Воздух в зале Свободных Практик был неподвижен и чуть тягуч, напоенный невидимыми токами, остатками чужих чар, дыханием металла и камня, что веками впитывали магические выбросы. Сумеречный свет свечей медленно стекал по стенам, делая помещение похожим на усыпальницу забытых знаний. Здесь редко бывало шумно: ученики приходили в одиночку, работали молча, как под сводами храма, и исчезали, не оставляя следов, кроме ожогов на столах и магических копотей на воздухе.

Невена вошла почти неслышно, осторожно прикрыв за собой дверь. Сверток с заготовками тяжелел в руках. Сегодня она собиралась попробовать сотворить артефакт из медных пластин, ограненного кристалла и небольшой броши из бронзы, над которой она трудилась уже третью неделю. Вечер давно перешел в ночь, и ей следовало бы быть уже в келье госпожи Аделин, помогая с расчесыванием волос и наливанием умывальной воды, но сердце не отпускало.

Невена разложила предметы на столе бережно, почти благоговейно, будто касалась не заготовок, а живых существ, в которых вот-вот должна была вдохнуть душу. Первым она взяла диск: тяжелый, теплый на ощупь, с выгравированными по спирали рунами, замкнутыми в узорчатый узел, словно притянутыми друг к другу древней симфонией. Пальцы ее прошлись по линиям с едва ощутимым дрожанием, как по струнам давно знакомой мелодии.

Глаза на миг сомкнулись. В этот миг исчезло все: зал, шорохи, даже дрожь в пальцах. Осталась только одна точка, ровно в центре диска, как затихающая капля в гладкой воде. Невена сделала глубокий, неторопливый вдох и развела ладони на уровне груди, очерчивая в воздухе круг — плавно, уверенно, будто рисовала на невидимом холсте. Поток, отозвавшись изнутри, поднимался медленно, послушный, без рывков. Словно знал: сейчас нельзя ошибиться. Сфокусировав волю, она направила энергию в диск, следя за его откликом, будто ловила дыхание спящего зверя.

Медь отозвалась почти сразу — тихо, с легким, едва слышным щелчком, как тонкий звон стекла. Казалось, металл дрогнул, затрепетал, будто лепесток, поймавший ветер. Руны вдоль краев вспыхнули ровным, теплым светом, нити их потянулись к сердцу конструкции, сливаясь в единую нить. И вот… диск засветился изнутри, неярко, как свет далекой звезды, но уверенно.

Невена не дышала, пока внутренняя сеть не выстроилась полностью. Только когда контур перестал вибрировать, а плетение обрело устойчивость, она осторожно выдохнула.

Один… есть.

Не веря глазам, Невена с осторожностью отложила диск, будто сомневаясь, не привиделось ли ей. Но взгляд ее уже зацепился за кристалл — упрямый, как запертая дверь, не желающая впускать чужака. Его грани, идеально выточенные, будто отталкивали магию, сопротивляясь прикосновению, не желая подчиняться. Девушка вновь протянула нить, изменила ее ход, позволила ей течь мягче, глубже — и, вспомнив наставления учителя доны Ловисы, вложила в поток частицу себя: едва уловимую, согретую воспоминанием.

— “Любой артефакт — это сосуд”, — звучал в памяти голос наставницы. — “Он должен полюбить тебя”… И это сработало.

В глубине кристалла, точно в сердце замерзшего ручья, дрогнул свет. Он был слаб, но устойчив, как первый отблеск рассвета. Светящиеся нити медленно расползлись по граням, обвивая их, словно тонкий иней, озаренный лунным сиянием. Живое, хрупкое пламя родилось внутри — не от магии, но от взаимности.

Невена не улыбалась своей маленькой победе, не смела, но в груди жгло тихое ликование. Два из трех. Почти.

Затем ее пальцы сомкнулись на бронзовой броши — тяжелой, упрямо холодной, как забытая вещь, в которой угасло дыхание. Она не отвечала. Лежала безжизненно, будто в ней иссяк последний отблеск магии. Невена уже знала: руна сместилась безвозвратно, возможно, невидимая трещина в металле разрушила равновесие потоков. Каждая попытка пробудить ее заканчивалась глухой тишиной — обидной, как отворенная дверь в пустую комнату. С тихим сожалением, похожим на прощание, девушка отложила брошь в сторону, осторожно обернула готовые артефакты льняной тканью, свернула в узелок и прижала к груди, словно что-то хрупкое и живое.

