Если честно, И`ньяру вполне мог бы прямо сейчас изящно сообщить, что, между прочим, умеет менять внешность по собственному хотению. Без всяких артефактов, колец и прочей мишуры. Легко. Просто не говорил. Не посчитал нужным.
И, пожалуй, не скажет и сейчас.
Хотя искушение, конечно, было. О, как подмывало скатиться в их привычное братское "давай-ка снова покопаемся друг у друга в ребрах, а потом, обливаясь одной на двоих кровью, посмотрим в небо и помолчим про то, что вообще-то любим". Почти вырвалось: "Я ведь не ревную, нет-нет, что ты, просто сижу здесь, радостно плюю в твой героический фасад. Продолжай, братец, мне даже нравится."
Но потом он вдохнул, медленно, носом, как умеет. И передумал. Не время. Да и силы нет на эту бесконечную игру в "кто первым поддастся и скажет лишнее". Вместо слов Иньяру вынул из кармана кольцо — простенькое на вид, ничего лишнего, только тонкая вязь рун по ободу — и без особых церемоний кинул его Л`ианору. Легко, как кидают кость собаке, зная, что та всё равно поймает.
— Надень, — коротко бросил.
Кольцо село на палец старшего, как влитое. Принц, разумеется, не сомневался в своём мастерстве — подобрал артефакт идеально. Только вот внешний облик, который тому теперь предстояло носить… мм, да. Тут И`ньяру позволил себе маленькую пакость. Даже не пакость — тонкое художественное высказывание.
Старик. Дряхлый, сморщенный, разве что слюна не течёт. Такой, знаете, с видом "уже готов, только рукой махни, и посыплется прахом, как рассыпающийся мешок старых яблок". Аромат соответствующий — лёгкий душок прошедших лет и полузабытых воспоминаний. Картина получалась чудесная. Любящий дедушка сопровождает свою нежную внучку в дом жениха. Трогательно, не правда ли? Почти баллада. Плакать хочется.
И`ньяру едва заметно дёрнул уголком губ. Вот уж действительно — лучше и не придумаешь. А потом с удовольствием взглянул на то, как Л`ианор кольцо примеряет. И едва не захлебнулся хохотом. Вгляделся, оценил результат. Прекрасно. Л`ианор — эталон древнего утомлённого старика. Веки тяжёлые, под глазами — синюшные мешки размером с пол-луны, губы тонкие, словно всю жизнь только и делал, что цедил уксус, а не вино. И эта лёгкая дрожь в пальцах… Ах, какая прелесть, почти жалко. Почти.
И`ньяру медленно склонил голову, с тем самым равнодушием, за которым обычно скрывается отменная злоба.
Мог бы, конечно, подобрать тебе что-нибудь почетнее, подумал он с ленцой. Сделать тебя, скажем, достойным старцем, мудрым, как тысяча зим, с глазами, полными знания и достоинства. Ну, знаешь, таким, каким ты сам себе, наверное, мечтаешь стать, когда грезишь о славном будущем и всеобщем признании.
Но нет.
Развалина тебе больше к лицу, братец. Оно, видишь ли, отлично гармонирует с твоей извечной склонностью изображать страдальца, которому, ах, всё дали не в том порядке и не в той дозировке.
Он не сказал этого вслух. Просто посмотрел. Так, как умеют смотреть те, кто тебя любит ровно настолько, чтобы при случае подсыпать соли в рану, а потом заботливо перевязать бинт.
— Идёт, — лениво прокомментировал И`ньяру, всё ещё не отводя взгляда. — Прямо как родился таким. Не благодари.
И потянулся за плащом, напевая себе под нос что-то едкое и короткое, вроде:
Старый дед, да с молодой,
Кто не понял — тот тупой.
Кони шагали неторопливо, лениво перебирая копытами по раскисшей тропе. Дворец остался далеко за спиной, растворился между деревьев, как дурной сон. Стоило только копытам ударить по знакомой лесной дорожке, а потом — по тонкому насту, что первым снегом покрыл пустошь, стало заметно легче дышать. Но не слишком.
