Собственно, почти ничего не изменилось. Почти.

Он проснулся, потому что не спалось. Потянулся — медленно, по привычке змея, только что сбросившего кожу. Позвоночник ответил лёгким хрустом, как будто тоже возражал против самой идеи этого пробуждения. Шея затекла. Конечно. Ещё бы она не затекла, если спать на койке, которая больше подходит для умирания.

Комната, как и всё это место, пахла сыростью. Огонь в камине потух ещё ночью. Из тридцати стражей не нашлось ни одного, кто бы догадался его развести. Принц, видимо, должен был греться собственным высокородным раздражением.

Смертных рабов, разумеется, не было. А`суа, в своей извечной скупости, считал их здесь неуместными. Или просто считал, что они тут подохнут. А может, полагал, что эльфы пограничья в состоянии выловить себе людей самостоятельно. Проблема была одна: поблизости не было ни деревень, ни дорог, ни жизни. Только мёртвая, чернеющая земля Тотенвальда, тянущаяся до самого горизонта. Великолепно.

Он повёл носом. Замер. Поджал губы. Что-то... гнило. Не в переносном смысле. В буквальном.

Босыми ступнями — медленно, не торопясь, как будто ледяной камень был бархатом — дошёл до окна. Распахнул. И в лицо хлынул запах. Такой, от которого гаснет любая поэзия. Дым. Пепел. Прелая плоть. Видимо, местные некроманты решили с утра развеять скуку: сожгли кого-то из своих — не для ритуала, а из принципа. Пахло так, будто смерть решила подать себя горячей.

И`ньяру вдохнул — намеренно. С лёгким любопытством. Запах был отвратительный, но... правдивый. Здесь не скрывали смерть. Её жарили на огне и выпускали дымом в небо. Своего рода откровенность. Он захлопнул створку, щёлкнул хилый замок, и на мгновение позволил себе усталое выражение лица. Тень гримасы. Почти усмешка.

— Придётся привыкнуть, — сказал вслух, не кому-то, а просто в пространство. Пространство не ответило. Мудро.

Воду нашёл — холодную, как вина чужой женщины. Умылся. Без спешки. Волосы не тронул. Не заслужили. Оделся. Молча. В тишине, которую можно было порезать ножом, но никто не решался. Ткани были грубоваты, но сядут. На теле они грелись — на этой земле ничего не согревает само. На завтрак принц не надеялся. Если не считать кислого вина и сырой ярости, которую тут варят в каждой башне. Ну, значит, будет вино. А ярость — позже. По расписанию.

Тем не менее, завтрак подали. Не лично ему, не с поклонами и расшаркиваниями — чего, впрочем, и не следовало ожидать. Народ здесь был суровый, отлучённый от столичной золы, как пепел от аромата. Изысков не ждали. Но кое-что они всё же устроили: трапезную. Под открытым небом. Шершавый стол, сколоченный на совесть, но без грамма достоинства. Над ним — тент из грубой ткани, отсыревшей, пахнущей старым потом и мокрой древесиной. Посуда — деревянная. Еда — жареная дичь, коренья, что-то, что напоминало овощи. Есть предполагалось руками. И`ньяру вздохнул. Внутри — не раздражение. Скорее эстетическая жалость.

Шестеро эльфов сидели за столом. При его появлении — поднялись. Слаженно. Беззвучно. Он отметил не то, что разговоры смолкли — их просто не было. Воздух был плотным, как мёртвое молчание. И`ньяру кивнул. Сел. Не во главе — по левую руку от эльфа с песчаными волосами. Тот выглядел моложе других, хотя в этих краях даже возраст хранился, как вино: надёжно закупоренный и бесполезный.

Тарелку принесли. Он ел неторопливо. Смотрел на куски, как на экспонаты — сдержанно, но с лёгким подозрением. Как они на этом ещё не вымерли? Возможно, потому и были такие: жилистые, сухие, с мускулатурой, что тенью просвечивала под кожей. И лицом — будто весь отряд хранил одну эмоцию на всех: усталое раздражение.

Принц не торопился говорить. Отхлебнул из кружки — внутри оказалась вода. Чистая. Родниковая. Даже вкусная, что удивило. Почти трогательно. А потом, положив ладонь на стол, произнёс спокойно. Слишком спокойно. Голос скользнул, как лезвие по фарфору:

— Кто умер?

Тишина была абсолютной. Не растерянной. Напряжённой. Переглядывания. Один кашлянул. Один — замер. Один попытался изобразить хмыканье, но не довёл до конца. Тот, у кого в лице угадывались командирские черты, поднял брови:

— Ваше Высочество?

И`ньяру выдержал паузу. Чуть склонил голову. Так смотрят на застывшую в паутине муху. И улыбаются.

— Вы, — ответил. — Все шестеро.

Он обвёл их костью, как указкой.

— Вид у вас такой, будто кого-то хоронили. Вчера. Или сегодня. Неважно. Что случилось?

Повисло то самое напряжение, которое любит театральная сцена: никто не двигался, потому что не был уверен, жив ли ещё. Наконец, командир — всё же собрался.

— Никто не умер, мой принц, — произнёс он, ровно, но с сухостью, как будто язык его сохранил воинскую присягу. — Завтрак. После — служба.

И`ньяру не ответил сразу. Просто бросил на тарелку кость. Встал. Улыбнулся уголком губ.

— Понятно, — протянул он, растягивая гласные, как струны. Не потому что не понял. А чтобы они понервничали. Чтобы почувствовали, как воздух становится гуще, когда он говорит. — Где Морохир?

— Господин Морохир... изучает карты. После...

— Служба. Да, — Ину перебил, чуть кивая, будто уже слышал это десять раз, и каждый — скучнее предыдущего.
Поднялся. Медленно. Ладонью смахнул крошку со стола, будто очищал поверхность для допроса. — Ну что ж. Приятного аппетита.

И ушёл. Не оглядываясь. Спиной чувствовал взгляды — цепкие, как насекомые. Кажется, после его ухода они наконец заговорили. Прекрасно. Пусть разомнутся. Это ведь только утро. То ли ещё будет.

Морохира он нашёл быстро. В полутёмной комнате, похожей на чулан. Комнатой назвать можно было с натяжкой — стены, углы, воздух с примесью старых пергаментов и лёгкой угрюмости. Мебели — минимум. Один стол. На нём — карты. Разложены аккуратно. Почти с любовью.

Удивительно, но здесь оказалось сухо. Сырость И`ньяру нагонять не стал. Просто вошёл. Не постучал. Дверь открыл, как будто имел на это право. Потому что имел. Морохир не повернулся. Даже не вздрогнул. Обиделся? Мило. За что? За десятилетие? За ссылку, которую подписал не он? Или — за то, что вчерашняя ночь была слишком похожа на прежнюю? И слишком — на прощание?

Принц молча обошёл комнату. Пригнулся — чтобы не зацепить балку. Прошёл мимо окна, хлипкого, как воспоминание о прошлом, которое всё ещё держит за горло. Остановился. Двумя пальцами подцепил один из листов. Карта. Ветвистая, исписанная линиями, как тело — следами старых битв. Леса, реки, русла, выжженные отметки. Какие-то значки, которые он бы и понял — если бы хотел. Но не хотел. Не сейчас.

— Знаешь, — тихо сказал он, почти ласково. — Кажется, я начинаю понимать, почему ты выбрал это место.

Пауза. Мягкая. Но напряжённая, как тетива.

— Здесь все молчат. Как будто им вырвали языки.

И`ньяру усмехнулся — больше губами, чем голосом.

— После того, что называют речью во дворце… - он на миг закатил глаза, с подчеркнутым изяществом. — Это, наверное, приятно. Быть там, где никто не шепчет за спиной. Где до тебя нет дела. Где ты — не сын лорда. Не наследник. Даже не чужак. Просто… никто.

Он посмотрел на него. В упор. Мягко. Но с той самой глубиной, из которой выныривают хищные рыбы.

— Приятное чувство, правда? Быть никем. Особенно — когда это твой выбор.

Пергамент опустился на стол. Следом — бедро. И`ньяру устроился как дома. Или как во дворце, где дом — это он. Краешек стола заскрипел, но выдержал — всё-таки хороший дуб, закалённый, как и Морохир. Ладонь скользнула по шершавой столешнице. Принц зевнул — красиво. Как это умеют только хищники, уставшие ждать.

— Интересно, — начал он, протяжно, почти лениво. — Что бы сказал на это твой благословенный отец?

Голос был тёплым. Почти дружеским. Почти заботливым. Как коготь, ласково скользящий по горлу.

— Морохир, наследник Дома Бархатного Заката, командир, любимец старой гвардии... торчит здесь, в сырости, вони и забвении. Как последний изгой. Как бродяга с именем, которое забыли выговаривать правильно.

Принц опёрся на стол. Чуть подался вперёд. Между ними — не больше полукосого взгляда. От Морохира пахло свежей кожей, пергаментом, ночным потом. И`ньяру втянул воздух — почти незаметно. Как будто это могло заменить прикосновение.

— Ночует с клопами, — продолжал он, глядя в висок, а не в глаза. — Потому что крысы, кажется, разбежались. Умнее оказались. Ест... — сморщил нос, — ну, допустим, это можно назвать пищей. По крайней мере, она честная.

И`ньяру вздохнул. Тяжело. Как будто вдыхал трагедию целого дома.

— Хотя, знаешь, — пальцы лениво прочертили невидимую линию на столе, будто проверяли, насколько он тёплый. Или насколько Морохир близко. — Вам ведь разрешено пользоваться чарами?

Он склонил голову к плечу. Волосы сдвинулись, открыв шею. В голосе — чуть больше шепота, чем звука:

— Мог бы наколдовать себе постель. Потеплее. Помужественнее. Или хотя бы без заноз.

И`ньяру наклонился ближе. Уголок губ дрогнул — не в усмешке, в дразнящем сожалении.

— Но, видимо, вы все себя за что-то наказываете. Такая честность — почти эротична.

Молчание повисло в комнате. Как шелк. Или петля.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Всё-таки заговорил. Морохир. Хотя И`ньяру был почти уверен, что не заговорит. Их молчание всегда было богаче слов. Принц — говорил. Мор — отвечал взглядом, наклоном головы, прищуром, приподнятой верхней губой — тем еле заметным жестом, который мог остаться незамеченным для кого угодно, но только не для него.

Ину видел. Он всегда видел. Иногда позволял себе прокомментировать. Редко — поправить. Почти никогда — не реагировал. Молча вплетал в себя, как нить в узор. Сейчас не ответил. Просто поставил пометку. Внутри. Морохир решил играть? Прекрасно. Счёт открыт. Он не станет его торопить. Он — подождёт. А пока слушал.

Медленно, с тем ленивым удовольствием, с каким кошки вползают в солнечное пятно, И`ньяру закинул ногу на ногу. Ладонь чуть сильнее вдавил в столешницу. Пальцы скользнули по дереву. Не просто лежали — касались, как будто в этой древесине можно было нащупать пульс. На Морохира он не смотрел прямо. Пока.

Слова шли. И принц вспомнил. Когда-то — семь сотен лет назад — всё было проще. Он был тоньше. Острее. Почти без кожи. Мор — пылал. Красный, непокорный, невозможный. Учёные залы, наставники, свитки с пыльцой морали, строгие правила. Тогда желания были прямолинейны: сбежать. Набить руку. Выпить свободы — с губ, с ладоней, с дыхания. Без трона. Без стратегий. Без клятв.

Он почти вздохнул. Почти, но нет. Прошлое не ранило. Не вызывало стыда. Оно просто было частью его: как старая, забытая сказка, валяющаяся в ящике рядом с фиалами с ядом и острыми стилетами. Ты находишь её — и перелистываешь. Чтобы вспомнить, каков был вкус детства, прежде чем ты начал убивать во имя будущего.

