедняжке жалость, но какую-то безразличную, притупленную усталостью: они находились в дороге не первый день, и инфанта с удивлением открывала для себя, что длительные путешествия выглядят гораздо приятнее на страницах рыцарских романов. Сквозь приоткрытую дверь виднелись уходящее вдаль бескрайнее плато, выжженное до цвета старого пергамента, и припыленное небо над ним - перелески с низкорослыми, корявыми дубами чередовались с пустыми в это время года полями: Кастилия, настоящая, непарадная, раскрылась перед инфантой во всей своей суровой величавости. Тянущаяся вдаль охристая лента дороги терялась в дрожащем у горизонта мареве, словно вела в никуда - время здесь будто бы застыло в тягучем, как смола, полуденном зное, и путь их казался бесоконечным, словно они были они проклятыми душами, обреченными вечно скитаться по пыльным просторам этой земли. Снаружи в карету лились ароматы полыни и томиллы — той самой сухой травы, что источала сладковатый, пряный аромат, когда ее безжалостно сминали колеса - к которым примешивались стойкие, почти осязаемые запахи нагретой на солнце кожи сбруи и лошадиного пота.

Запахи дороги.

Со стороны вещевого обоза - с подарками для жениха, гардеробом инфанты, посудой и провизией - замыкавшего процессию - доносилось ленивое ворчание слуг.

- Ну можем ехать, благородная донна? - недовольно тянул кучер, и донна Исабель махала на него рукой, чтобы он замолчал.

Пять дней назад они выезжали из Альтамиры в тот ранний час, когда солнце еще только золотило зубцы алькасара, а воздух был свеж и прозрачен - тогда казалось, будто сама столица затаила дыхание, провожая свою инфанту. Весь двор выстроился, сверкая шелками и золотом шпаг, когда Лаура, замерев неподвижно у золоченой дверцы кареты, принимала последние напутствия и поклоны. Ее парадное платье, усыпанное жемчугом и шитое серебряными нитями тогда казалось ей венцом портновского искусства - теперь же оно сделалось орудием пытки: корсет неумолимо давил на ребра, тонкое кружево ворота натирало шею до красноты; каждая кочка отзывалась тупым ударом в позвоночнике, а от постоянной тряски начинала ныть голова. Монотонный скрип рессор, мерный перестук копыт, глухой шорох колес, вязнущих в пыли, — эти звуки сливались в один унылый гул, под который затихали даже голоса в карете: фрейлины, поначалу щебетавшие, как певчике птички, теперь дремали, покачиваясь в такт ухабам, и только инфанта упрямо глазела в уставившись в запыленное стекло, будто пытаясь в клубящихся у горизонта облаках различить предзнаменования будущего.

— Шесть дней до границы, если не помешают разливы рек, — говорила тогда донна Исабель, с видом великого страдания обмахиваясь веером. — И ради чего? Чтоб выйти замуж за северного варвара, который, небось, медведей у себя в покоях держит.

За стеклом промелькнула фигура всадника, возглавлявшего авангард охраны: молодой человек в простом, но отлично сидевшем камзоле, без лишних украшений, ловко правил горячим фалернским жеребцом, и солнце высвечивало золотистые пряди, выбившиеся из-под шляпы. Профиль его казался высеченным из камня: резкий, с высоким лбом и упрямым подбородком - Лаура невольно задержала на нем взгляд, любуясь.

— А это кто? Не припоминаю его при дворе.

Донна Исабель смерила всадника оценивающим взглядом.

— Дон Родриго де Вильямор, Ваше Высочество. Из младшей ветви. Отцу его благоволит дон Ди, потому сыну и доверили честь возглавить эскорт. Полагаю, за благоразумие и скромность.

Как будто почувствовав на себе взгляд, дон Родриго обернулся - глаза его, цвета темного меда, на мгновение встретились с взглядом инфанты; не смутившись, однако, он лишь чуть склонил голову в почтительном поклоне, и развернул коня, чтобы отдать какое-то распоряжение солдатам.

