ЭЦИО ЧЕЗАРЕ САНТОРО

Sergei Goroshko

ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: 20.02.1543 год, 19 лет
РАСА: человек
МАГИЯ: файтер, маг огня;  80/10/10
РОД ЗАНЯТИЙ:выпускник Академии св.Анны, офицер мажеского корпуса Кастилии
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: город Монте-Луче,  Кастилия

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
Раймондо Санторо — 52 года, отец, маркиз Санторо
Нерея Санторо - 47лет, мать,
Тайтус Санторо — старший брат, 32 года, адмирал королевского военного флота Кастилии
Армандо Санторо — средний брат, 30 лет, капитан лейб-гвардии королевской кавалерии
Морена Санторо — старшая сестра, 27 лет, замужем, трое детей
Ариго Санторо — младшая сестра, 15 лет

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
Гонсало Гатти.  Сухопарый, высокий, остроносый, с залысинами на висках, но со все такой же буйной медной шевелюрой, восседал в удобном кресле в неудобной черно-белой кирасе во всеоружии. Художник старался, передав до мельчайших деталей плотно сжатые бледные губы, надменный взгляд, аккуратно причесанную и уложенную бороду и усы. Эцио, если постарается, вспомнит даже запах от колета деда по материнской линии: море, рыба, специи, благовонья, горечь соленого ветра. Гонсало был барон по праву рождения и по поступкам, хотя маленькому Эцио Чезаре казалось, что бароны (пусть даже дальние родственники самого Фердинанда II) не могут так вонять морскими гадами, не могут носить неопрятной бороды, не могут стареть. Эцио было четыре, он был сыном барона Раймондо Санторо, взявшего в жены дочь Гонсало Гатти, чье приданое составлял клок суши, упирающийся в морской залив. Санторо был нужен выход к морю, разорившемуся графу Гатти - деньги на безумные затеи о путешествиях к самому краю света и свобода от обязательств перед единственной дочерью. Он продал Нерею с графским титулом и дальним родством с правящей династией за двухпалубный бриг, едва той исполнилось четырнадцать лет, с облегчением отправившись в очередное путешествие сразу после свадебных торжеств. Едва молодожены переехали в фамильный замок Гатти в пригороде Монте-Луче, в семье появляется первенец, на гербе которого уже красуется графская корона. Тайтус, вопреки ожиданиям отца, был лишен магического дара, но Создатель смилостивился, наделив мальчишку прозорливым умом, развитым чутьем и не дюжей харизмой. Словно все святые поцеловали брата, в избытке выделив тому удачи, бесстрашия и прозорливости, под сенью которых мгла души Тайтуса хорошо скрывалась. Властолюбивый, вспыльчивый, эгоистичный и расчетливый, отец порол его редко не по причине особой любви, а в силу особого влияния унизительного наказания на гордость мальчишки. Все дети мужского пола семьи Санторо жили в одной и той же угловой комнате, спали на одной и той же кровати, сменяя друг-друга, как ночная стража у ворот замка. Сменяя и оставляя в продуваемой холодными ветрами зале, свое детство и память о нем в виде выцарапанной карты сокровищ за старым гобеленом между двух окон, вырезанных инициалов под кроватью украденным на кухне ножом, пятен слез и воска на молитвеннике. Книга учила смирению, но семейная история гласит, что Тайтус Санторо выдрал те самые страницы из Святого Писания, так и не смирившись с наказанием и его последствием. Эцио досталась и карта за гобеленом, которую надо было найти самому, и неровные каракули старших братьев под кроватью и потрепанный томик с молитвами без необходимых страниц. Иногда ему казалось, что по наследству достались не только игрушки, мебель, комната, но и судьба. Бунтарский характер южанина в маленьком Эцио обтачивали методично и неуклонно, начиная с пяти лет, когда юбки ребенка сменились на первые кюлоты, а кормилица была отослана восвояси. Армандо было проще, Эцио уверен, хотя бы потому что этот трус мог обмочиться ночью от раскатов грома, а затем забежать к Тайтусу в спальню. Даром, что бежать среди ночи приходилось через старую библиотеку, где дубовые паркетные доски скрипели от малейшего касания. Бесстрашие старшего, граничащее с безрассудством, с которым безумец раз за разом пытает судьбу на удачу, переродилось во втором наследнике графа Санторо в осторожность, предусмотрительность и расчётливость. Воспитатель уловил в мальчишке способность быстро и безболезненно подстраиваться под перемены, разумное желание находить выход из тупиковых ситуаций дипломатическим путем. Ни раз Армандо был парламентером между женской половиной и мужской, когда Эцио дурел от бессилия и несправедливости, уступая под давлением взрослых Морене и ее подругам. Сестры. Эцио ненавидел Морену, по желанию Всевышнего и матери, служившую всем братьям эпицентром урагана под названием "этикет", а с тех пор, как этой рыжеволосой пигалице понадобился взрослый корсет для ее выпуклостей, этот эпицентр начал расширяться с пугающей скоростью. Ему одиннадцать, Морена с серьезным лицом убеждает брата, что Армандо с Тайтусом в этом возрасте уже видели женщину. И не только видели. Духовник с особым пристрастием выпытает из сгорающего от стыда юнца все подробности вылазки к пруду, где обычно купались крестьянки, но так и не узнал, кто же надоумил лорда Санторо заниматься греховными вещами. В этом были молчании и