И`ньяру слушал до конца. Не перебил. Ни слова. Ни усмешки. Напротив — слушал так, будто Морохир делился меню предстоящего королевского пира. Или вспоминал, с какой стороны у одной из леди упала юбка. Или кто из пажей прятал в бокале приворотное зелье.

Тон — живой. Взгляд — чуть ленивый. Улыбка — ещё не случилась. Но уже возможна. А внутри всё же скользнул вопрос. Простой. Ядовито-игривый. Не как укол — как поцелуй между лопаток, холодный и любопытный: Хранил ли Морохир свою честь? Он не леди, конечно. Но вся эта сдержанность, отточенность, этот флер тлеющего пламени, из которого сложен Мор, он ведь должен был трогать чьи-то развратные фантазии, правда? Только… И`ньяру никогда не видел никого рядом с ним. Ни эльфийку. Ни пажа. Только лед. И шрамы.

Значит — всё ещё его?

— Почему мне кажется, — заговорил он наконец. — Что сейчас ты произнёс слов больше, чем за последние десять лет?

Голос — тёплый. Ленивый. Почти бархат. Но в нём дрожала ирония. Не ядовитая. Выжидающая. И`ньяру не жалил. Пока. Он прощупывал. И следом задумался. Совсем немного. Прокрутил в голове сказанное — не вслух, конечно. Внутри, по привычке. Он никогда не спешил. В этом, пожалуй, и был главный контраст между двумя братьями.

Л`ианор всегда был быстрее. Сперва — шаг, потом — слово, потом — мысль, если вообще доходило до неё. Удивительно, что он не заплетался в своих лунных одеждах чаще. И`ньяру знал, сколько раз приходилось расхлёбывать чужую спешку. Как с тем Летним Танцем — трепетное, трогательное безумие старшего брата. То ли тоска, то ли обида, то ли просто… импульс. Подошёл. Заговорил. Поцеловал. Получил пощёчину. И всё равно пошёл следом, с опущенной головой, как полоумная комета за своей же ошибкой. В братскую спальню. Где получил — урок. Или два.

Но Морохир — не Л`ианор. Он не торопился. Он дозировал слова, как лекарство — ритмично, аккуратно, с чётким осознанием каждой дозы. И смотрел уже не глазами собаки, которую предали, — а взглядом мужчины, который решил не умирать. И не верить. Завораживающе. Безусловно. В И`ньяру это вызывало азарт. Неохотный, ленивый, но… настоящий. Он не считал себя охотником — но, если уж кто-то вывешивал приманку, отказаться от игры было бы дурным вкусом.

Принц чуть откинулся назад. Сделал паузу. А потом — голосом, мягким, ровным, почти грустным, как если бы шептал кому-то, кто не придёт:

— Если ты не рад мне, мог бы сказать ночью. Я бы уехал сразу же.

Он вздохнул. Почти. Вдохнул молчание.

— Иначе к чему всё это?

Пауза.

И`ньяру вдавил её, как нож в столешницу. Оставил место. Для фантазий. Для воспоминаний. Для всего, что Морохир мог бы домыслить сам. Потому что добавлять от себя не собирался. Он не объяснялся. Ни перед кем. Ни тогда, ни сейчас. Ни даже перед тем, кого когда-то называл близким. Зачем, в конце концов, Морохиру знать правду? Что, да — он ехал не просто так. Что да — были и другие причины. Были имена. Были планы. Были эти проклятые зелёные глаза, которые не уходили даже во сне. Был ли в этом романтизм? Нет. Была навязчивая необходимость убедиться, что Морохир ещё жив. Что его пепел не осел где-нибудь в щели между мертвецами Тотенвальда.

Он же рассказывает. О границе. О смерти. Как будто И`ньяру не видел хуже. Как будто не падал с балкона в трактире, распоров бок на железной решётке. Как будто не провёл трое суток в человеческой тюрьме, где воздух пах кровью, а стражники — скукой. Там была боль. И много её. Там были сломанные рёбра, холод, гнев, застрявший в трахее, как затупленный нож. Но зачем об этом? Что даст Морохиру это знание? Кроме — понимания, что его принц пытается оправдаться. А И`ньяру не оправдывался. Никогда. Ни перед Морохиром. Ни перед своим отцом. Хотя, по-хорошему, следовало бы. Хоть однажды. Признать, что слишком гордый. Слишком холодный. Слишком мёртв внутри, чтобы вовремя сказать нужные слова.

Но он не сказал. Потому что знал: следующая его ошибка закончится не тюрьмой для людей. А эльфийской. С золотыми решётками. С мягкой подушкой. С улыбчивым целителем, что будет спрашивать, "а где болит, Ваше Высочество?"

И`ньяру стукнул пальцами по столу. Посмотрел на Морохира. Не в глаза — чуть ниже. На линию подбородка. На тень под ключицей. И ничего не добавил. Потому что если сказать больше — всё рухнет. А он не строил это, чтобы рушить. Он просто вернулся. А теперь — пусть другой решает, что с этим делать.

Потом внезапно встал.

Не соскочил, не изогнулся театрально, как это любят лорды помельче. Не спустил с достоинством сначала одну ногу, потом другую — не было в нём этой нарочитой манерности. И`ньяру просто поднялся. Беззвучно. Как поднимается туман: сразу весь, без предупреждений. Подошёл к окну. Осторожно коснулся стекла. Тот был в пыли. Конечно, в пыли. Здесь никто и не думал протирать окна. Почему-то И`ньяру это не удивило. Возможно, местным стражам уборка казалась недостойной. Или слишком интимной. Или попросту скучной.

Он провёл пальцем по стеклу — и посмотрел сквозь. Сначала в мир за окном, потом — в отражение. Пыль не мешала. Ину привык видеть сквозь грязь.

— Приказы меняются.

Голос был ровным. Тихим. Без вызова, но с иглой.

— Короли — тоже.

Фраза прозвучала спокойно. Не как угроза. Не как намерение. Как напоминание.

За такие слова можно было лишиться языка. Или головы. Или чего похуже — если ты идиот. Но И`ньяру не был идиотом. Он такие вещи произносил редко, но метко. И только тогда, когда уже знал, кто в комнате дрожит, а кто — начнёт дрожать через три хода.

Он никогда не распалялся на балах, не кричал: «Когда я стану королём…» Он не позволял даже своим, тем немногим, кто ещё остался рядом — а кроме Морохира таких было мало — называть его «Ваше Величество» в шутку, в тосте, даже в полушёпоте. Это делали другие. Л`ианор, например. Или те, кто присосались к его рукам, как пиявки — с блеском в глазах и страхом за спиной.

Да, амбиции были. Конечно, были. Лорды это чувствовали. Слуги — знали. Отец — понимал. Но предъявить Ивовой Ветви было нечего. Он вёл себя как обычно. То есть — мерзко. На балы являлся. Почти всегда. Почти в срок. Почти по правилам. Последние десять лет? Не в счёт. Тело его отсутствовало. Но артефакты, созданные Его Младшим Высочеством, были живы. Работали. Служили. Разрушали. Значит, жив и он. Где-то. На другом конце мира. В канаве. На балконе. В чужом теле или в собственной крови. Но жив. Значит, режет глотки. Значит — всё в порядке. Пока.

— Раз уж ты меня не прогнал, — произнёс он, и голос его прозвучал глухо. Не от усталости. От памяти. В глазах стояло многое. Не слёзы — воспоминания. Они не подступали к глазам, нет — они жили в них. Там был и тот взгляд, чужой, отстранённый, как меч, не вставший на защиту. И тот огонь, который когда-то грел, а потом просто… обжёг. И те ладони — Морохира — сжавшиеся в кулаки, так крепко, будто хотели удержать не оружие, а контроль над собой.

— Я бы хотел осмотреться, — продолжил И`ньяру. Тон не изменился. Он не просил. Не предлагал. Просто констатировал. — В твоей компании или без неё. Мне, признаться, всё равно.

Он подошёл к краю комнаты, обвёл взглядом стену, будто хотел найти в ней трещину — или выход.

— У вас тут водятся лошади? — спросил, не оборачиваясь. — Или вы, по-старинке, везде пешком, с выражением боли на лице, как будто вас это возвышает?

Фраза прозвучала почти легкомысленно, почти саркастически. Но только почти.

Принц не хотел кормить комаров. Особенно тех, что плодились в этих стенах. Но ещё меньше хотел оставаться здесь. В этой… крепости. Хотя называть её крепостью — снисходительно. Стены держались не на заклинаниях — а на упрямстве. Или на старой эльфийской магии, что давно выдохлась, но не исчезла. Как чувства, от которых не осталась страсть, но всё ещё пульсирует тень.

Это было неважно.

У него были дела. Были планы. Он приехал. Убедился: Морохир жив. Более того — не страдает. Не гибнет, не гниёт, не мёрзнет на ветру, как в одной из тех версий, что шептались в коридорах. Нет — вполне живой. Даже, кажется, доволен. Даже, возможно, счастлив. Это не мешало. Это даже… радовало.

Но значит, можно двигаться дальше.

А И`ньяру приехал не за Морохиром. Он приехал за тем, что звало его веками. За следом. За тенью. За тем, что ещё не имеет имени, но уже имеет вкус.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Л`ианор.

Имя вспыхнуло — как ожог. Как скользящий удар по коже, когда рана ещё не кровоточит, но уже пульсирует под кожей. Оно пришло вместе с этим несостоявшимся прикосновением — пальцы Морохира, почти коснувшиеся плеча, и всё, что они не сказали. Всё, что И`ньяру почувствовал.

Он хотел ударить. Сильно. Не Морохира — нет. Себя? Может. Или стену. Хотелось плюнуть в угол — чтобы яд зашипел на пыльных досках, прожигая их до камня. До скрипа. До правды. А может, всё же Морохира. Ударить, с хрустом развернув его лицо и прошипеть в самое ухо: Только я имею право говорить о своём брате. Только я — проклинать, желать смерти, взывать к памяти и стонать в безмолвии его имени. Только я — могу его ломать. И слизывать кровь с его губ после.

Но Ину не ударил. Только чуть повёл плечом — как будто… да, как будто отвечал на прикосновение. Или намекал. Или дразнил. Чего ты испугался, Морохир? Мы здесь одни. Вечно, без лишних глаз. Захоти — и всё станет возможным. Вся взрослая игра, которую ты так долго откладывал. Хочешь проверить, кто из нас застонет первым? Кто — закричит?

И`ньяру даже не усмехнулся. Только кивнул — как будто принял приказ. Как будто не заметил командирского тона. Ну что же, пусть. У Морохира благородство давно замещает мозг, а долг — всё остальное. И`ньяру не собирался спорить. Он вышел. Не обернулся. Не посмотрел на тех, кто расступился в тумане. Он знал — они не ждали его. Они ждали того, кто остался в комнате. Морохира. А к нему... ну, пусть они продолжают думать, что он всего лишь принц. Проблема. Отрава.

Принц не дал себе взорваться. Не дал даже легкой трещины пройти по лицу. Ушёл в морось. В раздражающее скольжение мыслей, в зудящее желание выкурить Л`ианора из памяти, выдавить, выскоблить ногтями с подкорки.

Но не мог.

Убить его — было бы слишком просто. Рука бы поднялась, да. Без дрожи. Без сожаления. Но Л`ианор... он бы не умер. Он бы улетел. Сбежал. Расплескался по мирам, как кровь по белому шелку. Он бы стал фермером где-нибудь в Кастилии. Солнышко. Грязь под ногтями. Смазливая девчонка на коленях. Один бастард. Два. Пять. А потом ещё. Там ведь так принято, да? Одна жена — и пара любовниц по полю. Народная традиция. И`ньяру почти видел его — улыбающегося, в распахнутой рубахе, с чужим ребёнком на руках, у которого уже начинают проступать его глаза.

