Дверь в кабинет герцога Вустерского открылась почти бесшумно, но Армандо, стоявший у окна спиной ко входу, услышал. Не скрип петель, добротно смазанных жиром, а глухой шаркающий звук старческих подволакивающих шагов и стук трости, ударяющейся о каменные плиты пола. Разве граф ходил с тростью?

Он обернулся, вдохнув глубоко перед этим, стараясь не выдать лицом волнения, распирающего грудь так, что она готова была лопнуть, как бочка, которую плохо стянули ободами. На пороге стоял граф Мишель Сен-Луаз, и Армандо невольно застыл, замерев без слов, и лишь выхватывая знакомые черты в человеке, которого не видел уже несколько лет.

Граф всегда казался ему старым, вечным, несломимым, как горы Тарнелир. Но горе и прошедший год проложили на его лице новые глубокие морщины, словно трещины на пересохшей земле. Спина, некогда прямая, как офицерская сабля, согнулась под грузом потерь. Ноги выгнулись, словно обода колес кареты, и граф тяжело опирался на толстую тяжелую трость. Но глаза всё так же, как и в родном замке, в присутствии его отца, смотрели прямо и с постоянным укором, словно выжидали, что ещё может сделать этот неугомонный мальчишка. И на мгновение в груди Армандо что-то мучительно сжалось. Исчез герцог Риарио, готовый нести свою страшную волю вассалу, остался только мальчик, увидевший единственную нить, связывающую его с домом, с отцом, с тем миром, который безжалостно вырвали у него из рук. К этому старому, измученному человеку хотелось потянуться, прижаться, как в детстве, как будто всё ещё можно вернуть.

Граф, в свою очередь, замер, вглядываясь в юношу, стоявшего в холодном свете окна. Он ехал сюда, пытаясь представить, кого увидит. Сломленного заложника? Озлобленного юнца? Человека, которого всё же пропитала чёрная кровь де ла Серда? Но перед ним стоял не тот большеглазый, белобрысый и языкастый мальчишка, который когда-то таскал сладости с герцогской кухни. Исчезла мальчишеская угловатость. Юноша вытянулся, плечи стали шире, но главное — изменилось лицо. В его тонких чертах, в гордой посадке головы, в упрямых серых глазах граф с изумлением узнал не горячую кровь Массимо, а рассудительность донны Виктории.

Превозмогая боль, пронзавшую его больные суставы, он медленно подошел ближе и  склонил седую голову. Не как старый друг, приветствующего сына товарища, а принося присягу вассала, признающего своего законного сюзерена.

— Ваша Светлость, — произнёс он, и его голос утратил старческую глухость. Он поднял глаза, и в  выцветшем взгляде, потерявшем за последний год всю живость, под нависшими седыми бровями вспыхнул огонь.
— Я прибыл, как только получил ваше письмо. И я рад видеть вас свободным.
Он не договорил, ему не хватило воздуха, граф тяжело оперся на палку, но этот миг в помутневших глазах блеснула не только радость, но и отеческая гордость.

— Граф! — Армандо закусил губу, втянул воздух, сдерживаясь и сдерживая улыбку, рвущуюся на лицо, и только на короткий миг позволил себе подойти и быстро, крепко обнять старика, прижимаясь к нему грудью. Ещё совсем недавно граф был выше его. Ему нельзя, он не имеет права быть больше мальчишкой.
— Благодарю вас за то, что вы проделали столь долгий и опасный путь. Присаживайтесь.

Он указал на дубовое кресло, обитое тёмной кожей, но сам остался стоять у окна, возвышаясь над стариком. Власть — это не только титул, но и положение, и Армандо за время своего пленения усвоил этот урок в полной мере.

— Наш мальчик, они не сломили тебя, — выдохнул граф, едва сдержав старческую слезу. — Всё это время мы молились и боялись, что яд Медины проникнет в твоё сердце, но ты вырвался, ты доказал, что кровь Массимо Риарио не застыла в твоих жилах!

Он смотрел на Армандо с такой гордостью, таким облегчением, как смотрел бы на собственного сына, на своего внука, не будь он так же заточен в столице. Он видел в сыне Массимо наследника не только титула, но и борьбы, которая стала для самого Сен-Луаза священной.
И именно эта гордость, это восхищение в глазах старика давили на сердце Армандо. Он знал, что старый граф лелеет мечту возродить дело отца, отомстить убийце, пролив уже его кровь, а новому герцогу Риарио предстояло не просто объявить о своём плане, а погасить этот священный огонь в глазах единственного человека, который смотрел на него как на героя, а не зарвавшегося мальчишку.

