Это был год, пропитанный сыростью и презрением. Презрением, впрочем, исключительно И`ньяру — к людям, к нелюдям, к местности, к небу, и особенно — к себе, за то, что он здесь.

Северная граница Благого Двора встретила его, как умирающий пёс: воняла, стонала и просила, чтобы её наконец прикончили. Здесь дождь сменял снег, снег — гниль, гниль — ледяных мошек, которых не брала даже магия. Весна была хуже зимы, потому что подтаявшие мёртвые поля начинали дышать. А лето — хуже весны, потому что всё вокруг оживало, только чтобы гнить быстрее. Из Тотенвальда тянуло гарью, страхом, и чем-то ещё — чем-то, что пахло, как рот старого некроманта: полусгнившей надеждой.

И`ньяру не жаловался. Он никогда не жаловался. Он просто фиксировал. Как лекарь фиксирует разрез.

Тридцать воинов. Шесть башен. Ни одного живого разговора. Гарнизон молчал, как приговор. Здесь не было нужды в лишних словах — не потому, что все всё понимали, а потому, что никто ничего не хотел знать. Стража была элитной только по протоколу. На деле — всё тот же засыпанный снегом отстойник, куда А`суа ссылает тех, кто не заслуживает виселицы, но слишком мешает во дворце. Местные всё ещё называли эти земли «дружественными». Возможно, по привычке. Возможно — в надежде, что если повторять достаточно часто, сама земля перестанет пытаться тебя убить.

И`ньяру знал, зачем он здесь. Он всегда знал. Он не бежал — он уходил. Разница — в наклоне подбородка. И в том, что с ним ушло зачарованное копьё, и больше никто не имел к нему доступа.

Он бывал на границе раньше — но не больше двух-трёх дней. Не дожидаясь, пока Морохир, этот невыносимо достойный кусок прошлого, разлепит губы и спросит: «Ты приехал простить или казнить?»
Теперь всё иначе. Теперь Морохир не просто сослан. Он сослан отцом. Уже не как разведчик. Не как советник. А как эльф, от которого удобно избавиться, не пачкая руки.

Они встретились без торжеств. Морохир стоял в воротах, как вбитый клин. Улыбнулся. Почти. Он всегда всё делал почти. Почти молчал. Почти верил. Почти выжил. И`ньяру подумал, что этот год будет хуже прежних. А потом — что, возможно, он окажется нужным. И это была самая мерзкая мысль за всё проклятое северное лето.

В первый вечер они не разговаривали. Впрочем, никто и не рассчитывал, что И`ньяру будет нуждаться в словах — он входил в любое пространство так, будто оно создано для него. Его провели в комнату, которую даже самым отчаявшимся не пришло бы в голову назвать покоями. Сырая, низкая, с оконцем, глядящим в стену. Стены — словно скрипящие от холода зубы. Но принц не жаловался. Он опустил зачарованное копьё на шаткий стол, как аристократ — изысканный десерт на серебряное блюдо. Мешок с вещами — на кровать, что застонала под его весом, как вдова под призраком былого мужа.

Он налил вина. Кислого. Вяжущего. С привкусом железа и обид. Выпил — и медленно подошёл к окну. Стан его, очерченный лёгкой рубашкой, казался вылепленным из лунного света. Он знал, как выглядит. Он знал, как движется. Каждое его движение говорило: я не оружие — я обещание боли, если прикоснешься не так.

Морохир не приходил трое суток. И`ньяру ждал. Не потому, что скучал — потому что знал: его всегда приходят встречать. Даже те, кто делает вид, что не хочет.

Он появился, когда окно уже затянулось инеем. Переход между мирами — и вот он: мокрый, пахнущий листвой и усталостью, Морохир из Дома Бархатного Заката. Повесил плащ. Стряхнул сапоги. Вошёл так, будто до сих пор имел право.

— Ваше Высочество, — сказал он.

И`ньяру сидел на кровати. Нагая ступня впивалась в шероховатую ткань, одна нога подогнута, другая обнажала линию бедра. Волосы — свободны, распущены, будто только что из водопада. Сорочка полупрозрачна. Взгляд — скользящий, влажный, как после сна или поцелуя. Он не сразу ответил. Только склонил голову — как кошка, которая решила, что ты пока не заслужил укуса.

— Думаешь, я тебя пожалел? — наконец спросил.

Морохир промолчал. И сделал ошибку. Потому что И`ньяру всегда бесило, когда ему не отвечают — особенно тогда, когда ответ очевиден.

— Нет. Я не жалею. Ни тебя, ни Аннаи, ни остальных. Вас, разделивших со мной годы, клятвы, кровь и лесть. Именно потому вы живы. Потому что я вас не люблю. Любовь — разрушает. А вы мне нужны.