упорстве был весь Эцио, чье воспитание в точности повторяло воспитание старших братьев. Если в доме были установлены строгие правила для всех детей, то между самими детьми эти правила коверкались, ужесточались с годами и не забывались до последнего дня. Никто не запрещал старшим применять физическую силу в отношении младших, но так же никто не вставал на сторону обидчика, если тот получал достойный отпор. Это учило следить за словами, отвечать за последствия и думать лучше соперника, учило проигрывать и вести себя достойно с проигравшим. Воспитанная с рождения жажда к соревнованию между братьями, служит до сих пор причиной скрытого соперничества. "Сильнейшему — все". Еще одно неукоснительное правило в доме. От дисциплины скрепит на зубах, словно песка наглотался, от ежедневного вдалбливания догм веры — черепная коробка трещит и не понятно, что болит сильнее — мышцы или твоя сломленная воля. Нет иной воли, чем воля Создателя и отца. Скорая беременность младшей сестрой отдалила мать от Эцио окончательно, женщина имеет на сына минимальное влияние.  На публике, во время церемоний или обедов их беседы носят формальный характер, наедине же мать, как истинная женщина, пробует влиять на младшего сына мягкостью, нежностью и материнской лаской. Не избегают этих уловок и старшие братья.
Армандо повезло. Или нет. Как посмотреть. В двенадцать у Эцио случается манифест силы, делающий его теперь безусловно лучше, сильнее и важнее для отца. Он так думал, но как же он тогда ошибался. Ничего ровным счетом не изменилось, Тайтус только пошутил, что теперь их крестьянам не надо запасаться дровами, на факелах длинными южными ночами можно экономить, а в глазах Армандо появилась тревога. Ощутимая и такая непривычная для вечно спокойного брата.
Эцио покинул дом тихо, в полумраке, получив от матери скомканное благословление и мокрый поцелуй в щеку от назойливой Ариго, не чаявшей в брате души. Расставание с семьей пугало меньше, чем неизвестность, ожидание и тревога переваривались в бурлящем котле юношеской горячности, варево выплескивалось и шипело на раскаленных углях гордыни. Санторо был одним из лучших среди учеников академии Святой Анны, имя отца помогало, опережало, иногда выручало лучше, чем собственные успехи. Власть над стихией огня играла злую шутку с самолюбием подростка. Эцио впервые осознал, что он может быть лучше и "ценнее" своих братьев, затрачивая толику усилий. Хотя, с последним можно было спорить. Тренировки выматывали, доводили до потери сознания, чем больше Санторо узнавал, тем сильнее ощущал отчаяние перед непостижимой наукой управления стихией огня. Ожоги, порезы, боль, лазарет. И по так по кругу снова и снова. Упрямство, как говорили преподаватели, больше мешало Эцио, нетерпение с своим и чужим ошибкам становились частой причиной конфликтов. Санторо не мог и не хотел работать в паре, сама мысль о зависимости от мага-менталиста заставляла вскипать все нутро.
После восстания в 1561 году к нему приписали этого неповоротливого тугодума, сына изменщика Армандо Риарио. Если бы они оба были на охоте, Эцио предложил бы этому "цветочнику" роль загнанной свиноматки, в которую удобно спускать стрелы арбалета, выжидая, озвереет та или подохнет. Друзья Санторо, скучающие и требующие хлеба и зрелищ, почти отупевшие в стенах Академии от избытка молодых сил, поддержали бесхитростную травлю. Методичную, почти безобидную, украшающую каждый прожитый день в этих стенах. Эцио хотел капитуляции Риарио, успевшего в глазах преподавателей  прослыть перспективным менталистом, возомнившим себя Создатель весть кем. План был прост и банален, будущий файтер не стеснялся в глаза говорить Армандо, что тот слаб, предаст напарника также, как его отец - короля, Риарио в принципе может держать контроль ни над собой, ни тем более над своим партнером, в надежде, что парень сам инициирует их долгожданное расставание. Сам Эцио ходил просил, умолял, не понимая разумности в решении преподавателей поставить их в пару сейчас, когда над семейством Риарио сгущаются тучи. Но у учителей были свои взгляды на эту ситуацию. Выгода была более очевидна, чем небольшие неудобства. Притирка двух - всегда сложный и трудоемкий процесс, требующий отдачи и самопожертвования. О последнем Эцио и слышать не хотел, даже после беседы с местным священником и под страхом епитимии.
Семья Санторо, принимавшая активное участие в поимке бунтовщиков и разгроме основных сил заговорщиков, получила в знак благодарности за преданность короне огромный надел земли вдоль золотоносной жилы у реки Этези, а вместе с землями и титул маркиза. Казни, расследования, допросы, начавшиеся репрессии семей бунтовщиков, как поднятая со дна потревоженного озера муть, накрывали столицу и ее обитателей саваном недоверия, подозрительности и настороженности. По деревням, селам и мелким городишкам прокатилась волна слухов об избежавших расправы изменниках, грозивших убить юного короля. Докатившиеся до Академии слухи были более чем полны правдивыми историями тех счастливчиков, кому повезло проживать в эти дни в столице и видеть все своими глазами.
Окончив академию в числе лучших, после присяги короне, Эцио вполне ожидаемо отправили столицу, под заботливое крыло старших братьев.

