Утро в тумане, рыжее. Последние звезды таяли на бледном, млечном небе, но внизу, на земле кому-то уже не было покоя в такую рань.
По дороге между сонными луговинами тянулась колонна; спереди – всадники на разномастных лошадях, гнедых и пегих, на рослом сером и явно краденом жеребце гарцевал впереди мальчик-разведчик, горячил и не пускал, смеясь над танцующим на месте конем. Странное дело: у коня завязаны глаза, под ремнями уздечки пропущен цветастый женский платок. Кто-то вез, уперев в стремя, знамя, сонно висящее в безветренном воздухе; видны были только складки оранжевого фона, но ничего более. За всадниками тянулась колонна пеших, недобрых людей. Они тянули какую-то задорную песню, но скоро она им надоедала и под гогот шуток затихала, потом затягивали вновь. Все с оружием; над головами покачивались острия алебард и крылышки протазанов. У каждого зачем-то на шлеме или на плече повязаны оранжевые ленты, точно напоминание о цвете их знамени. Многие ленты изрядно поистрепались, пропитались грязью и кровью. За солдатами тянулся их обоз, груженые телеги под навесами и открытые, одна за другой, и у каждой лошади и у каждого мула так же тряпками замотаны морды, словно животным не следовало видеть что-то, к чему давно привыкли и с чем спокойно мирились люди.
Сбоку от дороги, в тумане, размеренно обгоняя колонну, двигалось что-то темное. Шло, перебирая длинными лапами, свесив короткую красноглазую башку на длинной шее. Он был здоровее телеги, этот попутчик, и втрое выше человека, но никто не тыкал пальцем, не спешил предупредить об опасности.

– …значит, был у них там в городе специальный храм. Не церковь, а какое-то языческое капище, и вот там был треножник. А на треножнике – девка голая!
Один из всадников, что ехали впереди, бросил поводья и, жестикулируя, что-то рассказывал. Волчье, грубое лицо его странно контрастировало со светлыми и будто даже добрыми голубыми глазами; в давно минувшую пору юности всадник мог бы быть изрядной приманкой для незамужних девиц, но теперь Людгер Зальцфельд даже говорил невнятно из-за шрама, неровно стянувшего верхнюю губу. Многие его собеседники были отмечены; словно Господь, составив их в строй, однажды прошелся, тыча в лица и шеи, в уши и грудь осуждающим перстом: ты! ты! ты! Богохульники и убийцы, воры, мародеры, грешники все до одного, а им все равно. Слушают себе истории своего лорда-книжника и капитана-на-полкопья, да гогочут как гуси, нарушая благословенную тишину раннего утра.
– А ей на треножнике удобно?
– Да, может, подложила чего…
– А чего она там сидела-то?
– Да бес ее знает.
– Может, съездим, поглядеть?
– Непременно съездим, токмо порядки в Айзене наведем. А то отлучимся и развалится нахрен наш фатерлянд.
– Я другое читал, – сурово сдвинул брови Людгер, и всадники притихли, ожидая новой истории, а идущие позади солдаты напрягли слух. – Говорят, в дурную пору возродился наш Айзен благодаря тому, что некий герой дракона оседлал, потому как сыны Божии должны главенствовать над отродьями Нечистого. Я что думаю, господа, не сыскать ли нам такого героя?
Смеха не последовало, но молчание не было испуганным, скорее заинтригованным; в молчании слышались шаги кого-то огромного, и мимо солдат проплыла на высоте с десяток футов черная башка и вскинутые крылья, а в дурных головах грохочущим эхом прозвучало:
– Мамашу твою сперва оседлаем, Людгер. Всей компанией, по очереди.
– Моя муттер была бы счастлива такому вниманию, ведь она восемь лет как гниет в земле, – с деланным смирением ответил всадник и над рядами снова грохнул хохот.
– Мы кого-то догоняем, – дракон прошел вперед, шурша травой и уступая дорогу лошадям, потом сел по-собачьи, уставясь на своих людей одним глазом, боком, будто огромная птица. – Тащатся как вши беременные, сейчас дорога с горы повернет и увидим их.
– Поехали, сгоним их в поле? – теперь в голосе Людгера звучала осторожность и вопрос, и в том, как он снизу вверх смотрел на чудовище, не было ни намека на дерзость. Здесь становилась ясна природа их связи – командир и его помощник.
Конь под ним переступал и нервничал, прядая ушами, он чуял хищника, но не мог броситься прочь, не видя его из-за глухих кожаных шор. Людгер осадил, конь окрысился, но встал.
Дракон думал, глядя, как мимо проходят ряды солдат, поковырял землю лапой, потом встал и по-особенному прищелкнул горлом, издав низкий клекот, похожий на орлиный, если только бывают на свете орлы размером с дом. И его солдаты знали эту команду; часть всадников вместе со знаменосцем отделилась от головы отряда и на рысях поскакала вперед. Дракон посмотрел им вслед, потом встал и пошел следом, так быстро, как если бы бежал человек; Людгер поехал сбоку.
Скоро они нагнали чужой караван и смяли его требованием уступить. На дороге воцарилась суета, ругань, где-то уже просвистел хлыст, потом в рыжем светлом тумане показались дракон и всадник рядом с ним. Ругани стало меньше и тише.

