Воздух в зале Свободных Практик был неподвижен и чуть тягуч, напоенный невидимыми токами, остатками чужих чар, дыханием металла и камня, что веками впитывали магические выбросы. Сумеречный свет свечей медленно стекал по стенам, делая помещение похожим на усыпальницу забытых знаний. Здесь редко бывало шумно: ученики приходили в одиночку, работали молча, как под сводами храма, и исчезали, не оставляя следов, кроме ожогов на столах и магических копотей на воздухе.

Невена вошла почти неслышно, осторожно прикрыв за собой дверь. Сверток с заготовками тяжелел в руках. Сегодня она собиралась попробовать сотворить артефакт из медных пластин, ограненного кристалла и небольшой броши из бронзы, над которой она трудилась уже третью неделю. Вечер давно перешел в ночь, и ей следовало бы быть уже в келье госпожи Аделин, помогая с расчесыванием волос и наливанием умывальной воды, но сердце не отпускало.

Невена разложила предметы на столе бережно, почти благоговейно, будто касалась не заготовок, а живых существ, в которых вот-вот должна была вдохнуть душу. Первым она взяла диск: тяжелый, теплый на ощупь, с выгравированными по спирали рунами, замкнутыми в узорчатый узел, словно притянутыми друг к другу древней симфонией. Пальцы ее прошлись по линиям с едва ощутимым дрожанием, как по струнам давно знакомой мелодии.

Глаза на миг сомкнулись. В этот миг исчезло все: зал, шорохи, даже дрожь в пальцах. Осталась только одна точка, ровно в центре диска, как затихающая капля в гладкой воде. Невена сделала глубокий, неторопливый вдох и развела ладони на уровне груди, очерчивая в воздухе круг — плавно, уверенно, будто рисовала на невидимом холсте. Поток, отозвавшись изнутри, поднимался медленно, послушный, без рывков. Словно знал: сейчас нельзя ошибиться. Сфокусировав волю, она направила энергию в диск, следя за его откликом, будто ловила дыхание спящего зверя.

Медь отозвалась почти сразу — тихо, с легким, едва слышным щелчком, как тонкий звон стекла. Казалось, металл дрогнул, затрепетал, будто лепесток, поймавший ветер. Руны вдоль краев вспыхнули ровным, теплым светом, нити их потянулись к сердцу конструкции, сливаясь в единую нить. И вот… диск засветился изнутри, неярко, как свет далекой звезды, но уверенно.

Невена не дышала, пока внутренняя сеть не выстроилась полностью. Только когда контур перестал вибрировать, а плетение обрело устойчивость, она осторожно выдохнула.

Один… есть.

Не веря глазам, Невена с осторожностью отложила диск, будто сомневаясь, не привиделось ли ей. Но взгляд ее уже зацепился за кристалл — упрямый, как запертая дверь, не желающая впускать чужака. Его грани, идеально выточенные, будто отталкивали магию, сопротивляясь прикосновению, не желая подчиняться. Девушка вновь протянула нить, изменила ее ход, позволила ей течь мягче, глубже — и, вспомнив наставления учителя доны Ловисы, вложила в поток частицу себя: едва уловимую, согретую воспоминанием.

— “Любой артефакт — это сосуд”, — звучал в памяти голос наставницы. — “Он должен полюбить тебя”… И это сработало.

В глубине кристалла, точно в сердце замерзшего ручья, дрогнул свет. Он был слаб, но устойчив, как первый отблеск рассвета. Светящиеся нити медленно расползлись по граням, обвивая их, словно тонкий иней, озаренный лунным сиянием. Живое, хрупкое пламя родилось внутри — не от магии, но от взаимности.

Невена не улыбалась своей маленькой победе, не смела, но в груди жгло тихое ликование. Два из трех. Почти.

Затем ее пальцы сомкнулись на бронзовой броши — тяжелой, упрямо холодной, как забытая вещь, в которой угасло дыхание. Она не отвечала. Лежала безжизненно, будто в ней иссяк последний отблеск магии. Невена уже знала: руна сместилась безвозвратно, возможно, невидимая трещина в металле разрушила равновесие потоков. Каждая попытка пробудить ее заканчивалась глухой тишиной — обидной, как отворенная дверь в пустую комнату. С тихим сожалением, похожим на прощание, девушка отложила брошь в сторону, осторожно обернула готовые артефакты льняной тканью, свернула в узелок и прижала к груди, словно что-то хрупкое и живое.

Теперь — бежать.

Оставив за спиной приглушенный свет Зала, она шагнула в коридор и оказалась словно в другом мире. Ночь проникла в Академию — вязкая, густая, с серебром на подоконниках, с гулким эхом шагов. Мраморный пол отражал ее силуэт, сливаясь с тенями. Внутри нее самой тоже была ночь — напряженная, хрупкая, наполненная ожиданием. Коридоры в это время были почти пусты. Она шла быстро, не позволяя себе обернуться, не позволяя себе думать о том, что если бы сейчас кто-нибудь увидел… Если бы узнал…

Ленты, гребень, шпильки госпожи —  единственное, что должно быть с ней, но в другой руке в узелке прятались артефакты. Пройти нужно было не более двух лестничных пролетов, свернуть направо, мимо библиотеки, и уже отсюда — в сторону жилых покоев. Девушка выбежала из тени арки, и… резко врезалась во что-то твердое, живое.

