Magic: the Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] Оборона Святого Отмара
Дай мне умереть живым, и не жить мертвым. Аминь.
25.11.1562/Форт Святого Отмара, южный берег р. Гьелль, Айзен
Герцог Вустершир, баронесса фон Шультен, наши славные герои и их мерзкие захватчики
Переход некромантами р. Гьелль, оборона одинокого форта и захват трофеев.
Отредактировано Frederica von Schulten (2025-04-26 22:12:29)
Форт Святого Отмара заметала густая как молоко пурга, превращавшая ночь в день - до того белым было небо над черной рекой, над колодцем обрамленного древней стеной двора и над высоким донжоном. Святой Омтар стоял на отвесной скале над мрачной водой, и скала служила ему защитой. Некогда против него жил богатый город Вайзель, где добывали соль. Но уже 20 лет, как последние жители Вайзеля покинули эти места, переправившись сперва в Отмар, а потом двинулись на юг, сея на своем пути ужасающие рассказы об ордах ходячих покойников, об отравленных трупами колодцах, голоде и море, принесенном бродячими останками из чумных могильников. Уже 10 лет непоколебимо и бесстрашно взирал святой Отмар Галлекский, чей лик вырублен был на каменном медальоне под крышей донжона, на темную линию горизонта и за ней, не отводя взгляд, в глаза мертвой страже Тотенвальда и ее поводырям.
Призванная к ревизии замков экспедиция главы мажеского корпуса, двигалась вдоль берега Гьелль от укрепления к крепости, от крепости к сторожевому форту, как много раз объезжала их прежде, чтобы убедиться в надежности стен и готовности гарнизонов, и получала донесения от гонцов, спешащих навстречу с противоположного конца реки, где ее исток терялся в лесах Эльвердора. Донесения, доставленные измученными зимней скачкой вестниками, пестрели заверения в том, что замки и форты отстроенные века назад и новодел последних горестных дней – все находятся в полнейшей боевой готовности. Если бы кайзер мог построить тройную стену высотой в три человеческих роста вдоль всего течения реки, так бы он, вероятно, и поступил бы, но времени Господь ему на это не отмерил, да и средств в казне на такое строительство было маловато, а последовательное строительство на берегу могло потревожить врага куда сильнее, чем единичные форты, растущие по течению. Было решено, что достаточно массивной стены не построить, а на скудные тратиться не стоит. Довольно того, что никто не станет высаживаться в ледяные пустоши, а одиночные цели будут для врага достаточно привлекательны и должны быть достаточно крепки, чтобы дождаться помощи. Никто не мог доподлинно подсчитать велико ли войско некромантов в мертвых головах и живых душах, способно ли оно выступить единым фронтом. Сколько не велись кропотливые подсчеты по податным книгам, за 80 лет их актуальность терялась: какие-то покойники истлели, а какие-то новенькие людишки народились, чтобы умереть и пополнить строй жутких отрядов…
Щедро похрустывал дровами камин, огромный на старый манер и занимавший едва ли не треть стены центральной залы, где экспедиция ужинала, прежде чем отойти ко сну. Прибывшие несколько часов назад, продрогшие в нескончаемой пурге люди дали отдых себе и своим лошадям, намереваясь завтра осмотреть форт и двинуться дальше с новым рассветом. Гарнизон Отмора насчитывал не более 200 человек бойцов и до пяти магов, торопливо стянутых сюда из южных земель, и квартировал под защитой стен крепости. В донжоне же остались лишь гости, глава гарнизона, его ближайшие соратники и слуги. Глава, должный быть седоусым воякой, на деле был молодым и вертким водником по имени Оскар Олафссон, а седоусым воякой был состоящий при нем капитан Элиас фон Роттеншайн. Магом он не был, но командовал солдатами. Так же за столом присутствовали – и жевали рыбу - капеллан отец Томас и комендант Гуннар Ульвенс, человек лет 50-ти, сухой, энергичный и никому не дававший спуску. Этот принялся с места в карьер докладывать продрогшему герцогу о состоянии укреплений, о запасах провианта, смолы и горючего масла, о состоянии лошадей и подземных ходов.
