Дни, недели и даже месяцы, последовавшие за смертью короля Фердинанда II сливались для дона Диего в одно огромное чудовищное месиво; месиво из улыбок фальшивых и не очень, из новых обязанностей и старых проблем, из глухой скорби, скребущейся в сердце — их теперь было две. Та, что старше, была по Маргарите, заменить которую при всём желании не смогла бы ни одна другая женщина.

Герцог находил себе всё новые и новые дела и не находил оправданий. Спал едва ли по пять часов в сутки, взваливал на себя всё больше задач, отвлекался на детей — не только своих, но и короля Фердинанда, которые проживали скорбь по-своему и не слышали ни мать, ни нянек, но почему-то прислушивались к Диего. За полночь он падал лицом в подушку, засыпая то от усталости, то от вина, то от сонного зелья, но чаще — от нежелания жить эту жизнь, в одночасье ставшую тягостной, серой и неприятной.

Когда Фердинанд “отпустил” Диего, ему, восемнадцатилетнему горячному сопляку, было плохо как никогда. Теперь же настала пора отпустить уже Фердинанда, отпустить в ином смысле, и герцог это как будто бы сделал… и в то же время нет. Возраст и опыт удерживали его от саморазрушения и от того, чтоб снова сбежать на драконий остров то ли в попытке убиться об дракона, то ли в поисках острых ощущений, что вернут к жизни, но удерживали его от саморазрушения яркого, громкого, фантастических размахов и фантастической же глупости.

Поэтому блистательный дон Ди разрушал себя тихо: мало времени посвящал сну, но много — государственным делам; мало ел, но много тренировался со шпагой, луком, протазаном, избавляя голову от мыслей. Раньше он мог разделить их с Маргаритой. Раньше ответственность за Кастилию лежала на короле и его советниках и министрах, а теперь на плечах главы регентского совета, которым стал Диего.

Он не хотел этой ответственности, даже если и был к ней готов. Он не позволял другим коснуться его проблем, но сам охотно решал чужие в попытке забыться. Всё такой же открытый внешне — улыбчивый, внимательный к другим, без видимого труда чередуя рабочие встречи с праздными вечерами в кругу сливок аристократии — Диего наглухо закрылся изнутри, не позволяя никому облегчить его ношу и не представляя даже, кому он мог бы довериться.

Время от времени он встречался с Иньиго. Вторая их встреча и ещё пара следующих были случайными, но после они начали договариваться об этом; грешно противиться судьбе, что сталкивает лбами. Смерть Фердинанда и в это внесла свои коррективы: в водовороте новых дел и под тяжестью возросших полномочий они не виделись три месяца, в течение которых Диего жил в бесконечном здесь и сейчас, целиком отданный нуждам Кастилии. Очнулся он лишь под конец года, когда жара схлынула и задули пронзительные ветры, предвестники сезона снегов, несущие с собой пыльную мглу и сухие туманы.

С Иньиго было хорошо, но расслабиться себе окончательно дон Диего не позволял. Их встречи были короткими передышками в этом бесконечном круговороте, желанными и самую малость — пугающими. Диего наслаждался им, но помнил, что на восемнадцать лет старше, а потому ждал, когда наскучит идальго, когда он переключится на кого-то моложе, привлекательнее и… ну, не то чтоб богаче, но талантливому, молодому и красивому художнику не составит труда найти себе обеспеченного покровителя, а то и нескольких.

В голове гудело, когда Диего стоял у окна в спальне своего пустующего дома. Уродливая какофония множества мыслей тревожила душу, давила на разум. Хотя бы два или три дня герцог хотел провести в своём столичном поместье, наедине с собой, в компании разве что книг и мажордома Кастро, одного из немногих слуг, живших непосредственно в поместье, а не в отдельном домике на заднем дворе. Когда-то здесь было шумно от детского смеха, криков и топота; когда-то здесь всем заправляла Маргарита. Когда-то…

— Светлейший дон, к вам гость, — раздался от порога голос Кастро.