ПРОБНЫЙ ПОСТ:
Пьяная, изможденная летним солнцем земля ночью дышала полной сочной грудью, если прислушаться, различимы были глубокие тяжелые вдохи и выдохи или это шумят поля вызревающей пшеницы? Раскаленные за ночь прибрежные камни не стынут, вода в быстрой реке, на ее изломе тоже не стынет, так и несется куда-то в густой лес, через болота, обжигающе горячая, впитавшая в себя зной с избытком. На излучине река замирала, взбираясь в гору, врезалась в скалистое месиво, прорубала себе дорогу, извиваясь толстым лощеным ужом, снова набирала силу в низине и ускользала за тонкой линией горизонта. Махра зеленых макушек деревьев размазывала по темному небосводу приближающийся оранжевый рассвет, но пока там лишь тонкая едва различимая полоска бледного зарева. Зверя он чует, как пугливая полевка, только не прячется тот час в свою нору. Глаза распахиваются резко, дремота пропадает. Вода. Тело ощущает воду, острые клыки камней, что впиваются в кожу, течение все еще натужно гонит реку куда-то, а заодно и зверя. Небо уставилось на него слепым беззвездным зрачком, тихое и безмятежное, ковыряющее в теле Кощея, плавающего ничком на отмели, дыры. Ему кажется, что оно меняется с веками, как младенец с годами умнеет взглядом, делается похожим на венец природы окончательно — человека разумного. В такие минуты веришь невольно, что кто-то там все таки есть, пусть не списанный с икон, но наблюдающий и знающий. Шорох лап по листья, хруст веток, упругая высохшая земля резонирует под тяжестью, звенит, радостно сообщая, что к Кощею гости. Он боится пошевелиться, ловит себя на мысли, что ЭТОТ кто-то с неба послал за ним Смерть. Сейчас ? Пальцы шевелятся против здравого смысла, расслабленное и лишенное тяжести тело, слушается плохо, и когда шум в лесу спугивает ночных птиц где-то рядом, рука резко вздымается к темно-синему своду, хватая пятерней пустоту.
Вой рядом, той самой рукой подать, громкий и навзрыд, не волчий вовсе и у Кощея не остается сомнений, что к нему явилась вовсе не Смерть. Он помедлил, скользкие камни под лопатками и ступнями, скользкий воздух, осклизлые мысли. Зверь пришел к жилью чернокнижника сам, значит все таки Кощей оказался прав. Инквизиция подобралась слишком близко, опасное соседство хуже летнего гнуса, докучающего и бестолкового. Ни ликования от собственной правоты, ни волнения о собственном будущем нет, все таки знакомство с Серым давало о себе знать и жить, как тот завещал — здесь и сейчас, вполне казалось разумным. Здесь и сейчас голый Костя вышел на полянку у собственной лачуги, словно ополоумевший очередной человеческий юродивый, даром, что не вещает о конце света. Вода стекает ручьями с темным волос по плечами, ягодицами и бедрам, становится зябко, но он с каким -то животным любопытством смотрит на оборотня, корчащегося в нескольких шагах. От Серого пахнет кровью, не чужой, а звериной, тяжелой, соленой, желчью, болью. От Кости тиной и рекой, ему бы позавидовал Водяной, но тот тоже давно лишен простых человеческих слабостей. Если уж завидовать, то с размахом.
— громче, а то тебя их псы не слышат, — посоветовал чернокнижник и склонился над оборотнем, дотрагиваясь до иголок спекшейся от крови шерсти размякшими, сморщенными от воды, пальцами. Горячая кровь обжигает, горячее дыхание зверя греет, шерсть вибрирует каждой ворсиной, тянется к ладони и щетинится под рукой, колко, больно. Но Кощей пробирается глубже, к уже затягивающейся ране. Нос жадно втягивает запах, капли воды с черных сосулек волос падают оборотню на нос, морду. Когда эта тварь так вымахала, что теперь размером с быка?