Осоловевшие от тепла гости без вдохновения употребляли рыбу и местного жилистого, поиздержавшегося по зиме зайца, запивая сладкой местной же брагой. Вина в здешних погребах не держали, уж очень неподходящий здесь климат для его хранения. Пятьдесят бойцов сопровождения были расквартированы с солдатами, а десяток магов, приехавших с Генрихом из Фрайбурга, ночевали в центральной башне. Кроме самой Фриды, были здесь неразлучные Ульрих и Микеле Ульссон, братья-водники из низов, граф Ансельм Клайд и его бессменный соперник барон Отто Данкель, оба маги огня, сцепившиеся своим искусством еще в Академии, однако постепенно этот спор превратился в общую потеху, Одмунд Бьерн - сильный менталист, никогда этого не скрывавший при всей прочей своей вежливости, и еще несколько человек. Численность этого отряда была такова, потому что переход реки мог застать экспедицию в пути далеко от защиты стен, и ей надлежало отбиться самостоятельно.
Наконец, все устали от докладов, капитан фон Роттеншайн, капеллан и комендант не слишком-то желали задерживаться, пока у главы не возникло к ним лишних вопросов, и молодые люди остались наедине с брагой. Оскар с охотой слушал о жизни во Фрайбугре, где родился, а граф и барон снова зацепились языками и теперь отчаянно спорили, как далеко бьет огонь над рекой с высоты здешних крепостных стен и, если река встанет, нет ли возможности удержать противника на расстоянии от крепости. Местные маги, двое из который практиковали огонь, уверяли, что им удалость добить вниз до 30 фодов. На что Клайд лишь энергично сплюнул, уверяя, что нынче ничему в Академии не учат. Барон его подначил показать чудеса старой школы, хотя разницы в возрасте было у них 5 годов, и спор перерос в перебранку.
- Как ваш целитель я должна спросить, не имеется ли, благородные харры, у вас возможности примириться, не обращаясь к дуэли, - голос Фриды звонко покатился под сводом, обозначившись шутливыми нотами. Спор этот надлежало решить любым способом, кроме, собственно, настрого запрещенной дуэли.
Отредактировано Frederica von Schulten (2025-04-26 22:11:56)
Время ковало сильных: не прощая ошибок, не давая времени на раскачку, оно обжигало драконьим пламенем, могучими ударами молота придавая форму, закаляя ледяной водой и маслом. Каждая оплошность, неверный шаг, всего лишь тень сомнения могли стать последними. События разгульной праздной ночи, безумной весёлой попойки, затянувшегося мальчишника ещё долгим болезненным похмельем настигали герцога Вустершира, отвешивая развеселой герцогской милости чувственных пинков под беспокойный зад. Исчезновение принца, пропажа спасенной фро Орио, лечение израненной огнем (принца?!) Джеммы и последующий допрос с пристрастием – голова шла кругом, ноги подкашивалось, во рту появился привкус проблем.
Проблемы не заставили себя долго ждать: не успел герцог взяться за расследование всерьез, как прилетевшее от кайзера письмо недвусмысленно намекало о том, что: во-первых, у не состоявшегося зятя есть всего один единственный шанс исправить собственную ошибку; во-вторых, свадьба "переносится до времен спокойных и устойчивых, когда подле трона будут стоять люди достойные и проверенные"; в-третьих, столичный кудесник казематов и заплечных дел мастер готов провести самую любезную беседу с тем, кто ослушается приказа правителя. Кайзер был очень скуп, мягок и даже отечески добр к герцогу. Но ярость, сквозившая между строк, обжигала, даруя Генриху крылья. На этих крыльях долетел он до Искии, чтобы узнать, что его принц в добром здравии и трезвом (конечно!) уме пребывал тут некоторое время и отлучился, не оставив о себе ни весточки. Затем в Кастилию, чтобы тоненькая ниточка, ведущая к Лорану, оборвалась также стремительно, как и появилась. Ошарашенный и обескураженный герцог вернулся в Айзен, чтобы новая весть лягнула его копытом в лоб: по поручению кайзера поиски пропавшего принца временно уходят на второй план, ввиду непростой обстановки и щекотливого военного хода дел герцог Вустершир назначен на должность главы мажеского корпуса Айзена. Разумеется, до тех пор, пока принц не вернется.
Время ковало сильных. Одинокое маленькое письмо, написанное тонкой, но уверенной рукой его прекрасной невесты, не говорило прямо, но набивший шишек в политических недосказанностях герцог понимал многое: своей жизнью и нынешним положением дел он во многом обязан младшей сестре своего пропавшего друга. Командира, чей план он не мог разгадать и понять до сих пор.
