[indent] Возможно, ему следовало всё же остаться на время отсутствия Эйнара в кайзерском дворце. От него никто этого не ждал, разумеется, тем более в такое время, однако Уго посещала эта мысль. По ряду причин, и маленькие принцы были одной из них. Два ещё совсем маленьких мальчика, росших без матерей. Один - не успевший ни узнать, ни даже запомнить ту, что отняли, другой - тянущийся к той, которая, как всё чаще казалось Уго, мало чем отличалась от мраморного изваяния на надгробии своей предшественницы, кроме способности самостоятельно передвигаться. Это было крайне печально само по себе, однако печаль эта была до краёв наполнена собственной ответственностью за это детское горе, собственной виной, пусть первое из них и было осознанной ценой, а второе - непредвиденной. Ценой за то, в чем Уго Фрайбургский среди молитв увидел спасение Айзена.
[indent] Не потому ли даже словно втайне от себя самого он так желал порой сделать этих детей хотя бы немного счастливыми, на то короткое время, пока это для них возможно? Втайне от себя самого - потому что слишком тяжело и одновременно рискованно позволить себе проникнуться любовью к тем, кого намерен растить ради высшей цели, уже понимая, что сделаешь ради неё всё, что потребуется. И к тем... чью ответную любовь у тебя может однажды отнять даже не правда о твоих грехах, а правда о самом твоём рождение, в котором твоей вины нет. Вот что ещё до рождения маленьких принцев, до смерти кайзера Бьорна вдруг встало для тогда ещё Каспара фон Гессена между ним и Эйнаром, которого он любил, возможно, больше, чем тот когда-либо мог почувствовать сквозь ореол божественности, который окружал старшего брата с детства в сознании людей. Брат был бы первым, кого Каспар потерял, и самым дорогим. Хотя тогда, говоря с ним об путешествии в Эльвендор, Каспару ненадолго так хотелось поверить, что могло бы быть иначе. Мог бы Эйнар понять его, узнай правду? Или увидел бы лишь причину тому, почему они всегда были такими разными и почему ему должен был достаться престол? Порой эти мысли всё ещё приходили. Как и в этот канун самого большого в году праздника.
[indent] Он по-прежнему любил Рождество. Так немногое осталось неизменным из детства... Но это - осталось. Хотя может ли быть иначе для истинно верующего? Однако Рождество было теперь для него иным. Теперь он был сам неотъемлемой частью этого праздника как новый глава Церкви Айзена, самый молодой в истории. Теперь ему не нужно было сбегать, как в отрочестве, из дворца, чтобы являть людям рождественские чудеса, позаботиться о том, чтобы люди ощутили себя не оставленными заботой Всевышнего, чтобы вдовам досталась немного монет на поддержание хозяйства, а сиротам кусок рождественского пирога. Теперь он мог сделать и в этот день больше, чем прежде, вновь удивляя часть духовенства своими решениями, той части, которой довольно быстро предстояло узнать, что попытки обойти эти решения обойдутся им дороже исполнения. Им не следовало забывать, что тот, кто стал архиепископом, прежде был наследником светского престола, а значит, даже будучи благостен, он знал необходимость власти быть суровой и знал цену своим приказам, воспитанный, чтобы их отдавать. И это тоже делало Уго Фрайбургского исключительным среди всех своих предшественников.
[indent] Да, Рождество требовало слишком многих дел от архиепископа, и во дворце кайзера, оставленном попечению вдовствующей императрицы, дабы не позволить лишнего нынешней, он не появлялся уже несколько дней. Однако решил, что навестить мать, а ещё более, маленьких племянников в самый канун праздника необходимо. И, как оказалось, более, чем он предполагал.
[indent] Архиепископу уже рассказали в том числе и о том, что юный наследник запирает двери. Однако на сей раз, очевидно, стремясь как можно скорее вернуться к своему уединению с вновь обретённой мамой, Луи не то забыл сделать это, не то не заметил, что запер неудачно. Уго переступает порог детской, веля сопровождавшим удалиться, - если нельзя оставить маленьких принцев с Его Святейшим Высочеством, то с кем же вообще можно?
