Вечерние сумерки медленно окутывали холмистые предгорья Сеговии, когда Армандо подъехал к невзрачному постоялому двору. Дорога вилась серпантином, утопая в осенней листве, и дом казался старым и потрёпанным, и не особо любимым путниками, и лишь тусклый свет, льющийся  из небольших, забранных слюдой окошек, говорил о том, что сюда кто-то да заходит, и подорожных людей ждут. Бекас, его ставший почти родным за эти дни, конь, устало фыркал, перебирая копытами.

Армандо спешился, чувствуя, как затекли ноги после долгого дня в седле, и тревожно оглядел пустынный двор. Лишь пара лошадей у покосившейся коновязи – возможно, принадлежащих хозяевам, что было бы не так уж плохо. Он избегал многолюдных мест, словно язвы, заглядывая в них лишь по крайней необходимости, и тщательно заметал за собой хрупкие следы своего одинокого бегства.

Он повел Бекаса к конюшне, расположенной в глубине двора. Запах сена и навоза ударил в нос. Невысокий, сутулый мужчина с землистым лицом и редкой бородкой вышел навстречу.

— Добрый вечер, путник, — проскрипел он, оглядывая Армандо с головы до ног. — И конь у тебя добрый.
— Верный конь — половина пути, — отозвался Армандо, стараясь не встречаться взглядом с хозяином. Не найдется ли места на ночь для меня и моего коня? И чего-нибудь перекусить не помешает.
— Место всегда найдется, коли платить есть чем, — хмыкнул хозяин, прищурив глаза. — Коню стойло дам, овса насыплю. А тебе в общей комнате место найдется, а куховарит сегодня дочка старшая моя, Анника, у неё такие пироги, что сам король пальчики оближет, дон.
— В отдельной, не выношу вонь и клопов, – скривился Армандо, представляя себе, как это может выглядеть – провонявшие потом и грязными обмотками мужики с соседних деревень, и их скарб в мешках. - Плата не задержится, — заверил Армандо, доставая из кошеля несколько медных монет и добавляя сверху серебряную, под расширившиеся глаза хозяина. — Вот, за постой и корм коню вперед.
Хозяин, словно ястреб полевую мышь, схватил монеты и тут же спрятал их в складках своей провонявшей конским навозом одежды.
— Ладно, ступай в дом. А я конем займусь. Как звать-то тебя, благородный дон?
— Нанду, сын барона дель Торо, — представился юноша, злясь на такую болтливость, но стараясь зародившееся раздражение задавить. Старик не виноват ни в чем, просто свободный вечер, и охочий до разговоров язык.  — Еду по делам семейства на север.
— Дель Торо… не слыхал о таких, — пробормотал хозяин, но тут же спохватился, боясь денежного путника спугнуть своими допросами. Какое ему дело, кто и куда идёт, главное, чтобы платили. — Ну да ладно. Иди, грейся. Дочка скоро ужин подаст.

Армандо кивнул и направился к дверям постоялого двора. Внутри было неожиданно шумно. За грубыми деревянными столами сидели несколько крестьян и двое дорожных торговцев, громко переговариваясь. У очага хлопотала дородная, крепкая девка с толстой черной косой, очаг источал запах тушеного мяса и подходящего на закваске теста.
Пироги и правда благоухали так, словно могли залечить самые глубокие раны.

Закончив ужин, хозяин проводил его в небольшую каморку с соломенным тюфяком и грубым одеялом, пахнущим сыростью и чужим сном. Не роскошно, и представлял он себе при плате за отдельную комнату что-то получше, но после дня в седле это казалось раем.  Он машинально проверил остроту кинжала и шпаги, положив их рядом, своих единственных верных стражей. Никому, даже мышам в амбаре, нельзя было доверять.
Но от крепко набитого соломой тюфяка пахло тёплым сеном, сухой травой и прошедшим летом. Если закрыть глаза, совсем как летом в форте, когда они с Рико валялись на траве, беспечно не представляя себе ничего, кроме будущих своих великих, без всякого сомнения, побед, и это мимо воли расслабляло и успокаивало. Здесь всем было плевать на высокие королевскиё проблемы.
Сквозь тонкие стены доносились приглушенные голоса и смех из общей комнаты. Армандо лежал в темноте, глядя на тусклый свет луны, пробивающийся сквозь щели в ставнях. Завтра с рассветом ему предстоит снова пуститься в путь, на север, к тем, кто еще помнил его отца и мог помочь ему вернуть свое законное право, а пока не было больше никого, кто готов был стать с ним рядом. Только магия, стирающая за ним след, была его единственной защитой в этом враждебном мире.