Диего тяжело вздохнул. Мраморный подоконник холодил пальцы. Ни минуты покоя.

— Пусть идёт, откуда пришёл.

Кастро будто бы замялся.

— Он… настойчивый. Просил непременно назвать вам его имя — Иньиго Орейана.

Диего оглянулся на мажордома, не скрывая удивления. Откуда только идальго известно, что сегодня герцог не во дворце, а в своём доме?..

— Ладно. Пусть… Пока нам ничего не нужно, понадобишься — позову.

Мажордом кивнул и отправился к парадному входу, встретить гостя и проводить его. Диего же вышел из спальни и устало опустился на диван в общей гостиной на втором этаже. Когда в последний раз они виделись с Иньиго? Две недели назад? Четыре? Тогда он явился к дону Диего во дворец, в его кабинет. С этой своей игривой улыбкой, сверкающими глазами, окружённый своим неизменным ароматом, в котором запах его тела смешивался с запахами дубового мха, цитрусов и удового дерева.

Тогда Диего прижал его к столу, запустил руку в штаны и довёл до пика наслаждения, зажимая свободной ладонью рот, а после — вернулся к делам как ни в чём не бывало, отправив Иньиго из кабинета прочь. Сделал ему хорошо, но к себе прикоснуться не позволил.

Сам не знал, почему.

И думать об этом не хотел. Зачем, если он дал идальго именно то, чего тот хотел?

— Ты меня и в преисподней сыщешь, да? — Диего мягко улыбнулся Иньиго. — Я никому не говорил, что буду здесь сегодня, — кивнул подбородком на свободную сторону дивана. — Голоден? Хочешь вина?

Отредактировано Diego Medina (2025-05-08 03:19:49)

Подпись автора

 

Едва ощутив прикосновение к плечу Диего опустил свою ладонь поверх руки Иньиго, ласково погладил. Близость молодого идальго была приятна, а его внимание, чего греха таить, немного льстило, даже с учётом того, что герцог прекрасно знал себе цену — и цена эта была безобразно высока.

— Ты всегда желанный гость в моём доме.

Возможно, единственный всегда желанный гость столичного поместья Диего, если не считать собственных детей, но они здесь больше, чем гости; они принадлежат этому месту, даже если живут в замке. Порой им надоедают дворцовые правила, и тогда дом вновь оживает, полнится шумом, спорами и смехом.

— Со мной всё хорошо. Просто захотелось сбежать от людей, — дон Диего вновь улыбнулся. Искренне. — В замке я постоянно кому-то нужен. И меня там все знают, а вот я — не всех. Иногда это… неловко.

Большая часть жизни герцога де ла Серда была простой и понятной. Третий сын, от которого многого не ждут и который наслаждается свободой. Кондотьер и ландскнехт, предпочитающий короткие контракты, чтобы не ограничивать себя в передвижениях по земле. От самого юга Кастилии до севера Айзена, от таинственного Леса западе до морских глубин на востоке. Он привык, что к нему относятся как и ко всем остальным, не выделяя, теперь же…

Диего до сих пор с этим до конца не смирился, но других одёргивал редко, разве что на поле брани, где не до расшаркиваний, не до учтивости.

Герцог привлёк Иньиго ближе к себе и уткнулся лбом в его плечо.

— Ты замечательно пахнешь.

Как и всегда.

— Впрочем, может, со мной всё не совсем хорошо?.. — задумчиво продолжил герцог. — Мне иногда кажется, что за мной следит серый кот. В замке их много бродит, — и слава богу, коты ловят крыс, потому их и не обижают, а любят и порой подкармливают, особенно в замковой кухне, где крысоловы в особенном фаворе. — Донна Виттория считает, что это разные коты, а я думаю, что один... это обилие людей вокруг, которым от меня постоянно что-то надо, дурно на меня влияет, потому и сбежал от них сюда. Здесь за мной следит только Кастро. Кстати, я слышал, донна заказала у тебя портрет?