Отредактировано Uallach (2025-03-26 23:59:42)

– Тебе что, отдельное приглашение нужно, дедуля? – Людгер приблизился к передку телеги, придерживая лошадь, которая едва не столкнулась грудью с запряженной товаркой, ткнул пальцем: – На травку давайте, освобождайте дорогу!
Погонщик трясся как припадочный, но все же сумел завернуть телегу. Встряхнувшись, она тяжело перевалила через колею и выкатилась на луговину, оставив тракт в единоличное пользование  наемникам, которые скоро показались на виду.
Дракон не спешил уходить, напротив, он выбрал себе место по другую сторону от дороги и уселся, рассматривая телеги и людей. Странно пристально: звери так не смотрят, звери соскальзывают взглядом с предметов так, словно это камни или пыль, но в том, как изучал повозки черный дракон, был какой-то деловитый интерес. Людгер подошел пешком – поводья коня он бросил мальчишке на сером жеребце и теперь с наслаждением разминал ноги, встал у самой черной лапы, неприятно напоминающей огромную человеческую руку в чешуе и также смотрел, как мимо проходят ряды ландскнехтов.
– Что, Олафа сторожишь?
Дракон вместо ответа гукнул горлом, переступил. Воины прошли и мимо прокатилась обитая вареными кожами повозка с зарешеченными окнами, первая из доброй полусотни, сопровождающая отряд: их провиант и фураж, оружие и палатки, имущество и добыча. Останавливаться запрещено; и под внимательным взглядом командиров возницы подгоняли лошадей, не дожидаясь окрика. Обоз шел мимо, тянулся и тянулся. Уаллах устал сидеть и лег в траву; Людгер посмотрел и, с наслаждением крякнув, уселся прямо на вытянулую горячую лапу как на широкую лавку.
Тем временем конные разведчики успели навести то, что виделось им порядком и, заскучав, снова ускакали к голове колонны, оставив подвывающего старшего погонщика наедине с мальчишкой. Мужик трясся под телегой и не желал вылезать. Убеджившись в безнадежности увещеваний, безусый разведчик подъехал к другой телеге и ткнул пальцем в деда, обреченно застывшего на облучке рядом с каким-то южанином:
– Эй, ты!  И ты, красавчик, тоже, вылезайте, наши капитаны хотят с вами поговорить.
– Капитаны, э-э?.. – дед услужливо приподнял зад, но пошнырял по сторонам глазами и не нашел никого, кто подошел бы под это определение.
– Капитаны, – развлекаясь, мальчишка осклабился, втолковывая как неразумному: – Видишь, за дорогой господа: дракон, а рядом с ним коротышка? Вот этот коротышка и есть наш запасной капитан. Вали туда, расскажешь, что спросят.
Дед покосился на молодого наемника со странной смесью отчаянного страха и негодования. Видел, что смеется над ним, видел, что ему в охотку издеваться вот так, но ничего, абсолютно ничего не мог сделать. Слез на землю, опустив плечи, сжавшись. Пошел, едва проскочив между медленно тащащимися повозками и даже не посмотрел на своего спутника. Не до него. Думал, что нужно этим мразям. Надеялся, что немногое.
