[indent] Рагно уросил, фыркал и норовил клацнуть зубами встречных зевак, праздно прогуливающихся по узким улочкам Альтамира, пугал пригревшихся и задремавших на осеннем солнце стариков гулким раскатистым ржанием, бросая при этом на каждого несчастного недовольный взгляд. Если бы жеребец мог, как и его хозяин, пользоваться огненной стихией в своих целях, то и эта узенькая улочка со свисающим уже желтеющим плющом по стенам и эти ровные, аккуратные столичные домики заевшихся мирян вместе с их счастливыми физиономиями полыхали бы праведным очищающим огнем из Святого Писания. Городские часы отбили восемь ударов, им вторили колокола аббатств, церквей и часовен неровным, ленивым эхом, расползающимся над охристыми крышами и башнями столицы. Затерявшийся звон ударялся о высокие стены дворцов знати, плутал в низинах каналов, забирался во фруктовые сады и терялся среди выбеленных старательно стен кабаков и постоялых дворов. Воздух, еще по-осеннему, не прогретый, отдающий ночной прохладой с терпким привкусом дыма от просыпающих жаровен и печей, постепенно наполнялся запахами, звуками и вкусами просыпающегося мира. Среди уже привычного аромата жареного лука, свежего хлеба, конского пота и навоза, гниющих рыбных голов у рынка за часовней, чьи стены помнят может быть самого первого из рода Санторо, теплой кровавой требухи и сладковатого запаха последних фруктов, витал неумолимый, уже отчетливо ощутимый запах надвигающихся зимних холодов. Из кабаков все чаще стал доноситься аромат теплого вина со специями, жирной похлебки из двух видов мяса на густом бульоне из сочных корнеплодов, которая подавалась с поджаристым хлебным ломтем, щедро намазанным чесноком. 
[indent] Всадник рассеянно похлопал вороного по длинной мускулистой шее, то ли успокаивая животное, то ли отвлекая себя от мысли о плотном завтраке в хорошей компании сослуживцев, желательно где-нибудь подальше от столичной суеты. В пригороде за пару миль, где начинались монастырские поля винограда, скрытая от глаз несведущих в разгульной жизни, стоял придорожный кабачок с покосившейся от времени крышей и треснувшей трубой. На почерневшей от времени вывеске все еще можно было различить головы трех кабанов, призванных дать понять уставшим путникам, что те попали под крышу не простой забегаловки, а вполне себе достойного трактира, все еще носящего гордое название "Три кабана". Бесхитростная кухня, толстушка-хозяйка с добрыми глазами, у которой все молодые выпускники Академии носили милое прозвище "Bonito", но самое бесценное - та удаленность от штаба с капитанами, а значит, некоторый образ свободы в успевшей опостылеть столичной службе. Ни тебе удушающих накрахмаленных воротников и манжет, ни тебе салонного этикета с его вычурными правилами, пока дела и приказы найдут тебя в этом укромном местечке, вся их безотлагательность к тому времени могла и испариться. Особо остро Эцио ощущал в этом укромном уголке быстроту течения жизни простых людей, а холмы и виноградники на горизонте напоминали своими однотипными колкими кустами в ряд, родительский дом и семью. Создатель свидетель, стены "Трех кабанов" повидали магию всех подвластных стихий, а крыша трижды горела, подобно победоносному факелищу в ночной мгле, ознаменовывая пожарищем апофеоз какой-нибудь очередной дуэли.