[indent] И это верное решение.
[indent] Луи непростой ребёнок, потеря матери, сразу же появившаяся у отца новая супруга и другой сын, а следом еще сёстры, сказывались на нём всё заметнее. Однако, по крайней мере со святейшим дядей, мальчик никогда не вёл себя капризно. Не говоря о том, чтобы устраивать сцену, случающуюся так внезапно сейчас, в продолжение услышанного архиепископом. И Уго никогда не отбирал у мальчика вещи. Почему тому кажется, что это случится сейчас? Потому что он догадался, что дяде пожаловались на его поведение из-за этой самой вещи? Что ж, это достаточно закономерно. И всё же... не закономерна реакция. Совсем. Представляя подобную ситуацию, Уго представил бы, пусть даже и не до конца искреннюю, и всё же демонстрацию раскаяния и извинения с обещанием вести себя хорошо.
Не оборачиваясь, архиепископ закрывает за своей спиной дверь, и на миг ему чудится, что... каким-то образом этот мальчик узнал правду. Понял? Почувствовал? Хотя к тому и не было никаких причин. "Я не позволю вам её забрать!" Это должно быть о шкатулке, но мальчик как будто имеет в виду мать.
[indent] Уго видит этот взгляд, которого никогда не было прежде. Маленький наследник смотрит на него как на угрозу, но в детских мыслях не злость, не гнев... Это страх. И Луи боится не его. Он боится... снова потерять маму. Снова?.. Хочет защитить... вернувшуюся?.. Это мог бы быть сон, если бы маленький принц только открыл глаза. Но нет...
[indent] - Я не стану её забирать, Луи... - "Какая ложь..." Но сейчас думать об этом самый неподходящий момент. Уго заставляет голос звучать как можно мягче, и тянет невидимую золотистую нить глубже в хаос детских мыслей.
[indent] "Всё в порядке... Смотри на меня.. Не бойся...Тебе нечего бояться..."
[indent] - Можно я посмотрю тоже?..
[indent] Шаг ближе. Он указывает на шкатулку совсем лёгким жестом. Не спешит тянуть руку. "Подойди... Подойди ко мне, Луи... Всё хорошо... Дай мне взглянуть на твой подарок..."
[indent] Маленький принц колеблется, - что удивительно, ведь дети должны быть восприимчивы к контролю куда больше, ещё так мало что знающие, более доверчивые, иначе воспринимающие мир. И всё же Луи делает шаг от окна дяде навстречу. Потом ещё один. А потом...
[indent] Всё происходит быстрее, чем Уго успевает до конца осознать происходящее. Мальчик уже почти собираясь протянуть ему заветную шкатулку, когда вдруг отшатывается и бежит к распахнутому окну, прижимая блестящую шкатулку к груди.
[indent] - Нет!!! Я не дам!... Не дам вам её забрать!..
[indent] Кому пришло в голову делать детскую в комнате с такими низкими подоконниками?!..
[indent] "Луи, стой!"
[indent] Ментальный приказ, который не успевает за мгновение превратиться в более удачную формулировку, тормозит маленького принца так, что он падает в шаге от окна, выпускает шкатулку, та падает на пол, распахиваясь, и зеркало под крышкой распадается на осколки.
[indent] - Нет!.. Мама, не уходи!.. Подожди!..
[indent] Но это архиепископ понимает уже потом, поначалу лишь видя, как мальчик тянется к шкатулке, и в маленьких пальцах вдруг возникает что-то опасно блестящее, окрашивающее их красным.
[indent] "Луи, брось!"
[indent] Осколок отлетает куда-то в сторону, отброшенный, той же детской рукой, что за секунду до этого едва не вонзила его в шею маленького принца.
[indent] - Мама!..
[indent] Уго подхватывает мальчика с пола, вырывающегося, заливающегося слезами, но, по счастью, уже не имеющего возможности вырваться и убежать. В крепких объятиях, садясь на край кровати, осторожно, но уверенно прижимает его голову к своему плечу.
[indent] "Луи, всё хорошо... Не плачь..."
[indent] - Тихо... Не плачь, Луи...
