Иньес тошнило за каретой.

Сквозь дверной проем Лаура видела, как неодобрительно качает головой донна Исабель, старшая камеристка, и как двое молоденьких солдат чуть поодаль вполголоса обмениваются шуточками - она сама испытывала к бедняжке жалость, но какую-то безразличную, притупленную усталостью: они находились в дороге не первый день, и инфанта с удивлением открывала для себя, что длительные путешествия выглядят гораздо приятнее на страницах рыцарских романов. Сквозь приоткрытую дверь виднелись уходящее вдаль бескрайнее плато, выжженное до цвета старого пергамента, и припыленное небо над ним - перелески с низкорослыми, корявыми дубами чередовались с пустыми в это время года полями: Кастилия, настоящая, непарадная, раскрылась перед инфантой во всей своей суровой величавости. Тянущаяся вдаль охристая лента дороги терялась в дрожащем у горизонта мареве, словно вела в никуда - время здесь будто бы застыло в тягучем, как смола, полуденном зное, и путь их казался бесоконечным, словно они были они проклятыми душами, обреченными вечно скитаться по пыльным просторам этой земли. Снаружи в карету лились ароматы полыни и томиллы — той самой сухой травы, что источала сладковатый, пряный аромат, когда ее безжалостно сминали колеса - к которым примешивались стойкие, почти осязаемые запахи нагретой на солнце кожи сбруи и лошадиного пота.

Запахи дороги.

Со стороны вещевого обоза - с подарками для жениха, гардеробом инфанты, посудой и провизией - замыкавшего процессию - доносилось ленивое ворчание слуг.

- Ну можем ехать, благородная донна? - недовольно тянул кучер, и донна Исабель махала на него рукой, чтобы он замолчал.

Пять дней назад они выезжали из Альтамиры в тот ранний час, когда солнце еще только золотило зубцы алькасара, а воздух был свеж и прозрачен - тогда казалось, будто сама столица затаила дыхание, провожая свою инфанту. Весь двор выстроился, сверкая шелками и золотом шпаг, когда Лаура, замерев неподвижно у золоченой дверцы кареты, принимала последние напутствия и поклоны. Ее парадное платье, усыпанное жемчугом и шитое серебряными нитями тогда казалось ей венцом портновского искусства - теперь же оно сделалось орудием пытки: корсет неумолимо давил на ребра, тонкое кружево ворота натирало шею до красноты; каждая кочка отзывалась тупым ударом в позвоночнике, а от постоянной тряски начинала ныть голова. Монотонный скрип рессор, мерный перестук копыт, глухой шорох колес, вязнущих в пыли, — эти звуки сливались в один унылый гул, под который затихали даже голоса в карете: фрейлины, поначалу щебетавшие, как певчике птички, теперь дремали, покачиваясь в такт ухабам, и только инфанта упрямо глазела в уставившись в запыленное стекло, будто пытаясь в клубящихся у горизонта облаках различить предзнаменования будущего.

— Шесть дней до границы, если не помешают разливы рек, — говорила тогда донна Исабель, с видом великого страдания обмахиваясь веером. — И ради чего? Чтоб выйти замуж за северного варвара, который, небось, медведей у себя в покоях держит.

За стеклом промелькнула фигура всадника, возглавлявшего авангард охраны: молодой человек в простом, но отлично сидевшем камзоле, без лишних украшений, ловко правил горячим фалернским жеребцом, и солнце высвечивало золотистые пряди, выбившиеся из-под шляпы. Профиль его казался высеченным из камня: резкий, с высоким лбом и упрямым подбородком - Лаура невольно задержала на нем взгляд, любуясь.

— А это кто? Не припоминаю его при дворе.

Донна Исабель смерила всадника оценивающим взглядом.

— Дон Родриго де Вильямор, Ваше Высочество. Из младшей ветви. Отцу его благоволит дон Ди, потому сыну и доверили честь возглавить эскорт. Полагаю, за благоразумие и скромность.

Как будто почувствовав на себе взгляд, дон Родриго обернулся - глаза его, цвета темного меда, на мгновение встретились с взглядом инфанты; не смутившись, однако, он лишь чуть склонил голову в почтительном поклоне, и развернул коня, чтобы отдать какое-то распоряжение солдатам.