Принц скривился. Не от боли. От вкуса — той ревности, которую нельзя объяснить. Нельзя выговорить Нельзя поделить. Потому что она жгла ниже пояса, а не в сердце. Потому что он хотел быть единственным, кто будет звать Л`ианора по имени. И кто будет целовать его — через кровь. Через предательство. Через всё.

В комнате было тихо. Вестимо. Камин — холодный. Стекло — запотевшее. Постель — не убрана. Это почти развеселило. Тонко. Едко. Как привкус дешёвого вина после поцелуя виночерпия. И`ньяру позволил себе хмыкнуть — лениво, сквозь зубы. Не в голос. Пусть стены не радуются.

Десять лет он валандался по щелям мира — чёрным, вязким, иногда… потрясающе пустым. Бывало — спал в шелках. В компании. Иногда — под досками в сарае, где ночью изо рта пар, а утром крестьяне с вилами: "Дьявол, дьявол!". Просто кольцо слетело. Истинный облик — вернулся. А у крестьян глаз — не дурак. Особенно когда перед ними стоит он, такой, каким бы и сам себя испугался, не зная, что внутри. Только не тот девок портит. Это у сыновей А`суа семейное. Старший по части ферм, Ину — по части проклятий.

Он сел на край кровати, не торопясь. Провёл ладонью по покрывалу — ткань впитала холод, как губка. Ни магии, ни тепла. Ни намёка на присутствие. Даже Морохир — явно не задерживался в этой комнате. Не спал здесь. Или спал, но только телом. Душой он ночевал на стенах. С клинком. С ветром. С опасностью.

— Размяк, — выдал И`ньяру себе в грудь. Иронично. Почти нежно. — Зажрался. Давненько меня, видимо, не били по морде. Пора бы. Да.

Хотелось — чтоб кто-то врезал. Не сильно. Но честно. С выдохом. Так, чтобы хруст в челюсти сбил внутренний зуд, разогнал муть из головы. Но никто не ударил. Потому что… никто не решался.

Он переоделся. Не торопясь. Словно ритуал. Движения — отточенные, неуловимо грациозные. Пальцы скользили по застёжкам, по подолу плаща, по кожаным ремням. Всё — чёрное. Мрак, от которого, как от удобренной земли, тянутся вверх золото, серебро, белизна. Белизна — Л`ианору. Золото — их отцу. А ему, Ивовой Ветви, остался чёрный — не цвет траура, нет. Цвет тени. Цвет начала. Цвет желания, которое не говорят вслух.

Оружие? Он замер на мгновение. Посмотрел на мешок у стены. Почти усмехнулся.

— У меня есть Морохир, — шепнул себе. — Зачем мне клинок?

Морохир. Он ведь действительно — идеальное оружие. Выкованный не только в залах Дома, но и на северном ветре. Он стал крепче. Грубее. Но не потерял главное: рефлексы. Верность. Тело. И`ньяру вспомнил его ладонь — горячую. Почти коснувшуюся. Его спину. Его плеча. Ткань тогда не спасала. Даже через плащ Иньяру чувствовал температуру чужой кожи. Пульс. Задержку дыхания.

Вот бы Мор всё-таки дотронулся. Одним пальцем. Одним ударом. Всё было бы иначе.

Он вздохнул. Всё-таки взял копьё — зачарованное, спящее, как зверь под кожей. Приладил к поясу. Копьё было старым другом. Иногда — единственным. Он говорил с ним. Шептал. Спрашивал. И в ответ что-то дрожало внутри. Будто артефакт помнил — каждый бой, каждую кровь, каждую клятву. Иногда он звал Морохира не по имени, а по имени этого копья. По привычке. Или по ошибке. Или…

Потому что оба — вонзаются под рёбра одинаково точно. Только копьё не оставляет сожалений.

Принц вышел, не оглядываясь. В тишине осталась только кровать. И неубранная постель. И запах. Чуть-чуть — от ткани, от древесины, от него. От Морохира.

У ворот — одна фигура. И две лошади. Ветер подхватывал край алого плаща и кидал его в сторону, как знамя. Морохир стоял прямо, почти не шелохнувшись, будто впаян в землю, словно и сам стал частью пейзажа — северного, неприветливого, с примесью застарелой вражды к живым.

И`ньяру подошёл. Не торопясь. Как тень, как утренний мороз: не заметишь, пока не укусит. Безоружный — почти. Копьё снова обратилось в кинжал. Маленький, изящный. Как напоминание: чтобы убивать — необязательно носить тяжёлое.

Он остановился, едва дотянувшись до чужого взгляда. Не поздоровался. Только задержал взгляд на алом. Вырвиглазно-алый, кощунственно тёплый цвет. Плащ Морохира — как вызов, как кровь, как предупреждение. И`ньяру приподнял брови. Медленно. Нарочито. Не в упрёк — в игре. Вместо вопроса выдал:

— Как хорошо, что я не стал брать свою лошадь.

Голос — безмятежный. Плавный. С шелковистой тягучестью, как у меда, в который уронили бритву.

Он вскочил в седло легко, беззвучно, как будто всё тело его знало, как двигаться в таких моментах, чтобы подчинить и себя, и пространство. Бёдра скользнули по коже, руки — в гриву. Плащ хищно обвился вокруг ног. Принц  не оглянулся, когда ворота заскрипели и открылись. Просто склонил голову в сторону Морохира, будто признавал: Иди первым. Это твой край. Твоя территория. Я здесь только… гость. Пока.

Он поехал следом. На три-четыре шага позади. Не потому что уважал. Потому что хотел смотреть. На спину. На плечи. На изгиб позвоночника под плащом. На то, как двигается чужое тело в седле — точно, спокойно, будто сам север вшит в его кости.

Слева — лес. Справа — тень леса. А за ним — Тотенвальд. Земля, с которой лучше не заговаривать. И`ньяру прищурился. В уме — снова закрутились идеи. Как соткать защиту? А если попробовать привить саженец из рощи Благого двора? Пусть проклюнется. Пусть укоренится. А потом — артефактами укрепить. Протянуть чары, как нити в шёлке. Приручить. Перешить саму ткань мира. Он думал об этом — с удовольствием. Мысли жужжали, как мошкара. Упрямая, невозможная — и всё же живая. Даже странно, как она не мёрзнет в этом климате. Но И`ньяру не отмахивался. Слушал. И, с ещё большим наслаждением, разглядывал спину Морохира.

Угрюмую. Сильную. Недоступную. Спину, которую он знал. И которую возможно хотел бы... запомнить заново. Через кожу. Через движение. Через напряжение мышц под кольчугой.

Ину не спешил. Он знал: самое интересное всегда впереди. Даже если сейчас оно уехало на четыре шага вперёд — и думает, что контролирует маршрут.

Лошади ступали неспешно, одна за другой, по жухлой траве, что казалась мертвой. Но это только для смертных глаз. И`ньяру видел: трава примята не случайно, тропа была древней, протоптанной эльфами или кем-то постарше. Ветка хрустнула над головой, ворон срывался в воздух, уносясь с карканьем, будто спешил доложить, что не всё спокойно на границе.

Он повёл плечом, как будто сбрасывая накидку. Мог бы и сам взмыть в воздух — в излюбленном облике белоснежной совы. Или, наоборот, пробежаться волком — быстрым, хищным, без лисьей лукавости. Лис — это отец. А он был собой. Тем, кто бежит, чтобы не быть пойманным. Чтобы не думать.

Тропинка раскрылась, как рана, и И`ньяру, не ускоряя шаг, поравнялся с Морохиром. Их лошади шли почти вплотную, и колени касались друг друга едва заметно. Он чувствовал тепло чужого бедра через ткань. Не произнёс ни слова. И Морохир — тоже.

Первым притормозил тот, чья лошадь фыркнула. А потом они увидели. Лось. Огромный, с венцом рогов, лежал прямо на тропе. Грудная клетка разодрана до хруста, бока вспороты, будто кто-то вырывал мясо с жадностью голодающего. И всё же... мясо осталось. Самое сочное, самое ценное — не тронуто. Это было не убийство ради пищи. Это было… демонстрация.

И`ньяру спрыгнул с лошади легко, почти не касаясь земли. Подошёл, присел на корточки. Провёл ладонью по густой, уже стынущей шерсти. Стащил перчатку. Кончики пальцев впитали в себя свежую кровь, горячую ещё. Слишком свежую. Труп даже не начал пахнуть — значит, тело осталось здесь всего час или два назад. Между дозорами.

Морохир не спешил. Но напряжение струилось от него, как от натянутой тетивы. И`ньяру почувствовал, как он тянется к луку. Не всерьёз — на случай. На всякий случай.

— Мило, — произнёс он, глядя в окровавленные внутренности. — Прекрасное радушие здешних мест. Хотел бы я, чтобы и меня так встретили.

Он повернулся к Морохиру. Улыбнулся. Не теми, светлыми улыбками, которыми одаривают возлюбленных. А тем, в которых скользит лезвие. Улыбкой, которой можно вырезать сердце — или впустить в дом.

— Помнишь, как мы охотились? — голос был задумчивым, будто принц вытаскивал воспоминание из тёплой, пахнущей пряностями ткани. — Аннаи. Адиту. Воронвэ. Эдрахиль. Селармин. Атанатари. И мы с тобой. Пьянющие, как сапожники. Всё заканчивалось пьянкой. Всегда. Ни разу не обошлось без.

Он чуть склонил голову, будто снова слышал тот хохот. Блики костра. Влажный, хриплый смех Морохира, когда тот впервые перебрал. Розовый от алкоголя — и злости на самого себя. Он прикрывался ироничными насмешками, но всё равно позволял себе оседать плечом на чужое плечо. Позволял — быть слабым. Один вечер. Один глоток. Одно дыхание.

И`ньяру тогда не касался его. Почти. Только — смотрел. И позволял себе приблизиться до грани. До грани касания. До грани желания. Подставить губы — рядом, не прикасаясь. Говорить медленно, обволакивающе, только для него. И отступать. Всегда отступать.

Потому что в этих играх И`ньяру всегда побеждал. Даже если проигрывал. Особенно если проигрывал.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Сомневаться в чутье Морохира? Да на кой, если оно работало безотказно. Тогда, когда они выбирались из дворца — юными, пьяными от свободы и свежего воздуха, по лесам, где ещё хранился запах древней магии. И позже — когда И`ньяру нужно было просто смотреть, а Мор уже всё знал. Понимал без слов. Чувствовал. В отличие от остальных. В отличие даже от Ли.

А теперь и подавно. На этой земле, сырой, мерзлой и полной безымянных теней, Мор знал каждый выступ, каждый шорох. А И`ньяру был здесь кем? Чужим. Разодетым в чёрный шёлк гостем из столицы. Декорацией. Высокомерной статуэткой, смахнувшей пыль с древних карт и решившей, что приключения — это романтично.

Да, романтично. «Приезжайте к нам, если у вас есть запасной брат».

Вот только запасного не было. Л`ианор существовал в его теле, как заноза в сердце: колючий, сияющий, невозможный. Их связывало нечто большее, чем любовь или ненависть. Узел. Клятва. Проклятье — называйте как хотите. Если погибнет И`ньяру… Ли потянет следом. Или, наоборот, наконец, заживет. Принц не знал. Хотел узнать. Теоретически. Но без практических подтверждений. Желательно — пока еще был жив.

Уговаривать его не пришлось. Принц и сам чувствовал, как дёрнулось что-то в тканях мира. Как бы он ни кичился, ни играл в бессмертие, жить всё же хотелось. Хотелось до хрипоты, до боли в лёгких, до рвоты. Потому и не стал тратить время на реплики. Просто сел в седло. Без театра. Без иронии. Хотя, конечно, очень хотелось: «Мор, говори моё имя ещё… чуть влажнее, с придыханием. Ммм. Так. Хорошо».

Но тут пошёл холод.