Морохир вздохнул. Как тот, кто осознал, что ему опять придётся слушать. Прошёл внутрь. Подтянул стул. Сел — близко. Слишком близко. И`ньяру не отстранился. Напротив — чуть наклонился вперёд. Словно невзначай.

— Ты ведь знал, что я приду, — сказал принц. — Даже в ссылке. Даже в этом забытом богами клоповнике. Я всё равно был ближе, чем те, кто клялся хранить тебе верность.

Он говорил тихо. Но слова царапали. Пахли сном, жаром, старой кровью. Морохир не смотрел — но чувствовал, как воздух между ними сгущается, как мед, налитый в бронзовый кубок.

— Скажи мне, Морохир… — продолжил И`ньяру, и голос его стал почти бархатным. — Что ты хочешь больше — простить меня, или снова упасть на колени?

Он склонился ещё ближе. Пах вино, волосы, кожа, пот — всё вперемешку, но неотвратимо. Пальцы И`ньяру лениво заскользили по ткани сорочки на плече — так, как перебирают струны, проверяя, не порвались ли. Морохир напрягся. Но не отодвинулся. Конечно, нет. Никогда не отодвигался.

— Печально, — шепнул И`ньяру. — Ты всё такой же верный. А я всё тот же… беспощадный. И ты всё ещё думаешь, что это что-то значит.

Он выпрямился. Неторопливо. Жест — как выдох после зелья. Спокойный, властный, отточенный. И от него пахло разрухой — той, что красива, если смотреть издалека.

— Ладно, сиди, — позволил он. — Я тебя не прогоняю. Пока.

И тень улыбки скользнула по его губам — как клинок по персиковой кожуре. Сладко. Осторожно. Опасно.

— Прощения должен просить я, — наконец проговорил Морохир. Голос — твёрдый, но будто царапает горло. И взгляд не отводит. Как в юности, когда решил остаться. — Но я не стану.

Бровь И`ньяру приподнялась. Медленно, как лезвие, поднимающееся из ножен. В тишине это движение звучало громче, чем любой окрик.

— Не стану, — повторил Морохир. — Потому что сделал то, что счёл верным. Потому что знал, к чему это приведёт.

Принц выждал паузу. Его голос, когда он заговорил, был бархатным и скользким, как чёрная смола в бокале вина.

— И как? — спросил он. — Нравится?

Тишина. Морохир молчал. Слишком правильно. Слишком упрямо. И`ньяру не любил, когда его оставляли без ответа. Это напоминало ему о вещах, которые он хотел бы забыть. Например, об отказах.

— Не нравится, — сказал он, уже без вопроса. — Хотя, может, я ошибаюсь. Ты всегда любил такие места.

Он оглядел комнату. Пыль. Камень. Плесень в углу. Протекшее окно. Ветхий стул, который теперь удерживал на себе тело того, кого называли лучшим разведчиком Двора.

— Ты ведь ненавидел дворец, — продолжил И`ньяру с лёгкой усмешкой. — Терпел его только из-за меня. Все эти пиры, танцы, твой отец с лицом, как прокисший мёд. Его попытки подобрать тебе партию, достойную твоей чести.

Пальцы Морохира дрогнули. Совсем чуть-чуть. Но И`ньяру заметил. Он всегда замечал. Замечал то, что никто больше не видел. И пользовался этим — всегда.

— Ньяру… — тихо, как мольба, почти как предупреждение.

— Нет, — перебил принц, и волосы хлынули по плечам, как тень. — Послушай меня.

Он наклонил голову, позволив свету свечи вырисовать изгибы шеи и линии ключиц. Всё в его теле говорило: смотри. И Морохир смотрел. Конечно, смотрел.

— Ты притащил меня сюда. Не себя — меня. Потому что мечтал об этом. Признайся. С юности. Хотел поймать меня вдали от всех, без трона, без короны, без свидетелей. Только ты и я. В сырой постели, в доме, где никому нет дела, что делает один мужчина с другим.

Морохир вздрогнул. И`ньяру знал — попал. Угадал. А если угадал, значит, можно подняться. Вставать он умел красиво: изящно, как хищник, которому скучно быть на земле. Поднялся — и перешёл к нему. Молча. Спокойно. И опустился на колени, как будто это не жест — а удар в сердце. Уселся на него, легко и уверенно, как на трон, который давно принадлежал ему.

— Мечтал, — шепнул он. — Хочешь спасти меня потому, что не веришь в мою силу? В мой трон?

Он скользнул пальцами по лицу Морохира. Осторожно. Почти нежно. Почти. Внутри ласки уже жили когти.

— А мне не нужна твоя вера. Мне нужна твоя преданность. Без условий. Без светлых оправданий. Та, что будет идти за мной даже в кровать врага. Та, что не дрогнет, если я прикажу сжечь храм. И если ты не готов… если ты всё ещё надеешься, что я когда-нибудь стану хорошим…

Он склонился ниже, так что его губы почти касались чужих.