Подпись автора

В предрассветной дымке, сотканной из призрачного тумана и едва уловимой синевы рождающегося дня, маленький постоялый двор дремал, готовясь проснуться. Звонко орал петух, и квохтали разбуженные им недовольные куры, всхрапывали лошади у коновязи. Кухарка, зевая и протирая красные со сна глаза кулаками, торопилась встать и разжечь очаг до того, как постояльцы запросят завтрака, а ещё коров и коз успеть подоить да молоко процедить через старый передник, прохудившийся до ниток. Её подросток-сын тоже просыпался недовольно, разбуженный толчком матери в плечо – его делом было кур кормить, уткам давать, свиньям, коров на пастбище выгнать после того, как мать унесет полные вёдра на кухню.

Красно-коричневая черепичная крыша, влажная от ночной росы, поблескивала в слабом свете, предвещающем восход, и стекала каплями на утоптанную землю.

Во дворе, еще погруженном в полумрак, осторожно двигающаяся тонкая в противовес кряжистым селянам фигура Армандо казалась призрачным видением. Его светлые волосы, смоченные пятерней у колодца, темными мокрыми прядями обрамили лицо. Движения были тихими и плавными, словно он боялся нарушить тишину наступающего дня.  С седлом в руках ступая по влажной от росы земле, он подошел к коновязи, Бекас фыркнул, ткнувшись носом в ладонь, всхрапнул недовольно, поняв, что она пуста.

- Ну-ну, не вредничай, – Армандо похлопал его в ответ, взгромоздив седло на спину и затягивая подпруги, – и тебе будет, – из седельной сумки он достал круглый, чуть подгоревший с одной стороны хлеб, и отломил край, протянув жеребцу на ладони, Бекас, скромно опустив глаза, чертяка хитрый, послушно мягкими губами забрал сначала хлеб, а потом и крошки подобрал.

Привычным движением ловких Армандо отвязал поводья, кожаная упряжь тихонько звякнула, легко вписавшись в негромкий шум просыпающегося двора. Конь повел ухом, чувствуя свободу, и Армандо ласково похлопал его по шее.
Обернулся к дому, складывая пальцы в жест, втянул носом холодный воздух, пропуская его сквозь себя, как магию через кровь, отпустил, посылая хозяевам дома и немногочисленным постояльцам простой приказ – забыть его. Не вспомнить о том, что здесь ночевал, закупался провизией и чистил уставшего коня странный парень, не похожий на жителей деревень вокруг.

Нет его и не было.

Он уезжал до рассвета – чтобы успеть проехать до светла, обогнув соседнюю деревню, и выйти на небольшой боковой тракт между Риссолано и Сеговией, а оттуда... Как бог ему пошлёт, если он с ним заодно. Сжав поводья в одной руке, Армандо прочёл про себя короткую молитву Создателю, и осенил себя крестным знаменьем.

Но даже бог готов был предать.

Едва Бекас ступил за околицу, оставляя позади просыпающуюся суету постоялого двора, тишину пронзил нарастающий топот копыт, летящий сзади, из той самой предрассветной дымки, что, казалось, должна была скрыть его бегство.
Сердце Армандо болезненно сжалось, и короткая, словно удар под дых надежда, что это не за ним, просто случайный торопящийся гонец, или опаздывающий на свадьбу путник, вспыхнула искрой и тут же истлела. Грохот подков по глинобитной, скользкой от росы дороге оглушал. Его нашли.

Он резко натянул поводья, заставляя Бекаса взвиться на дыбы, разворачиваясь лицом к опасности. В серой пелене тумана быстро проступали силуэты всадников, один, двое... Шестеро. Тяжелое дыхание лошадей и лязг сбруи доносились сквозь утреннюю тишину, не оставляя сомнений.

