Невена очнулась будто бы от дремоты, от состояния, похожего на дремотную ясность, когда разум уже не цепляется за тревоги, но ещё не отпускает бдительность. Её затопляло мягкое, зыбкое ощущение тишины и уюта, как если бы внутри неё — впервые за долгое, слишком долгое время — затихли голоса, подгоняющие, требующие и постоянно оценивающие. Девушка не хотела разрушать эту зыбкую тишину, но знала, что должна.

— Рискнете, и будете правы. — Не было у нее столько денег, чтобы и железо покупать, и на пару тряпок хватило. Приходилось выбирать. И судя по тому, что это была ее последняя рубаха, которую Невена ежедневно стирала, чтобы на занятиях от нее не несло, как от свинопаса, — выбор был очевиден.

Тёплое касание пальцев, соскальзывающее по щеке, стало не прощанием, а возвращением — напоминанием о границах, о том, кто она, где она, и каков следующий шаг. Мантия соскользнула бы с плеч, но рука юноши всё ещё держала её, не позволяя случайному движению обнажить больше, чем следовало. Внимание, граничащее с благоговением, отнюдь не навязчивое, но почти смущающее в своей искренности. Невена взяла рубашку из его рук, взгляд её коротко задержался на огненной отметине у него на груди. Она не рискнула спрашивать. Не осуждала и не кудахтала над ним, сокрушаясь. Просто заметила и запомнила. Её пальцы сомкнулись на плотной ткани, всё ещё тёплой от его тела, и в этот момент она поняла: ей незачем говорить лишнего.

— Моя признательность не знает границ, господин.

Слова благодарности уместны, но были бы сухими в сравнении с тем, что уже пронеслось между ними. Нева ощущала — не головой, а телом — эту хрупкую и тихую магию, не ту, что учили в стенах Академии, а настоящую: ту, что растёт из доверия и тихой заботы, из редкой человеческой честности, не требующей ничего взамен.

Девушка быстро надела рубашку, стараясь не задерживаться, не оставаться в его взгляде слишком долго. Ловко, с деловитостью, к которой прибегают, когда пытаются спрятать волнение. Ткань оказалась чуть велика, с рукавами, спадающими к пальцам, и запахом чужого тела, не отталкивающим, а, напротив, успокаивающим. Запах костра. Запах человека, который не поднял на неё руку даже в мыслях.

— Спасибо, — коротко и почти шёпотом произнесла она, едва заметно улыбаясь. Голос её был тих, но в нём звучала настоящая благодарность — не церемонная, не дежурная, а тёплая, полновесная. В этом “спасибо” было всё: и за заботу, и за тепло, и за то, что он не стал настаивать, не пытался выведать больше, чем она готова сказать.

Плечи выпрямились. Девушка наклонилась, подхватила свой мешок — тот самый, с инструментами и кусками железа, слишком тяжелый, чтобы быть надёжным, и слишком ей дорогой, чтобы променять на что-то лучшее. Привычным движением закинула его за спину, позволяя ремню пересечь грудь, и вновь оказалась сама с собой. Только теперь — будто немного иной.

Девушка двинулась к выходу, не торопливо, но уверенно. Шаг её был лёгким, будто за плечами не было ни ран, ни горечи, ни тяжести ноши, ни множества бессонных ночей, в которых приходилось сражаться за право просто быть. Нева не оборачивалась, но чувствовала, что юноша смотрит ей вслед. И не для того, чтобы удостовериться в своей значимости, а потому, что по-настоящему заботится. Это было непривычно и почти невыносимо.

Уже у двери она ненадолго остановилась. Взгляд её скользнул по полкам, по свечам, по свисающим с потолка связкам трав и стеклянным колбам, в которых играли отсветы пламени. Здесь всё было чужим, но теперь, словно немного её. Словно он невольно дал ей убежище, в котором маленькая Невена хоть на миг могла вспомнить, каково это — не защищаться.

Рука лёгким движением приоткрыла дверь. Холодный воздух скользнул в щель, напоминая о реальности — коридорах замка, мире, обязательствах. Всё, что ждало её снаружи, казалось более резким, но уже не страшным. Она выстояла. Не поддалась. И не потеряла себя.

— Я запомню твою доброту навсегда, — проговорила она почти неслышно, уже наполовину переступив порог. Неясно, кому были адресованы эти слова: ему, себе, самому вечеру, который, вопреки всему, стал точкой не падения, а тихого поворота.  После чего вышла, прикрыв за собой дверь.

Макдара не услышал ни щелчка замка, ни шороха шагов — только лёгкий, едва уловимый запах хвои и пепла остался после неё в воздухе. Как и ощущение чего-то необъяснимо важного, что произошло между двумя людьми в маленькой, полутёмной комнате. Не чудо — но близко. И если судьба ещё раз столкнёт их, он вспомнит не её лицо и не слова, а это: тепло, что осталось в воздухе, и ощущение, будто кто-то позволил себе дышать полной грудью впервые за много лет.