— …зачем мне ты?

И на этот раз — ответа он не ждал.

Но Морохир всё же ответил. Не словами — телом. Он склонил голову и медленно уткнулся И`ньяру в грудь, будто признавая поражение. Или прося пощады. А может, и вовсе не прося — просто принимая. Грудь младшего принца была холодной, как рассвет на севере, и такой же равнодушной. Но Морохир не дрогнул, не отшатнулся, не затаил дыхание — напротив, будто впустил этот холод в себя, позволил обжечь кости.

И`ньяру обнял его. Не по-человечески — по-своему. Как гадюка обвивает жертву. Руки сомкнулись на спине, пальцы — тонкие, беспощадные — скользнули вверх, под волосы, вдоль шеи, задержались на затылке. Касание было нежным лишь по форме. По сути — это была метка. Прикосновение собственника.

Он чувствовал, как в груди у Морохира трепещет сердце. Как пташка, загнанная в кулак. Слишком живой, слишком тёплый — весь в ладонях И`ньяру. И именно поэтому — в опасности. Принц молчал. Он смотрел на него, и думал: вот он. Вся твоя доблесть. Вся твоя честь. Всё твоё проклятое «я рядом». Делать с ним что угодно — и он всё примет. Потому что это ты.

— Вот и хорошо, — прошептал он, голосом, в котором скользнул яд. — А теперь — ступай.

Морохир не сказал ни слова. Не пошевелился, когда И`ньяру соскользнул с него и, легко и грациозно, будто расставался с ролью, вернулся к кровати. Окинул взглядом комнату — как будто пытался понять, сколько времени ещё выдержит в этом богом забытом углу мира. А потом — неспешно прошёл к двери. И уже там, не оборачиваясь, не прощаясь, — бросил:

— Ты уедешь?

Принц усмехнулся. Волосы перекинул через плечо — плавным движением, как водопад из белого шёлка. Начал заплетать косу. Медленно. Так, чтобы пальцы двигались — красиво. Чтобы запястья ловили свет. Чтобы Морохир, даже не видя, знал.

— Нет, — ответил он. Спокойно. Почти лениво. — Пожалуй, я задержусь. Кто-то же должен следить, чтобы твоя верность, не дай Сумрак, не дрогнула.

Он продолжил плести косу. Как будто ничего не произошло. Как будто в комнате не осталось запаха сердца, сожжённого на медленном огне.

---

Принц сдержал слово. Не уехал весной. Уехал — летом. Почти случайно, почти мимоходом. А до того… жил. Нет, не «жил», как живут остальные. Жил как И`ньяру — с иронией, с нехваткой воздуха, с непрошенными взглядами.

Он охотился. Создавал артефакты — диковинные, странные, хрупкие. Читал книги, покрытые пылью и древней магией. В этой богами забытой глуши их было удивительно много — и в них всегда находилось что-то подходящее под его настроение. Но больше всего ему нравилось звать Морохира. Один, два раза в неделю. Не чаще — это было бы пошло. Он звал его пить вино. Обсуждать трактаты мёртвых магистров. Или просто — молчать, сидя рядом.

Иногда — заставлял разминать ноги. Проходиться. Как подопытного зверя. Говорил, что Морохир застоялся. Что у него смазка в суставах сохнет, как у старого шкафа. Он говорил это с улыбкой, лениво, растягивая слова, а в глазах было совсем другое. Морохир это знал. И всё равно приходил.

Были ночи — одна, может быть, две — когда всё висело на волоске. Когда рука скользила чуть ниже, чем следовало. Когда взгляд задерживался на губах. Когда между словами повисала тишина, такая плотная, что её можно было резать ножом. Когда Морохир мог бы — просто мог бы — потянуться вперёд и затащить его в постель. И И`ньяру бы не оттолкнул. Или оттолкнул — но не сразу. Не жёстко. Может быть, вообще бы не оттолкнул.

Но не случилось. И`ньяру, как всегда, был на полшага впереди. И каждый раз, когда напряжение доходило до точки кипения — он вставал, тянулся за вином, морщился и говорил что-то язвительное. Иногда — про клятвы. Иногда — про неуместные фантазии. А иногда — просто уходил. Голый по пояс, с распущенными волосами, с веной, пульсирующей на шее. Морохир оставался. И сжимал руки в кулаки. А потом — молчал, как и велено.

А потом И`ньяру исчез.

Не сразу. Сначала — проваландался где-то в лесу. Вернулся через несколько дней — грязный, злой, с глазами, как у зверя, учуявшего старый след. На вопросы не ответил. Даже не пошутил. Только швырнул в седельную сумку остатки одежды, несколько свитков, какое-то жалкое подобие провизии.

Артефакты — оставил. Просто высыпал на стол. Обронил:

— Считай это моим подарком. На память.