Впереди всех Армандо различил крупную фигуру на светлом, изабелловой масти коне. Даже в полумраке чувствовалась властность, исходящая от этого человека. Диего Медина. Его лицо пока скрывала тень, но Армандо знал – темно-карие, почти чёрные, словно его душа, глаза этого человека уже смотрят на него, полные торжества и неумолимой решимости.

- Дьявол! – конь взвился вверх ещё раз, высоко заржав, с грохотом опуская копыта на землю, Армандо развернул его назад, но и спереди настигала погоня, ещё трое. Он слишком понадеялся на свою хитрость, слишком рано расслабился, вкушая иллюзорную свободу.

Армандо стиснул зубы, чувствуя, как злость и страх вскипают в крови, разгоняя остатки сна. Бекас под ним перебирал копытами, торопил, но Армандо знал – бежать дальше по открытой дороге бессмысленно. Их слишком много, и кони у них свежее. Единственный шанс – укрыться, затеряться, использовать каждую тень, каждый куст как щит.

Сжимая в руке повод, вторую он сложил в быстрый пасс, отдавая безмолвный приказ, – не двигаться с места, – и, подцепив их сознание, пока хватит расстояния его удержать, резко дернул поводья, направляя Бекаса в сторону заросшего кустарником оврага, едва различимого в предутренней мгле. Конь послушно рванулся вбок, проламываясь сквозь цепкие ветви.

Отредактировано Armando Riario (2025-05-19 11:46:12)

Подпись автора

Получилось! У него получилось! На скаку, сходу и на удаляющемся расстоянии! Да в Академии «отлично» бы за такое поставили и зачёт не глядя, жаль, что тут оценить некому! Оглушающий топот за спиной стал тише, половина преследователей осталась стоять, натянув поводья и остановив лошадей, подчинившись безмолвному приказу. Загонщиков стало вполовину меньше, а, значит, шансов оторваться у него наполовину больше!

Они явно выслеживали его ночью, раз успели застать почти затемно, а, значит, кони мало или вовсе не отдыхали, скоро потеряют скорость, не выдержав темпа, и ему всего-то ничего нужно, оторваться хотя бы совсем чуть-чуть, выиграть, вырвать у них этот кусок дороги, поросшей мелкими кустами и затянутой тонкими ветками, словно паутиной. А дальше снова будет только галоп и свобода. За спиной, словно гончие псы, неслись звуки погони, и каждый удар копыт преследователей отзывался тревогой и плохо сдавливаемым страхом в груди, но Бекас поел и отдыхал всю ночь, сил перемахнуть овраг ему хватит, а, пока Диего и его люди будут искать объезд или переводить лошадей в поводу, он затеряется среди холмов и деревьев. 

Конь рванул вперёд, и Армандо, пригнувшись, вцепился в поводья. Ветви хлестали по лицу, острые колючки рвали одежду, но он не чувствовал боли. Только отчаянное желание оторваться, исчезнуть, раствориться в утреннем тумане. Позади доносились голоса, топот копыт, лязг металла – погоня не отставала, теперь перерезая дорогу и спереди. Дорогу к оврагу перекрывали ещё двое, стараясь отрезать его, закрыть собой просвет среди расступавшихся деревьев, и в одном из смазанных от скорости лиц Армандо узнал Моро – менталиста из свиты прихлебателей Диего, значит, где-то рядом должна была быть и вторая менталистка. Плохо, очень плохо.

Щурясь от ветра, Армандо поднял глаза, оценивая противоположный склон. Высокий, заросший кустарником, с редкими деревьями, что выглядели совсем уж призрачно в предрассветной дымке, снизу раздавалось приглушенное течение ручья. Единственный шанс – перепрыгнуть.

Сжав зубы, Армандо натянул поводья, заставляя Бекаса набрать скорость. Конь рванулся вперед, ускоряя темп, подчиняясь руке всадника, посылающего неумолимо только вперед.

