[indent] Хорошо, что Генриху Мортимеру никогда не доведётся узнать, что желал сделать с ним и всем Вустерским герцогством, если придётся, Уго Фрайбургский в то время, когда полагал нынешнего герцога виновным в исчезновении своего младшего племянника. Многое из того, что считалось за пытки и мучительную смерть, показалось бы смертью быстрой и лёгкой.
[indent] Зато об этих желаниях Его Святейшего Высочества больше всех было известно тому, кто стоял сейчас, как и во время некоторых других аудиенций, в тени позади архиепископа. Тому, кого знали как Конрада Гримма, барона фон Зальма. И кто слишком хорошо помнил те часы, когда человек, принимаемый Уго Фрайбургским сейчас, мог стать обещанным ему ужином и сожалел о том, что архиепископ не позволил этому случиться, а теперь вовсе передумал, по причинам крайне личным.
[indent] Но, вероятно, Господь решил, что Генрих Мортимер, пусть и грешил много, грехи его всё же пока менее весомы, чем достоинства и таланты, способные послужить Айзену, а в душе несколько больше добродетелей, чем полагает герцог и сам. А потому после всего того, что обрушилось на его голову после пропажи принца Лорана и ещё грозило обрушиться, в награду за истовое стремление очистить собственное имя и доказать свою верность короне и Святому Престолу, Небеса решили начать являть герцогу Вустерскому помощь. И теперь череда событий, в том числе от Генриха Мортимера никак не зависевших, привела к тому, что к моменту, когда он должен был предстать сегодня перед Уго Фрайбургским, архиепископ Айзена имел ряд подтверждений тому, что в похищении принца герцог действительно не замешан.
[indent] Помыслы его, согласно заключениям менталистов, были достаточно чисты в той сфере, где интересовали дознавателей, и он понимал необходимость доказать это всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Это, возможно, не исключало для архиепископа целиком допущения, что из отсутствия главы мажеского корпуса Мортимер может попытаться извлечь долю своей выгоды, однако Уго Фрайбургский уже достаточно давно не сожалел, что не поддался искушению скормить герцога своему дракону. То были порывы гнева, жгучего и безысходного, порождаемого болью и страхом невосполнимой утраты, которые сами по себе Уго Фрайбургский никогда не позволял поставить в принятии решений выше блага государства. Письмо, предвосхитившее возвращение герцога Вустерского в столицу, предоставляя в сжатой по причине ограниченности времени к написанию самые основные сведения о результатах сражения у Святого Отмара, а также свидетельствовали, что исполняющий обязанности командующего приложил все возможные усилия для обороны крепости. Граф Гонт хорошо умел писать между строк, как и все доверенные лица обоих престолов. И в данном случае Генриху Мортимеру стоило радоваться, что это так.
[indent] Когда перед герцогом открывают дверь в приёмную залу, архиепископ смотрит на прибывшего, потом на короб в его руках, с которым весьма несподручно было бы подобающе кланяться, и жестом указывает на небольшой стол, поставленный, очевидно, сейчас специально для осмотра привезённого трофея.
[indent] - Подойдите и поставьте свою ношу. Будет вполне допустимым сейчас, если Вы засвидетельствуете мне своё почтение уже после этого. Самые общие сведения произошедшего мне уже известны, но хочу знать, каким именно образом был получен этот предмет, - подойдя к столу, Уго Фрайбургский коснулся окованных граней короба, не спеша открывать его сразу же, снова обратил взгляд на герцога, - А также для начала всё, что лично Вы представляете необходимым мне сообщить.

[indent] Да, кого-то архиепископ мог заставить простоять на коленях и всю аудиенцию, из ищущих святейшего прощения и шанса искупить грехи, а тем более из тех, кто провинившись, слишком медленно и явно недостаточно сознавал необходимость сделать это, пока не стало поздно.
