- Боюсь, этот прах слишком хрупкий, чтобы доехать до Александрии. Слишком невесомой, слишком сухой и слишком подвижный. Как только саркофаг начнут перемещать, - теперь он почти с наслаждением рассматривал свою работу, точно был скульптором, сдувающим пыль с завершенной статуи прекрасной и навсегда юной кастильской инфанты.

- Но, полагаю любой прах устроит ее кровников. Даже пепел хорошей скаковой лошади мало чем будет отличаться.

Вряд ли эта ловушка была страшнее, чем составленная письмом, но на мгновение Лорана кольнуло приятное, наполняющее ощущение, что герцог между своими женитьбами на несколько кратких дней принадлежит только ему одному. Принц еще не понял, зачем ему это и почему это важно, но ощущение внезапно, острой и глубокой сопричастности было упоительным и пьянящим, точно они остались друг пред другом совершено обнаженными в этом тенистой комнате, укутанной снегом. Он вглядывался в черты, напротив, пытаясь представить, как меняется внешность Алессандро за те годы, которые он упустил, как ложится во внешние уголку глаз тонкая сетка едва заметных улыбчивых морщинок, как углубляются саркастичные складки у губ, как лицо теряет детскую полноту и рисуются четкие породистые скулы, как тело теряет отроческую ломкую пружинность движений и стать обретает тот непреступно горделивый и властный лоск, который отличал герцога от любого виденного им гранда.

Наконец, он моргнул, прогоняя видение.

- Я был бы скучным собеседник и унылым пленником, окажись я им раньше, - короткая сухая улыбка одобрила сделанные Алессандро выборы и принятые решения. – Твоя увлечённость погасла бы раньше, а моя жизнь стала бы намного короче. Верно? И ты смог бы с чистой совестью стать жестоким захватчиком и, возможно, величайшим деспотом в мировой истории. А теперь тебе придется стать героем. И даже, возможно, совершить величайший акт самопожертвования с новой женитьбой.

Улыбка его, наконец, сделалась, солнечной, пусть и насмешливой. Настоящей.

- Ты об этом сожалеешь?

Прежде, чем принять приглашение он оглядел комнату.
- Здесь нет двери в твою спальню? Во фрайбургском дворце комнаты молодоженов сообщаются напрямую. Лишь после рождения первенца супруги разъезжаются в разные части дворца, чтобы крики младенца не мешали его отцу работать.

Догадывался, что слова его могут раздражать Алессандро, но словно бы мстительно желал его уязвить за все годы разлуки, которые тот имел власть не длить, но ничего не предпринял.

- Я хочу такую дверь. Мне нравятся поздние разговоры.

Случись Его Высочеству не желать этой женитьбы, со всех сторон изумительно выгодной и не слишком обременительной, он бы сказал «нет», не изыскивая путей, объяснений и выходов. Ему хватало названных прав и сил, чтобы вывернуться из грядущего иным способом. И отец, и корпус, и северная знать примут его с любым прошлым, найдут ему оправдания и дадут возможности, пожелай они сохранить свои земли, а они пожелают.

Ничто не делают людей настолько осмотрительными и благоразумными, как алчность. Но где-то подспудно Лоран ощущал, что женитьба – совершенно новое впечатление, вызывающее в нем любопытство. Супруга должна принадлежать ему удивительно иначе, не так, как все женщины, с которыми мир связывал его прежде. И ни одной из них не принадлежал сам второй принц – ни по закону, ни по божественному благословению, ни в сердце своем. Возможно, это любопытство будет разочаровано и скоро угаснет, пока же оно занимало Его Высочество, как новая игрушка. Для Алессандро опыт был знакомым и, похоже, безрадостным.

- Я сказал, что хочу, а ты отказываешь мне…
Будь это игра, она показалась бы принцу забавной. Но тонкая, едва уловимая печаль в глазах короля отзывалась такой же тонкой, едва уловимой тревогой за грудиной.
– … чтобы я желал этого больше или чтобы я оставил мысли, к которым только-только начал привыкать?

Развлечь ему мог и скоморох, и хорошая книга, и азартный поединок. Принц легко получал те впечатления, которых желал. Но обладать им против воли так, чтобы это доставляло скомканную ранимую радость не мог никто, кроме романского герцога. Уязвимая, беззащитная эта радость была неповторимой в сочетании самых несочетаемых переживаний, и Лорану оказалось проще ее принять, чем знать, что короткое это удовольствие противится его жизненному течению, идет против его целей и убеждений и должно быть выкорчевано из судьбы. Соловьи не поют в неволе, а потому принять клетку за собственный выбор – путь странный, но возможный.