Мир на мгновение замер. Бекас, собравшись, оттолкнулся от земли, взлетая над оврагом. Армандо почувствовал невесомость, легкий, почти эйфорический трепет. Удалось! Получилось же! Да! Смог!

Провал оврага мелькнул под ним, оставляя позади и Диего, и всех его загонщиков, пролегая чёрной линией между ними и Армандо. Всего миг...

Когда передние копыта уже коснулись противоположного склона, Бекас вдруг пошатнулся, споткнувшись на скользкой земле о невидимый корень. Земля под ногами коня поехала, он заржал от испуга, теряя равновесие.

Армандо попытался удержаться в седле, но было поздно. Нога коня подвернулась, и могучее животное, потеряв равновесие, рухнуло вперед, увлекая за собой и Армандо. Мир завертелся, превратившись в калейдоскоп земли, неба и кустов. Его выбросило вперед. Удар. Боль. Небо, земля, Бекас – все смешалось в неистовом кувырке. Он чувствовал, как ветви хлещут по лицу, как тело ударяется о твердую землю. Глухой удар сотряс его, выбив из легких весь воздух. Острая боль пронзила бок, и темнота сомкнулась над Армандо, поглотив  сознание.

Он потерял ощущение времени и пространства, на мгновение погрузившись в небытие. А, когда очнулся, попытался вдохнуть, но лёгкие не слушались, словно скованные невидимыми цепями. Тело онемело, отказываясь двигаться, словно чужое, постороннее, бездвижно лежащее на выпирающих из земли корнях и камнях. Не получалось ни издать звука, ни дышать, ни пошевелить руками, застыв от накатившего ужаса и подкрадывающейся тихо боли, и только глядеть широко раскрытые от страха глаза смотрели в небо, где в прорехе деревьев плыли, никуда не спеша, грузные, грозящие излиться, облака. Конь хрипел рядом, пытаясь встать и оскальзываясь на подмокшей от утренней росы земле.

Подпись автора

Создатель не даровал ему своей милости.

До этого оставались считанные мгновения, ещё один неудачный рывок, несколько сантиметров, разделяющие голову с камнем – чуть больше невезения, и его глаза застыли бы, навсегда отразив в себе кастильское небо, повторив судьбу отца, суровую, но достойную быть высеченной в камне на века. Но затянутое предрассветной туманной дымкой осеннее небо в качающихся силуэтах чёрных паутинных ветвей исчезло.

Над ним нависли ненавистные лица. Диего, Ворона... Весь его мир сузился до этих фигур, предвестников возвращения в клетку. Вкус железа во рту, тупая, выползающая наружу, словно пуская толстые бугристые корни в почву, боль в боку – это были не просто травмы, это было доказательство его провала. Его глупой ошибки самонадеянности.

Юношеский максимализм вскипел внутри Армандо горькой злобой. Как он мог быть так наивен? Как мог поверить в сказку о свободе, когда вокруг столько лжи и обмана? Он рискнул всем – и вот он, валяется в грязи, как жалкий щенок, пойманный своим хозяином. Люди, которые склонились над ним, были палачами его мечты. Они видели его слабость, его унижение, и это было хуже любой физической боли.

"Лучше бы я умер," — эта мысль пронзила его с такой ясностью, что перекрыла даже боль. Смерть была бы благородным финалом, избавлением от этой позорной капитуляции. Он представлял себе, как его тело останется здесь, на этой земле, под открытым небом, свободное от чужих приказов и контроля. Это было бы куда достойнее, чем снова оказаться в золотой клетке, где каждое его движение, каждая мысль будут под надзором.

Армандо попытался приподняться. Каждое движение давалось с неимоверным трудом, тело протестовало острой, впивающейся когтями в податливое мясо, болью. Он чувствовал, что грудь словно занемела, а легкие отказываются наполняться воздухом. Но мысль о том, чтобы встретить Диего и его людей лежачим, поверженным, словно трофей, была невыносима.

Стиснув зубы, он уперся локтями в сырую землю, чувствуя, как острые камни и корни впиваются в кожу. Дрожь пробежала по всему телу, но Армандо цеплялся за свою гордость, за последнее, что у него оставалось. Лицо исказилось, но глаза, огромные и льдистые, как у его матери, широко раскрытые и полные вызова, смотрели вперёд. Он не сдастся. Не сейчас. Не перед ними. Пусть они увидят, что даже сломленный, он не сломлен духом.