— Я вызвал вас сюда для разговора, граф, и чтобы вы передали волю герцога моим подданным. Я знаю, что вы ждете от меня слов о том, что я готов продолжить борьбу отца, поднять новое восстание, смыть имя Медина с трона Кастилии кровью и отомстить — за отца и всех тех, кто стоял рядом с ним.

Армандо на мгновение моргнул, словно видел перед собой не старого вассала, а призраки всех погибших — Моро, Ривьера, охотничий домик Росси... Глаза Бернардо  Сен-Луаза.

— Знамя Риарио поднимется, граф, — произнёс он, не ожидая увидеть в ответ понимание в глазах графа, и лишь остановил его жестом ладони. — Но оно не будет обагрено кровью наших людей в очередной бессмысленной бойне. Я не повторю ошибку своего отца.

Он произнёс это намеренно, в упор глядя в старые, обиженные, распахнутые в ужасе непонимания и отвращения глаза графа. Глаза старого друга его отца, того, что хлопал его по костлявому мальчишескому плечу ещё твердой и крепкой рукой. Зная, что это жестоко, что это бьёт в сердце того, кто потерял по вине этого боя всех, ради кого стоило жить.
Старый граф вздрогнул всем телом, словно его ударили. Искривлённые подагрой пальцы добела сжали набалдашник, а взгляд налился кровью, искажая лицо злобой и отвращением.

— Ошибка?! — пророкотал он, и под серебристой бородой на его впалых щеках заходили желваки. — Вы называете ошибкой смерть своего отца?! Наш сюзерен, герцог Массимо умер за справедливость! За нашего законного короля! Он умер за честь дома Риарио, за честь всех нас! Его кровь взывает к отмщению!

Он поднялся тяжело, опираясь на подлокотники и трость, но злость помогала ему в этом. Граф сделал шаг вперёд, готовый плюнуть или разорвать своими же руками того, кого ещё минуту назад был так счастлив видеть рядом с собой, старый волк, учуявший в молодом вожаке чужой, непонятный ему запах — запах трусости.

— Наши люди готовы умереть так же, как умер их герцог! Они не хотят тихой жизни в позоре. Они хотят отомстить! Кровь за кровь! И они ждали вашего слова, слова сына Массимо Риарио, а не… — он запнулся, подбирая слово, и выплюнул его с брезгливым омерзением, - трус!

Армандо вздрогнул, не отводя взгляда, хотя хотелось оправдаться, сказать, что это не так! Он не трус, и нет человека в этих землях больше желающего мести! Но у них нет шанса победить в этой войне так, и он всё рассчитал, продумал, выверил, у него было и время, и глаза с ушами, чтобы слушать, запоминать и думать, и он из всего вынес урок, и стоит только его послушать… Но у него не было права на такую слабость. Он герцог, и должен нести свою волю так, чтобы ни у кого не было и мысли о слабости его воли.

— Моя задача как герцога — обеспечить победу, а не красивые похороны для моих подданных, — отрезал он.

Армандо отошёл от окна, пересек комнату и остановился у большого стола, на котором была разложена подробная карта Айзена, к которому прилегал юг Кастилии, отделенный широкой лентой реки Эрбо.

Он провёл пальцем по землям Риарио — большому вытянутому пятну, примкнувшему к югу Империи.

— Мой отец бросился в бой, полный благородной ярости, — продолжил Армандо, не отрывая взгляда от карты. — И его убили, потому что он недооценил врага. Мой отец считал, что люди вокруг него так же благородны, как и он сам, и готовы сражаться честно. Но он не учел того, что люди продажны, а сила нашего врага в связях, в долгах, в компромате, который у него есть на половину знати Кастилии, и ради того, чтобы жить в спокойствии, они пойдут на любое бесчестие.

Он поднял голову, встречаясь со всё ещё полным злости, но уже слегка растерянным взглядом графа, что шаркающей походкой подошел ближе.

— Если мы поднимем восстание, как в прошлый раз, мы лишь покажем ему, куда бить. Он стравит нас с соседями, перекроет поставки, и мы истечём кровью, так и не добравшись до столицы. У нас не хватит сил, чтобы бороться со всей Кастилией.

Армандо замолчал, позволяя графу высказаться, но тот тоже молчал, выжидая.

