Ещё до начала боевых действий дон Диего отдал приказ — после того, как эрцгерцога Хосе пленят, а Массимо будет убит, раненных не добивать. Всем равно оказать всяческую помощь, позволить дожить до суда, за ручку довести до эшафота. Если кто-то раньше помрёт от лихорадки или потери крови, что ж, на то воля божья. С титулованных особ можно поиметь и золота, и заложников, с мелких сошек взять нечего, но то народ подневольный.

Впрочем, палок кому-нибудь всё равно всыплют.

Отдав последние распоряжения герцог, чуть прихрамывая на левую ногу, двинулся прочь с площади, взглядом выискивая свободную лошадь, но его тут же нагнал один из его людей.

— Светлейший дон, куда вы? Вы нам нуж…

— Боже правый, Моралес! — взорвался Диего. — Я с ночи на ногах и в бою! Мне нужен хотя бы час тишины и спокойствия! Клянусь, Альтамира не рухнет, если я возьму короткую передышку!

— Но…

— Всё, что идёт после “но” — дерьмо лошадиное!

— Разрешите вас сопроводить, светлейший дон.

Диего вздохнул.

— Нери на ногах?

— Ранен, но…

— Варки?

— Цел, светлейш…

— Бери его и чтоб я вас не видел и не слышал.

Моралес поджал губы, сдерживая рвущееся наружу “будет исполнено, светлейший дон” и кивнул. Диего же взял ближайшую свободную лошадь — свою он найдёт как-нибудь позже — и тяжело взобрался в седло. Только сейчас он понял, что его ранили в бедро, но в какой именно момент? Впрочем, так ли это важно? Не смертельно да и ладно.

От площади Святой Марии до дома, принадлежащего дону Диего, около четверти часа рысцой. Герцог то и дело пускает лошадь в полевой галоп там, где состояние улиц позволяет. Отдельные стычки его уже не интересуют. Бунт обезглавлен. Массимо Риарио мёртв. Эрцгерцог Хосе пленён. Счёт убитых идёт на сотни, раненных — на тысячи, а во сколько золотых обойдётся восстановление столицы одному только Господу в лице донны Виттории Бонетти известно.

Дом ближе к замку, а возле замка боёв не было. Мародёрствовать здесь тоже некому, сплошь светлейшие доны да сиятельные донны в округе живут, однако Диего замедляет ход лошади, позволяя Моралесу и Варки обогнать его, чтоб проверить, действительно ли всё так тихо.

Пожилой, но ещё крепкий мажордом Кастро — единственный из слуг, наотрез отказавшийся покидать дом — распахнул дверь перед доном Диего, даже до того как герцог успел поднять руку, чтобы постучаться. Не иначе как дон Кастро бдил у одного из окон?

— Иди к себе, — с порога отдал Диего усталый приказ. — Я о себе сам позабочусь. Нет, стой, где Иньиго?

— На втором этаже, монсеньор.

— Хорошо. Ступай.

Проходя к лестнице мимо одного из зеркал Диего невольно задержался. Лохматый, на левой скуле горизонтальная царапина, до того ровная и чёткая, что хоть сейчас в палату мер и весов, а под ней — потёки крови. Со вздохом он вытер лицо и, отвернувшись от зеркала, продолжил путь. Почти бесшумно добрался до второго этажа, ни одна ступенька не скрипнула под тяжёлой тихой поступью.

Иньиго был там, в общей зале. Позади него — распахнутая дверь в одну из спален. Только что вышел?

— Я же говорил, что не умру сегодня.

Отредактировано Diego Medina (2025-04-15 01:23:31)

Подпись автора

Целое мгновение Диего молчал и бездействовал, словно опасался, что собственный дом и объятия Иньиго ему только казались. Потом обнял любовника двумя руками, обхватывая крепко на уровне пояса и лопаток, прижимая к себе. Чуть повернул голову в сторону, лицом зарываясь в его длинные волосы, жадно вдохнул их запах… дубовый мох, цитрус, кожа и удовое дерево. Не чета крови, гари и поту, которыми за версту несёт от герцога.

— И завтра не умру, — чуть хрипло ответил Диего, подавляя желание сказать что-нибудь сентиментальное и одновременно невозможное в духе “мы никогда не умрём”. Стоя сейчас в объятиях Иньиго, весь в крови и пыли, герцог чувствует именно так. — Я планирую прожить ещё лет сорок.

“Мы никогда не умрём”.

