От хаотично снующих фигур, являвшихся и исчезающих в гомоне возбужденной толпы, заполонившей площадь речкой вышедшей из берегов, отделился нищий. Таким можно было его назвать, разглядывая истертый и выгоревший плащ, сьеденое изнемождением лицо и худые, в грязи и язвах ступни. Короткий путь его вел к святыне величественного кафедрального собора, к нижним граням сверкающих на солнце ступеней.

Нищий опустился на колени и поднял голову.
Наполовину затянутый голубой поволокой глаз, атакованный бликами отражений витражей собора, освещенного и извергающего свет, не сощурился. Второго у Ганса не было. Но Ганс видел, и милостью не Божьей, что несет ему, молодому барону в дезертирстве, одну лишь гибель и мучения драгоценной сестры, но милостью живых. Мужчина вознес руки к небу, словно вопрошая у небес прощения и благодати, а после совершил крестное знамение.

Стража на десяток ступеней выше могла бы заметить, что крючковатые пальцы совершают сакральное действо не той рукой, и не той стороны, а завершают пядью во лбу. Что взять с необразованной черни, неспособной почтить Господа правильно? В день проведения Святой мессы стража не прогонит печального нищего. Коснувшись лбом в глубоком поклоне края ступеней, бедняк отполз в сторону. Встать ему было трудно. В такие лица не хочется заглядывать. Потому некому было подумать, сколь хищной и дерзкой кажется однобокая ухмылка. Сегодня. Сейчас.

***

Ганс стоял у прилавка с фруктами и лениво чистил ножом апельсин, купленный у торговца. Липкий сок стекал по пальцам, увенчанным тяжелыми латунными перстнями. Мужчина был хорошо одет, тщательно выбрит. Тонкий шлейф масел и пряностей  окутывал место его пребывания, смешиваясь с ароматами фруктов. Настроение его было превосходным - это было заметно по расправленным плечам и лучистой улыбке, полной безупречно белых зубов. Так может выглядеть потаенная боль на грани агонии, засевшая глубоко внутри. Пока Ганс наслаждается цитрусами и видом многочисленных паломников, где-то под замками плачет родимая Мария. Дождись, сестрица. Брат привезет тебе апельсинов, инжира и, быть может, шелков с сутаны самого Архиепископа. Только дождись.

Ганс запустил пальцы в оранжевую мякоть, разрывая надвое плод. Половина достанется оборванцу, что крутится рядом.
Мужчина нашарил взглядом небольшой просвет в толпе. Над ней возвышался потешник в застиранных ярких одеждах. Балансируя не то на бочке, не то на табурете, - Гансу не было видно - юноша ловко жонглировал шариками. Не отрывая взгляда от представления, мужчина у лавки надкусил свою половину угощения.
Сегодня. Сейчас.

***

В дурацком колпаке чесалась макушка. В других местах тоже чесалось, но о них Ганс старался не думать. Нельзя отвлекаться от полупрозрачных сфер, едва касающихся умелых пальцев. В сферическом отражении стекол пляшет толпа. Зеваки теснятся вокруг, но потешника не стесняет внимание. Больше внимания - звонче монеты в горшочке на земле. Рядом валяются и другие подачки, но Ганса не волнуют ни они, ни нищенские гроши. Он продал бы каждую нитку, отдал бы каждую монету, лишь бы увидеть Марию. Не забыла ли она его? Быть может, уже и привыкла к сальным баронским лапищам, и совсем не ждет своего Ганса?

Грязно-белый грим на его лице расплылся от пота и слез, но то не мешало Гансу поймать сигнал человека, за которым потешник наблюдал все утро. Наконец-то. Сегодня. Сейчас.

Восемь стеклянных шаров один за другим скатываются плечом и отправляются в необьятную ширь карманов штанов, а девятый вдруг ловкой рукою отправляется в полет - далеко в толпу.