- Если ты привез меня сюда, чтобы оставить на растерзание женщинам и священникам, кто я чтобы спорить с королем? – склонился, галантно прижав руку к сердцу, так низко, как не кланялся никому прежде, не считая своего венценосного отца. Шпага вздернула тяжелый плащ за его спиной черным крылом с серебристым подбоем.

- Стану посылать пажа, что осведомиться, свободны ли Его Величество от исповеди и супружеского долга, чтобы иметь со мной беседу о стратегии, тактике и грядущих планах.

Оторвавшись взглядом от чужих сапог, наконец, посмотрел в лицо своему королю и сделал доверительный шаг навстречу, понижая голос у самого уха.

- Или Его Величество желает рассказать мне, каким я стал? Вы разочарованы тем, что десяток лет спустя не обнаружили во Фрайбурге впечатлительное дитя? Воистину изумительный сюрприз для человека, проведшего этот десяток лет в Фортунате. Полагаю, я был славным, когда мы расстались. Ласковым?

Мрачная отповедь Алессандро прорастала в душу тугим, теснящим одиночеством, той редкой тоской, которая уже никогда не посещает взрослых, но нередко посещает детей. Принц чувствовал, как корни этого одиночества, поворачиваясь от слова к слову, крошат и прорезают трещинами то, что за пару последних недель выросло в нем в уязвимую определенность. 
                                                                                                                                                     
Но отвечать не спешил, поймав себя на инстинктивном рывке защищать свое, которое еще ни разу не видел и может никогда не увидеть. Неожиданно девочка эта, которая пока от него не отказывалась, да после и не сможет отказаться вот так мимоходом, прежде до основания разрушив его жизнь, стала ему нежно дорога, и Лоран вспомнил, отчего так тщательно берег себя от любых привязанностей. На них слишком легко опереться, но костыль этот хрупкий и ненадежный.  Мыслями вернулся к зачарованному в озере дракону, ища свободы, которая всегда обещала ему, если не радость, то покой. Не сложил никакого плана, лишь осматривал внутренним взором горизонт событий, и, не позволив Алессандро остановить себя, неспешно двинулся дальше, приглашая и короля Тотенвальда совершать с ним путешествие по промозглой галерее. В ее каменной утробе отчаянно сквозило.

- Никогда прежде Райхенбах не казался мне таким родным, как сейчас, когда ты говоришь о его штурме, - начал с простого. – Я здесь вовсе не для того, чтобы торопиться занять южный берег. Я здесь для того, чтобы искать средства и затягивать время. Но ты все еще можешь передумать и запереть меня в башне. Отменить смотрины и поехать куда угодно с кем угодно. Таков был изначальный план моего пребывания в Фортунате? Все эти годы ты желал моей компании, чтобы повесить ее как трофейный щит в оружейной зале, или чтобы найти оправдание своей паузе в войне или чтобы чего-то желать, и теперь, получив желаемое, не знаешь, что делать с этим подарком?

Говорил он негромко, и эхо размеренных шагов топило усталость голоса в шелесте подошв о камень.

- Не кажется ли тебе, что единственная сила, которая стоит между мной и тобой – это ты? – коротко обернулся, но повязка и белые пряди утаили от Алессандро взгляд. – Если ты не хотел, чтобы я женился, что помешало тебе сказать «нет»? Если ты желал моего общества, зачем ты грозишь мне отъездом? Почему ты все время бежишь и зачем уступаешь? Чего ты хочешь на самом деле, Алессандро? Чего ты сам желаешь в сердце своем?

Неожиданно не нашел в себе сил ни злиться, ни огорчаться, ни принять решение того или иного толка. Остановился у дверей своих комнат, тоже подспудно ища побега после услышанного, но так и не позволил себе это малодушие.

- Знаешь, - не без усилия опустил руку на ручку двери и толкнул ее, проходя мимо безмолвной стражи. – Располагайся.

Широким жестом описал стоящие в гостиной кресла. Комнаты его насчитывали числом пять, и этого хватало для всяких и любых целей.

- Знаешь, - затворив дверь за собеседником налил себе остывшего вина, совершенно безвкусного теперь, но это ничего не значило, и обернулся. – Налить тебе?

И все никак не мог начать эту мысль.

- Как бы странно не сложилось наше отроческое приятельство, ты согревал меня своим умением радоваться жизни. На севере не умеют так ярко, полно и жадно наслаждаться. Ты показал мне что-то совсем новое, сказочное, невозможное - как фейерверк, - улыбка вышла тусклой. - Я после очень скучал по этому ощущению праздника, движения, стремления и энергии в каждой твоей минуте. А еще ты умел видеть цели и добиваться их любой ценой. И я обещал себе, что тоже так научусь. Не знаю, удалось ли мне. Быть может, с излишком. Быть может, не так, как следует.