На третий день пути, когда пыль дорожная въелась уже не только в платья, но, казалось, и в самые души, кортеж остановился на ночлег в полуразрушенном монастыре, приютившемся у одинокого холма. Песчаниковые стены его хранили прохладу, пахнущую плесенью и сухими травами, но после духоты кареты это казалось благословением - пока слуги суетились, обустраивая ночлег, а капитан охраны совещался с настоятелем, донья Исабель, осмотрев скудные покои, предназначенные для инфанты, с удовлетворением изрекла:

— Здесь есть часовня. Маленькая, но освященная. Вам следует вознести благодарность за благополучный путь и испросить благословения на грядущее.

Часовня и впрямь оказалась крошечной, вырубленной прямо в скале, и воздух в ней оказывался неподвижным и густым - пахло воском, каменной пылью и чем-то неуловимо древним, бумажной пылью будто. Перед единственным деревянным алтарем теплилась лампада, отбрасывая на стены плчшущие тени, превращавшие лик строгой мадонны в зыбкое, почти призрачное видение. Тишина стояла такая, что слышалось биение собственного сердца - Лаура долго сидела в ней, вглядываясь в полустертое временем лицо Богородицы, а потом встала и вышла, так и не помолившись.

В полдень следующего дня кортеж свернул с дороги к одинокой роще, обещавшей скудную тень: обед под ее сенью оказывался призрачным подобием привычного инфанте уклада: ни шатров, ни столов — пажи и слуги лишь расстелили на земле ковры, чтобы достать из походных корзин походную еду — вяленое мясо, черствый хлеб и оливки — казавшуюся Лауре жалкой пародией на привычные ей яства. Пока она ела, сидя на шатком складном табурете и ветер норовил занести песок в ее еду, она видела, как вдалеке маячат подгоняемые пастухом стада: где-то там раскинулась деревенька. Когда кортеж миновал ее, за каретой инфанты увязались оборванные дети.

— Монету! Монету!

— Пошли прочь, голь перекатная! — гаркнул кто-то справа от кареты.

— Остановитесь, — неожиданно для себя приказала Лаура.

Из кошелька она выудила несколько серебряных монет - неслыханное богатство для этих краев - и, высунувшись из окна кареты, протянула их старшей из девочек, что схватила деньги с жадностью дикого зверька и тут же умчалась прочь.

— Ваше Высочество, это недопустимо! — возмутилась донья Исабель. — Поощрять попрошайничество...

— Я поощряю выживание, — сухо откликнулась инфанта, вновь откидываясь на сидении. — Все мы заняты им, не так ли, донна?

И вновь наступила тягостная тишина, нарушаемая лишь скрипом колес.

Позже, с каретой инфанты поравнялся Родриго.

— Вас не слишком укачало, Ваше Высочество?

— Я терплю, дон де Вильямор, — откликнулась Лаура, — как и подобает инфанте.

— Терпение — добродетель, — идальго чуть улыбнулся, и в уголках его глаз лучиками разбежались морщинки. — Но даже добродетили нужен отдых. Скоро доберёмся до приграничной крепости, там можно будет передохнуть.

К шестому дню равнина принялась медленно подниматься, превращаясь в пологие холмы, словно по самой земной тверди начинала идти рябь. Пыль пропадала - воздух постепенно наполнялся непривычной влагой, и охристые тона за окном кареты уступали место зелени: светлой - лугов, и темной, почти черной - хвои густых лесов. Когда на вершине самого высокого холма показался замок, Лаура поначалу решила, что она бредит от усталости: приземистая, суровая, вросшая в скалу крепость ничем не напоминала изящные алькасары ее родины с ажурными арками и внутренними двориками. Серые, поросшие лишайником стены, остроконечные, как шлемы, башни — замок стоял среди скал, словно неприветливый страж, не желающий гостей, но издалека Лаура могла расслышать трубный глас - в крепости возвещали об их приближении. Привычные, человеческие звуки возвращались постепенно, будто проступая сквозь наполненное скрипом колес дорожное безмолвие: лай собак, шум, доносившийся из деревушки у подножия замка - а потом и стук копыт.

Их встречали.

— Иньес, мое зеркало.

Фрейлины засуетились, поправляя ее прическу и складки платья: усталость инфанты мгновенно испарилась, сменяясь леденящим нервным ожиданием.

Отредактировано Laura Sandaval (2025-09-25 01:21:00)

Подпись автора

sie will es und so ist es fein
so war es und so wird es immer sein
sie will es und so ist es Brauch
was sie will, bekommt sie auch