— Вы хотите отомстить? Я тоже. Но ещё одно восстание — это именно то, чего ждут в столице. Подняв его, мы будем просто бунтовщиками. Они подавят нас, казнят ещё сотню наших людей, и мы останемся вассалами — только ещё более униженными и ослабленными. Это ничего не изменит. Поэтому я не собираюсь бунтовать, граф. Я хочу забрать у него то, что он считает своей собственностью.

Армандо замолчал, и отошёл от стола.

— Я собираюсь сменить подданство и принести присягу кайзеру Айзена.

Повисла ужасающая тишина, в которой Армандо отчаянно ждал хоть слова от графа, а он смотрел на Армандо, на этого юношу с глазами Донны Виктории, и не видел в нём сына Массимо. Он видел чужака, говорящего на змеином языке и произносящего немыслимую ересь.

— Сменить… Подданство? — прошептал он, переходя от шёпота к крику. — Предать Кастилию?
— А что для нас сейчас Кастилия?! — сорвался Армандо, резко оборачиваясь к старику.
— Тюрьма! Эшафот! Убийцы моего отца и вашего сына! — выкрикнул Армандо, сжимая кулаки. —  Моя родина, граф, не корона Кастилии, а земли Риарио, а мой народ — это вы. И ради спасения своего народа я присягну хоть дьяволу!
Во взгляде старого графа смешались ужас и гнев.
— Предательство! — взревел он, и от его голоса, сорвавшегося на крик, зазвенели стекла в высоких окнах. Морщинистое лицо залила багровая кровь ярости. — Твой отец умер, чтобы на троне восседал законный король Кастилии, а ты хочешь отдать наши земли чужакам?! Айзенцам, которые говорят на другом языке?! Это позор! Мы станем рабами в собственном доме!
— Мы уже рабы, граф! — выкрикнул Армандо в ответ. — Мы платим дань убийце. Наши дети — заложники в его столице. А мы должны подчиняться любой его приходи, как марионетки на ниточках, ради сохранения жизни! Что может быть хуже?
Он в несколько резких шагов подошел к графу и остановился так близко, что мог видеть, как дрожит седая борода.
— Вы жаждете крови. Я предлагаю вам свободу. Представьте лицо Медины и всех его прихвостней, когда он узнает, что самое богатое герцогство Кастилии теперь вне его досягаемости. Что он больше не может грабить наши рудники и забирать наших сыновей.

Но граф затряс седой головой, отмахиваясь от доводов Армандо, как от назойливой мухи.

— Но… Заложники! — выдохнул он, и в этом слове была вся его боль, вся его беспомощность,  разум старика, затуманенный горем, цеплялся за последнюю, самую страшную мысль. — Ваш план погубит их! Мой Климент, мой дорогой внук… Медина казнит их всех в тот же час! Он вырежет их, как скот, чтобы показать всем, чего стоит предательство!
— А если мы поднимем мятеж, он не сделает того же самого? — резко парировал Армандо.
— Мой план даёт им шанс. Единственный их шанс. В тот самый миг, когда я присягну кайзеру, ваш внук и все остальные перестанут быть кастильскими заложниками и превратятся в подданных Империи.

Непонимание в глазах старика было ответом, и Армандо продолжил:

— Посягательство на жизнь имперского подданного — это повод для войны. Casus belli. Медина — мясник, но не безумец. Он не станет развязывать войну с Айзеном из-за горстки чужих детей, которых внезапно можно будет использовать в качестве предмета торга. Он будет вынужден вести переговоры. Мы сможем их вернуть, граф, силой закона, подкрепленного имперской армией.

Старый граф пошатнулся, словно невидимый удар пришёлся ему прямо в больное сердце, и тяжело оперся обеими руками на трость. Воздух с тихим вышел из его лёгких. Он смотрел на молодого герцога, и в его помутневших глазах угасающий огонь ярости сменился горьким, тягучим отчаянием. Вся его жизнь, все его представления о чести, верности и долге рассыпались в прах перед этой змеиной хитростью, рождённой в позолоченной клетке врага.

— Торговать жизнями, как лавочник, — процедил он сквозь зубы, и в его голосе звучали только презрение и брезгливость. — Сын Массимо Риарио прячется за имперскими знамёнами и использует детей, как щит, — граф качнул головой, бессильно поджимая бесцветные губы. Сердце, жаждущее простой, горячей мести, не могло смириться.