[indent] Но хуже всего приходилось тем, кого святой Уго поднимал с колен сразу же, не приближаясь, так, что  становилось со всей отчётливостью ясно самым недогадливым, что их положение близко к безнадёжному (хотя на деле так было не всегда, порой архиепископ находил это просто полезным для некоторых в качестве напоминания о страхе перед Высшим Судом). Эти предпочли бы возможность простоять на коленях всё время святейшего присутствия, лишь бы не ощущать так ясно отказ святого принимать любые попытки демонстрации раскаяния и покорности. "Господу нет дела до ваших протёртых коленей, пока пока вы преклоняете их из страха, а не из веры", - вот самый мягкий приговор святого Уго, произнесённый с холодной отстранённостью, который мог ждать в подобных случаях несчастных грешников.
[indent] Мог бы ждать он и герцога Вустерского вместе со всеми считываемыми между строк последствиями, говорящий о том, что пределом своих надежд Мортимеру стоит считать то, что в Вустере вместо свадьбы не случатся похороны, причем безо всяких почестей, вот только жизнь его обоими престолами Айзена, вероятно, цениться будет крайне мало. И, вероятно, в Айзене нашлись бы те, кто рассчитывал ещё хотя бы на подобный расклад, по своим причинам не желая Генриху Мортимеру ничего хорошего и будучи совсем не против отметить его похороны. И наверняка герцог понимал это. Ведь не существует среди знати , не существовало и никогда не будет существовать тех, у кого не было бы ярых недоброжелателей и заклятых друзей, что понимает каждый, имеющий хоть немного ума, если ум этот не застит целиком самомнение.
[indent] Однако врагов герцога Вустерского сегодняшний день, возможно, грозил окончательно разочаровать.
[indent] Прежний кронпринц Айзена видел слишком многих, стоящих перед ним на коленях, ещё до того, как стал архиепископом, видел слишком много лиц, выражающих на взгляд многих примерно одинаковое, но категорически разное на самом деле благоговейное почтение, слышал слишком много для слуха большинства одинаково безукоризненных изъявлений того же почтения на словах, заверений в бесконечной и бескорыстной верности короне, Господу, ему лично... слишком много, чтобы ещё в юности, - да, ещё быстрее, чем мог бы иначе, благодаря своим тайным способностям, - не обнаружить, что совершенная безупречность часто противоречит искренности, что у одной детали поведения людей множество возможных смыслов, а потому не стоит спешит трактовать их в отрыве от остальных, без оглядки другие факты. А потому, хотя блокирующий ментальную магию амулет, - наличие которого архиепископ даже не собирается проверять, и так в нём уверенный, - не делает крайнее волнение герцога Вустерского менее очевидным Уго Фрайбургскому, живой святой видит перед собой сейчас не того, чьей главной причиной беспокойства под его взором составляет собственная жизни и то, станет ли он всё же кайзерским зятем.
[indent] И чем дольше архиепископ смотрит на коленопреклоненного герцога, вслушиваясь и в суть, и в звучание произносимых слов, тем отчётливее понимает: его личные душевные муки страдания Генриха Мортимера никак не облегчат, страдания, как было ясно теперь, заслуженные довольно мало. И пользы государству от этих страданий них может стать скоро, возможно, меньше, чем вреда. Обе истинны ценны, однако, почти на удивление, первая, сознаваемая не одним расчётливым разумом политика, немного опережает вторую.
[indent] Глава Святой Церкви Айзена делает пару медленных шагов, и рука, увенчанная архиепископским перстнем опускается на плечо Мортимера, вопреки ожидания ничуть не давя своей тяжестью.
[indent] - Поднимитесь, Генрих, - негромкий голос над головой полуопального герцога вдруг называет его по имени, и от снисхождения в этих кратких словах веет на миг не высочайшим одолжением, но милосердным теплом.