— Мы схватили Хосе. Я убил Массимо, — Армандо ему этого никогда не простит, но герцог Риарио знал, чем рискует, пытаясь добиться независимости герцогства от остальной Кастилии. Победа или смерть, третьего не дано. — Город горит там, где ему гореть положено, — и немножко там, где не положено, но за это дон Диего спросит отдельно.

Кто не уследил за северным огнём, если из-за него горит? Кто из стихийников разбушевался, вошёл во вкус и не погасил за собой пламя, уходя к другой точке? Они думают, что кастильская казна бездонная? Неправильно думают, дно у неё есть, и его очень бы не хотелось увидеть. Не далее, как неделю назад Диего обратился к сиятельной донне Виттории с как бы невзначай заданным вопросом, во сколько золотых обойдётся восстановление Альтамиры, если вдруг что? Пожар там, голодный бунт, землетрясение… ну, положим, вот на стольких улицах и стольких площадях.

Донна Виттория пообещала заняться расчётами “из праздного любопытства”, но герцог знал, что она всё поняла, а о подробностях спрашивать не стала, чтоб спалось крепче.

Диего прикрыл глаза, не позволяя себе поморщиться от боли в растревоженной царапине, но позволяя Иньиго безбожно испачкать белоснежный платок, вытирая лицо. От этой заботы на сердце становилось тепло. И немножко — самую малость! — щемило в груди.

— Это мой долг, а не геройство, — открыл чёрные глаза, не сдержав улыбки. Вот как его видят, значит? Героем? Что ж, пусть будет так. — Гвардия и городская стража будут зачищать улицы от последних упрямцев, без меня справятся. У меня других дел по горло.

Не самых приятных, прямо скажем, но никто не говорил, что быть маршалом и главой регентского совета это только приятно. Наивно полагать, что обезглавленный бунт рассосётся сам по себе вместе с последствиями. Не-ет, с последствиями придётся разбираться ему, дону Диего. Выслушивать отчёты, донесения, проводить работу над ошибками, контролировать, организовывать, приказывать, следить.

— Я бы выпил чего покрепче, но нельзя, — Диего щекой мягко потёрся о ладонь Иньиго и приблизил к его лицу своё; вновь закрыл глаза, коснулся кончика его носа своим с невесомой нежностью, которую странно было ожидать от человека, ещё час назад отнимающего чужие жизни одну за другой. — Не смогу к тебе вырваться в ближайшие дни, дел невпроворот будет. Да и сейчас… — и без слов ясно, что времени не так много. — Если через часок-другой не вернусь, боюсь, без меня спалят Альтамиру окончательно.

На самом деле всё было не так плохо. Нет, всё было даже очень неплохо, бойня задела меньшую часть города. Разрабатывая план, Диего думал и об экономическом ущербе, старался минимизировать и его.

Дьявол, мятежи и бунты — это очень дорого. А войны и того дороже.

— Я должен поблагодарить тебя за информацию, которую ты достал. Не знаю, как ты это делаешь, но… — Диего снова улыбнулся. Закатное солнце пламенеющим светом заливало гостиную. — Без тебя было бы хуже и сложнее. А так — всё шло в точности по плану.

Подпись автора

Диего так много всего был должен Иньиго, что и всей его человеческой жизни не хватило бы, чтобы расплатиться. Впрочем, Иньиго был на редкость… скромен? Его волновала лишь близость с герцогом, иногда — отдельные предметы роскоши, порой такие, на которые бы сам дон Диего и не глянул бы, но глаза любовника в такие моменты горели ярким огнём, словно перед ним было одно из самых ценных сокровищ.

Диего не возражал. Брал, отдавал, покупал и дарил. Иньиго не манипулировал; его не интересовали несметные богатства, он был равнодушен к власти, он как будто бы совершенно искренне посвятил себя служению Диего, и служение это, пожалуй, можно было назвать бескорыстным. Иньиго не юлил, не продавливал свои интересы, не искал шкурной личной выгоды, мелочной и жалкой…

— Глава совета регентов всё ещё я, — Диего усмехнулся. Он не желал этого, не стремился к этому, но кому было возглавить совет, как не ему, валидо почившего короля Фердинанда? — Хосе скомпрометировал себя и вряд ли нужен будет дону канцлеру, если он ведёт свою игру.

Ведёт, конечно. Как же без этого. Все они дёргают за ниточки, ищут своей выгоды, стремятся получить место под солнцем… Диего бы нашёл способ избавиться от Антуана Клермона, но этот старый сухарь ещё был нужен Кастилии. Заменить его некем, а раз так, то остаётся лишь смириться с положением. Сам канцлер именно это и делает, но уже в отношении самого Диего.