И ушёл. Через портал. Без объяснений. Без взгляда. Без прощаний. И только воздух после него остался — тёплый, как дыхание на шее. И запах — вина, магии и чего-то невозможного. Почти-свершившегося. Почти-сбывшегося. Почти-сожжённого.

Дворец встретил И`ньяру тишиной — не гробовой, нет. А шелковой, тягучей, как вино, что уже на дне бокала. Такой, которая ложится на плечи, как мантия из лунного света. Всё спало: залы, коридоры, даже статуи казались дремлющими. Лишь стражи несли свою скучную вахту, не зная, что по их же крышам крадётся их собственный принц.

Сначала — покои. Чтобы сбросить пыль дороги, вытравить с кожи запах северного дождя и дыма. Переодеться — в белое. И, конечно, налить себе вина. Хорошего, выдержанного, с глубоким телом и длинным послевкусием. После всего этого дешёвого кислого пойла с границы — это было сродни причастию.

А потом он вышел. Не через двери, конечно. Через балкон. Старый путь, выученный ещё в те годы, когда они с Ли сбегали от Аспитиса и его занудных лекций. Вверх, по резным камням, мимо листвы, тронутой серебром. И — на другой балкон. Там, где дыхание Л`ианора перекатывалось сквозняком, тихое, глубокое.

Брат был на месте. Разбросан по постели, как разбитый витраж: подушка в обнимку, нога свесилась, простыня съехала, оставив плечо на виду. Лицо — нахмуренное, даже во сне не умеющее расслабляться. Один раз он вдруг усмехнулся и ладонь его скользнула ниже, к животу, лениво, как во сне скользят желания. Видимо, снилось ему что-то… приятное.

И`ньяру сидел на краю кровати. На деревянном изножье. Весь в белом — как призрак, или мессия. Ноги босые, волосы влажные от ночного воздуха. Лицо — светлое, задумчивое, почти мягкое. И только глаза выдавали настоящего Ину: синие, как бездна, из которой не возвращаются.

Когда Л`ианор зашевелился, заморгал и выдохнул, младший принц наклонился вперёд. Голос его раздался негромко, с ленцой, с певучим ядом:

— Проснись. Пока твой влажный сон не превратился в кошмар. Я, знаешь ли, не люблю соперничать с плодами твоей уставшей фантазии.

Улыбнулся. Ласково. Как нож, подложенный под подушку.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Проснулся без сожаления. Не потому, что хотел. Просто сон закончился. Как всё хорошее — чуть раньше, чем хотелось бы. Полуприкрытые веки, спутанные ресницы, дыхание ровное, но глубже, чем обычно. Он не сразу понял, в чём причина. Может, в запахе. Может, в тепле рядом. Или в звуке — матрас шевельнулся, и это движение было слишком знакомым, чтобы не отозваться внутри чем-то старым.

И`ньяру не шелохнулся. Только подтянул колени, опираясь локтями. Сидел. Смотрел. Не впервые. И, конечно, не в последний раз.

Л`ианор двигался, как танцор, забывший, что зрители ушли. Сон ещё держался на коже — тяжёлый, как покрывало, но он уже пошёл. Кувшин. Умывальник. Вода. Огонь в камине догорал, тени дрожали по телу — мускулы под рубашкой жили своей жизнью. Слишком медленно, чтобы назвать это уверенностью. Слишком красиво, чтобы назвать это слабостью. Принц Благого Двора. Или призрак детства. Сейчас разницы не было.

Волосы не заплетены. След от подушки — ещё на щеке, в том самом месте, где трещина в фарфоре становится изюминкой. И`ньяру отметил. Он всегда отмечал — детали, жесты, слабости. Особенно — у Ли. Особенно — когда тот не знал, что за ним смотрят.

Похожи, — мелькнуло. — Не как зеркало и отражение. Как клятва и отречение. Я — как сталь, которую ковали слишком долго. Ли — как вода, что выточила своё ложе сама. И всё же: один стан, один голос в крови, один взгляд, только направленный в разные стороны. Один — на трон. Другой — в бездну.

Хотел было сказать что-то лёгкое. Или ядовитое. Или оба сразу. Но вместо этого — сказал то, что не говорил вслух уже давно:

— А если и соскучился — что с того?

Тон был небрежный, ленивый. Как будто речь шла о погоде. Или о вине. Про Морохира — ни слова. К сиду его, этого мученика с глазами патетики. Сейчас было не время для благородств.