[indent] Узкая булыжная мостовая упиралась в улицу Креста, расширяясь и обрастая по бокам сточными канавами, узкими и глубокими, несущими все столичные нечистоты вниз, к реке. Запах тут стоял отменный, отшибающий всякий аппетит с непривычки, но он же смешивался с благоуханием роз из садов богатых домов, обретая характерный сладковатый флер, впитывающийся в одежду и выдающий всякого, кто пользовался этой дорогой. Но иначе к дому полковника не попасть, если не желаешь тратить время на объезды. Улица Креста упиралась в Большую площадь, с которой уже хорошо виднелся облик королевского дворца. На этой длинной, пропахшей розами и мочой улице, можно было найти дома придворных, в чьей казне хватило денег на выкуп земли и архитекторской мысли, которая диктовала высоту и асимметричность этажей, длину анфилад и балкончиков. В точно таком же жил Тайтус, чья должность обязывала обзавестись образом церковного ретабло над входом, разбросанными по фасаду картушами и архивольтами, негласно дающими понять о титуле проживающего тут человека. Чем  ближе к королевскому дворцу, тем богаче и выше становились дома придворных, чаще встречались уличные торговцы, расхваливающие свой скарб самыми высокопарными словами, невыносимее становилось на душе Эцио. Он не знал, зачем его позвали к начальству, мог лишь догадываться, что рапорт его с прошением о переводе на границу Кастилии все таки прочитали и готовы дать ответ. Положительный или нет, Эцио не знал, но надеялся на глупую выгоду от старших братьев, в чьих силах было посодействовать в переводе. Хотя Армандо усмехнулся,  назвав младшего безумцем, а сухое письмо Тайтуса напомнило о сердцах матери и сестер, которые Эцио разобьет, едва те узнают, что задумал лорд Санторо. Об этом Эцио думал и без подсказки Тайтуса, спрятавшегося за хламидами парусов и толщей мачт у самого моря, не только от суеты двора, но и от сыновьего долга. Эцио не счел нужным отвечать на послание брата, сквозь строчки подмечая тонкий сарказм адмирала по отношению к сухопутной твари. Бумага пахла солью моря, горечью корабельной смолы и братским решительным "Нет". Но когда это останавливало ? Эцио, подобно Рагно, упрямо закусывал удила, грыз сталь, сдерживающую его желание окунуться с головой в настоящую жизнь. Умрет? Плевать. Станет калекой? Эцио не размышлял в такие минуты о будущем. В его возрасте оно казалось далеким, туманным и бесполезным, если в прошлом не будет сражений и крови.
[indent] Полковника не оказалось на месте, в столь раннее время он уже отбыл во дворец, не оставив выбора и магу. Солнце начинало пригревать спину, под форменным колетом противные капли пота скатывались одна за другой к пояснице, щекоча и раздражая своей неотвратимостью. Рагно попытался своевольничать, завернуть в хорошо знакомый проулок, подпирающий улицу Ауденсии, где располагался штаб корпуса, в чьих конюшнях можно было поживиться овсом, но почуяв на боках шенкеля, бодро затрусил вперед, к стенам дворца. Величественное здание раскинулось, подобно тем самым драконам с распластанными крыльями, размах которых поражал. Драконов Эцио видел только на картинках в книгах, сомневался описаниям очевидцев, что такие твари вообще могут передвигаться по земле, а во внутренней части дворца ему доводилось бывать по долгу службы. Не так часто, чтобы успеть привыкнуть к красоте мрамора и утонченности барельефов, с тонкой работой художников, но то отягощающее чувство святого благоговения уже притупилось, любопытство пресытилось, а мозаика на мраморных полах наскучила. Особенно, если ее считать в часах долгого ожидания у кабинетов, за дверьми которых решалась не