***

Жозефина почему незнакомец, заложивший серебряник ей за корсаж, не стремится покинуть площадь. Странный он. Клиенты обыкновенно ищут место потище да поукромнее. Но и действий, за которые заплатил, таинственный спутник на час совершать не спешил. Светлоокий, высокий, с рыжиной в волосах - мужчина, казалось, не носил в жилах ни капли кастильской крови. Представился Гансом. Интересовался, любит ли Жозефина апельсины.
Апельсины она любила, но куда больше ей был мил старый добрый звон монеты. Работать ей не мешало и то, что альтамирская барышня находилась на сносях. Чай, не первый и не последний.
Одной рукою, затянутой плотной кожаной перчаткой, Ганс обнял продажную девку за плечи и резко вскинул другую. В следующий миг на раскрытой ладони красуется предмет - пойманный стеклянный шарик диаметром в палец.
- Что это? - удивляется кареглазая Фина.
- Это значит, - усмехнулся Ганс, - что милая Мария не повторит твою судьбу, моя хорошая.

Фина совсем растерялась.
А после кто-то толкнул ее в плечо. А после снова. За спиной раздался оглушительный в надрыве крик.

- МЕРТВЕЦЫ!
- Господь Всемогущий... - прошептала Жозефина, чувствуя, как слабеют колени.

Ганс не прекращал улыбаться, отмечая про себя, что всемогущим Господь перестал быть в день, когда позволил забрать у него сестру. Больше на он не рассчитывает ни на богов, ни на справедливость. Люди, пришедшие с далекого севера, научили его привносить справедливость самостоятельно. Поэтому Ганс согласился. Поэтому стал некромантом.

Он взял Жозефину за руку, не позволяя женщине утонуть в волне медленно расползающейся паники. Кто-то кричит. Одна волна пока еще живых отхлынула в сторону старого собора, другая попыталась устремиться в переулки, в глубь столичной застройки. Третья, устремившись к южным воротам, разбилась о немую стену из сотен мертвецов. Ни торговец, ни паломник, ни случайный зевака не покинут этого места. Каждые ворота, каждый проход заблокирован группой мертвых, стремящихся пополнить свои ряды. Некроманты позаботились и об этом.

Из могил старинного Сан-Фернандо подняли всех, кого поднять было возможно. Изгнившие и истлевшие, и те, кого лишь коснулась цепь трупных пятен - захороненных минувшей ночью. Старики без глазниц. Жертвы насилия. Дети в изорванных платьишках. Тотенвальд поднял каждого, не оборачиваясь на совесть и мораль. Ганс мог согласиться, что смотреть на женщину, чьи внутренности волочатся за ступнями по мощеной дороге, оставляя длинный смрадный след, весьма неприятно. Многое бывает неприятно. Просто такие, как он, как его покровители, не привыкли заворачивать правду в красивую обертку, как заворачивает знать в золотые камзолы свои гнилые души. Ганс и его друзья вернут этим тварям каждую минуту причиненной боли.

Сегодня. Сейчас.

Взгляд Ганса обращен краскам кафедрального собора. Он стоит скалой среди кричащих и бегущих, прижимая к себе испуганную Фину. Неведомая сила словно отталкивает людей, и ни один бегущий, сшибающий все и всех на своем пути, не коснулся этого человека. Кто-то споткнулся подле. Рассыпалась корзина. Тотчас же гроздья винограда брызнули под ногами другого бегущего. Ганс стоял. Смотрел.

Там, вдоль линии его взгляда на светлых ступенях чернеют другие фигуры, отрезая королевскую процессию от беснующегося люда на площади. Наконец альтамирская верхушка заглянет в провалы глазниц своих грехов на лицах неупокоенных уже родных.

Девка в руках Ганса заскулила, подхватывая раздутое чрево. Из-под покрытой городской пылью юбки медленно растекалось мокрое пятно.

Отредактировано Marika Vass (Вчера 13:33:51)

Подпись автора