Он накрыл их, как рука мертвеца. Без предупреждения. Без фанфар. Просто — теперь ты здесь. И`ньяру рефлекторно прикрыл лицо. Не от страха. От нежелания слепнуть. Ветер рвал плащ, щипал кожу, сыпал в глаза ледяные иглы. Лошадь под принцем завозилась. Потом — сорвалась с места, как будто что-то увидела раньше, чем он. Умнее оказалась, чем казалась. Копыта вгрызались в замёрзшую землю, И`ньяру едва не слетел, но остался. Словно это что-то значило. Словно в этом был смысл.

Темно. Холодно. Скоро кончится всё. Он думал. Всадник, мчащийся в сердце урагана, и при этом размышляющий, как умник с бокалом вина. «Ну вот. Сколько прожил? Восемьсот с чем-то? Серьёзно? И вот так, значит, закончится?» Он даже не испугался. Скорее — обиделся. На рифму. На дешевизну финала. На то, что не успел сказать Морохиру: «Ты мне не принадлежишь, но ты мой». На то, что не увидит, как Л`ианор стареет, сходит с ума, женится на человеческой женщине. На то, что не попробовал мясо из той странной таверны в Кастилии, где румяные женщины подают блюда.

Ну и ладно, — подумал Ину, когда лось изо льда и ужаса развернулся за ними. Если и умирать — то вот так. На скорости. В чёрном. Красиво.

Он улыбнулся. Конечно, улыбнулся. Что ещё делать, когда весь мир разваливается на куски, а ты — всё ещё смеёшься.

Именно в этом был И`ньяру. И именно поэтому он ещё не погиб.

А голова у него работала. Работала, как зачарованный хронометр — даже под грохот копыт, под хруст каменной крошки, под ледяное дыхание смерти, что выбрала себе рога. Сначала — Морохир. Потом, за ним — смерть. Всё честно. По старшинству.

И`ньяру пригнулся к шее лошади, холод коснулся щёк, как ладонь мертвеца. Но мысли не останавливались. Чужая земля, понял он. Мы ступили туда, где нас не ждут. Где не отпоют, если исчезнем. Где и следов не останется.

У него уже бывало такое. С Мором, с Ли, может быть — с самим Аспитисом, если тот вообще когда-либо выходил за пределы родных чертогов. И даже с отцом — в былые годы, когда А`суа ещё не прятался от мира, как улитка в раковине. Он ворошил память. Искал — не способ ли, не знание ли. Но сиды, духи, великаны и древние твари, что цепко держат свои угодья, никогда не отличались добрым нравом. И к эльфам — особенно. Потому что эльфы знали, что такое граница. И всё равно её переступали. В этом была их гордыня. Их безрассудство. Их вечная ошибка.

Уговорить? Обмануть? Возможно. Но лишь если тварь явится сама. Выйдет — не к свету, нет. К свету такие не выходят. Из тьмы. Из недр. Из шелеста. Тогда — да, тогда он бы сумел. Он не был хорошим воином, но в речи был искусен. Ловок, как паук. Скользил словами, как мечом по горлу.

Но сида не было. Никого не было — кроме лося. Ледяного, мертвого, но не убитого. И потом уже — убитого. Морохиром. Причём как-то... мимо взгляда. И`ньяру моргнул, сбросив с ресниц прилипшие снежинки. Пропустил этот миг. Как будто сам лес отвёл его взгляд.

Он развернул взбесившуюся лошадь прямо перед упавшим деревом, не советуясь и не жалея. Мор мог кричать, приказывать, отговаривать. Принц лишь бросил:

— Не кричи.

Просто. Без гнева. Без спешки. Но с тем железом в голосе, которое слышали только те, кто знал его по-настоящему.

Внутри — сжалось. Мелькнуло. Не за себя. За Морохира. За этого упёртого, закалённого, окаянного пса войны, который вдруг решил умереть. Без спроса. Без разрешения. Без последнего взгляда.

И`ньяру спешился. Подошёл. Схватил за плечо, встряхнул. Не для жеста. Чтобы тело вспомнило: живое.

— Никогда так не делай, — сказал тихо.

И это было почти как заклятие. Как просьба. Как приказ. Всё сразу.

Он поднял голову. Ткань капюшона прилипла ко лбу, снег резал лицо, словно пытался стереть черты. И`ньяру стоял. Прямо. Один. Земля под ногами дрожала. Не от страха — от ожидания. Словно сама чувствовала, кто приближается. Вой. Глухой, древний, вывернутый наизнанку. Не волчий. Не людской. Не природный. Такой не рвёт уши — он льдом покрывает спину, сжимает нутро. Такой вой слышит тот, кому скоро назовут цену.

И потом они вышли.

Много. Слишком много. Сначала тени. Потом тела. И`ньяру сощурился. Из снега поднимались мёртвые — как будто буря выблевала их обратно в мир. Гниль на лицах, внутренности, замороженные, как иней в кубке с вином. Руки свисали неуверенно, как у спящих, но глаза… те самые белёсые глазницы, из которых вытекло всё, кроме голода.

— Ха, — выдохнул И`ньяру. Почти весело. — Честно сказать… этого я не планировал.

Тело его чуть подалось вперёд. Пальцы машинально сжались на рукояти кинжала — крошечного артефакта, за которым стояли целые страницы проклятий. Он не вытащил его. Пока нет.

Мертвецы сомкнулись в полукруг. Не спешили. Не торопились. Покой и уверенность тех, кто больше не боится.

— Даже для проклятых — у вас хорошее чувство сцены, — добавил И`ньяру, склонив голову вбок. — Зашли красиво.

Тишина сгущалась. Ветер завывал, но мир будто затаил дыхание. Ни птиц. Ни лошадей. Ни Морохира. Только эльфийский принц и то, что пришло.

Они двинулись. Целиком. Сразу. Медленно. Волной. Неумолимой. И`ньяру не шевельнулся. Его лицо оставалось спокойным — слишком спокойным. Будто он решал, какую шаль накинуть на бал, где вино заменили на кровь.

— Бежим, — произнёс И`ньяру с тем ленивым презрением, с каким объявляют об окончании бала.

Сражаться с десятком? Бывало. С пятью десятками — уже сложнее, но можно, если под рукой верный клинок и рядом кто-то вроде Морохира. Но с сотней? Это уже не доблесть, а дурь. Особенно если против тебя не просто тела — а воля. Злая. Древняя. Слишком личная, чтобы быть случайной.

Он узнал этот холод. Его скрип. То, как буря замолкает перед тем, как закричать. Когда-то, в юности, когда сопровождал отца вглубь Тотенвальда, он видел подобное. Правда, тогда трупы были почтительнее. И несли корону гнили с достоинством, а не с этим бессмысленным, животным голодом в глазах.

Хотя, может, всё это — наваждение. Ину, наконец, по-настоящему сошел с ума. И прямо сейчас несется во весь опор сквозь снег, хохоча, а за ним гонится не армия мертвецов, а его собственная тень. Хороший сон. Почти эротический.

Из тьмы, с левого фланга, вылетел волк. Точнее, его осколок. От живого в нём осталась только форма. Синие, как ожоги, глаза. Клыки — как лезвия. Без раздумий, одним только телом, И`ньяру швырнул кинжал — тот, переливаясь, вытянулся в копьё и вошёл в глазницу с сочным звуком. Хруст. Визг. Тело рухнуло. Не задерживаясь, древко само нашло его ладонь. Приятно, когда хоть кто-то в этом мире возвращается по первому зову.

Но вот напасть: мертвецы не шли. Они бежали. И земля содрогалась, как от несущейся армии зверей. Или проклятых. Или судеб, которым надоело ждать.

Принц поморщился. Потянулся за магией. Пусто. Как в пустой рюмке после визита старших. Погасло всё — и свет, и пламя, и тонкая нить, которая связывала его с Заклятыми Именами. Словно кто-то лизнул их изнутри и зашептал: «Теперь ты сам по себе, дорогуша».

— Ну разумеется, — процедил он сквозь зубы. — Только ты, мрак, да я. Классика.

Артефактов с собой он не взял. Ну конечно. Ведь был Морохир. А Морохир — ходячий арсенал. Стрелы сыпались у того, как листья с золотой рощи. Руки работали чётко, красиво. И`ньяру с мрачным восхищением отметил — тело друга по-прежнему двигается идеально. И почему-то эта мысль была очень... личной.

Но мертвецы были не просто быстры. Они были наглы. Один — слишком резкий, слишком уверенный — соскочил с дерева и вцепился в плащ принца. Ошибка. И`ньяру, не сбавляя хода, с отточенной грацией отстегнул застёжку. Серебро вспыхнуло, полетело в снег, и вместе с ним — голова врага.

Плащ жалко. Хороший был. На подкладке, с символами рода. Но себя он всё же любил больше.

— Надеюсь, ты это оценишь, Мор, — пробормотал он, склонившись в бег. — Второй раз за день жертвую красотой ради практичности. Считай это признанием.

Под ногами захлюпало — вязко, предательски. И`ньяру успел подумать: болото? — но серебристый блеск впереди сказал обратное. Озеро. Озеро, чёрт возьми. Не скованное льдом, живое — как рана, которую забыли зашить. И да, он понял почти сразу. Но Морохир — быстрее. Уже нырнул, уже рассёк воду, как будто его за этим и создали — быть первым, когда на кону стоит выживание.

Принц зарычал себе под нос. Беззвучно. Выругался мысленно. Копьё вернулось — не к бедру, не к руке, а в рот. Тонкая, гибкая веточка между зубов. Чтобы руки были свободны. Чтобы хоть как-то сохранять контроль. Он вошёл в воду — с таким достоинством, с каким можно входить в нож. Сапоги сразу потянули вниз. Холод — цепкими пальцами — взял за щиколотки, за поясницу, за грудь. Лёгкая кожа обуви не спасала, только усугубляла: каждая складка, каждый ремешок норовил утащить его на дно.

Но дно, к счастью, оказалось не так далеко. Он нащупал его пальцами ног, оттолкнулся. Почти пополз. Почти выдохнул. Островок был крошечный. Дерево — жалкое. Похожее на мечту, которую когда-то посадили, да и забыли.

Он выбрался. На коленях. Да, унизительно. Но не в первый раз. И, скорее всего, не в последний.

И`ньяру тяжело выдохнул, плюнул в сторону — оттуда, где остались мертвецы. Они столпились у кромки воды, как дети у края сцены. Не решались. Не могли. Словно что-то удерживало их — древнее, старое, как сама тьма подо льдом.

— Прелестно, — прохрипел он, чувствуя, как зубы выбивают чечётку от холода. Или от страха. Или от усталости. Да сид его знает.

Принц взглянул на Морохира. Уточнил тон, сделал его чуть капризным, как бы между прочим — словно это не они только что вылезли из мёртвой воды:

— Это приключение почти можно назвать романтическим. Как считаешь, Морохир?

И даже улыбнулся. Губами, полными крови и соли.

Отредактировано Inyaru (2025-06-21 01:20:43)

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

— Л`ианор бы, конечно, выбрал путь мира, — процедил Иньяру, доставая из спутанных мокрых волос гнилушки и ветки. — Или, как минимум, уже орал бы в небеса, призывая на помощь меня — как последнюю линию эльфийской обороны. Это считается романтично? Или, может, нужно добавить слёз? Желательно — крупными каплями, на потеху нечисти, с правильным углом?

Он моргнул, не торопясь. Даже сейчас, по уши в мраке, грязи и мертвечине, не забывал язвить. Значит, ещё жив. Значит, в глубине черепной коробки где-то тлеет мысль: мы выберемся. Или хотя бы красиво умрём.

Пальцы нащупали веточку — тонкую, колючую, словно специально цеплялась за кожу. Копьё возвращалось к нему нехотя, лениво, как избалованное дитя. В момент превращения резануло ладонь — не глубоко, но обидно.

— Неблагодарное, — выдохнул Ину и вонзил копьё в землю, остриём вниз, как знамя, воткнутое в краешек ночи.— Даже ты теперь против меня?