только твоя судьба, но и всей Кастилии. Голод очень быстро вытеснил легкое волнение от встречи с полковником корпуса, теперь Эцио смотрел с кислым выражением лица в окно, выходившее во внутренний дворик, где воробьи с дракой делили кусок булки. Воробьи почти размером с куропаток, теплых, сочных, под острым соусом, вобравшим в себя все пряности Кастилии. Желудок согласился с размышлениями о том, что пост и воздержание бесполезны, кому принесет пользу умерщвленная такими изощренными пытками плоть, обессиленная пищей для скота. Разве что полковнику, который внезапно начал разговор о духовном смирении, тем более в период поста, когда все святые смотрят на наши грехи, записывая каждый для Судного дня. Такое начало сразу не понравилось Эцио, не видящим ни какой связи между вареной морковью в его тарелке и прошением отбыть подальше туда, где пользы от него будет в разы больше. Но полковник продолжал неукоснительно свою проповедь, каждый раз всматриваясь в подчиненного, как будто ковырялся в мыслях Эцио. Впрочем, почему как будто? Менталистом тот был отменным, но в силу возраста и статуса уже не обременял себя аккуратностью в отношениях с молодняком, поэтому Санторо спустя час беседы вышел из кабинета не краше утопленника. Голова гудела, словно у звонаря, а к горлу подкатывал комок желчи. Сейчас он ненавидел и этих потрошителей чужих мыслей, и этот яркий солнечный свет, застилающий арочную галерею коридора, и Тайтуса, решившего указать брату на его место. Если бы рекомендательное письмо от адмирала королевского флота, Эцио собирал бы вещи уже сейчас, а не плелся в ту часть дворца, где содержали Армандо Риарио.
[indent] — Ну ради такого и бесчестием себя замарать сам Создатель велел, — шпага куда надежнее собственных магических сил, Эицо это понимает, ему говорили, что это недоверием самому себе пройдет не сразу, уверенность в твердости стали до первого боевого крещения, настоящего, которого теперь Санторо не видать, как своих ушей. Он демонстративно одергивает рукава, дворянам положена благородная смерть и палач, не марающий руки рукопашной возней, но разве Риарио человек чести? Гвардеец у входа коситься на собрата, оба все еще не уверены, стоит ли впускать мага в эту обитель тщеславия. Торгуют честью, совестью, обменивая на красивые слова о благородстве и спасении страны.  Берут дорого, чужими жизнями и судьбами, но может оно и правильно. Совесть и честь в принципе, должны стоить дорого, иначе желающих ее купить не найдется вовсе. А судя по последним новостям из дворца, покупателей нынче у сына предателя в избытке. От них ли, а может от самого себя охранять Армандо Риарио - теперь обязанность Эцио. Приказы не обсуждают, даже если от них сквозит какой то издевкой, а кончики пальцев знакомо немеют в попытке создать хорошенький пожар с порога. Но чем тогда Эцио будет отличаться от Армандо?
[indent] — Они опасаются, что я могу заколоть вас, но вы скорее подохнете под слоем роскоши или от скуки, дон. Какую смерть выбрали бы вы, будь у вас выбор? — словно не было тех месяцев расставания, а Академия была окончена вчера. Эцио с порога, отбросив правила этикета, продолжил диалог со своим недалеким прошлым. Видеть Риарио было еще невыносимее, чем тогда, ведь теперь у последнего были привилегии, ставящее этого юношу на порядок выше Санторо. Клятва короне в верности перед Создателем оставалась таковой даже во времена, когда ту самую корону, как шлюху в борделе пускают по кругу.