Теперь — бежать.

Оставив за спиной приглушенный свет Зала, она шагнула в коридор и оказалась словно в другом мире. Ночь проникла в Академию — вязкая, густая, с серебром на подоконниках, с гулким эхом шагов. Мраморный пол отражал ее силуэт, сливаясь с тенями. Внутри нее самой тоже была ночь — напряженная, хрупкая, наполненная ожиданием. Коридоры в это время были почти пусты. Она шла быстро, не позволяя себе обернуться, не позволяя себе думать о том, что если бы сейчас кто-нибудь увидел… Если бы узнал…

Ленты, гребень, шпильки госпожи —  единственное, что должно быть с ней, но в другой руке в узелке прятались артефакты. Пройти нужно было не более двух лестничных пролетов, свернуть направо, мимо библиотеки, и уже отсюда — в сторону жилых покоев. Девушка выбежала из тени арки, и… резко врезалась во что-то твердое, живое.

— Ах! — выдох вырвался сам собой.

Удар был ощутим, что девушка пошатнулась, потеряла равновесие, и из рук выпало все: гребень, сверток с артефактами, брошь, шпильки — все с грохотом рассыпалось по полу. Один из кристаллов отлетел в сторону и ударился о стену, едва не треснув. Диск вспыхнул слабым отблеском, трепеща от потери контакта. Шпильки звонко звякнули, разлетаясь по мрамору, как капли росы.

Невена замерла, затем, как будто пробудившись, бросилась на колени, собирая вещи. Сердце билось так сильно, что казалось, его можно услышать даже снаружи. Она не поднимала головы. Совершенно не хотела знать, кто перед ней. Уже по возгласу от неожиданного столкновения было ясно, что это курсант, но старше.

— Прошу, пожалуйста, простите, — тихо сказала Нева, продолжая собирать свои вещи.

Отредактировано Nevena (2025-05-18 23:45:28)

Невена не принадлежала к числу тех, кто любит привлекать к себе взгляды в полумраке коридоров или теребить чужое внимание, словно перстень на чужом пальце. Но порой ночь в академии становилась не только временем уединения, но и испытанием, где каждый шаг мог оказаться неверным, а тень за плечом — живой. Именно в такую ночь, когда воздух казался влажным от холода, а свечи в настенных канделябрах дрожали, как слабые пульсы умирающей надежды, она и столкнулась с ним — Эстерази.

Ее шаги, легкие, как дыхание призрака, почти не касались плит старого каменного пола. Она надеялась пройти незамеченной, но не из вины, а из привычки, которую воспитала в себе еще до Академии. Там, где каждый взгляд мог стать обвинением, а каждое движение — поводом для слухов, она давно научилась быть тенью.

Эрмес Эстерхази. Из рода, где монеты падали в руки, будто по мановению волшебства, и превращались в звонкую удачу. Он был из тех, кто, не стараясь, уже занимал больше пространства, чем позволяла комната. Даже когда молчал, его взгляд звучал — колко, насмешливо, с налетом досужего превосходства. А в его голосе таилась холодная насмешка, как будто весь мир для него был чем-то вроде нескладного анекдота, рассказанного деревенским шутом.

Невена тихо выдохнула, когда ее пальцы соскользнули с ремешка сумки, и все, что было внутри, рассыпалось, словно утренняя роса по мрамору. Она уже наклонялась, чтобы собрать, как голос, холодный, как лезвие ножа, разрезал тишину:

— Ты все это стянула?

Вопрос прозвучал не как обвинение, но как утверждение, приправленное скукой. И тем не менее, за этой скукой прятался интерес — ленивый, капризный, как у кота, что вдруг решил поиграть с пойманной мышкой.

Девушка подняла на него взгляд. Чистый, прямой, лишенный жеманства. Не было в нем ни страха, ни мольбы — только горечь усталости, которую несли на себе те, кого жизнь учила вежливости ударами, а не уроками. Впрочем, перед ним она старалась сдерживать чувства, зная, что подобные юноши приучены видеть в каждом шаге девушки либо кокетство, либо слабость.