Фляжку он принял без комментариев. Только отсалютовал ею — жестом, в котором было сразу и "пошёл ты", и "спасибо". Вино оказалось горячим, как месть, и сладким, как ложь. Пару глотков — и тепло с ревом покатилось по внутренностям. Жив, чёрт побери. Жив. Он зашипел сквозь зубы, ощущая, как кровь снова бежит, и начал раздеваться.

А потом медленно встал. Развязал пояс — узкий, из чёрной кожи, когда-то смазанный лавандовым маслом. Потайной карман был пуст. Он это знал заранее. И всё равно проверил. Потому что надежда умирает последней — или не умирает вовсе. Камзол снял осторожно. Ткань застыла, стала жёсткой, как скорлупа. Бархатные вставки блестели в свете костра, как обрывки старого обряда. Камзол лёг рядом. Следом — сапоги. И`ньяру встал босиком, не морщась.

Даже во время зимнего Танца, — промелькнуло в голове, — я выходил босиком. Танцевал на снегу, вьюге, под пением ветра. И не умирал. Потому что знал, зачем. Сейчас... нет ни рощи, ни музыки. Только мокрые ноги и отсутствие смысла.

Рубашку И`ньяру стянул через голову. Не разрывал. Не швырял. Просто снял. Аккуратно, почти бережно, как снимают знак ордена, уже потерявший своё значение. Ткань шуршала, прилипала, сопротивлялась — но в конце концов сдалась. Он остался в тонкой тунике — ткань словно приклеилась к телу, полупрозрачная, как недосказанная молитва. Штаны промокли, но остались на месте. Всё остальное — сброшено. Отдано. Забрано севером.

— Не обольщайся. Если бы я желал застрять с тобой ради откровенной беседы, выбрал бы место, где есть хотя бы приличная кровать. А не сырое проклятое озеро и сотня гниющих зевак на противоположном берегу.

Звучало это спокойно. Без насмешки, но и без тепла — как будто говорил не живой эльф, а ледяной призрак былого, едва удерживающий форму. Только теперь И`ньяру понял, насколько устал. Не от страха. От самой жизни, требующей каждый раз играть до последнего аккорда — даже если струны уже лопнули.

Плащ лег принцу на плечи. Алый, как рассвет в дурной примете. Не его. Но он не отбросил его — не из признательности, нет. Просто понимал: спорить с Морохиром в подобных делах всё равно что спорить с лосем, возомнившим себя философом. Бесполезно и громко.

Принц натянул плащ на затылок. Молча. Лицо его в свете костра напоминало вырезанную из мрамора маску. Ни усталости, ни благодарности — только нечто застывшее, хищное и непроницаемое.

Он обернулся к берегу. Там, на той стороне, стояли мертвецы. Неподвижные. Ждущие. Не пытались перейти воду — но и не исчезали. Будто сторожили, будто выжидали, будто... наслаждались. Глядя, как два эльфа — насквозь мокрые, босые, полураздетые — пьют горячее вино и делают вид, что ночь ещё не окончена. Что есть шансы. Что смерть может пройти мимо, если достаточно небрежно ей улыбнуться.

Наблюдать за врагом оказалось скучно. Даже мертвецы, с их щербатыми улыбками и намерением сожрать тебя до костей, быстро теряли обаяние. И`ньяру отпил ещё глоток из фляжки — медленно, с театральной задумчивостью — и протянул её Морохиру.

Глаза его скользнули по лицу побратима. Не просто лицо — мраморное, угловатое, словно вытесанное из зимы. И всё же что-то было не так. Лёгкий излом брови. Тень на левой щеке. Уголок губ — именно левый — дёргался почти незаметно. Тонкий знак тревоги, которую Мор никогда не озвучивал. Не из-за себя — он не был так мелочен. Значит, из-за кого-то. Из-за него. Из-за принца.

Ину прищурился. Почти улыбнулся. Почти — но не стал.

— Я не боюсь, — сказал он, как говорят о плохой погоде. — Видал пострашнее. Или, скажем, посмешнее. Например, тот раз, когда Л`ианор втянул меня в поход за каким-то своим внуком. Младенца похитил сид, заменил подменышем, а брат — решил поиграть в доброго дедулю.

Пауза. Почти из вежливости. Но не продолжил. О Туало — нет. Эта история закончилась хорошо, а значит, была неприменима. Там была магия. Там была чёткая стратегия. Там он чувствовал почву под ногами. А сейчас — только мёртвая вода и холод, который смотрит тебе в глаза через белёсые зрачки врагов.

И`ньяру обнял себя за плечи. Не от холода. От ощущения разрыва — между былым контролем и нынешней пустотой. Запах болота, прелой древесины и дыма слился с ещё одним — солью и металлом.

Кровь.

Вот каков ты, Морохир. Неуловимый демон с лицом охотника. Благородный — до боли. Привычно рвущийся на передовую, как будто доблесть кого-то ещё спасёт. Ину молча втянул воздух. Дрогнули ноздри. Бровь чуть приподнялась.

Ну что ж, посмотрим, сколько геройства останется у тебя через час-другой. Когда пламя костра начнёт гаснуть.

— Значит, Кайлеах, — повторил он вслух. Без эмоций. Как вердикт.

Старуха. Древнее божество. Легенда, разбавленная сплетнями. Что-то когда-то рассказывал Аспитис. Каменные птицы, мертвецы, да... что-то ещё. Принц не помнил. Пока. Но память, как всегда, была ненадёжным союзником — приходила с опозданием, как и вдохновение.

— Ну и сид с ней, — тихо добавил И`ньяру, откинувшись назад. — Пусть провалится, старая ведьма.

Костёр треснул, словно рассмеялся. Или согласился. И`ньяру склонил голову к плечу — движение будто ленивое, но выверенное. Подпитанное вином, усталостью и чем-то ещё. Тем, что ворочалось под кожей — то ли тепло, то ли голод.

Сидели они так — недолго. Но достаточно, чтобы всё стало очевидно. Вопрос Морохира о цели принц не проигнорировал. Просто отложил. На потом. В уме примерял слова, как маски на балу. Какие подойдут? Какие стоит сорвать? Мор всегда принимал его идеи. Без споров, без нравоучений. Молча. Начинал точить клинок, как будто это был не вызов — а их общий ритуал. И, быть может, сейчас он бы снова пригодился. Хотя бы для того, чтобы забыться.

Рука Ину, тонкая и цепкая, выскользнула из-под плаща. Потянула Мора ближе. Затащила под ткань — грубо, но почти бережно. Ладонь скользнула по талии, скользнула вниз, задержалась — и нащупала рану. Не просто коснулась. Надавила. До боли. До хриплого вдоха, который превратился в пар.

И`ньяру чуть повернул голову. Прищурился. Наклонился к самому уху.

— Играешь в героя? — прошептал. — Ни хрена ты не герой. Ты упрямый щенок, который решил позлить папочку. И я это ещё могу понять. Сам такой.

Шепот был едким. Ласковым. Ядовитым. Как тёплая игла в вену.

— Мы с тобой похожи, Мор. Оба всю жизнь пляшем перед тенями отцов. Оба хотим доказать... что? Что стоим чего-то сами по себе? Что умеем выжить? Что не нуждаемся ни в чьём проклятом одобрении? — он усмехнулся, уже почти тихо. — Только разница в том, что я не хочу умирать. Ни за что, ни за кого. Без магии под рукой, без чёткой выгоды. Даже за тебя.

Кровь на губах принца подсохла, но он провёл по ним языком — нарочно, чтобы ощутить солёный привкус. А потом, не предупреждая, склонился к Морохиру и лизнул его — чуть ниже уха. Мягко. Ледяным прикосновением языка. Затем — зубами. Острыми. До хруста. До всхлипа.

На этом всё.

И`ньяру резко отстранился, как будто ничего не произошло. Поднялся, вытянулся вверх, потянулся всем телом — гибко, почти беззвучно. Пошёл к своей рубашке, схватил её и принялся рвать ткань — на длинные, точные лоскуты. Без суеты. С каким-то обречённым достоинством лекаря в пылающей палатке.

— Раздевайся, — сказал наконец. Голос был ровным. Никакого ехидства. Только сталь и жар. — Раздевайся, Мор. Я должен осмотреть твою рану. А может, между делом... расскажу, зачем я на самом деле сюда приехал.

Он не улыбался. Но в глазах — плясали искры.

Осматривать остров было занятием неблагодарным, но И`ньяру всё же занялся им. Без надежды, без желания — просто потому что так нужно. Покопался в грязи, перебирая листочки-веточки пальцами, как будто это были артефакты древности, а не облезлая флора, забытая даже собственными корнями. И — нашёл. Что-то. Кивнул коротко, почти одобрительно, как будто дал себе внутреннюю оценку «приемлемо».

Промыл находку в воде, а затем, не забывая об этикете, помахал мертвецам на противоположном берегу — величественно, как старым поклонникам. Вернулся, присел на корточки и начал терпеливо отделять мясистые листья от стебля. Названия растения не помнил. Но знал: кровь останавливает. А насчёт гангрены… эльфам, в конце концов, позволено больше. Морохир выживет. Или проявит слабость. В любом случае — будет красиво.

— Королева, — обронил он, не поднимая взгляда. Пальцы продолжали работать. — Ну, ты помнишь. Ушла на север. Не вернулась. Прошло... кто теперь считает. Мой отец — будто бы и не вспоминал. А я вот — не забыл.

И`ньяру не вздыхал. Не морщился. Просто губы сжались чуть крепче, и скула обострилась до режущей тени. Глаза, обрамлённые ресницами цвета инея, глядели в пустоту — устало. Но не слабо.

— Хотел начать с артефактов, — продолжил. — Проблема в том, что Ее Высочество никогда не занималась подобной чепухой. Или дядюшка лжёт, утверждая это — что, кстати, вероятно. Или нет. В любом случае — ни кольца, ни гребня, ни заговорённого перышка. Ничего. Следа нет. Потому и приходится — по старинке. Искать. Смотреть. Слушать землю.

Он посмотрел на Морохира. Криво. Почти весело. Почти.

— Следопыт из меня, мягко говоря, сомнительный. Но у людей я кое-чему научился. Ты понимаешь.

На ладони у него — крошево растёртых листьев. Пахло чем-то терпким и зелёным, как мокрое утро.

— Быстрее, — сказал принц, поторапливая. — Если там всё плохо, мне придётся оплакивать твой бледный, прекрасный труп. Но на это особо не рассчитывай. Максимум — отвезу твои кости отцу. Лично. И, быть может, он наконец соблаговолит меня проклясть.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

И снова Л`ианор. Призрак из прошлого, фантом семейных посиделок с надрывом. Кажется, стоит Морохиру хотя бы вздохнуть не с той интонацией — и где-то в костном мозге у И`ньяру срабатывает древняя, звериная память: «Так говорил Ли». Принц поморщился. Не потому что было больно. А потому что было противно. Если так пойдёт и дальше — придётся признать, что у него развилась аллергия на старшего брата. Симптомы классические: раздражение, зуд и острое желание сбежать в болото и забыть, как звали.

Он, разумеется, ничего не сказал. Только чуть сузил глаза — настолько едва, что даже Мор со своей способностью замечать чужую боль по изгибу плеча возможно, не распознал. Но внутри всё уже кипело. Не в том смысле, чтобы устроить истерику. Скорее, как котёл ведьмы, в который кидают по очереди: гнев, бессилие, усталость, и — каплю нежности. По привычке.

Наверху зажглось небо. Красиво. И`ньяру фыркнул. Прекрасный антураж для медленной, горькой смерти. Сияние, древние легенды, проклятые острова. Хотелось плюнуть в эту картину. Всё это было глупо. И, что хуже — эмоционально.