Глаза, ещё недавно затуманенные болью, теперь горели чистой, неукротимой ненавистью. Он смотрел на Диего, на Ворону, на застывших всадников по ту сторону оврага, и в каждом его взгляде читался безмолвный приговор. Казалось, эта ненависть, подобно раскалённому углю, питала его изнутри, не давая сознанию погрузиться в темноту.В его взгляде не было ни страха, ни мольбы – только холодная, жгучая, почти осязаемая ярость, которая, казалось, могла бы испепелить их одним лишь своим прикосновением, если бы он был в силах.

— С-с-светлейший дон, — прохрипел Армандо, ломая губы в подобии обходительной придворной улыбки и выдавливая слова, каждое из которых было пропитано ядом и показательной почтительной покорностью.
— Я надеялся, что мы встретимся в других обстоятельствах, герцог, или не встретимся никогда, –  со странной смесью почти детской обиды на лице и взрослых слов качнул головой Армандо, отводя волосы с лица.

- Неужели ты ничего не понял? За всё это время? – сиплым шепотом выдохнул он.
- На что ты рассчитывал, дон Диего? Купить меня своими девками, слугами, золотом, как покупаешь всех остальных? – Армандо скривил в короткой усмешке рот.
- Вы ведь умный человек, герцог де ла Серда, умнейший. Полководец, за которым люди не боятся идти на смерть, которому сам король доверил жизнь наследника и сына, лучший из лучших людей государства. Так неужели ты не понял, что Риарио нельзя купить?

Каждое слово было ударом, призванным ранить глубже, чем любой клинок. Армандо попытался сфокусировать взгляд на Диего, но всё плыло.  Где-то за оврагом ещё стояли, повинуясь его воле, всадники, а он чувствовал, как грудь сдавливает тяжесть, и каждый короткий вдох даётся тяжестью навалившегося камня. Опершись перепачканной в земле ладонью на землю, и прижимая другую к груди, Армандо сел.

— Доброе отношение Риарио можно только заслужить. Своей жизнью, но тебе его не заслужить даже собственной смертью после того, как ты убил моего отца. — прохрипел он, с трудом выдавив из себя слово. Ворона, не церемонясь, присела на корточки, сильными грубыми пальцами удерживая за плечо от лишних движений.
— Я видел, как это было, в глазах твоего ручного дракона. Раз ты даже его купить смог, думал, что и меня можешь? Что я забуду свой род, честь, гордость, плюну на память отца, и побегу за твоими словами, полными лживой ласки? – Армандо попытался усмехнуться, но только охнул. В глазах качалось, смазывая фигуры. Может, Создатель сейчас благословит его милостью своей?

- Ты зря стараешься, светлейший дон. Ты не заменишь мне его, сколько бы ни кричал и не обещал на площадях. Я хотел бы мстить тебе каждый свой день жизни, превращая твою в пытку и раскаяние, но, если мне суждено, то лучше умру здесь, чем вернусь в твою тюрьму, измарав свою гордость,  - его голос дрогнул, но последние слова прозвучали с такой силой убеждения, что эхом отозвались в утреннем воздухе, словно предрекая неизбежное. Армандо выплюнул их вместе с кровавой пеной, бросая вызов своему врагу, своему пленителю, тому, кто отнял у него всё.

Подпись автора

- Не произноси имени моего отца! – сквозь стиснутые зубы процедил Армандо, беспомощно отворачиваясь от платка, и с непониманием, растерянностью, переходящей в ужас, переводя глаза с показательно-заботливого лица Диего на гадкое, уверенное в своей правоте лицо Моро, остававшегося доселе по ту сторону оврага.

— Нет! – прохрипел Армандо, пытаясь отстраниться от Вороны, но её пальцы на плече держали крепко. – Не смей… Я не позволю!