— Это мое, — голос ее был мягким, но сдержанным, как шаг по льду.

Нева не протянула руку, не бросилась вырывать у него кристалл, не заглянула в глаза с мольбой. Просто стояла, подбирая с пола мелочи, как будто ничего важного в этой встрече не было. И все же внутри нее кипело: обида на его тон, горечь унижения — и не перед ним, нет, перед самой собой, что оказалась уязвимой в самый неподходящий момент.

Юноша смотрел на кристалл, словно на игрушку, случайно оброненную богами. Его пальцы медленно сжимались вокруг него и Невена почувствовала, как сердце ее кольнуло тревогой. Этот артефакт был не просто украшением. Внутри него находилась ее магия, ее память и множество сил, брошенных на его создание.

— В обмен на это, — его голос был спокоен, почти ленив. — Договорились?

Невена выпрямилась. Медленно, словно стряхивая с плеч не пыль, а груз всего дня. Несколько прядей выскользнули из-под капюшона мантии, и тусклый свет свечи коснулся ее щеки. Девушка не выглядела угрожающе, напротив, была из тех, кого принимают за кротких и покорных, но в ее позе вдруг появилась прямая линия, будто внутренняя струна натянулась до предела.

— У вас богатая родословная, господин Эстерази, — сказала она негромко, но отчетливо. — Неужто нуждаетесь в вещице, что не стоит и медной монеты?

Девушка посмотрела на него долго и, наконец, с легкой, почти незаметной улыбкой, склонила голову набок с неприкрытым интересом.

Слова, сорвавшиеся с его уст, прозвучали без особого нажима, почти мимоходом, как бросаемое на прощанье замечание, несущее в себе ни уверенности, ни заботы. И все же они повисли в воздухе, как послевкусие гари после сожженного письма, неуловимо, но стойко.

— Приходи завтра вечером, — сказал он и, едва кивнув, оставил кристалл в своей ладони, словно не придавая находке ни малейшего значения.

Невена не отводила взгляда. Она смотрела, как пламя ближайшего светильника дробится в искристых гранях артефакта, играя отблесками на лице юноши. Он держал его легко, небрежно, словно стеклянную безделушку, не ведая, что за сила сокрыта в его руках. И именно это неведение, эта безучастная беспечность по-настоящему ее раздражали. Почти до злости.

Девушка не могла двинуться с места, хотя нутро тянуло прочь. Ее удерживал не взгляд, не слово, не человек, но сам кристалл, словно перехватил волю, подчинил себе, заковал, как будто в воздухе разлилось чье-то чужое присутствие, затаенное и опасное. Сердце ее билось глухо, будто заперто в сундуке из тяжелого дуба. Если бы Эстерхази знал, с чем имеет дело, он бы уже выбросил артефакт или, по крайней мере, держал бы его с почтительной осторожностью, как держат нечто живое и взрывоопасное, семя, в котором колышется незавершенная сила, отзывающаяся дыханием непредсказуемости.

Невена моргнула, отгоняя настойчивые образы, провела ладонью по переносице, будто пытаясь уловить нужные слова. Как предупредить? Как сказать и не быть высмеянной, не показаться истеричной, не дать повода для усмешки?

— Вы вправду намерены оставить его себе? — спросила она наконец. Голос ее прозвучал низко, чуть хрипло, как бывает у человека, долго державшего молчание. Хотя сегодня она сказала уже слишком много.

Юноша приподнял бровь; на губах его мелькнула легкая, почти мальчишеская усмешка, та, что предвещает игривую реплику, способную все обратить в шутку. Но Невена не дала ему сказать.

— Вы ведь даже не представляете, что это такое.

Наступила короткая, но гнетущая тишина. И прежде чем он успел бросить что-то в духе: «А ты, выходит, знаешь?», девушка сделала шаг вперед. Не слишком близко, но достаточно, чтобы свет, скользнувший по ее лицу, высветил перемену: ни следа прежней усталости, лишь собранность, сдержанная тревога и… страх. Не за себя, а за него.

— Хотите — оставьте. Можете продать его. Или выбросить. Мне… все равно. — произнесла она почти отстраненно. Запнулась, но не сделала ни шага назад. В ее взгляде не было колебаний. — Но вы должны знать: он может взорваться в любую секунду.