На третий день пути, когда пыль дорожная въелась уже не только в платья, но, казалось, и в самые души, кортеж остановился на ночлег в полуразрушенном монастыре, приютившемся у одинокого холма. Песчаниковые стены его хранили прохладу, пахнущую плесенью и сухими травами, но после духоты кареты это казалось благословением - пока слуги суетились, обустраивая ночлег, а капитан охраны совещался с настоятелем, донья Исабель, осмотрев скудные покои, предназначенные для инфанты, с удовлетворением изрекла:

— Здесь есть часовня. Маленькая, но освященная. Вам следует вознести благодарность за благополучный путь и испросить благословения на грядущее.

Часовня и впрямь оказалась крошечной, вырубленной прямо в скале, и воздух в ней оказывался неподвижным и густым - пахло воском, каменной пылью и чем-то неуловимо древним, бумажной пылью будто. Перед единственным деревянным алтарем теплилась лампада, отбрасывая на стены плчшущие тени, превращавшие лик строгой мадонны в зыбкое, почти призрачное видение. Тишина стояла такая, что слышалось биение собственного сердца - Лаура долго сидела в ней, вглядываясь в полустертое временем лицо Богородицы, а потом встала и вышла, так и не помолившись.

В полдень следующего дня кортеж свернул с дороги к одинокой роще, обещавшей скудную тень: обед под ее сенью оказывался призрачным подобием привычного инфанте уклада: ни шатров, ни столов — пажи и слуги лишь расстелили на земле ковры, чтобы достать из походных корзин походную еду — вяленое мясо, черствый хлеб и оливки — казавшуюся Лауре жалкой пародией на привычные ей яства. Пока она ела, сидя на шатком складном табурете и ветер норовил занести песок в ее еду, она видела, как вдалеке маячат подгоняемые пастухом стада: где-то там раскинулась деревенька. Когда кортеж миновал ее, за каретой инфанты увязались оборванные дети.

— Монету! Монету!

— Пошли прочь, голь перекатная! — гаркнул кто-то справа от кареты.

— Остановитесь, — неожиданно для себя приказала Лаура.

Из кошелька она выудила несколько серебряных монет - неслыханное богатство для этих краев - и, высунувшись из окна кареты, протянула их старшей из девочек, что схватила деньги с жадностью дикого зверька и тут же умчалась прочь.

— Ваше Высочество, это недопустимо! — возмутилась донья Исабель. — Поощрять попрошайничество...

— Я поощряю выживание, — сухо откликнулась инфанта, вновь откидываясь на сидении. — Все мы заняты им, не так ли, донна?

И вновь наступила тягостная тишина, нарушаемая лишь скрипом колес.

Позже, с каретой инфанты поравнялся Родриго.

— Вас не слишком укачало, Ваше Высочество?

— Я терплю, дон де Вильямор, — откликнулась Лаура, — как и подобает инфанте.

— Терпение — добродетель, — идальго чуть улыбнулся, и в уголках его глаз лучиками разбежались морщинки. — Но даже добродетили нужен отдых. Скоро доберёмся до приграничной крепости, там можно будет передохнуть.

К шестому дню равнина принялась медленно подниматься, превращаясь в пологие холмы, словно по самой земной тверди начинала идти рябь. Пыль пропадала - воздух постепенно наполнялся непривычной влагой, и охристые тона за окном кареты уступали место зелени: светлой - лугов, и темной, почти черной - хвои густых лесов. Когда на вершине самого высокого холма показался замок, Лаура поначалу решила, что она бредит от усталости: приземистая, суровая, вросшая в скалу крепость ничем не напоминала изящные алькасары ее родины с ажурными арками и внутренними двориками. Серые, поросшие лишайником стены, остроконечные, как шлемы, башни — замок стоял среди скал, словно неприветливый страж, не желающий гостей, но издалека Лаура могла расслышать трубный глас - в крепости возвещали об их приближении. Привычные, человеческие звуки возвращались постепенно, будто проступая сквозь наполненное скрипом колес дорожное безмолвие: лай собак, шум, доносившийся из деревушки у подножия замка - а потом и стук копыт.