— Ах! — выдох вырвался сам собой.

Удар был ощутим, что девушка пошатнулась, потеряла равновесие, и из рук выпало все: гребень, сверток с артефактами, брошь, шпильки — все с грохотом рассыпалось по полу. Один из кристаллов отлетел в сторону и ударился о стену, едва не треснув. Диск вспыхнул слабым отблеском, трепеща от потери контакта. Шпильки звонко звякнули, разлетаясь по мрамору, как капли росы.

Невена замерла, затем, как будто пробудившись, бросилась на колени, собирая вещи. Сердце билось так сильно, что казалось, его можно услышать даже снаружи. Она не поднимала головы. Совершенно не хотела знать, кто перед ней. Уже по возгласу от неожиданного столкновения было ясно, что это курсант, но старше.

— Прошу, пожалуйста, простите, — тихо сказала Нева, продолжая собирать свои вещи.

Отредактировано Nevena (2025-05-18 23:45:28)

Невена не принадлежала к числу тех, кто любит привлекать к себе взгляды в полумраке коридоров или теребить чужое внимание, словно перстень на чужом пальце. Но порой ночь в академии становилась не только временем уединения, но и испытанием, где каждый шаг мог оказаться неверным, а тень за плечом — живой. Именно в такую ночь, когда воздух казался влажным от холода, а свечи в настенных канделябрах дрожали, как слабые пульсы умирающей надежды, она и столкнулась с ним — Эстерази.

Ее шаги, легкие, как дыхание призрака, почти не касались плит старого каменного пола. Она надеялась пройти незамеченной, но не из вины, а из привычки, которую воспитала в себе еще до Академии. Там, где каждый взгляд мог стать обвинением, а каждое движение — поводом для слухов, она давно научилась быть тенью.

Эрмес Эстерхази. Из рода, где монеты падали в руки, будто по мановению волшебства, и превращались в звонкую удачу. Он был из тех, кто, не стараясь, уже занимал больше пространства, чем позволяла комната. Даже когда молчал, его взгляд звучал — колко, насмешливо, с налетом досужего превосходства. А в его голосе таилась холодная насмешка, как будто весь мир для него был чем-то вроде нескладного анекдота, рассказанного деревенским шутом.

Невена тихо выдохнула, когда ее пальцы соскользнули с ремешка сумки, и все, что было внутри, рассыпалось, словно утренняя роса по мрамору. Она уже наклонялась, чтобы собрать, как голос, холодный, как лезвие ножа, разрезал тишину:

— Ты все это стянула?

Вопрос прозвучал не как обвинение, но как утверждение, приправленное скукой. И тем не менее, за этой скукой прятался интерес — ленивый, капризный, как у кота, что вдруг решил поиграть с пойманной мышкой.

Девушка подняла на него взгляд. Чистый, прямой, лишенный жеманства. Не было в нем ни страха, ни мольбы — только горечь усталости, которую несли на себе те, кого жизнь учила вежливости ударами, а не уроками. Впрочем, перед ним она старалась сдерживать чувства, зная, что подобные юноши приучены видеть в каждом шаге девушки либо кокетство, либо слабость.

— Это мое, — голос ее был мягким, но сдержанным, как шаг по льду.

Нева не протянула руку, не бросилась вырывать у него кристалл, не заглянула в глаза с мольбой. Просто стояла, подбирая с пола мелочи, как будто ничего важного в этой встрече не было. И все же внутри нее кипело: обида на его тон, горечь унижения — и не перед ним, нет, перед самой собой, что оказалась уязвимой в самый неподходящий момент.

Юноша смотрел на кристалл, словно на игрушку, случайно оброненную богами. Его пальцы медленно сжимались вокруг него и Невена почувствовала, как сердце ее кольнуло тревогой. Этот артефакт был не просто украшением. Внутри него находилась ее магия, ее память и множество сил, брошенных на его создание.

— В обмен на это, — его голос был спокоен, почти ленив. — Договорились?

Невена выпрямилась. Медленно, словно стряхивая с плеч не пыль, а груз всего дня. Несколько прядей выскользнули из-под капюшона мантии, и тусклый свет свечи коснулся ее щеки. Девушка не выглядела угрожающе, напротив, была из тех, кого принимают за кротких и покорных, но в ее позе вдруг появилась прямая линия, будто внутренняя струна натянулась до предела.

— У вас богатая родословная, господин Эстерази, — сказала она негромко, но отчетливо. — Неужто нуждаетесь в вещице, что не стоит и медной монеты?

Девушка посмотрела на него долго и, наконец, с легкой, почти незаметной улыбкой, склонила голову набок с неприкрытым интересом.