Последовавшая тишина была уже не просто молчанием, а осязаемой плотной завесой. Воздух потяжелел, будто наполнился медленным давлением грозового облака. Свет в коридоре потускнел. Эрмес едва заметно отстранился, почти машинально, с тем неуловимым движением.

— Возможно, не здесь, не сейчас, — добавила она, и голос ее дрогнул, но не потерял ясности. — Но он нестабилен. Я не могу сказать точно, сколько осталось времени. Энергия внутри… слишком зыбкая. Неподконтрольная. Я не уверена, удержится ли она до рассвета.

Как объяснить то, что невозможно облечь в слова? Нева не знала. Она чувствовала его — не разумом, не логикой, но самой кожей, пальцами, которые судорожно сжимались, стоило лишь воздуху вокруг кристалла дрогнуть. В Академии мало кто интересовался подобными вещами: там предпочитали тянуть энергию из своих сосудов, как то принято у магов посредственной меры. Это было просто. Практично. Надежно. Но Невена всегда видела в таком подходе осквернение дара. Ее путь был другим. Сложным, упрямым и рискованным. Она пыталась создавать артефакты, что могли бы хранить силу, не красть, но вмещать. Не угрожать, но служить.

— Я не знаю, сколько у вас времени, — прошептала она. — Возможно, неделя. Возможно, час. А быть может — он треснет ночью, когда вы будете спать.

Слова звучали почти театрально, словно произнесенные со сцены, но ни в голосе, ни во взгляде не было фальши. Только точно отмеренное напряжение.

Эрмес смотрел на нее, и выражение его лица менялось. Быть может, он хотел пошутить, смягчить накалившуюся атмосферу. Возможно, даже подумал, что все это — уловка, попытка вызвать жалость, вернуть себе кристалл. Прием дешевый, почти жалкий. Неужели она и вправду решила сыграть так примитивно?

— …но если завтра вечером, — проговорил он, — значит, завтра вечером.

Невена повернулась, на сей раз окончательно. Ее шаги были быстры, угловаты, как у того, кто внезапно сказал больше, чем собирался, и теперь ищет выход — не из комнаты, но из собственной откровенности. Словно оставила за собой тикающий механизм, и не было уже пути назад. Но тяжесть осталась. В воздухе. В груди. Где-то между шагом и тенью, в пространстве, которое не принадлежало ни ей, ни ему.
И все же, уходя, девушка не знала — придет ли он завтра на назначенную встречу.

Невена не могла уснуть. Ни в первую, ни во вторую половину ночи, ни когда за окнами, будто нехотя, потемнело чуть больше обычного, и тьма плотнее прижалась к оконным переплетам. Ни когда в коридоре что-то стукнуло, хлопнула дверь или в одном из крыльев прошлись с факелом, едва слышно, но с каждым шагом все ближе и ближе, как будто не просто дежурная охрана шла своим привычным маршрутом, а сама тревога набирала ход и размахивала полами тревожного плаща. Она лежала с открытыми глазами, уставившись в потолок, и сердце ее било в висках, словно что-то все еще происходило, продолжалось, догорало в стенах Академии, как затаенный пожар.

Она отдала ему артефакт.

Не проверенный, не до конца стабилизированный, собранный поспешно, выведенный на предельно тонкий порог энергии, с хрупкой, почти прозрачной оболочкой. Девушка все еще ощущала в пальцах ту неестественную дрожь, с какой сжимала предмет до того, как они столкнулись и Эрмес протянул руку и перехватив его. Он не задал ни одного вопроса. Ничего особо не уточнил, не попросил гарантий. Только кивнул, как человек, который уже принял решение и знает, чем рискует.

“Чтоб он только не взорвался к чертям собачьим”, — Невена повторила это в сотый, если не в тысячный раз, свернувшись клубком на койке и вцепившись в одеяло до побелевших костяшек. Молитва, не молитва — черт с ней, лишь бы сработало. Она шептала это про себя, точно заклинание: чтобы пульсация внутри артефакта не превысила критическую точку, чтобы оболочка не дала трещину, чтобы Эрмес не заснул с ним в кармане и не оказался, как минимум, без руки, а как максимум — без головы. Слишком уж непредсказуемыми были все расчеты. Слишком мало у нее было времени, чтобы отшлифовать, отполировать до совершенства то, что она в спешке сплела из своих знаний, интуиции и отчаянного желания доказать, что может.