Сделал пару холодных глотков, торопя опьянение и нисколько не ища вкуса.

- Я не жду от тебя бесшабашной радости, но с тех пор, как я впервые увидел тебя в Фортунате, я не помню в тебе ничего, кроме гнева и печали. Я не хотел бы, чтобы север выпил всю жизнь из нас обоих. А еще я впервые не понимаю, чего хочешь ты. Не твой отец, не твой совет, не я. Где и когда я тебя потерял?

Принц был принцем: не отвечал на неудобные вопросы, не объяснял то, что не желал объяснять, не позволял разгораться конфликтам, которые не желал тушить, и всегда мог увести тему туда, где ему нужно или удобно оказаться. Его Светлость делал это ничуть не хуже, и Лоран к этому привык, отдавая должное изяществу светского воспитания.

- Я не укоряю. Как можно укорять подстреленных птиц в том, что они волочат крылья? Я напуган. Как любая подстреленная птица, которая не понимает, как снова поймать воздушный поток. Но я не знаю, что здесь происходит, не знаю этот мир. И когда я вижу тебя, знающего, таким же.. Таким… погасшим? Опустошенным?

Он мучительно искал названия и клички своему страху, нехотя принимая это леденящее в подреберье присутствие повсеместного умирания, бесконечного, не мгновенного, но длящегося без всякого тления. Запредельного. Ужасающего. Точно он навсегда заперт в анатомическом театре, который не раз посещал в Академии, задыхаясь сперва от смрада разложения и холода мраморных плит, устилавших пол и прозекторский стол, а после невольно привыкая к нему, чтобы, оказавшись снова в тепле коридоров, почувствовать, как этот гнусный запах мертвечины пропитал одежду.

Научился проходить мимо мертвой стражи, не меняясь в лице и привычно вскинув голову. Ровный и жесткий в спине, точно проглотил жердь. Всегда был таким. Но стоило дверям закрыться, все в Его безупречном Высочестве ломалось, и жердь впивалась в нутро множеством перешибленных шеп, мешая дышать.

- Когда я вижу тебя таким же, мне кажется, что выхода нет. Что все кругом… все, что я сделал, каждое мое решение – ошибка. Что надо было идти простым путем. Принять свой плен, страдать, бороться, бежать, как в сказках миннезингеров, и возглавить корпус в честном, гордом, пусть и бессмысленном поединке. Что мне не достанет ни сил, ни хитрости, ни опыта. Что север меня сожрет. А я не могу… - голос сломался и сделался хриплым. - Не хочу ему это позволять. И все равно скармливаю себя по частям. Сперва они зовут меня лордом, точно я эльф, потом отдают мне женщину, которую я не знаю и не желаю ровно так, как ты не знаешь ту, что достанется тебе. Я не понимаю, не вижу будущего. И да, я хочу…

Взгляд его невольно сделался влажным, принц капризно мотнул головой, как норовистый конь, захлебнувшийся удилами, словно это поможет прогнать прилив, и опустился на край соседнего кресла, неожиданно сгорбившись. Внутри ломалась знакомая жердь, и зубатые щепы, всаживались в беззащитную мякоть, заставляя легкие тонуть в крови. Казалось, что кровь эта ненароком – стоит не уследить – пойдет ртом или носом, потечет из глаз. Любая внешняя боль принесла бы ему больше облегчения, чем Лоран мог подумать. Впутался пальцами в волосы, уперся острыми локтями в колени, наклоняясь ниже, чтобы спрятать лицо, отгородиться от Алессандро и мира ладонями и убежавшими серебряными прядями, но голос от этого делался лишь предательски глуше. В хищной, раненной своей иронии Алессандро, пожалуй, не сознавал сколько боли он причиняет, полагая в собеседнике куда больше прочности, чем в нем сейчас было.

  - … хочу, чтобы ты взял гитару и сочинил что угодно, чтобы я понимал, что мы живы. Что в мире есть что-то, кроме этого бесконечного мерзлого траура и предназначения, от которого я не умею увильнуть.

Слушал Алессандро молча, погружаясь в жуткую панораму будущего, которую герцог раскидывал перед ним с той бессердечной честностью, с какой прежде рисовал грядущую войну севера и юга из-за убийства инфанты. Теперь-то все встало на свои места. Принц, выпестованный с мыслью о том, что принесет Ойкумене сияющий мир, чувствовал, как погружает континент в кровавый хаос, живший у него за грудиной. Сможет ли смерть одного человека – его собственная – остановить резню? Знал, что это всего лишь малодушное желание снять с себя всю возложенную поколениями предков ответственность, но не мог не смотреть в ту сторону в поисках облегчения.

