Когда Виктория проснулась от легкого прикосновения к плечу — Тереза, ее горничная, знала, что герцогиня не любит резких звуков по утрам - сквозь щели в занавесях пробивались первые солнечные лучи, ложившиеся на пол мелкой мозаикой из светящихся золотых бликов. Тереза уже зажгла ароматические свечи — тонкий запах жасмина смешивался с легкой горчинкой ладана - и откуда-то снизу доносилось приглушенное пение: кто-то из караульных полюбил напевать во время обхода, оттого каждый день Виктория пробуждалась под очередную народную мелодию, в зависимости от настроения стражника то печальную, то залихватскую.
Сегодня ей досталась "Песня о розе и зеркале".
Осторожней, девочка, с белой розой -
уколется тот, кто срезать её рвётся
Что не желает зеркало показать,
то поведает тебе луна
— Ваша светлость, — шепот горничной был едва слышен, — уже седьмой час.
Виктория потянулась под шелковым одеялом, чувствуя, как суставы приятно похрустывают после долгого сна. На ковре у туалетного столика валялись расписные осколки — остатки той самой вазы, что герцог привез из своей последней поездки: голубой фарфор с золотыми крапинками, напоминающими звездное небо, памятник ее вчерашней досаде: она так и не позвала служанку убрать их, оставив как напоминание о собственном раздражении, и теперь неровные острые края поблескивали в утренних лучах, словно зубы какого-то хищного зверя.
— Воды, — попросила Виктория голосом, еще хриплым от сна.
Горничная подала серебряный кувшин с розовой водой, и Виктория закрыла глаза, позволяя служанке промокнуть ее лицо мягкой льняной салфеткой: прохладная жидкость омывала щеки, снимая последние следы дремоты. Привычка пробуждаться рано осталась у нее с тех времен, когда юной герцогине приходилось вставать до слуг, чтобы успеть помолиться о даровании ребенка, и утро по сей день было ее любимым временем — эти тихие мгновения, когда замок еще ворочался в полудрёме, а обязанности не требовали немедленного внимания. Росток молодой надежды на останках вчерашней - пусть сегодня будет добрым, пусть тревоги обойдут стороной.
— Сегодня голубой, ваша светлость? — Тереза держала два шнурка для корсета — лазурный и бледно-лиловый.
Пальцы горничной видимо дрожали — старая Маргарита всегда говорила, что у Терезы руки певицы, а не служанки, нежные и бесполезные для настоящей работы. Ей отчего-то сразу не полюбилась новенькая - изначально не пришлась по сердцу она и самой герцогине, в основном оттого, что за Терезу просил брат Массимо, но девица оказалась терпеливой и милой; не самой расторопной и ловкой, быть может, но весьма трудолюбивой и скромной, и Виктория смягчилась. С высоты своего титула она все равно уважала честный труд - благочестивый и достойный, ибо на плечах таких, как Тереза - Альваро одобрительно кивал, когда она говорила подобное - зиждилось благополучие Риарио.
Герцогиня кивнула, протягивая руку к ночному столику, где уже стояла чашка с теплым шоколадом - сладкий аромат ванили смешивался с пряностью корицы — сваренный именно так, как она любила.
— Дон Армандо... — начала Тереза, осторожно затягивая шнуровку.
— Опять не завтракал?
Горничная лишь вздохнула в ответ, и вздох ее оказывался красноречивее любых слов.
Виктория терпеливо дождалась, когда служанка затянет шнуровку, и подошла к окну, чтобы откинуть тяжелый штофный занавес: уходившие к горизонту гребнистые холмы, поросшие темной хвоей, тонули в утреннем золоте, и впадины промеж ними заливало белесой дымкой. Между верхушек вечнозеленых тисов можно было различить серебряную ленту реки, протекавшей в котловине ниже — чудесное зрелище, убаюкивающее своей умиротворенностью, рождение нового дня из сизых обрывков старого. Внизу, в замковом саду, садовники уже возились с розами; где-то за стеной слышался смех кухонной челяди и во внутреннем дворе, стучали копыта — вероятно, ночной дозор возвращался со смены. Конюхи выводили лошадей, и одна из них — знакомая вороная кобыла с белой звездой во лбу — рвалась в сторону, заставляя мальчишку суетиться с поводьями.
— Капитан де Виланова вернулся, Ваша светлость, — осторожно напомнила Тереза, держа в руках голубое платье с серебряной вышивкой, — совет собирается к полудню.
Виктория поставила чашку, так и не отпив, ощущая, как привычная утренняя легкость сменяется тяжестью в груди. Аромат жасмина уже не казался таким успокаивающим - она коротко кивнула, позволяя горничной помочь ей в последних приготовлениях, и именно в этот момент за дверью раздались шаги — слишком уверенные для слуг, слишком громкие для обыкновенно вкрадчивой стражи - Виктория узнала бы эту походку без особых представлений.
Представления, впрочем, последовали - стражник у покоев распахнул дверь, склоняясь в почтительном поклоне.
— Донна Монтеверде, ваша светлость. Просит.
Виктория, не сдержавшись, потерла лицо ладонью.
Эта женщина.
Эту женщину к ней какое-то время назад приставил Массимо, и Виктория не питала ровным счетом никаких иллюзий относительно его намерений: менталистка в ее окружении дражайшему супругу была необходима в первую очередь для слежки за своей женой, которую герцог подозревал бог знает в чем, но с настойчивостью, заслуживавшей лучшего применения. Официальной версией, впрочем, была забота о благополучии Виктории - ложь настолько безыскусная, что казалась вызывающей, и за ней чудилась плохо скрываемая издевка. Эта женщина успела уже переполошить половину ее слуг и стать причиной трех жалоб (включая одну слезную), доходивших до герцогини, как разбегающиеся от брошенного камня круги на воде.
Настроение стремительно портилось.
— Жемчуга, — приказала Виктория.
Нить крупного жемчуга была одним из подарков Массимо к их пятой годовщине - холодные шарики будто капли прокатились по полупрозрачной коже, ряд за рядом обвиваясь вокруг тонкой шеи. Виктория медленно повернулась к зеркалу, поправляя жемчужную брошь на корсаже - отражение показало ей идеальную герцогиню, безупречную и невозмутимую.
— Впустите, — проговорила герцогиня ровным голосом, даже не оборачиваясь к двери.
Отредактировано Victoria Riario (2025-05-23 01:25:32)
- Подпись автора
встанет же солнце светло, как соль,
прянет лоза из терний,
чистая кровь обожжет песок
и время настанет для верных