Когда рассвело, ничего не изменилось. Сон так и не пришел. Только тяжесть под глазами да ноющая тревога, будто тело все это время держали в ледяной воде. Но и это не имело значения, потому что ее не отпускало главное: если бы что-то случилось, она бы узнала. Услышала бы. Академия никогда не хранит тишину в случае бедствия — она ревет, гремит, дышит всеми своими закоулками, и каждый ее вдох становится тревожным зовом.

Но ничего подобного не было. А значит — он жив.

Невена провела весь день, словно по ту сторону зеркала. Будто была в своем теле только частично, а остальная часть ходила рядом с ней невидимой тенью, подглядывала из окон, оглядывалась на лестницах, прислушивалась к разговорам и шагам, надеясь выловить знакомое имя. Она не пошла на завтрак. Не заглянула в библиотеку. Пропустила лекцию, которую вообще-то не стоило пропускать. Все было подчинено лишь одному — услышать, увидеть, убедиться.

И когда, наконец, в шумной, многолюдной галерее, в гуще голосов и развевающихся плащей, она заметила знакомую фигуру — все внутри нее одновременно обрушилось и зазвучало. Он был… жив и невредим. Такой же спокойный, как всегда, только, может быть, чуть более сосредоточенный, и будто бы нарочно оборачивался чаще, чем обычно.

Ее сердце все еще не верило.

Нева почти не помнила, как оказалась у того самого коридора. Сердце уже знало дорогу, тело шло за ним, а мысли упрямо барахтались в тревожных отголосках ночи, обволакивая каждую кость ватой напряжения. Здесь, вчера, все и началось. Здесь она столкнулась с ним, здесь он поймал ее, здесь она, совершенно не подумав, не просчитав, передала то, что не имела права доверять никому. А он принял, не моргнув.

Минуты тянулись вязко, как смола. Лужа света от окон скользила по полу, покачивалась, будто и она прислушивалась, ждала. И когда шаги за спиной раздались все громче, когда на повороте показался Эрмес Эстерхази — живой, вполне целый, и, как показалось ей, даже с каким-то азартом во взгляде — Невена выдохнула медленно, но не до конца. Ее ладони были холодны, но голос, когда она заговорила, звучал на удивление ровно.

— Нам стоит отойти. Куда-нибудь, где нас никто не услышит.

Девушка не ждала его одобрения, а просто кивнула в сторону ближайшего свободного учебного класса и первой шагнула внутрь, не глядя, идет ли он следом. В помещении пахло сухими чернилами, меловой пылью и старым деревом, было почти уютно и безопасно. Но это ощущение было ложным: внутри нее все еще бурлило. Все еще гудело тревогой, недосказанностью и болью… той, что поселяется под кожей, когда слишком многое на кону.

Невена не оборачивалась, пока не услышала, как дверь за спиной мягко захлопнулась. Только тогда медленно повернулась, прижимая пальцы к животу, будто пыталась удержать внутреннюю дрожь.

— Он… не сработал?

Этот вопрос был не просто техническим. Он был обнаженным нервом, самым хрупким участком ее души. Потому что в этой простой фразе было все: тревога, гордость, страх, вина и надежда, что он все еще здесь не только потому, что выжил, но и потому, что пришел добровольно. Ее взгляд встретился с его — и она вдруг поняла: он все понял. Все. До последней молчаливой молитвы, прошептанной ночью.

— Покажешь?

— Невена.
Имя отозвалось в коридоре, будто чужое эхо, и мгновением спустя он задал другой вопрос, куда более важный. Как ей это удалось? И, пусть он тут же отступил, по лицу его скользнуло то выражение, от которого в Невене поднималась едва заметная обида. Господин Эстерхази не верил или не хотел верить в силу ее артефакта. До сих пор.