Подпись автора

 

Только теперь, когда тёплая ладонь Иньиго ритмично скользила по спине и плечам, Диего понял, как же на самом деле он напряжён. Нет, он знал это и раньше, последние недели — да что там, месяцы! — он внутренне был на взводе, будто в теле у него не нервы, а туго натянутые струны мандоры, но только сейчас он это почувствовал. Наверное, потому-то чем дальше от смерти Фердинанда, тем меньше позволял идальго касаться вот так.

Лягушке в котле, где молоко закипает, лучше не чувствовать этого до самой смерти, не то соблазн выбраться из ловушки станет силён. У дона Диего не было — не должно было быть — ни единой возможности выбраться из ситуации, в которой он оказался. Нельзя оглядываться, нельзя давать слабину, нужно упрямо двигаться вперёд во что бы то ни стало.

Хотелось ответить Иньиго, что кота не прикармливали; во всяком случае, Диего не прикармливал, не имел привычки носить с собой что-то, чем не стыдно поделиться с котом. Да и кот не выглядел голодающим, его густая шерсть лоснилась, глаза были умными и ясными, рёбра не выпирали, бока не были запавшими. Наверняка он уже прикормлен поварами на кухне, да и крысами не брезгует, они в замке тоже откормленные. Хотелось ответить, но под рукой идальго на Диего вдруг обрушилась вся усталость, скопившаяся за много недель. И он промолчал.

Герцог лишь теснее прижался к Иньиго, ловя тепло его тела, наслаждаясь этой тихой и ласковой близостью.

— Я распоряжусь, чтобы тебя заселили в приличные покои в гостевом крыле и обеспечили подобающий зал для художеств, — тихо обронил Диего. Мысль о том, что так он сможет чаще видеть Иньиго, вселяла в душу тихую радость, но в то же время отдавалась щемящей болью где-то за грудиной. — После Виттории наверняка найдутся ещё желающие, — донна могла бы и сама устроить художника, но, кажется, постеснялась. Посчитала, что не имеет на это права? Или просто не подумала в своей очаровательной манере порой не замечать очевидного? — Надеюсь, ты не торопишься обратно в Аскасо.

За те два года, что Диего знал Иньиго, он сделал себе труд узнать, где находится Аскасо. Барония лежала у самого Леса, отделённая лишь рекой и лугами от печально известного Стоугейта, унесшего жизнь почти двух сотен кадетов Академии, среди которых мог оказаться и Макдара. Словом, герцог был только рад держать Иньиго подальше от Аскасо. И другой край земли — Альтамира, лежащая в дельте Арно на берегу Лоранмара — подходил для этого как нельзя лучше.

Глаза у Иньиго были голубые, ясные, яркие — как безоблачное небо по венцу цветов. За грудиной вновь защемило и Диего поднялся на ноги. Бросил взгляд в окно, сквозь плоское прозрачное стекло которого — Господи, как же безбожно дорого стоил этот новомодный гений стеклодувной мысли! — виднелся сад. Сочная зелёная поросль уже покрыла землю.

Диего не знал, как высказать то, что беспокоит его, поэтому шагнул глубже в тихое как око бури саморазрушение:

— Ты бы мог быть рядом с кем-то… моложе и выносливее меня. Кем-то не таким безобразно занятым самыми скучными в мире вещами, — оторвав взгляд от свежей яркой зелени герцог снова посмотрел на Иньиго. В уголках губ обозначилась улыбка. — Ты ведь знаешь, что я не был бы против.

Впрочем, я ведь не знаю, рядом с кем ты, когда меня нет.

— Тебе разве не стоит найти кого-то… более соответствующего твоим потребностям? Это мне пристало быть с тобой рядом, а не наоборот, — Диего качнул головой. — Я не мальчишка и со всем сам справляюсь.

Мне не нужна поддержка. Это я должен поддерживать.