Их встречали.

— Иньес, мое зеркало.

Фрейлины засуетились, поправляя ее прическу и складки платья: усталость инфанты мгновенно испарилась, сменяясь леденящим нервным ожиданием.

Отредактировано Laura Sandaval (2025-09-25 01:21:00)

Подпись автора

sie will es und so ist es fein
so war es und so wird es immer sein
sie will es und so ist es Brauch
was sie will, bekommt sie auch

Рука принца, сжимавшая ее пальцы, оказывалась холодной — не замерзшей, как бывает у тех, кто долго стоял на ветру, но будто бы по-настоящему холодной, словно кровь в его жилах текла медленнее, чем положено живому человеку. Лаура ощутила это прикосновение всем телом — мимолетный озноб коротко прокатился по позвонкам, заставляя на мгновение забыть об усталости, и когда принц поднял на нее глаза, инфанта поймала себя на том, что не может отвести взор: что-то в его лице — не красота, нет, но какая-то хищная, почти нездоровая притягательность — заставляло смотреть, даже когда инстинкт шептал отвернуться.

Опасно.

Мысль промелькнула быстрой вспышкой, и канула в темноту памяти - туда, где Лаура хранила все то, о чего нельзя было произнести вслух. Она позволила себе легкую, чуть растерянную улыбку — ту самую, с которой она спрашивала у покойного батюшки, можно ли устроить очередной праздник, дабы порадовать ее донн - им так скучно при дворе, бедняжкам! - и неизменно получала в ответ согласие.

- Ваше Высочество, - отозвалась она на айзене, но со столь явственным кастильским акцентом, что тот мог бы показаться демонстративным, если бы не совершенно беззаботное выражение лица инфанты, — благодаря вас за столь теплый прием. Путь был долог, и я... - взгляд ее на мгновение метнулся к дону Родриго, затем вернулся к принцу, - должна признаться, несколько утомлена, для принятия столь важного решения прямо сейчас.

Напряжение между доном Родриго и графом Гонтом казалось почти осязаемым — два всадника глядели друг на друга с той вежливой непримиримостью, что предшествует либо неохотным поклонам, либо поединку: Лаура подмечала, как побелели костяшки пальцев де Вильяморы на поводьях, как выпрямилась его спина, будто сквозь позвонки продернула натянутую нить, и как опасно сузились его глаза. Кастилец не собирался уступать: долг, честь, приказ ее матушки - все это подпирало его под лопатки  железной стеной.

Верный пес. Если она отошлет его сейчас, то останется совсем одна.

За спиной послышался тревожный шорох: донна Исабель и фрейлины переглядывались, не понимая, что происходит, но чувствуя нарастающее напряжение в воздухе. Лаура мягко высвободила руку из пальцев принца и сделала шаг назад - небольшой, словно пошатнулась от усталости, и теперь стояла так, чтобы оказываться между принцем и доном Родриго — невинный маневр, но достаточно искусный, чтобы разорвать прямую линию конфронтации.

- Простите, - прошептала она, и голос ее дрогнул совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы это заметили, - такая долгая дорога... голова кружится.

Она чуть наклонила голову, и солнечный свет скользнул по смоляным прядям волос, выбившимся из прически — движение было изящным, почти кокетливым, но не вызывающим; и голосе инфанты звучала мягкая, почти извиняющаяся печаль, когда она произносила:

— Однако Ваше Высочество, я не хочу казаться неблагодарной - напротив, для меня великая честь бывать под защитой Гессенов. Но... — она помедлила, словно подбирая слова, — разве не будет... неприлично, если я, едва наступив на северную землю, немедленно отошлю людей, которых мне доверила моя королева? Не покажется ли это... недоверчивым? Мне бы так хотелось, чтобы дон де Вильямора вернулся в Альтамиру и рассказал моей королеве, как благородным и великодушным оказался принц, встретивший меня на границе, а разве дурные вести о том, что кастильских рыцарей с позором развернули обратное, послужат укреплению союза между нашими домами?