[indent] Голос дяди ничем не похож на голос матери, но маленький принц вдруг начинает слышать наяву те же слова, что слышал, вглядываясь в зеркало, откуда сочувственно улыбалась и утешала его мать, плачущего, эти последние дни.
[indent] - Ты не один... Я с тобой...

[indent] Пусть даже архиепископ оказался уже почти рядом с Луи, лёгкий маленький осколок, брошенный детской рукой, не мог лететь столь стремительно, столь верно зная свою цель - к тому, кто вмешался, так грубо и бесцеремонно, испортил дивную золотую паутину, сплетённую столь изысканно, отнял то, что почти удалось забрать. А в крике маленького наследника слышится не боль, не отчаяние, даже не гнев ребёнка, но ярость такой силы, потусторонняя и древняя, что кажется, не только все оставшиеся осколки шкатулки, но все оконные стёкла в детской, задрожав, треснув и обратившись в них, готовы устремиться к святому Уго.
[indent] Но вдруг всё смолкло. Оборвалось так же противоестественно мгновенно, как вспыхнуло. Не осталось ни голоса, ни горько-сладкого запаха, что чудились Луи. Комната обрела перед глазами принца свои подлинные очертания, ничем не искажённая. Облик дяди стал куда более знакомым, родным вновь, пугающий лишь оттого ещё сильнее алой полосой на светлом лице.
[indent] Оборвалось в то самый миг, когда зеркальный осколок коснулся щеки Уго Фрайбургского, лишь на отточенной реакции, что способна срабатывать инстинктивно, отклонившегося и отвернувшего лицо, а потому, быть может, не лишившегося глаза. Злое окровавленное стекло ещё не успело упасть на ковёр детской, а из пространства будто уже улетучилось что-то, невидимым, но почти буквально осязаемым для архиепископа вихрем исчезая в открытом окне и уносясь куда-то прочь.
[indent] Слишком ярко, чтобы не почувствовать. И слишком поразительно для такого сгустка чужой недоброй воли. Она не исчезает так легко, словно сама почуявшая страх. Тронувшая... того, кого не следовало трогать. Пролившая не ту кровь. Но эти мысли не приходят Уго тогда. Как и ещё много лет после.
[indent] Ужас Луи от своего последнего жеста, - единственного, опасность которого маленький принц, кажется, осознал, быть может, потому что слишком красноречиво было последствие, а быть может, потому что магический дурман не оставлял и ясных воспоминаний,- ужас от содеянного вытесняет на несколько минут даже отчаяние от расставания с мучительно желанной грёзой.
[indent] - Я знаю, что не хотел, Луи, - архиепископ прижимает ладонь к мокрой от слёз щеке племянника, не пытаясь поднести к своей, - Ты не виноват. Поверь мне, - это слишком очевидно уже сейчас, даже без исследований в Академии, а признания мальчика лишь подтверждают догадки при всей своей невнятности, - Я прощаю тебя, - слова эти, прежде словно бы никогда не слышанные наследником, звучат легко, словно не требуют от святого Уго никаких усилий, и позже взрослеющий Людовик порой будет вспоминать их, как и остальные, что сейчас терялись, как архиепископ поймёт вскоре, в уже не столько отравленном, сколько совершенно обессиленном всем пережитом вместе с недостатком пищи и сна меркнущем сознании маленького Луи, куда, заглядывая, его дядя больше не видел и не слышал той, кого уже давно не было в живых и чей облик её сын собирал из нескольких оставшихся портретов.
[indent] - Не бойся, Луи... - прохладная ладонь касается лба мальчика, такого горячего, что потеря сознания ничем не удивительна.
[indent] Однако, аккуратно уложив племянника на постель, Уго Фрайбургский не спешил тогда посылать слуг за придворными целителями, а прежде предпочел обследовать более внимательно самостоятельно, используя для начала свои собственные умения, к сожалению, стоившие жизни одному из выпускников Академии, - хотя, стоит заметить, не самому благонадёжному, по той причине и выбранному, дабы не отбирать у империи лучшее: информацией можно было овладеть и из источника, который получил от Академии всё, что мог, но оплачивать это верной службой стремился не особенно.