«Коротышка» Людгер, что ростом был выше деда на полторы головы, не вставая с драконьей лапы, устроил привычный допрос – куда едете, откуда, что везете, как дороги, кого видели, что слышали, пошутил, улыбаясь широко и от души, дождался, когда бледный старикашка подобострасно оскалится в ответ как загнанный в угол кудлатый пес. Людгер уже собирался расспросить второго, как неожиданно всех троих как ударило резким каркающим окриком, который слышен был не ушами, а враз загудевшей головой:
– А ну вожжи дал, свинская твоя харя! Куда собрался? Сюда иди!
Пальцы на свободной драконьей лапе собрались в кулак и гулко бухнули об землю костяшками, он, не отрываясь, наблюдал, как к ним приближается угрожающего вида фигура, более похожая на вставшего на дыбы белого медведя, если только у белых медведей бывают длинные белесые патлы, окружающие сверкающие озера лысин. Как правило, маркитантов полагают хилыми пройдохами, которых все, кому ни попадя треплют за шиворот; Олаф сам мог оттрепать за шиворот половину компании, а для второй половины у него на ремне, поддерживающем достойных размеров брюхо, имелся кацбальгер, рядом с массивной ручищей выглядевший игрушечным.
– Фриска, дурища, давай, езжай! – Олаф обернулся и махнул рукой дочери, такой же белобрысой, как он сам; высунувшись из-под навеса, она прикинула положение, хлестнула вожжами пару сильных лоснящихся коней и покатила дальше.
– Поторговаться с ними хотел, – северянин приблизился к дракону, напрочь игнорируя присутствие Людгера и прочих; судя по тому, как он держался, он почитал достойным разговора только того, кто сам мог навесить ему плюху ударом лапы.
– Я тебе сколько раз говорил, не задерживать обоз, – раздраженно, будто ребенку, выговаривал дракон: – Хочешь останавливаться – езжай сзади.
Сзади Олафу, разумеется, ехать было не по чину. Не останавливаться по дороге, чтобы пристроить себе выторгованное чужое добро, разумеется, было превыше его сил.
– Прости, капитан.
– Пошел нахер отсюда.
Разведя руками, тот повернулся и зашагал догонять свою повозку.
Уаллах кивнул замершему было деду:
– Вы, добрые люди, можете поехать следом за нами. Мы присмотрим, чтобы никто вас не обидел на дороге.
– С-с-спасибо, – дед икнул от неожиданности и откровенной наглости.
Разумеется, никто в зравом уме следом за наемничьей кодлой не поедет. Стоит остановиться на ночлег в пределах досягаемости – и, не стоит сомневаться, не только Олаф, но и каждый неленивый зайдет к соседям «поторговать». Эти караванщики теперь полдня будут стоять на месте, боясь двинуться и догнать нелюбезных попутчиков, и они потеряют изрядно времени.
– А ты кто?
Дракон повернул голову и обоими глазами посмотрел на второго, на южанина, и что-то в этом взгляде было оценивающее и подозрительное, но, возможно, дело было в окутавшем его неестественно горячем драконьем дыхании. Оно пахло дымом, углем и пережженым шлаком.