Портал открыл И`ньяру. Одним движением, небрежно, как отмахиваются от надоедливых мух. Даже пальцы не поднял как следует, просто махнул, будто лениво разгонял туман. И вот они уже стоят там, где заканчивается родной лес и начинается та самая прелесть, именуемая "земли людей". Пусто, холодно, снежно, пахнет чужим.
Под ложечкой неприятно сжалось. Л`ианор такие вылазки устраивал редко, к родному дому прирос, как плющ к стене. А вот Иньяру... ну, он, пожалуй, перекати-поле во плоти. Вечно на ветру, вечно где-то между. Туда подбросит, сюда опрокинет, катись, дитя судьбы, пока не развалишься на части.
И`ньяру не возражал. Всё честно. Одними дворцовыми интригами, знаешь ли, не накормишь даже эльфа с самым крепким желудком. Приходится иногда спускаться с белокаменных высот, стряхивать пыль с плаща, засучивать рукава — и вперёд, в грязь, в кровь, в блевотину. В те дела, что августейший батюшка вежливо откладывает в сторону, деликатно отмахнувшись, как от пустяковой ерунды. Не царское это дело, мол. Пусть младший принц разберётся. Ну, а младший принц что? Разберётся, куда он денется.
Иньяру вообще относился к этому философски. Кто, если не он? Старший брат? Ну да. Когда придёт его черёд. Когда понадобится кому-нибудь аккуратно срубить голову или пересчитать косточки по порядку, с чувством, с расстановкой. Но пока пусть Л`ианор сидит в своём уютном болоте, пьёт вино и наслаждается свободой. А грязная работа — для тех, кто честнее всех знает, сколько эта свобода стоит.
И`ньяру чуть прищурился, вглядываясь в снежное пространство за порталом.
— Ну что, братец, — не оборачиваясь, сказал И`ньяру, легко, почти небрежно, как если бы речь шла о погоде, — готов хлебнуть очарования смертного мира? Со всеми этими их трактирами, простудой и отвратительными манерами?
Он усмехнулся. Медленно, холодно, без особого веселья — больше по привычке, чтобы не сбивалась интонация.
И выдержав короткую, вежливую паузу, добавил, сладко, прямо-таки елейно, с той самой опасной мягкостью, которая у него всегда означала что-то крайне недоброе:
— Кстати. Тут подумалось… точнее, вспомнилось. Дорога у нас одна, так почему бы, раз уж мы всё равно рядом, не завернуть к твоему мальцу? Эмилиан, если память не изменяет? Или уже не Эмилиан? Столько лет, сам понимаешь, можно и запамятовать.
Сделал вид, будто на секунду задумался, чуть склонил голову, даже бровь поднял — так, для эффекта.
— Жив ещё, как думаешь?
И выдержал паузу, затянув её ровно настолько, чтобы было неуютно. А потом — та самая улыбка. Тонкая, милая, без единой тени злости на лице, только глаза светятся чем-то нехорошим, прозрачным, как лёд.
— Я почти уверен, он будет рад нас видеть. Семейные встречи, знаешь ли, сближают. И тебе, глядишь, станет спокойнее на душе, коли убедишься: с чадом всё в порядке. Мало ли, вдруг переживаешь?
Он говорил это легко, мягко, с почти искренним участием. Как добрый друг, как заботливый родственник. Как человек, который якобы совершенно не подозревает, что каждое его слово — гвоздь в горло.
Разумеется, И`ньяру знал, что никакого Эмилиана в той деревне давно уже нет. Ни мальца, ни матери, ни даже старой телеги, на которой те укатили прочь, когда стало ясно, что в этой игре ставок нет — кроме их собственной жизни. Знал. Следил. От самого начала до самого конца. Теперь ему оставалось только посмотреть, как Л`ианор это проглотит. И сколько сдержанности у того уйдёт, чтобы не показать, как больно.
- Подпись автора
Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.