— в дом, обернись только, — кинул Костя, брезгливо вытирая пальцы о траву и больше не трогая волка. От него тянуло чужой, правильной магией Инквизиции и прогоркло знакомым запахом смерти. Будущей и уже случившейся. Отравить оборотня сложно, но по ту сторону знают свое дело, могут и не такое. Не слишком благородно, но Инквизиция не гнушалась ядами на стали. Серый  молод, силен, почти зажило, теперь осталось понять, чем его отравили.  Чем-то очень сильным. Насолил значит, заслужил. Костя не оборачивается, его лачуга не вместит оборотня в зверином обличии и его разом, тесно слишком и слишком аскетично для Кощея. Но Серый видел и знал, кажется не удивляется, кажется, послушно оборачивается, пока Костя уходит куда то в кусты все такой же белой обнаженной статуей. Среди деревьев и кустов он обходит пятак вокруг своей хибары трижды, касаясь рукой лишь ему ведомых деревьев. Ходит торопливо и быстро, прислушиваясь и оглядываясь, ожидая, не пойдет ли кто следом за зверем.
— морок застелет им глаза, но и нам не выбраться будет до Купалы, — на соломенном тюфяке кто-то лежит и рвано дышит. Темнота внутри такая, что Косте приходится на ощупь двигаться к грубо сколоченному шкафу без дверей, рыскать по стеклянным и глиняным банкам, нюхать содержимое каждой, чихать иногда и шмыгать носом. В прямоугольнике проема уже слабо брезжил рассвет, серый и обещающий новую порцию зноя. Голый Кощей, словно позабывший о своей наготе, невозмутимо зажег свечи в позолоченном резном подсвечнике  и выловил желтым светом гостя.
— уже за то, что ты притащил этих тварей к моему дому, тебя стоит добить, — шум и гам птиц за окном стал громким и вовсе не был связан с рассветом. Волка искали с собаками, травили гончими и выжигали огнем все то, что могло о нем напоминать. Кощей затих, голоса совсем рядом, за единственным плотно прикрытым тряпкой окном, чуяли, знали, что рядом, но не видели. И не слышали.
Раздраженно поставив подсвечник на стол, чтобы тот светил в лицо Серого, Кощей взял со стола нож. Огромный тесак для разделки туш кроликов сгодился бы и для иных целей. Ткань на волке затрещала под натиском острия, тело оборотня мелко подрагивало, остывая и лишаясь жизни.
— но сам подохнешь, — констатировал Кощей, хватаясь за челюстью Серого и заставляя того раскрыть рот.
— не сегодня, разумеется. И не завтра. Ты их знаешь? — светская беседа, не иначе, Костя даже вернулся к себе, к ощущению собственной наготы, а потому залез в халат, честно отобранный у каких-то восточных торгашей. Полосатый, мягкий и безбожно большой для тощего чернокнижника. На столе стали появляться банки, мешки и сосуды, один больше другого, все этой смешивалось в  посудине, больше похожей на ведро, но Кощея размеры не смущали. Он подлил туда воды и пойло задымилось.
— Пей. Все пей. Заблюешь мне пол, будешь вылизывать, — кружка любезно была подана Серому, с ее поверхности все так же убегал сизый дымок, а сам Кощей уже закатывал рукава и тянул руки к сиреневым пятнам на груди оборотня.
— Если бы ты знал их имена, я бы не гадал, чем тебя отравили, — надавив пару раз на очевидные переломы, Кощей выслушал от Волка комплименты и слова благодарности в адрес своих лекарских навыков.
— Ничего смертельного, но яд в тебе замедляет регенерацию тканей, ты умрешь не от пары переломов, — Костя убрал пятерней подсыхающие волосы с лица, став словно моложе, на лице мелькнула тень сострадания. Или в отблесках свечей так показалось.
— а от моего незнания, — выудив запутавшуюся в волосах сухую ветку, Кощей отобрал у оборотня кружку, посмотрел на дно и кивнул. Должно помочь. Но не обязано.
— что случилось?

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
Есть ли вам 18 лет? |  да
Если да, то нужен ли вам доступ в раздел NC18+? |  не знаю