Он бросил взгляд на Морохира. И тот, конечно, говорил голосом, как погребальный колокол, смотрел, как будто вот-вот напишет завещание прямо на собственных рёбрах. Кулаки зачесались. Не от нежности. От желания встряхнуть его как следует — как тряпичную куклу, с которой сыплются упрёки, вино и благородство.

Вот бы Ли был здесь, — мрачно подумал Ину. — Уже бы вцепился в него, как не в себя. Кричал бы, мол, не умирай, держись, пожалуйста, я тебя никогда не забуду...

Тошнота подступила к горлу. Принц в красках представил эту милую сцену: мокрые обнимашки у костра, слёзы, пафос, смертельные клятвы. Мёртвая трава, аккуратно собранная, выпала из его рук — не из слабости, а из эстетического брезгливого несогласия. Он поднял взгляд на Мора. Ровно. Прямо. Почти спокойно.

— Помереть вздумал? Валяй.

Принц встал, отошёл от костра, как будто разговор закончился. На самом деле — чтобы не придушить побратима в горячем порыве заботы. У берега было тихо. Мертвецы не двигались. Прекрасно. Пусть смотрят. Может, что-то полезное из этого спектакля вынесут — хотя бы урок: не спорь с принцем, если хочешь остаться в своём теле.

Голос, сдержанный и недовольный, раздался не повелением, а привычкой к власти:

— И ничего я твоему отцу не повезу. Пусть сам приедет. Если доживёт. Если не боится. А я — остаюсь. Здесь. Сиди. Мерзни. Протухай. Мне плевать. Я устал. Я хочу спать.

Он вернулся к костру. Не для того, чтобы объяснять или извиняться — для того, чтобы сесть. Земля вокруг огня прогрелась — незначительно, но И`ньяру было достаточно. Он сложил остатки рубашки и подложил под голову, как будто был в храме, а не на пороге смерти.

Тишина свисала с ветвей, как покровы. Потом, не глядя, лениво:

— Запрещаю идти туда. Запрещаю бросать меня. Это приказ, — И`ньяру не повысил голос. Но в нём была такая ледяная сталь, что от неё можно было перековаться в клинок. — Я всё ещё твой принц. Не забыл, надеюсь?

Он закрыл глаза. Только на миг. Чтоб внутри стало тише. Не от боли — от осознания, что всё это бесит его только потому, что небезразлично.

В общем-то, сказать было нечего. И`ньяру не проронил ни слова. Он ждал, пока Морохир устроится рядом. Не сразу — сначала дыхание рядом должно было выровняться. Тепло должно было окутать и ослабить бдительность. Принц не шевелился, но не спал. Никогда не спал первым.

Только когда плащ скрыл их обоих, как покров — не церемониальный, а тёплый, немного пахнущий лошадьми и кровью — он позволил себе движение.

Переворот был медленным. Неторопливым. Он будто случайно оказался лицом к Морохиру. Будто так было удобнее. А потом ещё немного ближе — на ощупь, не открывая глаз. Сперва лодыжка легла на бедро, почти как чужая мысль, оставленная в теле. Затем — живот, прижимающийся к спине, и рука, скользнувшая под локоть, но не дальше. Он не торопился. Слова были избыточны.

Он дышал в шею. Мерно. Горячо. Прерывисто — не от желания, а от осознания контроля.

Запястье на мгновение легло туда, где билось сердце Морохира. Не с целью утешить. Проверить — жив ли. Насколько жив. Насколько дрожит под кожей. Насколько крепко сжата челюсть, чтобы не среагировать.

И`ньяру не спал. Он наслаждался тишиной, насыщенной этим странным напряжением: между телами, между желаниями, между тем, что можно и нельзя. И только когда Морохир почти расслабился, почти поверил в эту якобы близость, И`ньяру подался ближе и будто бы во сне — чуть прикусил воздух у его шеи. Не кожу. Не оставил следа. Просто дал понять: если бы захотел — след остался бы.

А потом уснул. Или сделал вид, что уснул.

И весь этот акт был не лаской. А властью, обёрнутой в тепло.

*  *  *

Он проснулся не от холода, как обычно. И не от боли. От жара. Нежного, тягучего, почти липкого — будто кто-то коснулся внутренностей ладонью и не убрал её. Воздух был густым, как мёд. Дворцовые окна были распахнуты настежь, ледяные статуи животных на подоконниках испарялись, но в комнате — всё равно душно, до бреда.

Принц лежал на шёлковых простынях своей спальни во Дворце Благого Двора. Хотя... не совсем своей. Пространство дышало не тем, чем должно. Пахло не елью и снегом, а корицей, ладаном и прелой розой. И`ньяру сразу ощутил, что с ним что-то сделали.

Он был одет. Алый камзол — слишком алый, будто цвет свежей крови, шёлк с вышивкой изумрудной и серебряной нитью. Он бы никогда не выбрал такое. Маска — перьевая, полумаска, вытянутый клюв — почти как у птицы, которую нельзя назвать. Сапоги мягкие, не боевые, праздничные. Всё — чужое. Но сидело на нём безукоризненно.

И`ньяру поднялся. Двигался, как марионетка, в теле которой зажгли свечу. Волосы рассыпались по плечам. Рука сжала маску — та пахла кожей, вином, потом. Сознание было приглушено, как будто кто-то завязал ему мысли в узел. Ни тревоги, ни страха. Только ощущение, что его кто-то зовёт. Он пошёл. Не сопротивляясь. По знакомому коридору, который всё же казался чуть искажённым, как отражение в старом зеркале. Слуги попадались ему навстречу — но каждый был карикатурой: лица под масками неестественно прекрасны, улыбки — вырезаны ножом, а кланяются они синхронно, с неживой грацией.

Он не останавливался. Ноги несли его вниз — в сторону звуков: танец, арфа, бубенцы, что-то напоминающее смех, что-то на грани стона. Там, где внизу, разверзался бал.

Зал сиял, как нутро жемчужины. Потолка не было — вместо него звёзды. Маски вспыхивали золотом, стеклом, осколками света. Женщины и мужчины — неразличимо прекрасные, длинные шеи, удлинённые пальцы, взгляды, от которых хотелось пить. Где-то там, в глубине, трон. И на нём — силуэт. Корона.

Аспитис? И`ньяру узнал его по голосу. Звонкий, как бокал, наполненный ядом.

— Вы пришли вовремя, — произнёс тот.

Маска — литая, золотая, слепящая. Аспитис не шевелил губами, но слова звенели в воздухе. Он подошёл ближе и вложил в ладонь И`ньяру хрустальный бокал. Тяжёлый. С холодом на стекле и светлым вином, переливающимся внутри, как закат, который забыли остановить.

И`ньяру попытался что-то сказать — но язык заплёлся. Губы шевелились, но голос не выходил. Только лёгкое ощущение, будто он… улыбается. Хотя и не хотел. Рука Аспитиса задержалась на его запястье чуть дольше, чем позволительно. В этот момент И`ньяру понял — он не гость на этом балу. Он подарок. Или жертва. Или одно другим прикидывается.

Он сделал глоток. Вино обожгло горло, как воспоминание о поцелуе, которого не было.

— Время танцев.

Фраза прозвучала в воздухе, словно удар молотком, подаренный затылку. Ниоткуда — и отовсюду. Прозвучала, и всё застыло, чтобы тут же взорваться шёлком и смехом. Пары начали складываться — маски склонялись друг к другу, искрились движения, кружились под аккорды, медленные и липкие, как мёд на языке.

К И`ньяру подходили. Женские руки, мужские, промежуточные — перламутровые маски, улыбки, изгибы, предложения, приглашения. Но каждый — каждый — отступал, столкнувшись с лёгким движением Аспитиса. Ни одного слова. Только взгляд. И один тонкий жест, будто он листает ноты, в которых для всех написано одно: не его партнёр.

Принц не возражал. Он не помнил, каково это — танцевать. Только ритуальные шаги на льду, босиком, с лунным огнём под кожей. Это — другое. Это — тело. Горящее, лёгкое, хищное. Он стоял, в плену собственных шёлков, и ждал.

А потом — пришёл он.

Фигура — не маска. Не визитёр. Не мираж. Морохир. Словно вырезанный из сновидений, откуда те, кто не умеет прощать, возвращаются, чтобы заставить вспомнить. Волосы, как огонь, в котором можно сгореть и воскреснуть. Губы — знакомая прямая линия, за которой хранилась боль, преданность и весь северный ветер. Плечи — родные. Взгляд — убийственно ясный.

Аспитис подошёл. Легко взял И`ньяру за запястье. Плотно, почти интимно. Повёл — нет, подал его вперёд, как жертву, как драгоценность, как козырь.

— Его Высочество И`ньяру Ивовая Ветвь, младший принц Благого Двора, приглашает Морохира из Дома Бархатного Заката на танец.

Слова зазвучали, как заклятие.

И`ньяру хотел сказать, что это глупо. Что он знает, кто перед ним. Что не нужно объявлений. Что Морохира не приглашают. Его — узнают. Но язык не слушался. Как не слушался и взгляд, прикованный к фигуре, от которой невозможно было оторваться.

Аспитис забрал бокал. Прежде — дождался, чтобы принц выпил всё. До дна. Даже последняя капля — осталась не в хрустале, а стекла по подбородку, впиталась в шёлк алого камзола. Как кровь, как присяга.

Музыка стихла. И всё замерло. И вот — толчок. Лёгкий, но ощутимый. Аспитис отступает. И`ньяру — делает шаг вперёд. Или его ведут. Он не помнил. Не имело значения. Там были эти глаза. Глаза, от которых всё внутри скручивалось в сладкую судорогу. Глаза, в которых он утопал всю юность. Те, что были рядом в бою, в крови, в изгнании. И сейчас — снова здесь. Прямо перед ним.

Он не задал ни одного вопроса. Не вспомнил, как они расстались. Не вспомнил, почему Морохир должен быть далеко. Не вспомнил, что было до бала. До плоти. До тепла ладони, которая вдруг — в его. До дыхания, которое делят на двоих. До движения, которое — танец.

Он просто вложил пальцы в руку Морохира.

И мир закружился.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Он не обернулся — не было нужды. Мир за спиной Морохира раскрывался перед И`ньяру, словно занавес из черного шелка, рассечённый ветром. Он видел всё. Не глазами — чутьём, насмешливым зрением хищника, давно утратившего веру в невинность и потому различающего удовольствие от притворства с первого вдоха.

Танец бала медленно сбрасывал свои одежды. Лорды и леди — из лучших домов, с гербами, затейливо вышитыми на воротах разума, — разувались из мантии приличий. Падали на пол одежды, богатые, тяжёлые, шелестящие, как осенние листья. Маски, прикрывавшие не лица, а намерения, ложились рядом. И всё это — безмолвно, как в храме, где божеством стал сам порок. Змеи сбрасывали кожу — и оставались только желания.

Он видел, как светловолосая эльфийка, некогда блиставшая в Летнем Танце, теперь откинула голову, впуская в себя язык мужчины, чьи черты были смазаны, как во сне. Видел, как вторая женщина, с венком карминового цвета в волосах, целовала того же эльфа, что ласкал первую, и пальцы её скользили по чужой плоти с такой неторопливой грацией, словно плела из неё новую жизнь. Юноши у ног Аспитиса… Ах, эти мальчики. Слишком юны, чтобы быть сломленными, и потому ещё более преданны. Их глаза горели не страстью — благоговением. Как у тех, кто жаждет не тела, а приобщения к власти, пусть даже сквозь крик и семя. Один из них застонал, запрокинув голову на колени лорда. Второй касался себя, глядя на губы покровителя. Третий не отрывал взгляда от его пальцев. И все трое — прекрасны в своей хрупкой преданности.

Но И`ньяру не отвлекался. Всё это — не более чем фон. Пряный, дурманящий, с запахом ладана и пота, но не его цель. В его фокусе — Морохир.

Мор. Его Мор. Или уже — чей-то другой?