- Мы?  - отозвался тихо и настороженно, словно ребенок, впервые чувствуя, как под болотной тиной здешних порядков, интриг и кровных связей, проступает хоть сколько-то спасительный остов. Мысль сдать южные земли даже ради бесценного времени, отчаянно терзала Лорана и куда больше, чем он намерен был признавать даже самому себе.

Невольно вскинул голову. Так и не смог понять за все эти дни, кто он для романского герцога: пленник, желанная игрушка, спутник или пешка на его личной шахматной доске, и короткое «мы», встроенное в перспективу хоть сколько-то обнадеживающего будущего, кольнуло болезненной нежностью. Несказанным не_одиночеством, точно Алессандро на миг заслонил его плащом от порыва ледяного ветра, несущего рубленный северный снег. Не навсегда. Очень коротко. Но достаточно, чтобы перевести дыхание. Аккуратно протянул руку и опустил прохладные пальцы на смуглые костяшки ромея. Взгляд остался темным и влажным, прежде Сандро совсем незнакомым.

- Останься со мной. Ненадолго. Завтра мы все начнем сначала.

- Останься я добровольным пленником в Фортунате, стал бы ты тосковать без меня на своем севере?
Взгляд протаял от влаги и подсветился мягкой иронией.

Не в отрочестве, а много позже принц понял, что наследника романских герцогов дразнили в нем не очевидно отсутствующая красота, не торопливый ум, ни импульсивный, порывистый нрав, не льдистое обаяние колючей независимости, но непререкаемая свобода, которой любой другой и всякая другая в его обществе оказывались лишены. Лишь горстка людей в Ойкумене могла смотреть в глаза Алессандро Дианти и не опускать взгляд. А внутренняя их уязвимая жестокость – разная, но удивительно созвучная, разжигавшая всякую пикировку и любое соперничество, легко роднила мальчишек. Время сделало их старше, но не изменило этого тонкого душевного сродства.

— Мне не нужна женщина, — пальцы мягко, но уверено сомкнулись на смуглой руке Алессандро. — Я никогда не научился желать их так, как они этого заслуживают.
Немой взгляд принца подсказал: «Ты некогда сделал для этого все, что смог».
— Не научился к ним ревновать. Женщины — необходимость. И цена, которую мы оба заплатим за время, которое потребуем у Севера.

Настойчивость совета Лорана не разозлила, он не чувствовал ущемленной воли или отобранной свободы, которая так трудно давалась Алессандро, лишь удачно заключенную сделку. Избавиться от жены так же легко, как и получить ее.

- Наше море никогда не будет спокойным.

Ни в чем, кроме мимолетной поддержки, ощущения плеча, подпирающего его плечо, принц не нуждался. Он так привык быть один в любой компании, что стоять против ветра ему было легко. Всегда, но не здесь и не сегодня. А еще он нуждался в векторе, в направлении мыслей, которое сможет развить со свойственным ему неудержимым размахом. В векторе, который потерял, когда пересек Гьелль, неожиданно оказавшись свободным от семейных клятв, данной присяги, и подаренного предками долга. Лишь став преступником, он впервые смог расслабиться и понять, что выбор пути принадлежит ему одному. Им двоим. Лоран фон Гессен мог бы заносчиво повторить путь великого Отто, пожелать землю от сюда и южного берега Кастилии и получить. Как после этого они войдут в историю? Как проклятые короли или как святые?

- Мы убьем их всех, -  он поднялся с кресла, мягко увлекая Алессандро с собой, чтобы вжаться него грудиной, обретая, наконец, необходимую и долгожданную опору и бархатное тепло чужого тела, сочащееся сквозь ткань.

- Я лишь не могу решить. Достаточно ли я алчен и тщеславен в сердце своем, чтобы пожелать однажды проснуться рядом с тобой ярлом над Альтамирой, - короткий усталый смешок вовсе не обозначил шутки, лишь раздумье, пустившее первые корни.

- Но сейчас позволь мне научиться у тебя тому, чему не смог научить меня мой отец, потому что прежде я не искал этого знания. Научи меня убивать чужими руками так, чтобы чужие смерти не пятнали мой плащ.

Скула коснулась скулы и скользнула ниже, прохладные губы нашли биение южного торопливого пульса, согревая дыханием, неожиданно горячим. Желания принца яркие и короткие вспыхивали легко и знакомо, как в отрочестве.

- Научи меня, как сперва избавиться от всех тех, кому мы не сможем доверят здесь. Я не желаю, чтобы в будущем кто-то принуждал меня к выборам и решениям. Никому, кроме тебя, я не готов это позволить.

Пальцы мягко скользнули в волосы короля, Его несносное Высочество рассматривал своего демонического спутника с новорожденной улыбкой.

- Твоя манера принуждать доставляет мне удовольствие.