— Правильное решение.
Юноша взял ее за руку, требовательно, резко, и она чуть было не отдернулась от неожиданности, от той легкой властности, что сквозила в движении. Но потом все же пошла за ним, как идет маг к живому потоку силы — с осторожностью и неотвратимостью. Эрмес отпустил только когда приблизились голоса.  Скрип ступеней. Тяжесть воздуха. Влажная пыль. Шаги эхом били в кости. Все, что происходило, дышало надрывом. Нева едва не налетела на него, когда парень резко остановился. Рука невольно уже тянулась вперед, повернуться его к себе и узнать, что не так. Она чувствовала, что происходит что-то… артефакт отзывался на ее присутствие слишком сильно. И будто в ответ на ее догадку — в этот момент мир дрогнул, как сталь под ударом молота.

— Подожди… — тихо бросил Эрмес, но было поздно.
— Черт, — прошептала Невена себе под нос за мгновение до…
То, что пришло, не было молнией. Это было как дыхание самой погибели. Вспышка, не из света, а из жара. Треск, способный сорвать кожу. Стена реальности содрогнулась, воздух пошел рябью, и в следующее мгновение — взрыв. Грохот, словно сама Академия схлопнулась в себе. Волна жара, почти беззвучная, но всепроникающая. Пламя, несущее смерть. Стекло, разлетающееся в крик. Рев, гул, будто зверь вырвался из древнего саркофага и раздирает стены.

Но чего Невена не ожидала увидеть вовсе, так это купол воды над собой. Вода, чуждая этому аду, но пришедшая вовремя и благодаря Эрмесу. Девушка почувствовала, как его пасс сорвал влагу из воздуха, выдрал ее из фонтана, вылепил купол — живой, дрожащий, горячий. Маг накрыл их, создавая огню преграду, и этого хватило, чтобы выжить. Нет, не просто выжить…. чтобы не быть разорванными в клочья. Кипяток жалил лицо, обжигал шею. Осколки, зацепившие край щеки, впивались с леденящей точностью. А она стояла, прижавшись плечом к его спине, вытянувшись, вцепившись в воздух, будто могла сама собой удержать равновесие мира. Невена моргнула, и на ресницах осели капли. Медленно выдохнула, чувствуя, как сквозь грудную клетку еще перекатывается раскат боли, будто сама взрывная волна пронеслась сквозь плоть. Но времени на дрожь не было. Магия внутри нее отзывалась, будто сама требовала выхода, требовала ответить, защитить, решить проблему.

— Прикройся… я сейчас, — прошептала девушка, и глаза ее вспыхнули янтарем, в котором сплелись жар кузни и гнев живого сердца.

С пальцев ее правой руки сорвался тонкий, почти незаметный огненный след. Он скользнул по воздуху, очерчивая узкий круг вдоль внутренней стороны купола, как пишет кузнец гравировку на раскаленном металле. Этот жар не обжигал Эрмеса, напротив, шел врозь, будто почтительно обходя его стороной.  Одно движение — точное, короткое, с силой, сжимающей целую огненную стихию до одной искры. Огонь не взорвался, не ринулся искать выход и не сорвался в вихрь. Он пошел волной столь мягкой и неумолимой, как дуновение из раскаленного горна. Ее искра дрогнула, и начала смещаться к ближайшему окну, разбитому, с оплавленными краями стекла.

Невена вытянула руку ладонью вверх и огонь повиновался, хотя и пытался вырваться из этой ловушки, словно был не магической конструкцией, а живым существом, непослушным, рожденным из жара и воли. Он медленно втянулся в проем окна, из последних сил Невены, полукруглой воронкой, собираясь, сжимаясь, как сворачивается папоротник перед грозой.

В последний миг, когда он уже покидал пределы здания, она повела рукой, будто срывая с себя нечто невидимое, и ее ловушка рассыпалась в россыпь золотистых искр, устремившись в небо. Они взлетели, переливаясь, на миг превратившись в знак, который можно было принять за солнечный блик или за обман зрения.  Ветер, ворвавшийся сквозь разбитое окно, взлохматил ее волосы. Лента от рубашки сорвалась и улетела прочь, словно и она стала частью магии, сгоревшей в воздухе. Невена медленно опустила руку, будто закрывала книгу, чей последний лист только что обратился в пепел, и обернулась:

— Теперь у тебя меньше минуты, — произнесла девушка совсем тихо, но в голосе все же плескалась решимость. — Если не хочешь получить по хребту от наставников, тебе лучше скрыться отсюда как можно быстрее.