– Менестрель и охальник! – дракон всадил лапой по земле, и едва не скинул Людгера в траву, показал мелкие острые зубы, темные от копоти: – Слыхал? Он нам пригодится, возьмем его с собой, послушаем, наконец, настоящего менестреля! Если я еще хоть один вечер буду слушать пение Берта и Малого Гийома, я оглохну.
Воин фыркнул, рассматривая подвернувшегося попутчика, словно прикидывал, как долго он сможет петь и как скоро его можно будет скормить чудовищу. Но, по крайней мере, наемник не внушал опасения в том, что польстится на скромные пожитки: жалованьем он явно не был обижен. Оранжевый, в цвет знамени, плащ был обшит по краю такой же огненной лисой, на груди – пара золоченых цепей, а красно-синие полосатые штаны венчал непомерный гульфик с вышитой на нем дьявольской рожей. Все слишком ярко, и даже майская дорожная пыль не могла запорошить цвета. Все слишком ярко, и на шляпе наемника висит, покачивая цепочкой, пришпиленный кулон с таким красным рубином, что, казалось, он не мог быть сорван с живого человека, будто чья-то кровь осталась на нем и тщетно взывает о совершенном грехе. Ничего не бывает слишком, ландскнехты беспробудно свирепы как их дракон, привыкли обниматься с сестрицей-смертью, которую они носят кто на алебарде, кто на мече. Людгер чуял, что его боятся и ничего не мог с собой поделать, ухмылялся радостно как ребенок, а вот на вопрос он недовольно сощурился. Не любил вопросы, что тут поделать, но промолчал, уступая дракону право отвечать: не его спрашивали. Дракон тоже сначала промолчал, а потом наклонил шею, на добрых два ярда сократив расстояние до любопытного:
– Видел повозку с синей крышей? В повозке ковчег, а в ковчезе том священный дар епископу Майнцкому: нетленные мощи святой Анны, пизда да правая нога. Все, что от бедняжки во рву со львами осталось.
Людгер снял широкополую шляпу с пучком полосатых крашеных фазаньих перьев и прижал к груди, заодно фиглярски прикрыв неподобающую ухмылку: мол, такая потеря для христианского мира, потом добавил:
– И еще везем писания преподобного отца Пигидия. Сирым потомкам мудрое наставление.
– И писания преподобного Пигидия, – строго подтвердил Уаллах, убрал морду и почесал ее когтем на крыле. Ни один церковный канон ни о каком отце Пигидии слыхом не слыхивал, а Анна периодически превращалась то в Агнессу, то в Альбину. Эту богохульную шутку они годами повторяли каждому, кто задавал подобный вопрос. Каждый раз нетленные части святой производили на праздно вопрошающего суровое впечатление.
Тем временем обоз начал заканчиваться, в хвосте медленно ползла скотина – козы и коровы, донеслось явно безрадостное мычание и дракон встал, медленно двинулся сбоку от дороги, качая головой. Людгер махнул рукой, чтобы ему подвели коня и уже из седла повторил явно не приглашение:
– Эй, бери, что там у тебя есть и давай за нами. Доставим в Майнц в лучшем виде… менестрель.
Место нашлось на одной из повозок, пахнущей копченостями и прогорклым сыром. Пахнущий сыром парнишка сопел и косился на непрошенного попутчика, но возражать не посмел, а потом и перестал недовольно сопеть, когда на повозку упала прохладная и очень большая тень, а за тканевым навесом послышалось гулкое буханье копыт. Дракона, неспешно переставляющего лапы, сопровождала троица всадников, крутящася рядом, точно собаки у стремени и не то, чтобы их особо стоило осуждать: когда спеты все песни и перешучены по новой все шутки, а солнце еще ой как высоко, сгодится любое развлечение.
– Я слыхал, что вышла одна церковная булия, – темно-вишневый глаз на уродливой, почти рыбьей драконьей харе показался рядом. – И там написано, будто бы я теперь не отродье Нечистого, и уже не диаволово семя, и даже не тварь богомерзкая. Ты что-то про это слыхал в своих краях, менестрель?
Дракон облизнул темно-фиолетовым языком нос, показав заодно все зубы и так же вкрадчиво продолжил:
– Это, получается, мне теперь креститься можно? И причащаться? А пост держать? Как думаешь, пост держать нужно или нет?