Я хочу забыться в боли; это то, чего я заслужил.

Уходи, уходи, уходи — и больше не возвращайся.

Подпись автора

 

Слова Иньиго задели что-то в душе дона Диего; что-то такое, что он прятал как можно дальше, как можно глубже, о чём сам не думал, чему не позволял выплыть наружу даже в мареве кошмаров посреди самых жарких и душных кастильских ночей. Герцог бы никогда не стал заставлять, не стал принуждать Иньиго оставаться с ним. Идальго был лёгок и игрив, но чутье подсказывало, что и никому другому не удалось бы заставить его делать то, чего он не хочет.

Взгляд Диего скользил по длинным локонам Иньиго, по выразительным и в то же время нежным чертам лица. Он был молод и у него ещё вся жизнь впереди, в то время как самому герцогу осталось как будто не так уж и много. Его могут отравить, убить в пылу боя, попытаться подставить и подвести под виселицу… последнее едва ли увенчается успехом, слишком уж он любим в народе. Дерьмовый сон и возросшая ответственность в конечном счёте могут разбить сердце даже самым стойким из людей.

— И ты захотел себе вдовца, у которого десять детей? — улыбка вышла почти горькой.

Он прав, во мне говорит горе.

Такое уже было раньше. Шесть лет назад, когда погибла Маргарита. Но тогда рядом был Фердинанд; впервые всерьёз испугавшийся за жизнь своего валидо король Фердинанд, и то было единственным в его жизни разом, когда он с мольбой опустился на колени перед тем, кто не был равным ему. Но сейчас рядом нет и Фердинанда. Диего тогда не смел просить никакой помощи у своего короля, но так вышло, что он увидел то, чего не следует, и вмешался со своей помощью сам.

А Иньиго… чего он хочет сейчас? Чтобы взрослый мужчина, маршал Кастилии, глава регентского совета — взял и переложил на него, едва вышедшего из юношеского возраста, все свои горести? Это ведь… так нельзя. Он всего на четыре года старше Макдары. Это будто у своего ребёнка требовать взвалить на себя родительскую роль.

Диего не хотел, чтобы его горе замолчало; он хотел нового наказания, даже если и не был ни в чём виноват — но чувствовал себя виноватым. Что-то зудело в дальнем углу разума, зудело и распространяло во всему нутру отравляющие миазмы вины.

— Пообещай не зацикливаться только на мне, — как когда-то сам Диего зациклился на Фердинанде. Герцог подошёл к Иньиго, мягко коснулся пальцами его лица, погладил щёку, подбородок… подушечкой большого пальца провёл по губам. — Мир велик и прекрасен. Тебе стоит увидеть всё его великолепие — и то, как он ляжет у твоих ног. Я ценю твоё участие, правда. Но со мной всё хорошо, я справляюсь.

Или нет.

Подпись автора

 

Иньиго был таким… обезоруживающе честным в своих ответах и чувствах. Таким открытым и лёгким — не хотелось обременять его своими проблемами, не хотелось осквернять яркую красочность его жизни грубыми мазками чёрного страшного горя.

“Да” — вот так легко и просто. И что на это можно ответить?..

Невесомый поцелуй напоминал прохладное дуновение ветра в жаркий кастильский полдень — похожее на чудо, приносящее краткое желанное облегчение, которого никогда не будет достаточно. Второго ненавязчивого поцелуя хватило для того, чтобы герцог потерял бдительность и перестал отгораживаться от Иньиго так, как отгораживался в прошлые месяцы.

Нельзя всегда быть в таком напряжении, невозможно сохранять дистанцию так долго, когда душа и тело, сердце и разум просят иного.

Диего послушно повернулся к окну, чувствуя тёплое дыхание Иньиго на своей шее. Прозрачное стекло, сквозь которое сад видно так же ясно, как сквозь воздух… мажордом Кастро схватился за грудь и, кажется, едва слышно застонал, увидев сумму за эту диковинку, но Диего тогда лишь улыбнулся и подписал смету.