И`ньяру соскользнул с изножья плавно, без звука. Как ночь стекает по лезвию. Подошёл. Босыми ступнями по холодному полу — ветер шептал что-то древнее, облизывал ноги, пытался остановить. Не посмел. Л`ианор не обернулся. Значит, ждал. Или надеялся, что не дождётся. И2ньяру остановился позади. Почувствовал, как воздух между ними дрогнул. Протянул руки — те самые, что ломали, душили, чертили магические круги. Сейчас они касались талии. Медленно. Как змея обвивает ветвь: с намерением. Прижался. Не резко — мягко, но плотно. Лицо — между лопаток. Аромат Ли — тёплый, как день перед бурей. Кожа — не чужая. Не своя. Просто — его. Когда-то.

Поцелуй был целомудренным. Именно поэтому — опасным. Потому что мог быть и другим. Потому что не стал.

— Да, — прошептал он, так, как говорят ложь. Или молитву. — Я скучал. Этот год... был хуже всех до него.

Значит, важнее.
Значит, ты.

— А ты, Ли? — выдохнул почти в шею. — Ты ведь тоже скучал. Иначе не держал бы тишину так крепко. Только тот, кто ждёт, молчит по-настоящему.

Ответа не требовалось. Тишина — та, что разрастается между телами, как плесень на забытом хлебе — сказала больше. И`ньяру чувствовал, как под его ладонями Л`ианор едва ощутимо дрожит. Сердце билось в унисон с дыханием, спертым и частым, как перед бегством или перед падением. Рубашка поднялась — самыми кончиками пальцев. Не рвано, не грубо. А как снимают покрывало с алтаря. Обнажённый живот встретил воздух мурашками. Честными. Предательскими. Красивыми.

Круг у пупка. Спираль. Вниз. До границы ткани. Пальцы скользнули туда, где могла начаться новая история. Где начиналась слабость. Где всё уже не игра. Л`ианор вздрогнул. Резко. Почти как укус.

Младший принц убрал руку. До того, как её перехватили. До того, как брат решит, что может что-то остановить.
Повернулся. Ушёл. Не в гнев, не в демонстративность. В простыню. В тепло. В запах. В себя. Не к изножью. Не к стене. Прямо на постель, как вор, который давно живёт в этом доме. Одна нога поджата. Ладонь под щекой. Полуприкрытые глаза. Зевок — ленивый, как у кота, которого никто не осмелится прогнать. И голос, в полтона.

— Север… прелестное место, — протянул И`ньяру, словно рассказывает о спектакле, который никому не посоветует. — Тебе бы не понравилось. Там всё слишком… настоящее.

Он скользнул взглядом по брату. Не требовательно — изучающе. Продолжил, в том же темпе, будто делился рецептом скуки:

— Эльфы там молчат. Неделями. Даже когда говорят — будто зубами крошат лёд. Читают трактаты, лазают по болотам, не жалуясь. Живут в каменных постелях, где сон похож на наказание. Клопы. Гниль. Вино — как уксус, еда — как гнев. А магия… магия, — усмехнулся. — Как старый любовник. Не помогает, но всё ещё рядом.

Замолчал. Сделал паузу — и добавил, будто вскользь, почти доверительно:

— Зато я понял, почему отец выбирает именно это место для наказаний. Оно не мучает. Оно размышляет тобой. Там каждый камень подталкивает к выводам, которые ты не хотел делать. Не только о себе. О жизни. О нас.

Взгляд остекленел — не от тоски. От воспоминаний, которые не захотели покидать.

— Я слышал голоса, Ли. Сначала — в темноте. Потом — среди бела дня. Шептали. Уговаривали. Смеялись. Я даже подумал: всё. Пора прощаться с остатками разума. И тогда я ушёл.

Он провёл пальцем по краю подушки. Медленно. Ровно так, как дразнят, не касаясь.

— Морохир, думаю, вздохнул с облегчением. Моя тень слишком тяжёлая для него. Его честь… всё ещё мешала ему дышать. А я — не люблю, когда рядом кто-то задыхается.

Принц замолчал. Закрыл глаза. И почти улыбнулся.

— У тебя тут теплее. И пахнет лучше.

Отредактировано Inyaru (2025-06-15 15:36:36)

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

Имя не прозвучало. Но оно звенело — как тонкий бокал на краю стола. Л`ианор не назвал его, но это было бесполезно: Морохир уже стоял в комнате. Как запах. Как память. Как слишком пряный дух, оставшийся на подушке после чужого сна. Даже тень его — осталась. Легла на ковер у постели. Пахла горькими травами, ночным лесом и той безнадёжностью, которую можно носить на шее вместо украшения. Вспоминать Морохира — значило пить вино с осадком, позволять губам морщиться, но продолжать глотать, потому что вкус всё равно тянет за собой что-то... настоящее.

И`ньяру мог бы быть хорошим братом. Примерным. Сдержанным. Сказать: да ничего он не значил, Ли. Просто побратим. Соученик. Валял меня в пыли, как и все. Бинтовал мне пальцы — не потому, что хотел прикасаться, а потому, что боялся лечить магией. Глупый. Думал, я сгорю. Как будто я не был уже тогда из огня.