Отредактировано Uallach (2025-04-06 23:06:18)

– Слышали, дармоеды? – грохотнул голос, будто глубоко под землей перекатились глыбы. – Даже церковные собаки признали меня достойным всяческого уважения! А?
Дракон сотряс передней лапой, для чего на один шаг оперся об землю крылом, и в этом жесте повторилось очевидное и отвратительное сходство лапы с человеческой рукой, раз она пригодна для такого более чем человеческого жеста.
Один из всадников справился с лошадью, у которой, впрочем, также была замотана морда, поравнялся, задирая голову так, что встопорщилась неопрятная рыжая борода:
– Да брось, Папаша, мы ж тебя уважаем, как только можем.
– Просто у нас хреново получается, не обижайся, – примирительно заметил другой всадник, с длинным мечом у седла и в ярко-красной жилетке, на которой звякало не меньше трех золотых цепей, усеянных драгоценными камнями.
Дракон снова весело оскалился. Ну или показывал, что ему весело. Ну или просто скалился, подражая улыбке, но все это время темный глаз на страхолюдной морде не отставал от перепуганного менестреля, который уже не знал, куда ему деваться и лепетал нечто невразумительное. Тем не менее, его выслушали очень внимательно, хотя и переглядываясь.
– Все сходится, – серьезно покачал головой наемник в жилетке, поднял руку в такой же яркой перчатке и принялся загибать пальцы: – Над столицей Папаша летал, воду и так хлещет бочками, и мощам поклоняется, самым разным, возможно, некоторые из них даже были святыми… эй, Уаллах, не скажешь, какова святость на вкус?
– Примерно как твои шутки, Ги.
– Что, как дерьмо?
– Немного горчит.
– Это житейская мудрость горчит.
– Дракон, менестрель, требует внимания и уважения, – прогремел неосязаемый голос. – При наличии сего он делается весьма словоохотливым. И, сделай одолжение, как узнаешь что-нибудь про пещеры со златом – скажи нам. Мы туда наведаемся.
– А как же девицы? – встрял кто-то невидимый, кто ехал сзади, отделенный тряпичной стеной повозки и громоздящимися на ней ящиками. – Папашу теперь нужно сочетать браком.
– Договорились же, что это будет мамаша Людгера, – хохотнул бородатый. – В общем, парень, наш дракон и так примерный христианин. И пост держит самоотверженно, правда, потом жрет по полкоровы разом.
– Или по паре сироток!
– Или невинных девиц!
– Я надеюсь на то, что они были невинны, – буркнул дракон, переступил, когда на него сослепу налетела лошадь. – Стоит только отвернуться, так вы норовите трахнуть мою еду.
– Кажется, он менестреля еще не ел, – веско заметил тот, кого дракон назвал Ги и подмигнул Людвигу.
– Как не ел? – удивились сзади: – Мэтра, который придумал нашу любимую балладу про Фрауэнштайн, сожрал одним махом, только сапоги остались.
– Я надеюсь, ты помнишь, за что, Дитер? – дракон чуть повернул голову.
– Конечно, помню, за два куплета про тебя, которые никто не помнит.
– Вот такие дела, менестрель, – чудовище по-лебединому выгнуло шею, потягиваясь на ходу, сложило крылья удобней, словно похваляясь своими размерами и статью. – Попробуешь сочинить про меня паскудные стишки – сожру.