— Я совсем не против оказаться у твоих ног вместе с этим миром, — Диего не заметил, как рука идальго скользнула в вырез рубахи. Слишком забылся, слишком позволил себе расслабиться…

Герцог замер, как парализованный ужасом сурок под взглядом смилодона. Кажется, даже дышать перестал, когда пальцы Иньиго, наткнувшись на свежие порезы и ещё не выцветшие шрамы, начали их пересчитывать. Раз, два, три, четыре… Сердце резко ускорило ход, а во рту пересохло.

Это была не та тайна, которой Диего хотел с кем бы то ни было делиться. Даже с Иньиго — он предусмотрительно держал его на расстоянии, и даже в моменты близости следил, чтобы порезы всегда оставались под одеждой. Голени, плечи. Грудь за пределами той части, что открывал вырез ворота, всё такой же острый и глубокий, как обычно. Как будто всё в порядке. Как будто ничего не изменилось.

Это было ложью. Наглой, грязной, беспардонной ложью, уродливой в своём лицемерии и страшной в своих последствиях. Правда же всплыла случайно, будто играючи, стоило лишь на мгновение забыться и моргнуть. Моргнуть!..

Я мог бы перехватить его руку. Мог бы успеть…

Мог бы — если бы хотел? Может, так даже лучше?

— Как? — Диего обернулся к Иньиго всем телом, опустил горячие ладони на его талию. — Как ты можешь мне помочь, если я сам себе помочь не в состоянии?

Целители могут избавить герцога от ран и шрамов, но лишь от телесных. Коснуться исцеляющей дланью души не под силу даже им.

Диего прикрыл глаза и прикоснулся пылающим лбом ко лбу идальго. Не удержавшись коснулся его губ коротким поцелуем. Как можно оставаться таким спокойным? Как можно быть таким принимающим?.. Воистину, есть люди, что святы уже при жизни.

— Ты моя слабость, Иньиго. Тебе позволено делать со мной что угодно, — это было почти признанием, даже несмотря на то, что Диего знал о своём идальго не так уж и много. — Ты хотел спросить… кто мы друг другу?

Ну, рано или поздно этот разговор всё равно состоялся бы.

— Мы… можем… найти этому название, если ты хочешь, — Диего открыл глаза и чуть отстранился, перехватывая взгляд Иньиго.

В глазах герцога явственно читалось: “Помоги мне”

Подпись автора

 

Буря ломает дубы, но щадит полевую траву. Кем был Диего? Дубом, что будет гордо стоять, шумя листвой раскидистой густой кроны, но в итоге сломается? Или бурей, что ломает любые преграды? Ответа он и сам не знал, но был точно уверен, что Иньиго — полевая трава, что растёт и в тени дуба, и в лучах палящего солнца, которой нипочём и штиль, и буря.

Иньиго был каплей, что обтачивала камень не силой, но частым падением. Журчащим ручьём, превращающим со временем самые острые осколки стекла в округлые сверкающие безделушки. Был щедро вспаханной чёрной землёй, обещающей плодородие после суровой зимы. Был вечнозелёным кипарисом, источающим сладкий смолистый аромат хвои в жарком воздухе — запах, от которого у герцога голова становилась лёгкой, а на губах появлялась улыбка.

Диего не стал противиться просьбе показать. Как можно? Он не знал, какой реакции ожидал от своего идальго, но, столкнувшись с принятием покорным, лишённым осуждения и злости, понял, что ожидал чего угодно, но не этого. Развязав кушак и отбросив его на диван, дон Диего распахнул кафтан, спустил его с плеч. Выдернул полы свободной золотой рубахи с глубоким острым вырезом из-под пояса штанов и стащил её с себя, оставаясь перед Иньиго голым по пояс; лишь ониксовый чёрный скорпион-амулет остался висеть на цепочке из красного золота.

Что я наделал?..