Отредактировано Ezio Santoro (2025-06-13 18:56:08)

[indent] Боже, храни Кастилию и ее короля от... мысленно Эцио запнулся, определяя сейчас важность задач для Создателя и расставляя все в нужном порядке. От дураков, срамных болезней, неурожая винограда и любовников монарших особ, чьими стараниями нынче весь юг усеян такими вот поборниками дворцового этикета. А ведь еще недавно те и подумать не смели, что окажутся втянуты в мутные интриги церкви, королевы, да еще пары десятков дворян, но человек у Господа получился существом слабым, к грехам чутким и мягким душой к довлеющим обстоятельствами.

[indent] — Вы так часто краснеете, поверьте, ни одна придворная собака не отличит ваш стыд от смущения и наоборот. Вашему румянцу еще не завидует эта армия в юбках, принадлежащая Её величеству ? Или вас еще не "выводили на учения в поля", светлейший дон Риарио? — гудевшая голова и голодный желудок занимали мысли Эцио куда больше, чем соблюдение некоторых устоявших правил поведения, соблюдение которых требовали и стены и титул собеседника. Однако, в чем-то Армандо был прав, воспитатели добросовестно внесли свою лепту в становлении подрастающего представителя рода Санторо, не словом, так розгами, поэтому тот все таки склонился с последним вопросом, заодно рассматривая носки новых сапог. Мельтешение пажа, явно боявшегося оплошать в глазах юного господина, теперь становилось понятно. Армандо, вероятно, не имея власти над людьми, что окружали его, обнажил свои пики в сторону тех, кто и слова сказать не смеет своему господину. И верность эта в глазах Иларио могла быть легко спутана с нежеланием слушать монотонное нравоучение, через которое вчерашний сын бунтовщика самоутверждался. Надо показать пажу, что на одном дурном господине свет клином не сошелся, есть еще на земле вещи, которые Господь создал с особой любовью, а служение им — великое блаженство.

[indent] Вино разлито, несчастный Иларио отпущен по своим делам, и Эцио ему позавидовал, провожая взглядом просящего кость пса, вытянутую, почти девичью, фигуру. Оставлять на поле боя почти соратника по сражению с искушением прикончить молодого Риарио  безбожно, а грех этот необходимо занести в скрижали основ Веры, туда, где обозначены семь грехов. Заложив руки за спину, чтобы не натворить ими дел, о которых потом пожалеет вся Кастилия, Эцио наконец, посмотрел в глаза того, с кем невольно их сводит само Провидение. Раз за разом, упорно и неотвратимо, сталкивая лбами, обозначая каждого врагом для другого. А рано или поздно один из противником умирает, красиво или не очень жертвуя собой, во славу победителя. Пора было прекращать читать историю Кастилии вперемешку в фривольными романами, Санторо становился сентиментальным и много размышлял, а рядом с менталистом думать — штука опасная. Впрочем, если судить по жестам, глазам и мимике Армандо, которую Эцио успел хорошо изучить в Академии, и которую еще не успел забыть, тот и не пробовал забраться к Риарио в голову. Не ощущалось ровным счетом ничего, кроме колкого взгляда блондина на форменном колете, да привкуса стали в словах хозяина золотой клети.

[indent] Шахматы, застывшие в хаотичном порядке на янтарной доске, книги, корешки которых Эцио видел впервые и не мог отвести взгляда от "Трактата о сотнях побед", едва заметно тлеющий сандал в резной чаше, записки с пометками от руки, явно сделанные Армандо. Эцио провел подушечками пальцев по спящей в углу лютне, думая над каждым словом Риарио тщательно, словно взвешивая его на весах в ювелирной лавке. Молчание затянулось, вино, вопреки запретам поста,  налито почти до краев и так напоминает чашу терпения.
— Король не разбирался в вине и людях. Последние таскали во дворец не самые прекрасные образцы работ кастилийских виноделов. Впрочем, насколько я вижу, продолжают таскать даже после смерти несчастного, — двусмысленность сказанного позабавила Эцио, указавшего с ленивым вздохом то ли на столик, то ли на собеседника. А потом, словно договорившись сам с собой или опомнившись, Санторо указал рукой на висевшее на стене распятие, призывая в защитники Господа:
— Пост, — с легкой усмешкой оправдал свой отказ Эцио, поворачиваясь на каблуках, под едва слышный звон шпор, чтобы осмотреть комнату получше. Большая и просторная зала, в которой, при удачном стечении обстоятельств, можно было принять достаточно гостей, среди которых можно затеряться.
— Не буду вас огорчать, продолжу нарушать правила хорошего тона, падая в ваших глазах так низко, как только можно, и скажу прямо - вы мне не нравитесь. Ни как менталист, ни тем более, как человек, но помимо этикета, нас учили подчиняться приказам, пусть даже тем, которые кажутся нам безумными.  Господь - свидетель, я просил о другой судьбе, более того, я хотел бы, чтобы и вы лично, дон Риарио, снизошли до милости к скромному подданному короны и попросили о том же у тех, кто имеет власть. Вы избавитесь от лишней причины краснеть, а я займусь если не изучением этикета, то охраной границ Кастилии. Обещаю подохнуть по всем правилам придворных причуд, — перейдя на доверительный шепот, Эцио тем временем переходил от одного окна к другому, стараясь запомнить двор внизу и малейшие мелочи обстановки в зале, сейчас, когда тут было достаточно светло. Он ни разу не обернулся к собеседнику спиной, всегда невольно держал Армандо в поле зрения, больше не из-за банального уважения, а именно благодаря вымуштрованной до инстинкта солдатской привычки к самосохранению.