— Люди не поймут… — процедил он сквозь зубы. — Они хотят сражаться. Они хотят крови за пролитую кровь!
— А вы думаете, граф, что нам всё отдадут без боя?! — снова сорвался, не выдержав, Армандо. —  Раскланяются и пожелают доброй дороги? Как только до столицы дойдут слухи, регентский совет двинет войска. Он будет угрожать. Давить. Требовать. Шантажировать. Пытаться поднять бунт изнутри и не дать нам объединиться, посеять среди нас вражду и смуту. И вот тогда, граф, мне понадобится ваш опыт и желание мести.

Армандо шагнул вперёд и положил руку на широкое, но костлявое плечо старика, согнутое к земле. Жест был неожиданным и властным.

— Вы станете маршалом армии свободного герцогства Риарио. И вы не поведете людей на самоубийственную атаку под стены столицы, как мой отец. Вы будете готовить их к обороне НАШИХ границ.

Граф вскинул голову, его седые брови сошлись на переносице, но взгляд, ещё минуту назад источавший отвращение и злость, потеплел. Единственная рана, которую ещё можно было исцелить, — раненую гордость, — вспыхнула снова болью, которой давно не случалось.

— Я отдаю вам приказ, маршал, — продолжил Армандо,сжимая пальцы на плече. —  Возвращайтесь домой. Готовьте армию. Укрепляйте замки. Когда придёт королевская армия, мы встретим её не как мятежники, молящие о пощаде, а как хозяева своей земли, защищающие дом.

Граф медленно, словно не веря своим ушам, отошел и опустился в кресло.

— Ваш план висит на волоске, Ваша Светлость… — с сомнением качнул головой граф.  — Всё зависит только от воли кайзера. Что, если он откажет? Что, если решит, что герцогство, пусть и богатое, не стоит полномасштабной войны с Кастилией? Тогда мы окажемся в ловушке, — граф поднял на Армандо светлые глаза. —  Для Кастилии мы — предатели, заслуживающие показательной расправы. А для Айзена — просители, которым указали на дверь. Нас сотрут с лица земли, и никто даже не вспомнит имя Риарио!

— Я понимаю ваш страх, граф. Как никто другой. Но я еду к кайзеру не как проситель с протянутой рукой, а как торговец, предлагающий ему сделку всей его жизни. Я понимаю, как претит вам мысль о том, что к родным землям можно применить слово “торговля”, но посмотрите на это иначе. Я предлагаю кайзеру сделку, выгода от которой настолько велика, что риск уже не будет столь велик.

Армандо вновь подошел к карте и провёл пальцем по границе между двумя государствами.

— Посмотрите. Айзен истощён войной с некромантами на севере. Их земли холодны, на севере они едва успевают собрать один урожай, как начинаются заморозки. Их казна пустеет, а война не заканчивается. А теперь посмотрите на нас. Наши поля дают два урожая в год. Пшеница, виноград, оливки, ткани. Мы — житница, способная прокормить его армию и его города. Он покупает не землю, граф, кайзер покупает сытость и покой для своей империи.

Затем его палец скользнул по синей извилистой линии реки Эрбо.

— А это, — продолжил Армандо, — не просто река. Это торговый путь, по которому течёт экономика всей северной Кастилии. Айзенское железо, пушнина, — всё идёт по ней. Наше вино, зерно, масло — тоже. Сейчас мы лишь собираем пошлины, передавая их в королевскую казну. Но представьте, граф, одним росчерком пера кайзер сможет контролировать этот поток. Он сможет закрыть переправы и порты, и железо перестанет поступать в кузницы Кастилии. Он сможет обложить кастильских купцов такими налогами, что их казна опустеет за год. Он получит не просто реку, а главный инструмент экономического давления на своего соседа.

Армандо выпрямился и встретился взглядом с графом.

— И война, риск которой неизбежен. Да, Медина придёт в ярость. Да, он двинет войска. Но кайзеру не придётся рисковать своими солдатами. По крайней мере, поначалу. Первую волну встретим мы, наша армия, сорок пять тысяч мечей на своей земле, защищающих свои дома. И лишь когда армия Медины увязнет в осаде и потеряет силы, он введет свои свежие войска. Он получит хлеб, золото, экономический рычаг и идеальный военный плацдарм, пожертвовав лишь бумагой и чернилами. Скажите, граф, какой монарх откажется от такого дара?

Старик смотрел на молодого герцога, и вдруг в его голове вспыхнула давно забытая мысль, похороненная под тяжестью скорби. Он резко поднял голову, его глаза расширились.