— И он собирался узурпировать трон, а если совсем дурак, то ещё и расколоть Кастилию. Нет, здесь только эшафот. Эрцгерцога после такого даже дурак не помилует.

Они все могут сколько угодно считать, что Диего Медина заслужил положение валидо и чин маршала исключительно через постель короля, но если так, почему же даже после смерти Фердинанда в руках герцога сосредоточена огромная власть? Уж не потому ли, что даже дурак не станет отрицать его реальные заслуги перед Кастилией?

— Надо будет — похромаю, — вздохнул Диего.

Возможно, стоило задержаться у площади. Найти Макдару, чтоб он исцелил эти царапины. Или хотя бы вылить на них спирта и перебинтовать, чтобы сейчас почём зря не тревожить Иньиго.

— Это просто царапина.

Но на низкий диван Диего опустился без дополнительных споров. И даже без кряхтения и хруста коленей. Сейчас каждая мышца разогрета и напряжена, все суставы будто маслом смазаны, и если что-то и сковывает движения герцога, то лишь усталость и желание рухнуть в постель и отсыпаться до следующего новолуния.

— Драконье пламя в последнее время — благая весть, — в голосе дона Диего послышалось откровенное веселье. — Слышал ведь последние новости? Пару недель назад дракон спас Его Преосвященство от толпы мёртвых возле аббатства Святого Луки. Даже не знаю, стоит ли благодарить этого дракона.

Диего закинул руки на спинку дивана и позволил себе самым бесстыдным и совершенно не аристократичным образом расползтись, раздвинув ноги и запрокинув голову.

— Не верю я, что Адриан не знал о планах Массимо. Родной брат как-никак… и от столицы убрался подальше так вовремя. Кастильская церковь теперь в очень щекотливом положении.

Диего рассмеялся. Его, как главу регентского совета, не то чтоб должны были сильно волновать проблемы церкви, с которыми церковь должна была своими силами как-то справляться, но он всё равно был в курсе некоторых внутренних процессов. Церковники — такие же люди из плоти и крови, как и все остальные. У них есть и братья, и сёстры, и дорогие сердцу друзья и подруги далеко за пределами церкви, есть за её пределами и куда более формальные связи. В посудной лавке слона долго прятать не выйдет.

— Иди ко мне, — он протянул руку к Иньиго, широко улыбаясь и чувствуя себя как никогда живым. Вся боль ушла на второй план. — Скажу по секрету… идея объявить драконов богоугодными уже озвучивалась в кулуарах.

Отредактировано Diego Medina (2025-04-15 15:39:54)

Подпись автора

Под ласковыми губами Иньиго мысли о Его Преосвященстве резво покинули голову Диего. Как можно думать о ком-то чужом и постороннем, когда рядом кто-то… родной? Привычный. Надёжный.

Они никогда не пытались обозначить статус их странных отношений. Иньиго никогда не спрашивал об этом. Был рядом, приносил информацию — одному Господу ведомо, как ему удаётся узнавать то, что он узнаёт — не навязывался. Диего же не поднимал этого вопроса вовсе.

И старался, грешным делом не думать, что любовник от слова “любовь”.

Диаго послушно запрокинул голову, позволяя Иньиго делать, что вздумается. Провёл ладонями по его спине, по стройной талии. Тяжесть и близость тела любовника странным образом успокаивала.

— О, будь у меня дракон, я бы…

Млея под неторопливой тихой лаской Иньиго Диего даже сначала не понял суть вопроса, а когда понял, то чуть нахмурился. В голове тут же образовалась звенящая пустота.

— В смысле, будь у меня дракон?.. — он опустил ладони на бёдра любовника, медленно поглаживая их, доводя руки до колен — и обратно. — Как питомец, что ли?.. Так это ж ему дом придётся построить больше, чем у меня, — Диего раскатисто рассмеялся.

На юге Кастилии было полным-полно кошек. Их любили, не обижали, подкармливали, кое-кто сердобольный даже подбирал больных к себе домой, выхаживал. В каждом хозяйстве должна быть кошка, а лучше — две, потому что урожай в де ла Серда собирают трижды в год, а крысы этим урожаем не прочь полакомиться. Но держать дома вместо парочки котов целого дракона?

Весьма радикально.

— А маленький или большой? Я как-то видел маленького. На Абрасадоре. Совсем кроха, чуть больше кошки размером. Пытался отбиться от грифа, — проклятая птица была раз в пять тяжелее драконьего детёныша, а крылья в размахе были в полтора роста самого Диего. — Наверное, я должен был убить этого дракона, но мне стало жаль его и я застрелил грифа. Хотя и его жаль, наверное. Совсем оголодал, раз на живого решил накинуться.