[indent] Да, состояние маленького принца, несомненно, требовало помощи, но жизни, похоже, серьёзно уже ничто не грозило.
[indent] Ничто. Кроме мыслей архиепископа, сидящего рядом.
[indent] Повзрослевший крон-принц никогда не узнает об этом. Но Уго Фрайбургский будет помнить год за годом, наставляя его. Помнить, что в те минуты ему вдруг со всей страшной простотой открылась возможность избежать шаткости вопроса наследования в будущем. Трон должен был унаследовать Лоран, и это было очевидно. Принц-маг для империи, куда была возвращена магия, кайзер, которого примут меняющиеся элиты общества, которые больше не будут состоять лишь из прежней аристократии и наберут силу за годы, что престол ещё будет занимать Эйнар. Не будь это так, августа Агнесса могла бы жить дольше. Стать главой корпуса магов мог бы и признанный бастард при необходимых талантах. Да, подозрения Рейхенбахов станут ещё сильнее, возможно, они даже поднимут восстание, но будущая гражданская война могла оказаться куда страшнее. Можно было бы даже ничем не навлечь на себя подозрения, лишь повлияв на юный организм так, что жизнь его прервётся позже, но неизбежно...
[indent] Разум уже почти настаивал, что это решение верное. Невероятно тяжелое, но верное. И необходимое. "Ты ведь знаешь, что однажды всё равно придётся... рано или поздно..." Но душа, душа, согласившаяся принять убийство матери как необходимость, что нельзя было отсрочить, не желало принимать за неизбежность смерть ребёнка, от которого... от которого смерть не нужна, нужно лишь верное решение в будущем.
[indent] "Дядя..." - зовёт из памяти только что звучавший у самого  лица голос, и сердце сжимается.
[indent] "Пожалуйста..." - кому как не менталисту отличать собственную память от мысленных обращений. Но от этого не легче.
[indent] "Не оставляйте меня... Мне так страшно одному..."
[indent] Что это? Совесть или малодушие?.. Или та привязанность, которой он должен был не допустить, чтобы остаться способным делать то, что будет нужно, сколь бы тяжелым оно ни было?
[indent] Уго Фрайбургский протягивает к маленькому крон-принцу руку, проводит ею по черным, как у матери, только по-мальчишески растрёпанным кудрям. Смотрит в лицо, тревожное и болезненное. Вновь опускает ладонь на лоб. Приобнимает другой рукой.
[indent] "Он ещё совсем ребёнок... - шепчет душа, пытающаяся говорить на языке разума, - Он ещё ничем не мешает сейчас... Его можно воспитать так, как нужно...  Так, чтобы ему не пришлось умирать... Я должен хотя бы попытаться".
[indent] Пройдут года, и будет немало моментов, когда Уго Фрайбургский будет рад своему выбору. Когда ему будет казаться, что он сможет провести этого мальчика верной дорогой. Как и его брата. Но порой архиепископа будут посещать сомнения, не обменял ли он из жалости одну жизнь на будущее всего Айзена, на алтарь блага которого свою жизнь сложил первой, а следом множество других.
[indent] Но тогда...
[indent] ...тогда, проснувшийся через пару часов Луи не обнаруживает ни разбитой шкатулки, ни лихорадки, ни дяди в комнате. Рядом бабушка, заметив его пробуждение, откладывает книгу и зовёт слуг. Говорит, что дядю ждут дела, но он вернётся позже. Наконец удаётся поесть, лекарь говорит, что всё в порядке, и это дядины руки спасли его, Луи. "Его чудо". Луи не очень понимает, - Господа или дяди, но решает, что это одно. Ведь так говорится? "Через святых избранников своих Господь являет чудеса". Он не хочет засыпать, не дождавшись дядю, но выходит само собой. Когда же маленький принц, сквозь сон чувствуя прохладную руку, касающуюся лба, вновь открывает глаза на мягкий голос, тихо зовущий его:
[indent] - Луи... - уже глубокая ночь, но комната освещена десятками свечей, огоньки которых пляшут, отражаясь, на переливчатых украшениях. Дядя сидит на его постели и, заметив, что он проснулся, улыбается, - Рождество пришло.