А мог бы быть… собой. Не удержаться. Не промолчать. Взять голосом чуть ниже, тон чуть мягче, глаза чуть темнее — и напомнить. Про бессмысленные разговоры — вслух. Про осмысленные — в темноте. Про запястье Морохира, в которое он впивался пальцами чуть крепче, чем позволено товарищу. Про то, как стояли они вдвоем у запотевшего окна, и как дыхание Морохира запутывалось в стекле, пока И`ньяру рисовал на нем что-то, чего нельзя было прочесть.

— Он всё ещё держится, — мог бы прошептать он. — Держит себя в руках. Но когда я прикасаюсь вот здесь, Ли… — ладонь бы скользнула по воздуху, не к брату, не к его телу, а к его воображению — туда, где уже всё случилось. — Вот здесь, где тонкая кость и синяя вена, — Морохир дрожит. Словно боится не меня, а себя.

Он мог бы. Но не стал. Вместо этого медленно выдохнул. Закрыл глаза. Повернулся на другой бок. Спокойно. Словно всё уже сказано. Прядь волос скользнула по щеке. Подушка приняла его, как любимец принимает льва — зная, что быть съеденным в этой игре — тоже форма ласки. Если Л`ианор сейчас хотел бы быть на месте Морохира — И`ньяру бы не возражал. Он бы даже не заметил. Ведь всё, что нужно — уже было. И оставило след.

Утро было давно проиграно. Солнце уже целовало окна почти вровень — значит, ближе к полудню. Где-то во дворце шумела прислуга: расторопная, суетливая, дышащая на камень, как будто могла вдохнуть в него жизнь. В полудрёме, не спеша даже распахнуть глаза, И`ньяру представил, как они, эти смертные пигалицы, полируют мраморные полы до блеска, в котором можно утопить свою тщету. Как сдувают пыль с безликих статуй — любимец А`суа, когда тот ещё помнил, что корона — это не траурный венец, а знак власти.

Наверняка они щебечут. Пересчитывают кости лордов. Шепчут о том, кто самый красивый, кто поймал пажеский взгляд за бокалом меда. Кто целовался в галерее, а кто кричал в ночи, разыскивая гребень, утащенный проворной служанкой. Эта жизнь казалась ему далёкой — но приятной на вкус, как запах выпечки в чужом доме.

Он перевернулся на спину, не спеша. Простыни чуть шуршали, как шелест трав в лесу, где некогда спал Морохир. Л`ианора не было. Конечно. Старший брат ушёл по своим высоким, правильным, королевским делам, оставив за собой тепло и… завтрак. Запах тянулся из соседней комнаты — свежий хлеб, спелые фрукты, может, и сыр, если Ли решил побаловать младшего. Как мило. Как наивно.

И`ньяру не улыбнулся, но и не оттолкнул это чувство. Просто поднялся. Медленно, будто просыпался не в кровати, а из сна внутри другого сна. Потянулся. Позвонки щёлкнули сладко, как зерна под ногтями. Повернул шею — легко, без боли. После постелей на северной границе, твёрдых как камень и сырых, как душа мертвого поэта, эта спальня казалась гнездом роскоши. Божественным. Беззащитным. И таким… уязвимо уютным.

Он мог бы презреть это. Сказать себе: слабость. Но не захотел. Слишком приятное утро — или что бы это ни было.

Пройдя в соседнюю комнату, И`ньяру не стал ни умываться, ни прятать следы сна. Волосы оставил распущенными, чуть спутанными, как лунная паутина на ветру. Взял с серебряного подноса тарелку. Положил фрукты. Откусил персик — медленно, чувственно, позволив соку стечь по пальцам. Послушал тишину. Почувствовал — кто есть, кто нет. Где-то далеко стучало сердце замка, но оно было ленивым, довольным. Сегодня — никто не умрёт. Он кивнул чему-то — себе, тени, солнцу. И вышел на балкон. На плечи лёг ветер — как чья-то рука. Не братская. Не вражеская. Просто — знакомая.

Л`ианор был на балконе. Обнажённый по пояс, как статуя, которая сошла с постамента, чтобы вновь принять участие в битве. В руке — клинок, знакомый, притёртый к ладони, как старая боль. Он стоял в стойке: хищно, точно, будто готовился вспороть глотку тени. Или воспоминанию. А потом двинулся. Балкон, слава предкам, был велик — наследнику дозволено многое, даже простор для танца со смертью. Выпад — один, второй, третий. Низкий присед, удар снизу, разворот. Меч не плясал — танцевал. И`ньяру отметил: лёгкость в запястье, упругость шага, дыхание, не сбившееся даже к концу фехтовальной фразы.