Свежие порезы, старые шрамы — на плечах, на груди. Ощутив укол стыда за содеянное, Диего отвёл взгляд в сторону, будто мальчишка, застигнутый за непотребством, и, чтобы скрыть это, по колено закатал обе штанины, открывая ту же картину на голенях.

Чем я только думал?

Усилием воли дон Диего заставил себя поднять взгляд и посмотреть Иньиго в глаза. Он не думал о последствиях, когда делал то, что делал, но теперь столкнулся с ними воочию. И не мог не смотреть им в лицо, давя в себе желание оправдаться.

Оправдаться хоть как-то.

— Любовники — от слова любовь, — Диего взял Иньиго за руку и опустил его ладонь на свою грудь. Ниже скорпиона. Левее, ближе к сердцу. Свежие порезы отдались болью, но это было даже хорошо. Телесные страдания заглушали душевные муки. — Я со всем справлюсь. Я должен, значит — могу. Даже если ты уйдёшь. Я всё выдержу, потому что иного выбора у меня нет. Но если ты будешь рядом, мне будет… легче.

Бесполезно было бегать от Иньиго, не пускать его к себе, выдерживать дистанцию даже в моменты истовой близости — всё ради того, чтобы не привыкать к ощущению “я не одинок”, чтобы не заменять им рухнувшее на его плечи одиночество, рождённое смертью Фердинанда.

Диего потерял свою жену, Диего потерял своего короля. Диего не хотел терять ещё и своего… любовника?

Бесполезно было бегать от идальго, глубоко пустившего корни в сердце дона Диего. Нельзя избежать привязанности, которая уже случилась.

Будь ты женщиной, я бы женился. По зову сердца, а не долга.

Ему хотелось сказать это вслух, но он медлил. Потому что было и ещё кое-что — очевидное, но требующее быть озвученным.

— Я могу пообещать, что в моём сердце будешь только ты, — Диего всё ещё держал ладонь Иньиго на своей груди. — Но не могу сказать того же о своём ложе.

София, конечно. Всё дело было в Софии. Король Фердинанд сошёл в могилу, их трио перестало существовать, но королева рассчитывала на дуэт после смерти мужа. Диего видел это в её взгляде, чувствовал в её жестах, слышал в её голосе. Рано или поздно им придётся объясниться, но сейчас, Господь свидетель, сил у него хватает лишь на исполнение своего долга — и на оттягивание разговора с королевой.

Подпись автора

 

Глядя на прекрасное светлое лицо Иньиго, на его яркие голубые глаза и длинные локоны, Диего почти жалел, что кистям и краскам предпочёл дагу и шпагу. Он хотел бы запечатлеть своего любовника таким — открытым, сопереживающим, бесконечно принимающим. В него можно было погружаться долго, плавно, неумолимо; так человек, уставший бороться за жизнь посреди в беспокойного маре ди Драки, погружается в морскую пучину, чтобы упокоиться навеки рядом с несметными сокровищами в остовах затонувших кораблей.

Сожаление в голосе Иньиго полоснуло виной по сердцу, и оно снова закровоточило. Всё будь намного проще, не научись Диего с возрастом держать в узде содержимое своих штанов — сторонние кратковременные интересы всегда можно разделить вместе с идальго. Не кратковременные — тоже.

Но королева…

Герцог принимал свою одежду молча, позволяя Иньиго помочь ему одеться. Скрывал под дорогими следы своей постыдной слабости, приносящей краткое облегчение лишь в моменте, в перспективе же — лишь усиливающей вину. За то, что не совладал с собой. За то, что не справляется сам. За то, что прибавляет любовнику головной боли, хотя должен быть для него праздностью, лёгкостью и наслаждением.

— Не нужно, — Диего качнул головой, отказываясь от лекарской помощи. Не хотел втягивать в это посторонних людей, которых он не знал, которым не доверял. Иньиго — другое дело, но он не целитель. После короткой паузы герцог ответил на вопрос: — Я никому не говорил.