Мир Армандо накренился. Не так, как при падении с Бекаса, а совсем иначе – изнутри. Он ощутил это как давление, медленно, но неумолимо сжимающее его сознание, вытесняющее что-то важное, неотъемлемое. Это было похоже на то, как если бы кто-то пытался выкачать воздух из легких. Магия пульсировала, сопротивляясь, но ей не хватало силы. Она была его кровью, его дыханием, а теперь ее медленно, болезненно отрывали от него. Паника, заглушенная до этого болью и отчаянием, вспыхнула с новой силой. Он чувствовал, как нити его силы, которые раньше были яркими и живыми, тускнеют, истончаются, а затем обрываются, оставляя после себя лишь сосущее, тянущее чувство пустоты. Казалось, каждый нерв в его теле кричал от этой потери, но он не мог издать ни звука.

Холод. Пронизывающий, леденящий душу холод расползался по его груди, вытесняя тепло жизни. Армандо попытался вдохнуть, но легкие не слушались. Он чувствовал себя, словно пойманная птица, которой обрубили крылья. Его глаза, еще недавно горевшие вызовом, теперь потускнели, отражая лишь бесконечную, безысходную обречённость. Внутри него всё сжалось, словно пытаясь защититься от невидимого удара. Он видел ненавистные лица Диего и Вороны, но теперь они не вызывали ярости, лишь тупое, ноющее отчаяние.

Он проиграл. Это осознание накатило волной, холодной и тяжелой. Воздух в груди Армандо застыл, словно свинцовый. Каждое слово Диего обрушивалось на него невидимыми, но сокрушительными ударами, и каждое из них отзывалось в его душе, в той самой пустоте, что осталась после исчезновения магии. Он чувствовал, как его воля, его последние крупицы сопротивления тают под этим напором, словно снег под весенним солнцем. Ненависть, которая еще недавно пылала в нем, теперь казалась бессмысленным пламенем, неспособным хоть что-то изменить. Эта ярость, его единственное оружие, теперь оборачивалась против него самого, угрожая уничтожить всё, что ему было дорого.

Армандо, качнувшись и опираясь тяжело рукой на землю, прислонился к стволу тонкого деревца, прижимаемый к земле не только тяжестью собственного тела, но и невыносимым грузом слов Диего. Каждое из них, словно заточенный кинжал, пронзало его насквозь. Ненависть, которая до этого момента пылала в его груди ярким, обжигающим огнем, теперь медленно тлела, превращаясь в едкий, удушливый дым, и оседала, окутывая его, словно белесовато-седой саван.

Слабые попытки подняться прекратились. Его тело, еще минуту назад протестующее против унижения, теперь казалось смирившимся. Взгляд, наполненный яростью, потух, сменившись чем-то более глубоким и страшным — пустотой. Туманное осеннее небо, прорехи в деревьях, грозящие дождем облака — все это слилось в одно расплывчатое пятно. Он больше не видел их, не различал ненавистных лиц, склонившихся над ним. Мир сузился до внутренней, мучительной агонии.

— Ложь! Это всё – ложь, и нет для тебя ничего святого! Ты думаешь, я поверю, что ты спас мою жизнь из человеколюбия? — голос его дрожал от усталости и боли, ему хотелось отвернуться, но глаза его словно приросли к лицу Диего. Ненависть боролась с растерянностью, гнев с непониманием. Слова герцога, словно ледяные осколки, пронзали его сознание, разрушая привычный мир.

— Ты лишь отложил мою казнь, чтобы использовать меня так, как будет удобно тебе. Сделать своей игрушкой. Чтобы сломить, чтобы сделать своим ручным псом! – дышать было тяжело, фразы обрывались на короткие слова, давая мгновенья вновь схватить воздуха, но Армандо торопился успеть.

- Мой отец знал, на что шел. Он не был трусом.

Всё сказанное Диего так буднично, без малейшего намека на угрозу, было страшнее любого крика, любой пытки. Он говорил о смерти, о разорении, о тысячах загубленных жизней с такой легкостью, будто обсуждал незначительные детали предстоящего дня. И что самое ужасное – Армандо понимал, что это не пустые слова. Диего был способен на это. Его хладнокровная логика, его расчетливая жестокость, его непоколебимая власть – все это обрушилось на Армандо, лишая его последней надежды. Дядя Адриан, канцлер, которого он считал своим старшим другом, совет, где его приговорили к смерти, всё это звучало в его голове эхом. Он был один. Всегда был один. И теперь, когда он был лишен всего, одиночество стало невыносимым. Он чувствовал, как невидимая клетка захлопывается вокруг него, и на этот раз у него не было ни сил, ни желания вырваться.