В какой-то момент Диего с бёдер Иньиго переключился на его рубаху. И без того распахнутая на груди, она привлекала слишком много внимания — и слишком много под собой прятала. Шире её распахнув, Диего коснулся кончиком носа кожи любовника, с шумом втягивая его запах.

Голова приятно закружилась.

— А потом явилась мать этого драконёныша. И я резко расхотел умирать.

Диего оставил одинокий поцелуй на сгибе шеи, едва заметно улыбнулся своим мыслям. Снова обнял Иньиго, прижимая его к себе и чувствуя себя побитым штормами кораблём в спокойной тихой гавани.

— На большом драконе я бы, хм, летал?.. Мальчишкой я мечтал о полётах. Кто не мечтал? А мертвяки, конечно, да, проблема…

Диего провёл носом от ключицы Иньиго вдоль по шее вверх, добираясь до мочки уха.

— Я бы сжёг их всех, — выдохнул, перейдя на шёпот. — Собрал все трупы в одном месте и спалил бы дотла. Развёл бы великий костёр, такой высокий, чтоб его языки лизали небо.

Подпись автора

Под сенью длинных локонов Иньиго можно было забыть обо всём — и о восстании, и о давнишнем поступке импульсивном и запальчивом настолько, насколько может быть поступок восемнадцатилетнего юнца, рождённого на жарком юге Кастилии. Но любовнику отчего-то важен этот эпизод жизни Диего; эпизод столь давний, что о нём можно было бы вовсе забыть и не думать, не вспоминать, если бы это представлялось возможным, но Иньиго реагирует на упоминание желания смерти так трогательно и так искренне…

Диего хотелось спросить у Иньиго, почему его это так волнует, если это было так давно? Он, наверное, в тот год только родился — или около того, точные подсчёты не задерживались в голове.

— Про меня особо нечего рассказывать, — ладони герцога неторопливо проскользили к пояснице Иньиго, забрались под расстёгнутый камзол.

Диего вытащил рубаху из-за пояса штанов и запустил под неё руки, всё ещё пылающие от бесконечных смен оружия. Протазан, шпага, сулицы, дага, снова протазан, кинжал... Вереница мёртвых тел, причудливый калейдоскоп смертей и крови. Кожа Иньиго была мягкой, тёплой. От него не хотелось отрываться. Ни сейчас, ни когда либо потом. Герцог повёл руками выше, с удовольствием оглаживая плавный изгиб спины.

— Мне было четырнадцать, когда меня отправили ко двору, — любовник заслуживал знать эту историю целиком. Не во всех подробностях, возможно, но уж точно без утайки отдельных деталей, которые может счесть важными. Принципиальными. — Фердинанд в то время ещё был инфантом. Мы быстро сблизились, несмотря на разницу в возрасте, я стал его… любимчиком.

В паузе перед “любимчиком” прячется слишком много всего сразу. Диего было четырнадцать, Фердинанду — двадцать три. Полагал ли тогдашний инфант, что связь с герцогским сыном может настолько затянуться и увлечь его самого? Мог ли представить, что юнец станет маршалом Кастилии, его валидо и вернейшим сподвижником?

— Я провёл во дворце четыре года, — мягкий поцелуй опускается на грудь Иньиго. А потом ещё один. И ещё. — За это время Фердинанд успел жениться, заделать дочь, потерять жену в родах и осознать себя родителем, — есть нечто медитативное в том, чтобы гладить спину любовника вот так — под лёгкой тканью рубахи и плотной тканью камзола, грязными от пыли и крови руками скользить по его чистому телу. Чтобы покрывать невесомыми поцелуями его грудь. — Я ревновал. Страшно ревновал, стыдно признаться.

Диего поднял голову, встречая взгляд Иньиго своим. Смотрел спокойно, улыбаясь глазами, не испытывая уже ни ревности, ни боли, ни обид. Огонь хорош в сердце, а голову следует сохранять холодной.

— Фердинанд “отпустил” меня, чтобы я повзрослел, а я воспринял это… — герцог снова тихо рассмеялся. — …чрезмерно близко к сердцу. Мне казалось, что жизнь моя кончена. Не закалываться же было во дворце? И это было бы недостаточно эпично. Недостаточно масштабно. Об этом бы никто не сложил легенд! — Диего вжал кончики пальцев в лопатки Иньиго и повёл вниз, оставляя на коже невидимые под одеждой розоватые следы. — Так что я отправился прямиком на Абрасадор. Надеялся убиться об дракона. А та самка была…

На этом все слова у дона Диего закончились. Да и есть разве такие, способные расписать великолепие полноразмерного дракона?..