Лаура чуть склонила голову, и жест этот был полон той беспомощной грации, что всегда заставляла мужчин чувствовать себя защитниками в ее присутствии. В последних словах ее, однако, прозвучала едва уловимая неприятная нотка: отказ мог быть истолкован как оскорбление не просто инфанты, но самой Кастилии; звучание ее, впрочем, почти сразу истаяло в воздухе: Лаура сделала шаг ближе к принцу, и теперь между ними оставалось не больше трех шагов - дистанция интимная, почти неприличная для первой встречи, но инфанта держалась так, словно не замечала этого, будто подобная близость для нее была естественна.

- Кроме того, я не сомневаюсь в вашей силе, Ваше Высочество, но дон де Вильямора и его люди везут со мной приданое - золото, драгоценности, подарки для вашей семьи. Они отвечают за это своими головами перед моей королевой и если вернутся сейчас, не выполнив своего долга, их ждет бесчестье. А я... — она опустила взгляд, словно стесняясь собственной дерзости, — я не хочу начинать свою жизнь в Айзене с того, что обрекаю верных слуг моей королевы на позор.

Она подняла глаза, встречаясь взглядом с принцем, и в этом взгляде читалась искренняя мольба — почти детская, доверчивая. За ее спиной дон Родриго застыл, не двигаясь, но в напряженной линии плеч читалось, как много для него значил этот момент. Донна Исабель молчала, но пальцы ее перебирали четки — нервный жест, выдававший тревогу .

- Я прошу Вас позволить моим людям сопровождать нас до Фрайбурга. Не как охрана - я вверяю свою жизнь в руки Вашего Высочества, - но как эскорт, отвечающему за сохранность королевского имущества. Когда мы прибудем ко двору и приданое будет передано королевским казначеям, тогда дон Родриго сможет с чистой совестью вернуться в Кастилию и доложить моей королеве, что ее инфанта в безопасности, долг выполнен и гостеприимство Гессенов безупречное, как все и ждали.

Во взгляде ее, устремленном на принца, читалось столько невинной мольбы, что отказать ей казалось жестокостью - хотя любой, кто умел смотреть глубже, мог бы заметить: за этой маской испуганной девушки, цепляющейся за последнюю ниточку, связывающую ее с родиной, скрывалось расчетливое понимание того, что оставаться без своих людей в чужой стране — значит отдать себя на милость тех, чьи намерения еще только предстоит узнать.

Подпись автора

sie will es und so ist es fein
so war es und so wird es immer sein
sie will es und so ist es Brauch
was sie will, bekommt sie auch

Meine kleine Füchsin.

Слова, едва щекотавшие слух, обожгли сильнее, чем если бы он произнес их во всеуслышание. Лаура почувствовала, как предательски дрогнули ресницы - мимолетно, но достаточно, чтобы принц заметил, если смотрел так же внимательно, как ей думалось: "Лисичка" - слово, что одновременно ласкало и унижало, хвалило и насмехалось; словно он уже разгадал ее игру и счел ее... забавной - Лаура поняла это по тому, как скользил его взгляд - не по ее глазам, но по губам, по линии шеи. Он разглядывал ее, как игрок изучает шахматную доску - просчитывая ходы, предсказывая слабости - и когда Лоран шагнул ближе, сокращая расстояние до почти неприличного, Лаура почувствовала: он не защищал, не обхаживал, не льстил. Он охотился.