— Создатель… — прошептал он. — Возможно, вы правы, но по причине, о которой даже не догадываетесь.

Армандо вопросительно вздёрнул бровь, не понимая теперь уже графа.

— Не догадываюсь о чем?
— Ваш отец, — голос графа понизился до шёпота, — был великим человеком, но даже его сундуки не были бездонными. А восстание — дело дорогое. Золото, которым платили его солдатам, оно поступало не только с наших утраченных приисков.
Граф подался вперёд, и в его глазах вспыхнул  огонёк озарения.
— Вам неоткуда было это узнать, вы были слишком юны, и герцог не вовлекал, но я-то знал! Я был с ним всё это время. И теперь настало и вам время узнать, что кайзер уже сделал однажды ставку на вашего отца. Тайно, через подставных лиц, во время поездок герцога Массимо во Фрайбург. Он точно так же хотел видеть на троне инфанта Хосе, вложил в восстание немалые средства и проиграл. Диего остался у власти, а айзенское золото было потрачено впустую. А теперь представьте, монсеньор, — граф резко поднялся, сурово опираясь на трость, как будто даже суставы его перестали болеть  и смогли разогнуться так же споро, как и в молодости.
— Вы приходите к нему и предлагаете не просто сделку. Вы предлагаете вернуть вложенные средства с лихвой, унизить своего старого врага, доказав, что его первая ставка была верной! — старый граф, отпустив трость, вцепился в руку Армандо, сдавливая её до боли.

— Но наши люди, монсеньор… — его взгляд стал устремлённым куда-то вдаль, словно он уже видел перед собой лица баронов и старейшин в зале совета.
— Наши дворяне, купцы, крестьяне ничего не знают о золоте кайзера. Они увидят айзенские знамёна на наших стенах и назовут это захватом. Услышат о присяге чужому монарху и назовут это предательством. Как нам вести в бой людей, которые не верят в знамя, под которым идут? Что вы сделаете, Ваша Светлость? — с надеждой поднял глаза он.

— Я провёл год в логове врага, — Армандо положил свою руку на сухие ладони графа. —  У меня было время подумать не только о том, как выбраться из клетки, но и о том, что я буду делать, оказавшись на свободе. И я не предложу нашему народу сменить одни цепи на другие, пусть даже позолоченные. Я потребую, чтобы мы вошли в состав Империи не как вассальная провинция, а как вольные земли. Мы сохраним наши законы, традиции, язык. Герцог Риарио, и только он, останется полноправным правителем на своей земле. Наша армия будет присягать мне, а не какому-нибудь айзенскому генералу, — он увидел, как в глазах старика мелькнул интерес, и продолжил.

— А теперь подумайте, что это нам даст? Да, Медина придёт с войной. Это неизбежно. Но что увидят наши люди? Они увидят, что кастильские солдаты пришли сжигать их дома и их поля. И сражаться они будут не за далёкого кайзера, а за родную землю, за свои семьи, но уже под защитой могущественной державы.

Он сделал паузу, переводя дух, но всё так же не убирая рук.

— Расскажите купцам, что их ждет, когда река Эрбо станет нашим внутренним торговым путём, защищённым имперским флагом. Никаких кастильских пошлин, никаких разбойников на границе. Наше вино, зерно, масло хлынут на север, где в них отчаянно нуждаются. А обратно потечёт река айзенского серебра, наполняя не только герцогскую казну, но и кошельки каждого торговца, ремесленника, крестьянина, продавшего свой урожай. Мы станем не просто частью Империи, мы станем её самой богатой и процветающей землёй. И самое главное, граф, — Армандо отпустил его руки, отходя назад, под свет из окон.
— Наши дети, наследники дворянских родов. Мы вернём их не как прощённых мятежников, вымоливших пощаду у Медины, а по требованию кайзера, как освобождённых граждан Империи.

Он замолчал, тряхнув волосами с проблесками витражей.

— Вот что вы скажете им, граф, когда вернётесь. Что их герцог не продаёт их родину, он покупает им свободу. А цена этой свободы — их мужество.

Когда тяжелая дверь кабинета герцога Вустерского закрылась с окончательным стуком, ноги Армандо стали ватными, и ему пришлось опереться рукой о край стола, чтобы не упасть. По пальцам пробежала дрожь, и он сжал их в кулак, впиваясь ногтями в ладонь. Он сделал это.