Он смотрел. Молча. Некоторое время. Как смотрят на стихию, которую невозможно остановить — да и не хочется. Потом ногой подтянул к себе низкий табурет. Сел. На манер праздного зрителя, которому предложили ужин при свечах и спектакль — одновременно. На коленях лежала тарелка, на пальцах — капли меда. Он облизывал их медленно, лениво, следя за братом боковым зрением. Не с восхищением. Не с завистью. С признанием. В бою Л`ианор был лучше. Всегда был. И`ньяру это принял. Сначала пытался соревноваться, потом — перестал. Ещё до того, как отец поднял брови, а наставники начали хмуриться. Потому что понял: его поле — не здесь. Не под солнцем. А в полумраке. Там, где слова могут обрушить башни. Там, где кровь стекает не с меча, а с губ.

Он не поздоровался. Просто сказал:

— Я тут подумал.

Голос был тихим, как шорох под дверью. В это время Л`ианор как раз вращался, будто в ритуальном танце — выдох, шаг, поворот.

— А не отправиться ли нам на север? — продолжил младший принц, откусив ягоду, не глядя.

Пауза. Он знал, как в таких случаях Л`ианор поднимает бровь. Как будто хочет сказать — «у тебя мозги окончательно расплавились, братец».

Но И`ньяру не уточнил, не разъяснил, не подбадривал. Только спустя мгновение добавил, так, будто говорит о погоде:

— Я покажу тебе, что нашёл. Следы. И главное — чьи.

Он провёл пальцем по краю тарелки, словно чертил круг. Защиту. Или призыв. Слова упали между ними, как камни в омут.

Следы были её. Их матери. Той, что исчезла несколько веков назад, растворилась между мирами — или ушла, или погибла, или… спряталась. Ни одна птица не принесла весть. Ни один маг не смог выследить путь. Но что-то осталось. И`ньяру чувствовал это кожей, как холод перед бурей. А теперь — ещё и знал.

Отредактировано Inyaru (2025-06-16 00:18:58)

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.

И`ньяру смотрел на Л`ианора так, как смотрят на сломанную статуэтку детства: и знакомо, и обидно, и уже не исправить. Интерес у него был — искренний, почти трогательный, как у коллекционера, заметившего, что на редкой фарфоровой тарелке вдруг завелись трещины. Хотелось бы, конечно, узнать, с какого момента их роли поменялись. Почему каждый раз, встречаясь с братом — в комнате, во сне, в яме между слов — он чувствует себя старшим? Старшим по цинизму. Старшим по усталости. Старшим по опыту бессмысленных жестов.

Возможно, Ли поторопился родиться. Спешил стать первым, как мальчик, который боится, что не получит игрушку. А он, И`ньяру, наоборот — знал, что в этой игре не будет выигрыша, и потому задержался в утробе на пару лишних вдохов. Может быть, даже надеялся, что мать откажется их рожать. Или хотя бы его.

Он прищурился. Как будто пытался сквозь лицо Л`ианора разглядеть другого. Настоящего. Того, что возможно сидит сейчас в подземной тюрьме, запертый магией, с замком на голосовых связках. А здесь — его элегантная подделка. Странный двойник, у которого хватило глупости снова подойти к нему с этим выражением на лице.

С выражением того, кто ещё верит.

— Удивительно, — выдохнул Ину почти с нежностью. — Сколько лет прошло, а ты всё ещё способен на ошибку.

Он не сдвинулся с места, пока брат к нему прикасался. Прикосновение — резкое, обжигающее, как если бы кто-то вдруг сунул под кожу раскалённую иглу. Не потому что это был Л`ианор. А потому что на Севере никто не прикасался. Там эльфы умирали на расстоянии вытянутой руки — из гордости, из страха, из древнего благородного идиотизма. Хотя, думая о страже, И`ньяру подозревал: где-то в кустах они, конечно, дрочили. Иначе как бы они вообще доживали до утра?

Он позволил себе паузу. Ту самую, в которой царствует тело. Взял виноградину, сжал губами, позволил ей вспыхнуть соком на языке. Мгновение помолчал. А потом швырнул тарелку на пол, без раздражения, без злости — просто как человек, который решил, что предметы больше не нужны. Она тут же обрела другой облик. Податливый. Шелковый. Набитый пухом.

Л`ианор — туда же. В мягкую подушку, за которой не было ни уюта, ни спасения. Он толкнул его, небрежно, с таким движением, как будто укладывал куклу на витрину. Сам встал. Потянулся. Позвоночник хрустнул в унисон с предыдущей виноградиной. Всё правильно. Всё симметрично.

Подошёл к краю балкона. Там ветер был другим — чистым, без старшего принца.

— Право слово, Ли, — сказал Ину в пространство. Легко. Тонко. Как будто разговаривал с садом. — Иногда мне кажется, что ты не мой брат.

Он бросил это, как иглу в воду. Как проклятие в пустую комнату. Или как правду, которую уже поздно отозвать.