Еще некоторое время они ехали рядом и обменивались любезностями, оставив, наконец, в покое запуганного драконьими угрозами Людвига. Разговор незаметно касался некоего дела, как будто о некоей свадьбе и о каком-то недоброжелателе, которого наемники осторожно звали старым хряком и кабаньим рылом, избегая имени. Но, учитывая, сколько в дубравах Айзена встречалось диких кабанов, у каждой десятой семьи на гербе встречался этот зверь: бегущие кабаны, восставшие кабаны, кабанья голова и перекрещенные кабаньи клыки. Был даже рыцарь Кабаньей Шкуры, но, говорят, плохо кончил, потерялся где-то в лесу.
Потом дракон вскинулся, задрал голову, высматривая что-то впереди с высоты своего немалого роста и прибавил шаг, отправившись к голове отряда. Всадники убрались вслед за ним и избавили невольного, или, будет вернее сказать, подневольного попутчика от своего присутствия до самого вечера.

На ночлег вставали поздно, уже почти стемнело. Кругом слышался скрип повозок, в которых орудовала прислуга, возня и кряхтенье, шумное хрупанье овса и отборная ругань у тощего ручейка, тянущегося по дну оврага у дороги; запахло едой.
Людвига нашли и пинком сопроводили к господам, где два костра разожгли совсем рядом и между ними, освещенный с двух сторон, лежал дракон. На этом почетном месте расположились офицеры отряда – в этом не оставалось сомнения, стоило просто посмотреть на них – яркого сукна и бархата, небось, хватило бы на половинку королевского двора. Как ни странно, среди гостей оказался оштрафившийся маркитант, не иначе, как местный вожак своего хитрого племени, и белобрысая деваха с его телеги.
Здесь, на свету, было видно, насколько Фриска хороша своей дикой северной красотой, зелеными глазищами кошки и надменным узким лицом. И, удивительное дело, никто не рискнул ни облапить ее, ни ухватить за тощий зад, напротив, конопатый кашевар, отвлекшись от своих обязанностей, поднес ей в гостинец пиво и надрезанную булку с холодным мясом. Девка не отказалась и жадно откусывала от булки, пока сидела на узорчатом коврике, настраивая лангспил – некий отдаленный ублюдок благородного семейства цитр. Суета кругом примолкла, когда она допила пиво и, потренькав на пробу, извлекла из кожаного футляра смычок.
Тоскливые протяжные звуки навевали грусть, а потом к ним добавилась еще более заунывная песня, неправильная, плохо срифмованная, словно переложенная с другого языка. У Фриски был звонкий голос, но сильный, какие редко бывают у женщин, и он переливался и тек, будто холодный, ледяной ветер струился по склонам гор – выше и ниже, до крика ранясь о выступы скал и умолкая до шепота.

Во поле вставали, воронье семя,
во земле искали вчорашнего дня.
А в поле студено, да такая темень,
что нашлась лишь шапка, нож, да петля.

Ходили по дорогам, пообносились,
ходили по костям, как озябли,
нащупали огонь – попросились,
а как пустили в тепло, так и загубили всех.

Дорогою шли – нашли монисто,
золотое, звонкое, искрами играет,
как огонь горит, а оно не греет…

Привечали нас, вином поили,
золотым и пьяным, хмельным и горьким,
горло обожжет, да совсем не греет…

Встречала нас дева красная,
гибкая как ива, смеялась звонко,
целовала жарко, да не согрела, не смогла…

А зима без конца, куда нам податься?
Ах, зябко жить на белом свете!
А закутаться саваном белым,
землицей укрыться:
наконец, согреемся в пекле,
согреемся в пекле,
наконец…

– Вот же дрянь унылая, опять воешь, Фриска, – раздался знакомый голос; Людгер подошел к костам, бухнулся на спешно освобожденное для него место и что-то показал – дракон резко вскинул голову и спустя мгновение поймал, сочно хрустнул яблоком. – Эй, ты, как там тебя, спой-ка что-нибудь приличное, что в городе просят.

Отредактировано Uallach (2025-04-13 10:40:07)