[indent] — Сколько тут проходов, о которых вы знаете ??  — в старых дворцах обычно их бывает больше трех, предки любили строить тайники, прятать в витиеватых ходах что-то слишком личное, подслушивать и усложнять себе жизнь. Эцио пока не понимал, как ему охранять человека, которого и без того стережет вся гвардия. Не понимал смысла его присутствия в этой зале рядом с мальчишкой, у которого от скуки и безысходности не осталось иного развлечения, как тонуть в этом болоте тщеславия и обмана с гордо поднятой головой, попивая кислое вино. Выводы толкали Эцио к греху. Напиться, найти утешение в объятиях  парочки прелестниц, а после дезертировать в родовое "гнездо", где его вряд ли будут искать, а если найдут, то поздно - отец утопит нерадивого сына в колодце. Или сошлет в монастырь. В любом случае, у Эцио будет жизнь куда веселее, чем предполагалось сейчас.

[indent] — И еще. Моей фантазии не хватает, чтобы вообразить себе причины, по которым я тут. Поделитесь соображениями? Со всего нашего выпуска у вас не нашлось более близкого человека, чем я? Поэтому меня наделили функциями шута, подарили вам , в надежде, что первым в случае чего, убьют неприглядного Санторо, ведь у папеньки моего аж трое сыновей, да?  — Эцио все таки поднял бокал, поднес к носу и сморщился, не оценив королевских щедрот.

[indent] Плавающий в воде хлебный мякиш не успевал разбухать, а уж тем более оседать на дно к карпам. Проворные утки с деловитым кряканьем, все равно, что жены торговцев за прилавками, оголтело подхватывали угощение, дрались и косились на Эцио таким же голодным взглядом снова. Пруд, облюбованный в саду дома капитана кавалерии Армандо Санторо этими пернатыми тварями, был окружен по периметру гранитным заборчиком, доходящим Эцио до колен,  кое-где еще виднелись бурые проплешины от работ землекопов, на том берегу архитекторы прочили счастливое будущее беседке  со спуском к воде. Но сейчас там все было завалено щебнем, огорожено строительными лесами, на радость причитающего садовника, как попало свалены гранитные ровно отесанные булыжники.
[indent] — И что ты ему ответил? — улыбка весь разговор не сходила с губ среднего брата, то снисходительная, то одобряющая, но по всему было видно, что тот наслаждался рассказом Эцио о первом дне, проведенном во дворце в обществе "светлейшего дона Риарио". Упуская много мелочей касательно себя, Санторо младший в деталях, по памяти пересказал весь вчерашний день, от которого у него до сих пор сводило желудок. Аппетит, каким бы сильным не был у молодого организма, сходил на нет, стоило только начать вновь перечислять те эпитеты, которыми Эцио наградил Риарио. Жаль, что в Академии им не преподавали курс по проклятьям, действующим верно и неотвратимо на человеческую глупость. Эцио перевел взгляд, полный отвращения с зеленых боков жирного селезня на Армандо, словно желая найти между двумя тезками что-то общее. Оба, как ни крути, издевались, один не умело, в тайной надежде поддеть самолюбие Эцио, тем самым нащупав лишний раз слабое место, а второй в открытую, на правах среднего брата, не опасаясь последствий.