Ветер подхватил что-то невесомое. Блеск. Тень. Воспоминание. На пол — у самых ног Л`ианора — упала серёжка. Изящная, как ложь. Драгоценная, как обещание, которое никто не собирался выполнять. Ни один ювелир не мог бы её повторить. Только один. Только он. Тот, кто когда-то любил женщину, что носила это на ухе. Тот, кто непозволительно долго был их отцом. А`суа, Белый Лис. Великий мастер украшений и великий мастер молчания. Он создавал серёжки, как другие создают тюрьмы: красиво, тонко, чтобы не было видно, как запирает.

И`ньяру улыбнулся. Почти по-человечески. Почти тепло. Только вот улыбка его не дошла до глаз. Там по-прежнему была бездна. Та самая, из которой он смотрел — на брата, на мир, на сам себя.

— Ты ведь носил вторую, когда был ребёнком, — добавил он. Голосом, в котором можно было купаться, но нельзя было спастись. — Только не знал, чьё это было. Как и всё в этом дворце, Ли. Ты держал это в руках — и думал, что оно твоё.

Он повернулся. Медленно. Ветер растрепал его волосы, как любовник — чужую постель. Он стоял босиком, рубашка липла к спине, тело дышало каждой клеткой. И в этом теле — не было стыда.

— А теперь… держи ее сестру. Пусть будет у тебя. Как память. Или как предостережение.

И`ньяру подошел. Совсем близко. Ближе, чем нужно. Чтобы слышать, как у Л`ианора пошёл хруст в грудной клетке. Или это был воздух, тронутый жаром?

— Потому что всё, что у тебя есть… — шепнул он. — Всегда было либо подарком, либо жалостью. И только ты продолжаешь делать вид, что это — выбор.

Он бы мог поцеловать. Прямо сейчас. В ухо, в висок, в губы. Так, чтобы кровь встала в жилах, чтобы сердце вылетело из тела, чтобы Л`ианор, наконец, вспомнил, кто из них действительно старший. Но не поцеловал. Потому что не время. Потому что поцелуй — это утешение. А он не для того вернулся, чтобы утешать.

Потому И`ньяру повернулся и ушёл обратно в покои. Словно ничего не сказал. Словно не оставил брата среди разбросанных виноградин и осколков памяти. Словно не бросил в него ключ — от двери, которую Л`ианору, возможно, лучше бы было не открывать.

Кресло было удобным. Нагло удобным. Мягкое, глубокое, словно созданное для того, чтобы в нём умирали хорошие намерения. И`ньяру опустился в него с той грацией, с какой закатываются глаза у смертельно скучающей твари. Закинул ноги на столешницу — и небрежно устроился, как хозяин, которого никто не звал, но который всё равно придёт.

Он зевнул. Беззастенчиво. С ленцой. Сон цеплялся за него ещё с утра, вяло и вкрадчиво, как любовница, с которой давно всё закончил, но которая всё ещё ночует на твоей подушке. На границе со сном у него были проблемы. Проблемы по уставу. Там будили. Ровно. С преданностью палача. И`ньяру сперва возмущался. Потом — боролся. А потом, как и всегда, утратил интерес. Смирение — изысканная форма презрения.

Он вытянул шею, как кошка перед боем, и только тогда — лениво, почти лениво — посмотрел на вошедшего брата.

— Если хочешь, можешь отправиться со мной, — произнёс принц, и голос его был виновато красивым. Почти небрежным. Почти.

Пауза.

Он потянулся к ближайшему персику на подносе — не потому, что хотел есть, а потому что надо было чем-то занять пальцы, пока Л`ианор переваривал услышанное. Откусил. Сок стек по пальцам. Ину не торопился вытирать.

— Это будет долгое, утомительное путешествие, — добавил. — Но его половину я уже преодолел.

Он посмотрел на старшего — прямо, без игры. И это было уже не предложение. Это была проверка.

— Нашёл… кое-что интересное, — выдохнул, как будто речь шла о новой ткани на рынке, а не о том, что может изменить их семью. — Не только серёжку, если тебе так будет понятнее.

Взгляд скользнул по брату. Одежда, волосы, оружие. Всё ещё в своём стиле — в стиле Л`ианора: готов к битве, но не к разговорам.

— Но стоит одеться потеплее, — продолжил Ину. — И взять с собой оружие. Настоящее. Не твою вечно уязвлённую гордость.

Он чуть склонил голову, будто разглядывал Ли как коллекционную куклу, чья цена зависит от состояния глаз.

— Если мы оба хотим остаться в живых, — заключил он, облизав палец от сока. — А я, представь себе, иногда всё ещё хочу.

И замолчал. Потому что всё важное уже было сказано. И потому что всё остальное — Л`ианор должен был додумать сам.

Подпись автора

Молитесь, чтобы я был зол. Во гневе я ещё держу себя в руках.