Принц смотрел — сквозь блеск, сквозь огни, сквозь мириады тел, тянущихся друг к другу, будто мир сам решил умереть в оргазме. И видел, как напряглись чужие губы. Как по линии подбородка прошёл едва заметный тремор. Видел глаза — и знал: трещина пошла. Та самая, древняя, хранимая им столетиями. Морохир терял контроль. Не в бою, не в стратегии — в этом, куда более древнем искусстве. Искусстве желать.

Пальцы на талии стали жёстче. Захват — крепче. Не агрессивный. Нет. Это был не гнев. Это было нечто иное. Жадность. Потребность. Признание, вырванное без слов. И`ньяру не сопротивлялся. Не потому что забыл, как. А потому что… принял. Спокойно. Как принимают пламя — когда устали мёрзнуть. Где-то глубоко в его внутреннем дворце, в залах памяти, что пахли прошлым и фиалками, мелькнула мысль: "Неправильно." Раньше бы не позволил. Раньше бы насмешливо улыбнулся, провёл пальцем по губам Мора, отстранился. Подарил бы касание, обманку, ускользание. Чтобы заставить преследовать. Чтобы смотреть, как в его взгляде ломается надежда.

Но то было — в прошлом. А теперь?

Теперь его пальцы не отталкивали. Его голос молчал. Его сердце — билось. Мерно. Спокойно. Будто впервые за века оно признало, что не всё нужно разрушать, чтобы остаться собой.

И`ньяру склонил голову. Едва. Чуть приблизился. Между ними осталась пустота — тоньше дыхания, острее желания. И в ней уже не было игры. Была... предвкушаемая сдача. Он не дотронулся. Нет. Но его взгляд коснулся серебряной пряжки на груди Морохира так, как иной рукой не коснётся лика возлюбленного. Там, где металл — уже обжигал. Там, где плоть — уже ждала.

Пусть бал танцует свой ад. Пусть плоть корчится в экстазе под алтарями из вина и стонов. Принц выбрал своего палача. И тот — пока — держал его не за горло. А за талию. И этого было достаточно, чтобы мир зашептал: "Они проснулись."

Хотя, увы, ещё нет.

А потом — поцелуй. Не как прикосновение губ, а как вызов. Как имя, произнесённое не голосом, а жаром. Его Высочество почувствовал его прежде, чем понял. На губах Морохира горело что-то большее, чем вино, чем желание — горело его имя, сказанное без титула, без притворства. Просто — И`ньяру. Как зов, как присяга, как проклятие.

Принц не отпрянул.

Он поддался. Не важно — охотно ли, бессознательно ли. Это было не сдачей, но признанием. Его руки налились тяжестью, как будто вены наполнились не кровью, а ртутью. И всё же они поднялись. Коснулись чужих предплечий. Сжались — сдержанно, но крепко, будто И`ньяру хотел остановить, и в то же время — утонуть в этом касании.

Он не засыпал спал, нет. Но тянуло вниз, туда, где прохлада мрамора становилась подушкой для жажды, где пальцы теряли координацию, а дыхание — имя. Морохир схватил его за волосы — резко, без лишней ласки. Боль прорезала затылок, но принц покорно запрокинул голову. Обнажил горло, будто подставлял себя удару, которого ждал века.

И тогда — кровь. Ину почувствовал её раньше, чем увидел. Металлический привкус коснулся ноздрей, чужой, а может — свой. Боль смешалась со странным, первобытным возбуждением. В этом было нечто неправильное. Неуместное. И всё же — восхитительно точное. Как если бы тело узнало ритуал, о котором разум ещё не подозревал.

Он потянул Морохира вниз.

Словно бы звёзды на мгновение стянулись в одну точку, и в её центре — были они. Посреди мириад сплетённых, извивающихся тел, окружённых дыханием, хрипами, влажной кожей и винными следами. Всё сливалось в один общий ритм, как древний гимн, забытый в ушедших веках. Их пальцы срывали одежду не в спешке — в необходимости. Пряжки дрожали. Ремешки скользили, ткань открывала кожу — не полностью, не сразу, но достаточно, чтобы жара стало больше.

Их губы встретились, не как оружие, но как клятва. Где-то между поцелуем и укусом, между доверием и угрозой. Было ли это желание? Возможно. Было ли это власть? Безусловно. Принц и тот, кто когда-то поклялся защищать его, теперь не сражались — теперь они узнавали друг друга заново, как делают это тела, когда у слов больше нет значения.

И`ньяру откинулся на спину. Не как павший. Как призывающий. Он потянул Морохира к себе — не властно, но безвозвратно. Ноги раздвинулись, не в жесте унижения, а в молчаливом согласии. Одежда ещё оставалась — клочками, лоскутами, тенями. И всё же сквозь неё чувствовалась кожа: нагретая, дрожащая, живая. Ткань царапала, касалась, ласкала — как последний барьер между ними и чем-то древним.

И`ньяру поцеловал Морохира снова. На этот раз — медленно. Со вкусом. С воспоминанием боли в шее, где недавно остались зубы. С языком, что знал путь. С губами, что не просили — утверждали. Он хотел что-то сказать. Наверное. Имя. Слово. Проклятье. Благословение.

Но губы шептали только дыхание. И дыхание это — было достаточно. Пока.

Что-то впилось в лопатку — острое, хищное, как укус клинка. Боль не распустилась — она взорвалась, и принц вскрикнул. Коротко, резко, как зверь, пойманный в западню. Морохир не отпрянул, но застыл. Не от ужаса — от ожидания. Возможно, сам не понял, чего ждал. И`ньяру было всё равно. Он шевельнул плечом — движение на грани рефлекса. И в том месте, где жгло, стало жарко. Не плоть — сама кровь зашипела, как вода на углях. Принц оттолкнул Мора. Сил хватило. Он сам не понял, откуда. Рука скользнула за спину — неловко, судорожно. Пальцы нащупали рану. Влажную. Глубокую. Горячую. Он поднёс их к губам. На коже — кровь. Его кровь. Она стекала по позвоночнику, прямиком в разум, и с ней — приходило ясное, хищное понимание.

Это не сон. Это клетка. Иллюзия. Механизм, питающийся желанием.

И`ньяру сгрёб одежду с пола. Грубым жестом, как рвут покрывало с алтаря, когда ритуал сорван. Быстро. Неаккуратно. Пальцы дрожали. Где-то на границе зрения скользнула фигура. Он поднял взгляд — Аспитис. Да, конечно. Тот больше не смотрел на своих мальчиков. Лорд древнего Дома прищурился, не вставая. Но напряжение уже натянуло его плечи, как струны. Он чуял: магия ускользает. Или поднимается.

А И`ньяру уже не смотрел на остальных. Он смотрел — на пол. Одна плитка. Ровная. Прямоугольная. Без изъянов. Но неуместная, словно чужое слово в древнем гимне. Под ней... он не знал, что именно, но чувствовал: сырость, холод, влажная гниль, будто под этой плиткой — не просто подземелье, а сама ложь, которой дышал этот зал.

Он затряс головой, как от сновидения, что срослось с плотью. Дыхание сбилось. А потом — вцепился в плитку. Обеими руками. Не из ярости. Из инстинкта. Из магии, что просыпалась в его костях, как голос мертвого леса. Он не знал, зачем. Он просто тянул. Пальцы соскальзывали. Ногти ломались. Кожа горела. Но Ину рвался к корню. К правде.

Позади — голос. Взрывоопасный, искажённый страхом. Лорд Аспитис уже не увещевал. Он приказывал.

— Морохир из Дома Бархатного Заката! Останови его! Немедленно!

Принц не обернулся. Он уже чувствовал, как под плиткой вскипает дыхание земли. Как будто кто-то внизу открыл глаза. Или что-то древнее жаждет быть вызванным. Ему оставалось лишь добраться до камня. До истины. До руны. До магии. До себя.

Эльфы вокруг замерли. Радость плоти — стёрлась, как мел на камне после дождя. Влажные стоны, сладострастные всхлипы, ритм тел, сливавшихся в безымянную массу — всё исчезло. Тишина рухнула, как глухой колокол. Они повернули головы — синхронно, как марионетки, потерявшие нити. И никто из них не имел лица.

Пустота. Гладкая. Жуткая. Отражающая только страх.

Ветер поднялся откуда-то снизу — сквозь мрамор, сквозь древнюю кость земли. Он не должен был быть здесь. Не в зале, где стены заперты чарами, а воздух — задыхается от сладкого вина. И всё же он пришёл. Коснулся кожи, и по ней прошёл озноб. Как если бы сама смерть вдохнула в шею.

Кровь И`ньяру текла. Её было немного, но каждый капель, казалось, становился пульсом чего-то большего. Губы жгло — не от боли, а от воспоминаний. Тело — ныло. Оно помнило объятия Морохира. Помнило тяжесть, тепло, власть. И теперь — отказывалось повиноваться. Хранило жажду, но принц — заставлял. Дюйм за дюймом. Пальцы дрожали. Мрамор под ладонями был скользким, не от воды — от крови. От истины, пробивающейся сквозь плоть.

А за спиной — крик. Аспитис. Голос его сперва был тенью. Потом — шипением. Потом — воплем.

— Остановись! Вернись! Подумай, что ты делаешь! — уже не приказывал. Уже молил. Уже боялся.

И`ньяру не обернулся. Он слышал. Всё. И крики. И страх. И голос Мора — молчаливый, стоящий рядом. И всё равно двигался. До тех пор, пока не взревел сам.

— Помоги же мне! — выкрикнул он, подняв взгляд на Морохира. Взгляд — мокрый, злой, рвущий. Слезы не были слабостью. Они были яростью, что лопалась на коже.

Кровь текла по запястьям. Кожа отрывалась слоями. Под ногтями — пульс. Боль была честной. И вот они вдвоём. Мор рядом. Руки — вместе. Сила — уже не одна. И плитка — дрожит. Под ней — что-то живое. Что-то древнее.

Эльфы вокруг — двинулись. Но как будто боялись. Будто невидимая граница пролегла между ними и правдой. Они стекались — но не могли приблизиться. Даже Аспитис, вставший наконец, не осмелился. Только шипел, как гадюка, пойманная за хвост.

— Остановись, Морохир! Остановись! Он будет твоим! Как захочешь — твоим! Но не дай ему вырваться! Схвати его! Пожри его! И он будет с тобой вечно! Только с тобой!

И это была уже не игра. Не ритуал. Это был выбор. И та самая плитка — дрогнула.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

…вязкую грязь, пополам с древней водой и чем-то, что пахло глубже, чем само время.

Он рухнул первым. Конечно. Классика. Плитка отлетела, камень провалился — и под ним оказалось не «ничто», как, возможно, хотелось бы, а эта мерзость. Болото, или скорее — пасть. Вязкая, с дыханием древнего праха. Он скользил вниз, не сопротивляясь. Как будто тело давно решило: если уж падать, то красиво. Или хотя бы молча.

И`ньяру скатился в трясину с достоинством утопающего бога. Ледяная вода подхватила, обожгла, впилась до костей, но всё это уже было. Всё это — повторялось. Как сон. Как наваждение, которое знает историю лучше самого сновидца. Он выплыл. Он встал. Он плевался грязью и знал: впереди ещё хуже.

На другом берегу всё ещё стояли мертвые — безмолвные, тоскливо прекрасные, как иллюстрация к свитку по черной магии. Только теперь небо будто посветлело. Или так казалось. Где-то кричала птица. Живая, не придуманный музыкальный выкрик. Северное сияние исчезло. Просто взяло и ушло, не попрощавшись. Остались сумерки — густые, как кровь с похмелья. Из леса накатил туман, липкий, пахнущий ветхими корнями, запретами и недосказанностью. Сцена — загляденье, но Его Высочество интересовали вещи попрактичнее.

Он выбрался на берег — первый. Разумеется. Морохир где-то за спиной, тоже мокрый, тоже злой. Возможно, даже жив. Ину не проверял. Не до того.