- Он был хорошим отцом, и я знаю, за что он боролся, – Армандо вновь покачнулся, чувствуя, как мир вокруг него плывет, но взгляд его оставался прикованным к Диего, полный жгучей, тоскливой обиды и боли. Он проиграл этот бой, это было ясно, но ещё успеет сказать всё то, что должен.

- И ты тоже хороший отец, дон Диего, и я знаю, за что борешься ты, – Армандо перевёл на него поплывший было взгляд, замер, часто коротко дыша. – Тебе не нужна Кастилия, тебе не нужна власть, тебе нужен инфант Филипп на троне. Твой бастард, – жестко выдавил он, сцепив зубы, - и ради него ты, хороший отец, будешь готов перегрызть глотку любому. Если бы ты был моим отцом, то поступил бы так же. Подай мне седельные сумки, – неожиданно стальным, резким голосом приказал он Вороне. – Не бойся, там нет оружия, и я не способен его поднять, – устало охнув, прижимая ладонь к груди и скривив рот в болезненной усмешке, указал подбородком он.

- Смотри, – когда Ворона, переглянувшись с герцогом, сняла с хромающего Бекаса сумки, и свалила их перед Армандо, он, протянув руку и расстегнув пряжку, достал маленький мешочек старой кожи на потёртых завязках, распуская их. Шило и моток суровых шерстяных ниток, колючих и не выбеленных. Они легли в ладони шершавым тёплым щенком.

- Два года назад мы гостили летом у графа Росси, на охоте у отца порвалась подпруга, и он чинил её в охотничьем домике графа, и забыл инструмент на полке, собираясь с утра. Я ночевал там несколько дней назад, и нашёл его. И это – всё, что у меня от отца осталось, – Армандо захрипел, сухо закашлялся, держась обеими руками за грудь, застонал.

— Ты отнял у меня всё. Семью, дом, магию, жизнь, оставив по своей воле её подобие. И я не прощу тебе этого, дон Диего, — прохрипел Армандо, и в его голосе, несмотря на всю слабость, прозвучала твердая, леденящая сталь. — Никогда. Ты можешь запереть меня, ты можешь отнять мою магию, но ты никогда не отнимешь мою память и мою гордость.  Я — Риарио. И я никогда не приму твою ложь.

Армандо задохнулся, отчаянно пытаясь вдохнуть воздух. Каждое движение груди отзывалось нестерпимой, разрывающей болью. Вкус металла во рту стал сильнее, и он снова закашлялся, сплюнув алым на землю и размазывая кровь по губами.

- Я умираю, — эта мысль пронзила его с ужасающей ясностью, заставляя снова поднять взгляд.
– Да? - он не хотел умирать вот так, на этой грязной земле, под пристальным, безжалостным взглядом своего врага. Его глаза, полные безысходности и детского ужаса, умоляюще смотрели на герцога.

- Да? – снова повторил он, снова сплёвывая и пытаясь удержать кашель, и вдруг усмиряя лицо наивной, тихой, почти умиротворённой улыбкой. Так обидно и так странно, вот здесь? Вот так?

- Прояви тогда свою последнюю милость, дон Диего, – запрокинув голову к небу и упираясь затылком в ствол, выдохнул он. - Оставь меня и дай умереть достойно, как наследнику мятежного герцога, и я соединюсь со своим отцом.
Он не просил о спасении. Он просил о последней, единственной милости — позволить ему умереть в мире, без этого невыносимого унижения. Он был всего лишь восемнадцатилетним мальчишкой, который, столкнувшись с неизбежным концом, цеплялся за последнее подобие собственного достоинства. Так, как он должен был поступить, если бы на него с небес смотрел отец.

Отредактировано Armando Riario (2025-06-08 22:01:18)

Подпись автора