Слова, сорвавшиеся с его уст, прозвучали без особого нажима, почти мимоходом, как бросаемое на прощанье замечание, несущее в себе ни уверенности, ни заботы. И все же они повисли в воздухе, как послевкусие гари после сожженного письма, неуловимо, но стойко.

— Приходи завтра вечером, — сказал он и, едва кивнув, оставил кристалл в своей ладони, словно не придавая находке ни малейшего значения.

Невена не отводила взгляда. Она смотрела, как пламя ближайшего светильника дробится в искристых гранях артефакта, играя отблесками на лице юноши. Он держал его легко, небрежно, словно стеклянную безделушку, не ведая, что за сила сокрыта в его руках. И именно это неведение, эта безучастная беспечность по-настоящему ее раздражали. Почти до злости.

Девушка не могла двинуться с места, хотя нутро тянуло прочь. Ее удерживал не взгляд, не слово, не человек, но сам кристалл, словно перехватил волю, подчинил себе, заковал, как будто в воздухе разлилось чье-то чужое присутствие, затаенное и опасное. Сердце ее билось глухо, будто заперто в сундуке из тяжелого дуба. Если бы Эстерхази знал, с чем имеет дело, он бы уже выбросил артефакт или, по крайней мере, держал бы его с почтительной осторожностью, как держат нечто живое и взрывоопасное, семя, в котором колышется незавершенная сила, отзывающаяся дыханием непредсказуемости.

Невена моргнула, отгоняя настойчивые образы, провела ладонью по переносице, будто пытаясь уловить нужные слова. Как предупредить? Как сказать и не быть высмеянной, не показаться истеричной, не дать повода для усмешки?

— Вы вправду намерены оставить его себе? — спросила она наконец. Голос ее прозвучал низко, чуть хрипло, как бывает у человека, долго державшего молчание. Хотя сегодня она сказала уже слишком много.

Юноша приподнял бровь; на губах его мелькнула легкая, почти мальчишеская усмешка, та, что предвещает игривую реплику, способную все обратить в шутку. Но Невена не дала ему сказать.

— Вы ведь даже не представляете, что это такое.

Наступила короткая, но гнетущая тишина. И прежде чем он успел бросить что-то в духе: «А ты, выходит, знаешь?», девушка сделала шаг вперед. Не слишком близко, но достаточно, чтобы свет, скользнувший по ее лицу, высветил перемену: ни следа прежней усталости, лишь собранность, сдержанная тревога и… страх. Не за себя, а за него.

— Хотите — оставьте. Можете продать его. Или выбросить. Мне… все равно. — произнесла она почти отстраненно. Запнулась, но не сделала ни шага назад. В ее взгляде не было колебаний. — Но вы должны знать: он может взорваться в любую секунду.

Последовавшая тишина была уже не просто молчанием, а осязаемой плотной завесой. Воздух потяжелел, будто наполнился медленным давлением грозового облака. Свет в коридоре потускнел. Эрмес едва заметно отстранился, почти машинально, с тем неуловимым движением.

— Возможно, не здесь, не сейчас, — добавила она, и голос ее дрогнул, но не потерял ясности. — Но он нестабилен. Я не могу сказать точно, сколько осталось времени. Энергия внутри… слишком зыбкая. Неподконтрольная. Я не уверена, удержится ли она до рассвета.

Как объяснить то, что невозможно облечь в слова? Нева не знала. Она чувствовала его — не разумом, не логикой, но самой кожей, пальцами, которые судорожно сжимались, стоило лишь воздуху вокруг кристалла дрогнуть. В Академии мало кто интересовался подобными вещами: там предпочитали тянуть энергию из своих сосудов, как то принято у магов посредственной меры. Это было просто. Практично. Надежно. Но Невена всегда видела в таком подходе осквернение дара. Ее путь был другим. Сложным, упрямым и рискованным. Она пыталась создавать артефакты, что могли бы хранить силу, не красть, но вмещать. Не угрожать, но служить.

— Я не знаю, сколько у вас времени, — прошептала она. — Возможно, неделя. Возможно, час. А быть может — он треснет ночью, когда вы будете спать.

Слова звучали почти театрально, словно произнесенные со сцены, но ни в голосе, ни во взгляде не было фальши. Только точно отмеренное напряжение.

Эрмес смотрел на нее, и выражение его лица менялось. Быть может, он хотел пошутить, смягчить накалившуюся атмосферу. Возможно, даже подумал, что все это — уловка, попытка вызвать жалость, вернуть себе кристалл. Прием дешевый, почти жалкий. Неужели она и вправду решила сыграть так примитивно?

— …но если завтра вечером, — проговорил он, — значит, завтра вечером.

Невена повернулась, на сей раз окончательно. Ее шаги были быстры, угловаты, как у того, кто внезапно сказал больше, чем собирался, и теперь ищет выход — не из комнаты, но из собственной откровенности. Словно оставила за собой тикающий механизм, и не было уже пути назад. Но тяжесть осталась. В воздухе. В груди. Где-то между шагом и тенью, в пространстве, которое не принадлежало ни ей, ни ему.
И все же, уходя, девушка не знала — придет ли он завтра на назначенную встречу.