Святой Уго не стал бы приближаться и тем более прикасаться к тому, чью душу считает глубоко запятнанной преступлениями что против Господа, что против государства, а если теперь за время аудиенции герцог преклонит колено вновь, то сделает это по собственному желанию или ощущению необходимости потребности. Почтение при приветствии Его Святейшего Высочества отдано и принято. Или... принято даже нечто куда большее?
[indent] Отходя через несколько мгновений обратно к столу, на котором покоился под кованной крышкой боевой трофей защитников Святого Отмара, архиепископ вновь обращает взгляд на короб. Открывает один за другим замки и чувствуя при этом сильнее напряжения герцога беспокойство того, кто стоит позади. "Всё в порядке, - на пару секунд поворачивая головы, мягко, но убежденно заверяет он своего стража неслышным Мортимеру обращением, - Нет. Я сам", - потом двумя руками поднимает крышку. Он понимает, почему нервничает Ксаратар. Как понимает, конечно, и что неосмотрительно даже для избранника Господа было бы торопиться касаться того, что вполне закономерно может представлять опасность, и отнюдь не чисто суеверную.
[indent] - Значит, эта корона венчала кадавра?.. - в сочетании с остальной информацией это выглядит особенно удивительным, - Не одного из некромантов?.. То есть артефакт этот в некоторой степени автономен? Если может быть использован и без непосредственного контакта. Если у магов-целителей он усиливал способности, то что давал, надетый на кадавра? И что Вы имели в виду, говоря о цене возрастания способностей? Есть подозрение, что артефакт каким-то образом влияет на разум тех, кто его использует? - по тону и на время вновь обращаемому к герцогу взгляду архиепископа можно понять, что он не ждёт, что у Мортимера найдутся точные и ясные ответы на все заданные вопросы. Очевидно, что в полевых условиях на краю империи исследовать столь мощный артефакт могли лишь довольно поверхностно, а сам герцог Вустерский не артефактор и излагает заключения с чужих слов и собственные предположения на основании увиденного или услышанного. Однако Его Святейшее Высочество готов был сейчас предложить временно исполняющему обязанности главы мажеского корпуса немного поразмышлять о взятом трофее вместе. Он не требует ответов, он спрашивает разъяснений, которые, быть может, герцог сможет предоставить, готовый принять как и подтверждённые, так и догадки.
[indent] Пусть куда больше он желал бы вести это обсуждение, в котором мог бы тогда изъясняться куда свободнее, с Лораном, но - Лорана не было рядом, он был там, где, судя по всему, мог узнать множество ценных сведений, и верил, что сможет ими воспользоваться, но откуда... в самом ли деле сможет вернуться сам, как рассчитывал? Никто никогда не узнает до конца, чего на самом деле Уго Фрайбургскому стоило внять просьбам пропавшего принца, выраженных в короткой записке. Но, посылая эту записку именно ему, Лоран, очевидно, понимал, что только его он сможет убедить настолько поверить в него, сам надеясь на то, что лишь Уго сможет убедить и кайзера, и всех, кого понадобится, доводами, приказами или божественными откровениями, сделать лишь то, о чём он просит, а главное, не делать того, чего просит не делать. А потому теперь святой Уго принимал это не только как испытание своей веры во Всевышнего, но как испытание веры в того, в ком с его рождения видел продолжение своих начинаний, будущее Ойкумены после себя. И, как бы ни было из самой слабой, самой человеческой части сердца страшно ошибиться, в душе он знал, что сейчас, возможно, эта его вера нужна Лорану как никогда. Та, которую он выражал ему не раз. Та, в которой сейчас он должен сохранять ясность сознания ради тех общих целей, что для них обоих были важнее их самих. 
[indent] Был ли артефакт, привезённый Генрихом Мортимером, ещё одним знаком святому Уго о верности его шагов по своему пути? Так или иначе, исключительная ценность трофея уже становилась более чем очевидной.

Отредактировано Hugo of Freiburg (2025-08-18 15:31:06)