[indent] — Ничего. Я похож на левретку, с которой можно болтать часами? — с долгим длинным вздохом, склонив голову к перилам, произнес Эцио, умоляя солнце замедлить свой ход и не спешить. Ранее утро было слишком восхитительным, как и ночь, проведенная в дали от уже выученной клети, в которой ему предстояло провести весь наступающий день. Вчера он  пересчитал все книги, всех дев на гобеленах, все травинки на полотнах, все витражные вставки из красного, синего, а после и зеленого цвета. И все это под надменный, ломающийся голос Риарио, чье имя стало проклятьем для Эцио уже второй раз. Он едва дождался ночной смены, когда можно было с чистым сердцем и совестью покинуть удушливое пристанище уныния и самобичевания Риарио. Стоило отдать тому должное, из него вышел бы очередной святой, канонизированный аккурат после своей смерти в покровителя поборников этикета и значимости собственного достоинства.
[indent] Смех брата заставил Эцио тоже улыбнуться и вздрогнуть от увесистого хлопка по плечу, как знака негласного одобрения. В этом незамысловатом движении и смехе читалась какая-то снисходительность и легкая зависть по чему-то упущенному, всегда сдержанный Армандо в редкие минуты особого откровения словно пытался сбросить с себя роль среднего сына, брата, капитана, а теперь и роль отца. По каменным дорожкам еще совсем неумело и возмущенным ревом топала точная копия жены брата, невольно ставшая причиной того, что весь мир среднего Санторо обрел иные маяки.

[indent] — Ради этого Тайтус и постарался, разве нет? От тебя не требуется ровным счетом ничего, вообрази себе, что дворец - ваза с пауками. Королева-регенты, бывший любовник короля, малолетний наследник короны, брат короля, инфанта, его преосвященство. Тебе только останется ждать и наблюдать за исходом. Спасибо Создателю, маршал Кастилии собрал всех страждущих под одной крышей. Впрочем, это лишь те, в ком стоит быть уверенным, остальные слетятся на твоего Риарио, как пчелы на мед. И хорошо, если это будут исключительно кастилийцы, — в воздухе повисла какая-то тревожная пауза, от которой Эцио стало неуютно. Брат подбирал слова тщательно и осторожно, словно неохотно приоткрывая младшему свои мысли и соображения. Тайтус в письмах и при личной встрече поступал точно так же, как то обронив, что младший служит там, где в мозгах, как в прохудившемся мешке, лучше ничего ценного не держать ради своей же безопасности.

[indent] — Я думал, что все дело в кровной мести, попранной чести и чего-то там еще, ради чего этот Риарио жив, — возразил задумчиво Эцио, бросая остатки хлеба в воду, где тот час началось кряканье и деловитая суета. Гогот своим шумом привлек внимание маленькой донны, та с детским бесстрашием попыталась преодолеть в одиночку ограду пруда, что-то отчаянно требуя своим настойчивым лепетом у нянек. Каждый в этой истории напоминал маленькую дочь Армандо Санторо. Требовать на непонятном для Эцио языке от жизни, хотя эта самая жизнь выстроила предусмотрительно перед носом каждого спасительные барьер. Но кто видит преграду, когда так сладка цель?
[indent] Брат пожал плечами, рассуждать на темы, которые не имели под собой ни каких мало-мальски твердых фактов, Армандо не любил. Обсуждать уже случившиеся факты тоже, но сейчас все таки произнес:
— Люди, которые много говорят о чести, правилах, законе и жертвенности во благо, обычно имеют в виду личные мотивы. Я бы последовал совету Тайтуса, он у нас умеет обращаться с непостоянством прибрежных ветров, — Эцио покосился на брата. Тот с каждым годом становился похож на мать своей неотвратимой мягкой силой и осторожной мудростью, которая раньше вызывала младшего Санторо негодование или насмешку. Жизнь учила их всех лучше всякого учителя, только Эцио казалось, что та с особым усердием сейчас выписывала розгами на его несчастной заднице витиеватые узоры.