Ползком добравшись до костровища, принц разгрёб угли. Костёр, разумеется, умер. Как всё хорошее. Ожог — мелочь. Земля поддалась, и в этот момент И`ньяру понял, что может использовать копье. Сталь сжалась, как будто слушалась — оружие приняло форму лопаты. Ну, почти. Этого хватало.

Он копал. Вдох, удар. Выдох, грязь в глаза. Механика, ритм, избавление. Плевался, бранился почти на древнеэльфийском. Особенно эффектно звучало:

— Я мог бы быть поумнее. Мог бы догадаться. Мёртвые. Конечно. Через воду не пойдут. Ступить на клочок земли не могут. Сколько веков живу — и ни черта не учусь.

Словно в ответ — выдох. Глухой, старый, как сама могильная пустота. Дуновение ветра сорвало несколько мертвецов с ног, но, как заведённые, те же ржавые силуэты заняли их места. Повторяемость — главное оружие смерти. Ину было всё равно. Копьё наткнулось на что-то.

Он застыл. Лезвие отбросил в сторону, как обузу. Дальше — руками. Пальцы копали без изящества. Земля скрипела под ногтями. Спина… не болела. Рана, кажется, забылась. Или тело решило, что жаловаться — роскошь. Или ее не было вовсе, как и всего того, что привиделось Его Высочеству.

Где-то сбоку — Морохир. Молчит. Помогает. Не лезет с повязками, не читает лекции. Удивительно. Или просто притворяется полезным, пока не начнет морализаторствовать.

— О своей ране подумай, — буркнул И`ньяру сквозь зубы, не глядя. — А то я как идиот, за двоих копаю, за двоих умираю, за двоих воскресаю. Дворцовый театр, акт второй.

Он усмехнулся — уголками губ, чуть заметно. В грязи. На краю неведомого. Всё как он любит. Только музыка бы не помешала. Или хотя бы голос, который скажет: «Осторожно. Здесь начинается правда.»

А пальцы уже не рыли — ласкали. Мягко, почти благоговейно, как будто он вынимал из недр земли нечто священное. Смывал грязь с древнего камня, будто с чужой лопатки, — с таким же трепетом, с тем же жаром, что цепляется к ладоням в тишине. Под слоем ила обнаружился не фундамент, а стан. Стоянка. То самое место, где когда-то эльфы не спали ночами, пели дурью, играли на лютне и нарушали покой смертных просто ради смеха.

Камень был стар — не в смысле возраста, а как вечность. Испещрён рунами, пропитан магией, знал слишком многое. Одного прикосновения хватило, чтобы вдоль позвоночника прокатилась дрожь — сладкая, мерзкая. Чтобы язык облепила слюна. Чтобы из темени хлынули видения: огонь, смех, тёплые пальцы, флейта в сумерках, отзвуки желания. Магия. Голая, дикая, до-королевская.

Он выдохнул — тяжело, зло. Потёр лоб. Размазал по щеке грязь, вперемешку с кровью, потом с шипением процедил в сторону:

— Ну ты и тварь, Кайлеах.

Мгновенный отклик. Мертвые — отступили. Как по приказу. Ржавые латы осыпались, языки исчезли в горле. Один за другим, словно с них сняли проклятье. Или иллюзию. Камни, пни, мхи, коряги — вот что осталось. Иные смотрели нечеловеческими глазами, но были уже по-настоящему мертвы. Неугроза. Не люди. Просто часть ландшафта.

Тень — осталась. Стояла в отдалении. Без лица, без чёткого пола, то ли женщина, то ли мужчина, то ли просто... ошибка. Закутанная во что-то вязкое, как паутина, как тоска. Принц чувствовал взгляд — тяжёлый, липкий, вязкий. Хотя фигура не двигалась. Не шевелилась вовсе.

— Явилась, — процедил принц сквозь зубы и сплюнул в сторону. — Вот, Мор. Можешь любоваться. Виновница торжества. Тварь, которую мы, похоже, и пригласили. Со всеми почестями. Свечи, жертвы, эротические сны — всё как по канону.

Он не ждал ответа — и, конечно, не говорил с Морохиром. Голос его обращался выше. Глубже. Туда, где жили старые боги, которых больше не звали по именам, но которые всё ещё откликались на запах крови. И на раздражение. Особенно на раздражение.

Фигура напротив чуть качнулась — как будто признала. Или издевалась. Всё равно.

И`ньяру хмыкнул. Смех вырвался сам — сухой, горький, с привкусом усталости и гноя. Присел, как был: босой, с испачканными до локтей руками, с мокрыми, тяжёлыми волосами, липнущими к шее. Верхняя рубаха давно осталась в земле. Или на совести Морохира. Вместо неё — только грязь. И насекомые. Которые, в отличие от эльфов и мертвецов, прекрасно знали, чего хотят, и шли к цели прямолинейно. Гнус кусался, как проклятый. Кровь, видимо, нравилась.

— Кайлеах, — сказал он, с удовольствием, будто пробовал вкусное проклятие на языке. — Одноглазая ведьма. Старая зима. Аспитис, старый болван, орал о тебе так страстно, что чуть не выпал из кресла. Все боялся, что ты однажды вернешься и затопчешь его мальчиков.

Пауза.

— Властвуешь смертью, видишь всё, что прячут в подвалах памяти. Почти родственная душа. Почти.

Принц выудил из травы какую-то хилую былинку, сунул в рот, пожевал. Горько. Отвратительно. Правдиво. Выплюнул. Прихлопнул комара, не глядя.

— Разрываешь швы души, чтобы туда натечь. Шепчешь, пугаешь. Или...

Взгляд скользнул вбок. Касание чужого взгляда. Привкус крови — всё ещё на губах. Тепло рук — всё ещё под кожей. И это было хуже страха. Ближе, чем боль.

Он выдохнул, глубоко, как будто вытолкнул из себя остатки сна.

— Мы на твоей земле, да. И, похоже, ты хочешь, чтобы мы остались. Что ж, у нас есть время. У тебя — вечность. Но моё внимание стоит дорого. Так что давай. Удиви меня, старая сука. Что тебе нужно?

Ответ, разумеется, последовал. Не словами — а стилем.

Сначала — ветер. Рванул с такой яростью, что чуть не вышвырнул обоих эльфов обратно в озеро, словно хотел сказать: «Пшел вон». Потом — птицы. Стая, хлещущая по небу черными крыльями, как кисть безумца по чистому холсту. Затем — холод. Леденящий до крика. Трава заиндевела. С неба пошли снежинки — лёгкие, как обман, и такие же смертельно серьёзные.

И, наконец, голос. Тот, что звучит внутри черепа, не оставляя шанса притвориться глухим.

— Дерзкий, мальчишка. Почти как твой отец. Но ты не король. И не станешь им. Ты — мой.

И`ньяру молча почесал ухо. Потому что чешется. Потому что может. Потому что демонстративное спокойствие раздражает сильнее любых криков. Ни один мускул не дрогнул.

— Ты не уйдёшь отсюда. И твой друг — не уйдёт. Но я милостива. Целуй мои ноги — и я оставлю вас в грёзах. Или молись о смерти, если выберешь кошмар.

— Понимаешь, Мор? — лениво повернул голову И`ньяру. — Целовать ноги. Впечатляет. Сколько же лет я этого не слышал? Десять? Пятнадцать? Обычно этим грозят те, чью могилу давно затянула крапива.

Он фыркнул. Отбросил с лица прядь волос. Усмехнулся — не весело, а хищно.

— Что думаешь, стоит дать старой богине шанс? Или сразу её разочаровать?

Кайлеах молчала. Комары — нет. И`ньяру надоело сидеть: ноги затекли, спина заныла. Он поднялся, кряхтя, как старик, и снова коснулся камня. Магия дрогнула. Не больше дыхания. Но достаточно, чтобы кожа покрылась мурашками, а губы чуть приоткрылись от странной, едва ощутимой жажды.

— Не может ступить, — бросил принц. Не то Морохиру, не то в пустоту. — Значит, остров ей не по зубам. Уже неплохо.

Он даже почти улыбнулся. Почти — потому что тут же подул ветер. Не весёлый. Северный. И не просто холодный, а враждебный: с хрустом прихлопнул озеро коркой льда, со свистом взметнул полы плаща Кайлеах, задушил воздух инеем. Стало так холодно, что изо рта пошёл пар, а сам воздух звенел, будто натянутый нерв.

И`ньяру распрямился. Не встал — именно выпрямился, с тем самым, отточенным веками эльфийским хрустом, от которого даже магия может почувствовать себя не в своей тарелке.

— Ты дитя зимы, — выдохнул он, не громко, но чётко. — Но не ты одна.

Сделал паузу. Дал фразе разлиться в воздухе, как вино по мраморной чаше.

— Я — И`ньяру Ивовая Ветвь. Сын короля А`суа Белого Лиса. Наследник льда, крови и боли. Мороз — моя кожа, снег — моё дыхание. И если ты решила насмерть пялиться на кого-то с ледяным сердцем, могла бы выбрать менее злопамятного партнёра.

Он вскинул подбородок. Узкие глаза — стали щелями. Голос — ломал лёд без усилий:

— Возвращайся в свою дыру, старуха. Пока я добр.

И — повернулся. Спиной. Без поклона, без прощания. Как будто она была не духом, а служанкой, забывшей подать вино. И начал Танец Зимы. Ход Снежной Тени. Он не предупредил. Не обернулся. Просто вошёл в ритм — тот, что знали его кости. Тот, что вплетали в кровь ещё до рождения.

Первое движение — три шага вперёд. Левая. Левая. Правая. Каждый шаг — отточенный, будто вытесанный изо льда. След на снегу — не след. Зов. Один шаг назад. Хищник отступает, не убегая. Задержка — на вдохе. А потом — поворот. Через пятку. Быстро. Резко. Как щелчок хлыста по воздуху. Выпад вбок — режущий, как порыв ветра, что срывает ворота с петель.

Пока всё шло верно. Почти.

В голове шумело. Слишком много. Мыслей. Обрывков. Отзвуков чужих голосов и собственных теней.

Он думал об отце — о тех пальцах, что касались только мечей, не людей. О взгляде, таким холодным, что И`ньяру всегда казалось: его не рожали, его выковали. А потом — о Л`ианоре. Мягком, странном, слишком живом, слишком живущем в своем выдуманном свете. Он, наверное, всё бы простил. Даже эту зиму. Даже эту смерть.

А потом — Морохир.

И тут всё в нём дрогнуло.

Он вспоминал сон, слишком живой, слишком плотный. Как вино, настоявшееся на крови. Вспоминал прикосновения — и не мог понять, были ли они или он их выдумал. Горячие, властные руки. Зубы на коже. Вкус — не просто чужого желания, но признания. Почти молитвы. Почти мести.

Он вспоминал, как не позволил. Не открылся. Не впустил. Не шепнул «останься». Не протянул руку в ответ. Мор был рядом — и он отступил. Отбился словом, взглядом, игрой. Потому что иначе — расплавился бы. Умер бы не внешне, а изнутри.

Я сказал ему слишком мало. Или слишком много. Наверное, и то, и другое.

Он хотел бы дотронуться. Просто — провести пальцем по челюсти Мора. Убедиться, что она настоящая. Что он ещё рядом. Что он ещё его.

Но теперь… может, уже нет смысла.

И`ньяру впервые за долгое время признал: он боится. Не драки, не холода, не безликих теней. А того, что момент — ушёл. Что Мор был рядом, хотел остаться, а он — отвернулся.

Я не дал ему согреть меня. Не потому что не хотел. А потому что не умел.

И теперь — может быть поздно.

Может, всё кончится здесь. Они не выберутся. Не доживут до весны. Их кости обглодает ветер, их имена затрут морозы. И никто не узнает, что именно было между ними. Только лёд. Только недосказанность. Только то, что могло быть, но не стало.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.