Дыхание у виска окатило волной холода, не имевшая ничего общего с погодой - не от страха, но от чего-то другого, чему инфанта не желала бы дать имя даже про себя. На короткое мгновение ей показалось, что быть может - только быть может - она ступила на территорию хищника, с которым пока не готова тягаться: отправляясь в Айзен она ждала подвоха в характере Людовика, но может быть - Лаура скосила взгляд, следя за текучими движениями Лорана - все это время она опасалась вовсе не того принца. Внезапно сгустившееся напряжение нарастало, и инфанта сама не могла определить его причину - будто бы нет поводов к тревогам, все идет своим чередом.

Все так, как должно быть?..

Она не отступила, однако - отступить сейчас означало признать поражение, показать, что его близость пугает, что она не готова играть в эту игру - вместо этого Лаура подняла подбородок чуть выше, и губы ее тронула легкая улыбка - та самая, которой она училась годами: благодарная, но не покорная; довольная, но не торжествующая. Спиной она ощущала напряжение дона Родриго - Лаура не видела его лица, но чувствовала его всем телом, будто между ними существовала невидимая нить, связывающая госпожу и верного слугу. Гнев кастильца оказывался почти осязаем - тот самый благородный, горячий гнев южан, что вспыхивал от оскорбления чести быстрее, чем от угрозы жизни: он понимал, что его обыграли - изящно, почти незаметно для остальных, но безжалостно. Гессен не отказывал инфанте прямо - это было бы оскорблением. Он соглашался - но так, что согласие не приносило ей выгоды: охрана останется, но при багаже, не при ней; а сама она окажется в его карете, под его присмотром, отрезанная от своих людей.

Принц стоял перед ней, протянув руку, и в глазах его плясали те самые искорки, что бывают у охотника, когда дичь подходит слишком близко к силкам.

Я могу отказаться.

Мысль мелькнула - быстро, отчаянно: она могла бы сослаться на усталость, на необходимость переодеться, на что угодно. Могла настоять на том, чтобы ехать в своей карете, с донной Исабель рядом. Могла...

Но тогда он узнает, что я боюсь. Играй дальше, лисичка. Ты уже начала.

Лаура обернулась - медленно, будто только сейчас заметив приближающийся экипаж. Белые лошади двигались с той призрачной грацией, что была свойственна северным породам - тонконогие, словно сотканные из тумана и лунного света, они казались существами не вполне земными. С кареты она перевела взгляд на принца - тот стоял так близко, что инфанта различала тонкие линии у уголков его глаз, и в протянутой им руке - жесте галантном, безупречно вежливом - не было просьбы, только уверенность в том, что она примет ее. Лаура опустила взгляд на его ладонь - бледную, с длинными пальцами - и промедлила ровно мгновение, прежде чем вложить в нее свою унизанную перстнями руку - легко, почти небрежно, словно принимая приглашение на танец.

Улыбка на ее лице сделалась чуть шире, чуть искреннее.

— Ваше Высочество слишком добры, - голос инфанты звучал ровно и беззаботно, - я буду рада услышать вести от моей дражайшей... родственницы. Донна Мария... - она помедлила, словно подбирая слова, - всегда была для меня образцом мудрости и достоинства.

Обернувшись через плечо, Лаура бросила короткий взгляд на дона Родриго - кастилец стоял неподвижно, но все в его позе кричало о внутреннем напряжении, и застывшая на лица вежливая маска резко контрастировала с горящим взором. Инфанта встретилась с ним взглядом - на мгновение, не больше - и постаралась вложить в этот взгляд все, что не могла сказать вслух: не делай глупостей, будь рядом, не оставляй меня совсем.

Родриго едва заметно кивнул - так незначительно, что только она могла это увидеть.

— Донна Исабель, - окликнула Лаура, и голос ее прозвучал чуть громче, словно она хотела, чтобы все слышали, - проследите, чтобы мои вещи были доставлены в целости. И передайте доннам, что я скоро увижусь с ними в замке.