— Её чешуя сверкала под солнцем. Как чистое серебро. Как жидкая ртуть. И она была такая… величественная. И огромная. Настоящая. Я хоть и отправился на Абрасадор, но будто до последнего не верил, что действительно встречу дракона. Настоящего дракона представляешь? — нет, любые описания решительно меркли перед зрелищем, которое развернулось в тот день перед юным Диего. Но Иньиго едва ли когда-нибудь видел дракона, и едва ли увидит, если Господь будет к нему милостив, а потому молчать — преступление. Воспоминание о том далёком дне венца хлебов стоило того, чтобы им поделиться. — И такие большие кожистые крылья… боже правый, когда она расправила их, то затмила ими всё небо! Мне казалось, что во всём мире есть только она, я и этот её детёныш, которого я спас. Это, может, прозвучит глупо, но мне показалось, что она… что она поняла меня. Поняла, что я помог, а не навредил. Умный зверь. Великолепный. Такая мощь… и я перед ней — маленький, жалкий и глупый.

Диего вытащил одну руку из-под рубахи и запустил пятерню в густые волосы Иньиго. Нежно сжал пряди, привлёк к себе, едва коснулся его губ своими и продолжил чуть хриплым шёпотом:

— Я смотрел на неё, не смея шелохнуться. И понимал, что не хочу умирать. Что хочу жить — долго, ярко, жадно. Хочу после этой драконицы увидеть весь мир, от южных морей до северных пустынь и обратно. Хочу попробовать всё. Всех. Ненасытно, неистово, глубоко. Разве можно, потеряв голову из-за юношеской страсти, добровольно отказаться от жизни, полной стольких чудес и удовольствий?..

Отредактировано Diego Medina (2025-04-17 20:29:06)

Подпись автора

Диего улыбнулся словам Иньиго. Умереть сегодня, когда бунт обезглавлен, когда осталось лишь зачистить улицы от последних упрямцев и мародёров было бы весьма досадно. Это вернуло дона к мысли, уже приходившей в голову не так давно:

“Мы никогда не умрём”

— Пока ты ждёшь меня, любовь моя, я не посмею умереть, — голос тихий, с хрипотцой. В чёрных глазах горит огонь жизни — неутомимый, жаркий.

Не хочется думать о возвращении на улицы. Не хочется вновь браться за оружие, если это будет нужно. Не хочется решать вопросы, не хочется слушать отчёты и донесения. Единственное чётко осознаваемое желание — рухнуть в постель, обнимая любовника, зарыться лицом в его волосы, вдыхая жадно их запах, и уснуть.

Дать телу и душе того покоя, который они уже много раз заслужили.

Пальцы глубже зарываются в локоны, ладонь ложится на затылок и Диего целует Иньиго; целует крепко, неторопливо и сладко. Кончиком языка касается дразняще его разомкнутых губ, то ли спрашивая разрешения, а то ли приглашая. Как бы не хотелось позволить себе больше — на большее не хватит сил, а если и хватит, то их не останется на завершение этого дня, бесконечно долгого и бесконечно кровавого, объятого пожарами и пропахшего дымом.

— Мне иногда кажется, что ты любил меня с момента первой встречи.

Диего тонко чувствовал, когда простая плотская страсть уступает место чему-то иному, более глубокому. Более личному. С Иньиго этого момента перехода он не почувствовал — или почувствовал его в самом начале, в их первую встречу, в полутьме алькова, вслушиваясь в приглушённые и чуть сдавленные стоны любовника, чувствуя его отдачу, необычно откровенную, необычно искреннюю для людей, впервые разделяющих подобного рода близость.

Это и было тем, что зацепило Диего. Иньиго был или невероятно умелым любовником, уделяющим эмоциональной составляющей близости неприлично много внимания, или действительно любил дона Диего с первой встречи. Возможно ли такое?..

Диего крепче обвил рукой талию любовника, привлекая его вплотную к себе, заставляя вжаться в своё тело; целовал его глубже, носом то и дело шумно втягивая воздух. Ему хотелось разрядки. Хотелось поставить жирную точку в финале этого дня, но день ещё был не закончен, и у него не останется сил, если сейчас дать себе волю. Остаётся лишь держать в руках себя — и Иньиго, податливого и распалённого Иньиго, что льнёт так доверчиво, так бесстыдно и с таким желанием — и ходить по самой кромке очень, очень тонкого льда.

Подпись автора