[indent] Покинув брата, Эцио, опустошенный душевно и физически (желудок подсказывал и нашептывал не стойкой юной душе, что можно плотно позавтракать в обход поста, пользуясь некоторой индульгенцией, выданной ему дружбой с монахом, просящим милостыню в пользу аббатства святого Франциска неподалеку от дома вдовы бакалейщика), первым делом лорд Санторо направился позавтракать в один уютный трактир, где подавали сочных куропаток на вертеле и поили сносным ширазом, утолявшим жажду. Мысленно покаявшись, даже прочитав молитву, что означало бы несомненный переход жаркого в веру Эцио не хитрым путем крещения, Санторо не спеша позавтракал, стараясь отогнать от себя мысли о маячившей кислой мине дона Армандо. Под шираз это бледное, иногда покрытое красными пятнами волнения лицо, на котором все эмоции читались, словно  строчки любой книги, уже казалось не гнуснее лица любого командира корпуса, обнаружившего опоздание на службу. Но в это утро Санторо опоздал лишь на час с небольшим, на площади у дворца как раз разливался сладостный звон, обозначавший начало десятого часа утра. Времени, к которому порядочные верующие успели бы отстоять мессу и помолиться за долгие лета юного короля, а после с благочестивым выражением лица исповедаться и излить накопившуюся желчь если не лекарю, то своему духовнику.

[indent] На ходу скидывая перевязь со шпагой и плащ, Эцио по праву знакомства с Иларио, кинул весь свой не хитрый скарб мальчишке в руки, едва завидел того у знакомых дверей. Без лишних слов сообразительный паж поклонился и с особой заботой и уважением понес вверенное ему добро куда-то в недра дворца, словно нес корону Кастилии, не иначе. В комнате абсолютно ничего не поменялось, то же кресло для Эцио в углу, тот же легкий аромат сандала, который Санторо разбавил принесенным запахом таверны, лошадиного пота, улицы, жизни. Найдя взглядом обитателя этой золотой норы, Эцио даже бровью не повел, как заправский праведник, чей грех был совершен во благо и во спасение, как ты его не трактуй, а поэтому взгляд Армандо Эцио отнес к вчерашнему монологу про этикет.

[indent] — Пока вы не покраснели и не начали учить меня этикету, дон Риарио, в свое оправдание скажу, что служба в корпусе - это не только просиживание штанов в этом углу, но и поручения штаба, которые не терпят отлагательств, — как верный пес, Эцио забрался в свой угол, где уже уже заботливый Иларио заранее поставил пуфик для ног.
— На границах не так спокойно, как в уютном мирке ваших книг, но вы же не собираетесь перечитать всю местную библиотеку и стать еще более скучным, чем уже есть? Неисповедимы пути Господни, но смилуйтесь над своим слугой. Я не собирался в монахи-отшельники, — Эцио отодвинул ногой пуф, словно надоедливую мысль о том, кто перед ним и как изменилось их положение в обществе за это короткое время.
— Надеюсь, между прочтениями жизнеописания святых и трактатом о победах великого маршала Кастилии у вас найдется время, чтобы спуститься в сад и скрестить со мной шпаги? Теория - это прекрасно, но вот практика - влага, питающая юные умы и дающая жажду к новым свершениям. Всё, как нас учили наши преподаватели в Академии, — будь у Эцио возможность, он бы в действительности бросил вызов Армандо, так же безрассудно и нагло ухмыляясь своему врагу, даже зная, что может умереть, как и сейчас.