Камеристка поклонилась - глубоко, почтительно - но в глазах ее мелькнула тревога: старая женщина понимала больше, чем говорила, и Лаура знала: если что-то пойдет не так, донна Исабель сделает все возможное. Но что она может? Что может старая служанка против принца крови?

Лаура развернулась обратно к принцу, и улыбка ее стала почти игривой - той самой маской легкомыслия, что так хорошо прятал настороженность.

— Надеюсь, дорога будет недолгой, Ваше Высочество, - проговорила она, делая шаг к карете, - путешествие утомляло меня больше, чем я ждала, - она бросила на него взгляд - быстрый, почти кокетливый, - хотя, признаюсь, наша встреча была... интригующей. В лучшем смысле этого слова.

Лгунья.

Но ложь была валютой двора, и Лаура научилась тратить ее щедро, когда того требовали обстоятельства. Она позволила Лорану помочь ей подняться в карету - движения их со стороны казались плавным, отточенным, словно они танцевали, а не шли и, придерживая юбки, скользнула внутрь - интерьер оказывался роскошным, но строгим: темное дерево, бархатные сиденья цвета вороньего крыла; здесь пахло воском, кожей и чем-то еще - тем самым запахом, что исходил от принца, пряным и холодным одновременно - и когда инфанта опустилась на сидение, она на мгновение обернулась. За стеклом виднелся дон Родриго - неподвижный, словно статуя - и донна Исабель подле него, нервно сжимающая кружевной платок - а потом дверца захлопнулась.

Лаура расправился складки платья, и когда принц занял место напротив, она подняла на него взгляд - спокойный, чуть любопытный, словно они встретились на светском приеме.

— Итак, Ваше Высочество, - проговорила она, и из ее речи как по волшебству испарился кастильский акцент, - что же столь важного велела передать мне моя дражайшая родственница, что это нельзя произнести при свидетелях?

Снаружи донеслись приглушенные голоса - граф Гонт отдавал распоряжения, дон Родриго что-то коротко бросил своим людям. Затем - скрип седла, шаги, и карета качнулась, трогаясь с места.

Подпись автора

sie will es und so ist es fein
so war es und so wird es immer sein
sie will es und so ist es Brauch
was sie will, bekommt sie auch

Прикосновение обожгло - хватка принца оказывалась уверенной, почти небрежной в своей властности; не грубой, но абсолютно непререкаемой, словно он брал принадлежавшее ему по праву. Инфанта замерла - не от страха, но от внезапного, почти болезненного осознания того, как стремительно изменились правила игры.

Он касается меня.

Мысль пришла запоздало, когда ее туфля уже покоилась на бархатной обивке сиденья, и пальцы принца - холодные, унизанные синими сапфирами - уже скользили по краю мыска. Он говорил о хнефатафле, о черной королеве, о тронах и клетках безопасности, и голос Лорана оставался ровным, светским, словно они обсуждали погоду или качество дорог; но его руки - руки рассказывали совершенно другую историю.

Лаура не отвела глаза. Лаура смотрела на него - не могла не смотреть, потому что Лоран держал ее взгляд так же крепко, как и ногу, и лицо его не выражало ничего - ни желания, ни торжества, ни даже интереса; лишь тень улыбки в уголке губ выдавала, что происходящее доставляло ему какое-то недоброе удовольствие.

Он хочет, чтобы я испугалась.

Но страх - это то, что она научилась прятать так же глубоко, как и гнев: при дворе в Альтамире ее учили улыбаться, когда хочется кричать; кланяться, когда хочется плюнуть в лицо; и оставаться неподвижной, когда все внутри воет, требуя бежать - пальцы принца скользнули выше, к пряжке, и Лаура почувствовала, как под тонкой тканью чулка пробежала дрожь - предательская, непрошенная.

Черная королева в окружении.

Карета двигалась; колыхалась тяжелая штора, скрывая их от внешнего мира, и никто - ни донна Исабель, ни дон Родриго - не мог сейчас вмешаться.