Некоторые его мысли — поверхностные, громкие, повседневные — могла улавливать одна из менталисток, нашедших своё место при дворе. То ли эльфский амулет не прикрывал их от неё, но скрывал от остальных, то ли она играючи обходила защиту, но в глубины сознания маршала Кастилии и валидо покойного короля Фердинанда не лезла, понимая, что связываться с информацией, которой обладал Диего, лучше не стоит.

По многим причинам.

— Я потерял мою Маргариту, я потерял моего короля… Я не могу больше терять тех, кого люблю, — голос его сорвался. Диего сжал челюсти, давя дрожь в горле. — Я не выдержу, если потеряю тебя.

Он чувствовал себя обнажённым, показав взгляду Иньиго свежие порезы и старые шрамы; но теперь, достав изнутри наружу свою старую страшную боль, он чувствовал себя не просто нагим, а лишённым кожи. Диего притянул к себе идальго, закрылся лицом в его волосы, вздохнул их запах.

— Прости меня, — сдавленно прошептал Диего. Он притянул Иньиго вплотную к себе. — Пожалуйста, прости…

Чувство вины отравляло, глушило, слепило. Скорбь рвала нутро острыми когтями. Диего зажмурился. Мучительно застонал. Существовать, мыслить чувствовать — невыносимо.

Он закусил ткань дублета на плече Иньиго и стон, на мгновение оборвавшийся, перешёл в полузадушенный рыданием крик.

Подпись автора

 

Позволив себе эту малость, Диего уже не мог остановиться; как вода размывает плотину из-за единственной бреши, так и его боль, многие месяцы таившаяся внутри, сейчас рвалась наружу сквозь позволенную в присутствии любовника уязвимость, сносила тщательно выстроенную плотину его выдержки, размывала фасад благополучия и обнажала уродливое, израненное, воспалённое, втайне жаждущее быть обнажённым, засвидетельствованным и принятым.

Диего отчаянно цеплялся за Иньиго. За его запах, за светлый дублет, за крепкие объятия и длинные локоны волос. Прятал лицо в изгибе между плечом и шеей и выл — надсадно, страшно, охрипше от горя и невысказанных чувств. Задыхался, хватал ртом воздух, закусывал нижнюю губу, стараясь сдержать рыдания… и сдавался, сдавался, сдавался. Пальцами сжимал плечи своего нежного идальго, не готовый отпустить его ни сейчас, ни когда-либо ещё, но отпуская себя самого, отпуская и отдавая на его милость.

Он затихал постепенно, пока в какой-то момент не замолчал совсем. Чувствовал себя выжженной землёй, от сажи чёрной и лишённой жизни. Скалистым берегом, солёным от моря и безжизненным после отлива. Нужно было лишь время, чтобы на пепелище вновь зазеленела трава и распустились цветы; время, чтобы с приливом вернулась волна прибоя, вновь наполняя жизнью.

Диего не знал, сколько стоял вот так, в крепких и бережных объятиях Иньиго. Имело ли это какое-то значение? Пожалуй, нет. Диего медленно заложил за ухо чуть влажный от слёз локон русых волос. Долгий выдох дрожал, как свеча на ветру. Дрожал бы и голос, но герцог молчал. Заново впитывал близость любовника, выстоявшего в бурю. С отрешённостью ощущал, как неожиданно прояснилось в голове. Стих неумолчный гомон бичующих мыслей. Тоска истаяла как роса поутру.

Без боли, без горечи, без скорби и тоски, без вины и без злого колкого осуждения он чувствовал себя пустым, но эта пустота была приятной. В ней была надежда. Пройдёт время и пустота станет чем-то, ибо сама природа не терпит пустоты.

Диего поднял голову. Коснулся губами щеки Иньиго, а потом тихим и твёрдым голосом произнёс, обдавая ухо тёплым дыханием:

— Я люблю тебя.

Я не один. Ты со мной. Ты не уйдёшь.

Подпись автора