— Хнефатафл, - повторила Лаура, и голос ее прозвучал ровнее, чем она сама того ожидала, почти задумчиво, словно она и правда размышляла об игре, а не о том, как его ладонь обнимала ее икру, сжимая с тем точным давлением, что находилось на грани между лаской и демонстрацией силы,  - я слышала о ней, - пауза, короткая, пока она собиралась с мыслями, заставляя себя не думать о том, как его пальцы двигались выше, - но вы правы, в Кастилии мы предпочитаем шахматы. Там королева - самая сильная фигура на доске.

Пальцы принца коснулись подвязки, и Лаура почувствовала, как перехватило дыхание - на мгновение, совсем коротко, но достаточно, чтобы он мог это заметить. Она сжала руки на коленях - движение было едва заметным, контролируемым - и заставила себя продолжать говорить, словно ничего не происходило.

— В шахматах, - продолжила инфанта, не отрывая взгляда от лица принца, игнорируя то, что происходило ниже, - королева не бежит. Она атакует. Она движется в любом направлении - по диагонали, прямо, как угодно. Она защищает своего короля, но при этом сама способна уничтожить половину вражеской армии.

Она почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось - не от страха, но от чего-то гораздо более опасного, чего она не желала бы признавать: влечения - темного и совершенно неуместного: Лаура знала, что должна отдернуть ногу; должна возмутиться, должна напомнить ему, что она - инфанта и невеста его брата, а не игрушка для развлечения в дороге; но слова застряли где-то в горле, когда ладонь его скользнула выше, словно он измерял, оценивал, изучал.

Опасно.

— Конечно, - голос ее стал чуть тише, словно она делилась секретом, - в шахматах если королеву берут в плен... - она сделала паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе, - игра не заканчивается. Игру заканчивает потеря короля, но королева... ее можно потерять и все равно выиграть. Потому что при всей своей силе, она всего лишь еще одна фигура. Она не цель игры.

Его пальцы скользнули под колено, и прикосновение это было настолько неожиданно нежным, что Лаура почувствовала, как предательски вспыхнули щеки - однако все еще изображая безмятежное спокойствие, Лаура чуть наклонила голову - движение это казалось изящным, почти кокетливым, однако но в темных глазах плескалось нечто совсем иное. Она медленно, очень медленно, подалась вперед - не резко, не демонстративно, но достаточно, чтобы сократить расстояние между ними. Движение заставило руку принца сдвинуться, и Лаура воспользовалась этим мгновением, чтобы перехватить его взгляд.

— Скажите мне, Ваше Высочество, - произнесла она, и в голосе ее звучало нечто среднее между любопытством и вызовом, - в вашей игре... королева окружена врагами, и она должна добежать до угла, чтобы стать свободной. Но что, если она не хочет бежать?

Сжатые в кулаки пальцы ее разжались на коленях - медленно, плавно - и одна рука почти лениво поднялась, чтобы коснуться края своего декольте - жест был невинным, но достаточно откровенным, чтобы отвлечь внимание.

— К тому же, мне кажется, вы забываете одну важную деталь этой игры. Королева может быть окружена, может быть в опасности - но у нее есть рыцари. Верные люди, готовые защищать ее до последнего. Разве не так? Или в хнефатафле королева сражается в одиночку?

Она выдержала паузу, давая словам повиснуть в воздухе, и затем, будто спохватившись, добавила легко и игриво:

— Впрочем, я не знаю правил вашей северной игры. Может быть, вы научите меня? -  в голосе ее прозвучала нотка невинного интереса, - я быстро учусь. Но прежде - вы упомянули, что у вас есть слова от вдовствующей августы - полагаю, именно для этого вы пригласили меня в свою карету? Или разговор о древних играх - это и есть послание донны Марии?

Отредактировано Laura Sandaval (2025-11-15 23:29:40)

Подпись автора

sie will es und so ist es fein
so war es und so wird es immer sein
sie will es und so ist es Brauch
was sie will, bekommt sie auch