***
Сосланный не в ссылку, но откомандированный на край разумного мира, герцог мерз, шмыгал носом и всячески поминал по матушке всех дранных на мшистом пеньке некромантов, их армию и крепости на мертвой реке. Последние появлялись по течению, что грибы после теплого дождика: кайзер был осторожен и скуп, но переживал за собственную безопасность не меньше, чем ревнивый мельник за целомудрие красивой жёнушки. Экспедиция ревизоров походила на маленькое воинство на марше, скрашивала скуку от крепости до крепости переругиваясь промеж собой и придумывая одно пари невыполнимее другого. Генрих, чувствуя нарастающее напряжение, осторожно вздыхал, догадываясь, что всё бы исправила хорошенькая попойка в хорошеньком таком борделе. Вот только ни один хорошенький бордель не был ближе, чем в неделе-двух пути от мертвых земель. В нехорошенький и заглядывать было страшно. Уж лучше мертвецы.
Форт святого Отмара был одним из многих, крепкий и ладненький. Все крепости походили одна на другую, каждая казалась неприступной крепостью. Каждая пока ещё не была испытана серьезным сражением, чтобы быть уверенным в её абсолютной непобедимости. Гарнизон откровенно скучал, по-хорошему сторонился от проверяющей экспедиции, и только пожелавший выслужиться комендант зудел без умолку. Герцог слушал невнимательно, с трудом подавляя зычный, похожий на брачный рев лося, зевок. Тепло, сладкая брага и дальний путь сделали своё дело.
"Сейчас бы молочка с булочкой, да на печку с дурочкой, – вспомнил герцог слова Андре по прозвищу Барга, своего сержанта, человека "решающего проблемы". – Отдал бы половину Вустершира за то, чтобы проснуться после той самой попойки, а всё произошедшее оказалось дрянным сном после попойки".
– Примириться? С этим молокососом?
– Куда уж нам до стариков! Как будете забираться на крепостную стену, то, прошу, подпрыгнете пару раз, посыпьте песком дорогу молодым!
Генрих отер лицо ладонью, снимая липкую паутину дремоты. Сцепившиеся в очередной раз Клайд и Данкель не давали его милости соскучиться по родным краям. И только служба и запрет на магические дуэли не превратил их тягомотную процессию в эффектное огненное представление.
– Кажется, – сказал герцог Вустершир, – мы не были на крепостных стенах. Не провели ревизию, не оценили состояние, боеготовность метательных машин и исправность подъемных механизмов ворот! Непорядок, господа! Существенное упущение!
Он поднялся. Глянул на Фриду фон Шультен. Расплылся в улыбке.
– Тому, кто добьет дальше всех, дарую свой серебряный перстень. Давайте, господа, подъем! Не посрамите честь мундира!
На страже Отмара:
Гарнизон не более 200 бойцов, до пяти магов - в крепости.
В донжоне: глава гарнизона, соратники и слуги.
Глава гарнизона: Оскар Олафссон - молодой и верткий водник.
Капитан Элиас фон Роттеншайн - командует солдатами.
Капеллан отец Томас
комендант Гуннар Ульвенс - лет пятидесяти, исполнительный и энергичный.Герцог и его команда:
красавец Генрих Мортимер - одна штука;
Фрида фон Шультен - спортсменка, комсомолка и просто красавица.
Ульрих и Микеле Ульссон - братцы-водники.
граф Ансельм Клайд и его соперник барон Отто Данкель - огнежоги-писькомеры.
Одмунд Бьерн - сильный менталист со стальным стержнем.а также:
барон Витольд Штагенау - "батарейка" графа Клайда
баронесса Марика Васс - "батарейка" барона Данкеля
барон Оле Торнхайм и его супруга Едвига - водники.
полсотни солдат сопровождения, среди которых притаилась троица Трус, Балбес и Бывалый (в порядке озвученного): Вацлав по прозвищу Крыс, Йохан по прозвищу Перец и сержант Андре Барга (который не желал попасть в петлю настолько, что готов проломить пару гнилых голов).
У него нашелся лишний перстень! Баронесса не училась языкам и дипломатии за столом во время семейных обедов, но Академия давала хорошее воспитание тем, кто желал его взять. А маленькая сиротка познавала мир жадно, сперва от изумления и желания увидеть что-то, кроме монастырских стен, а после из понимания, какой уникальный шанс Господь ей предоставил. Шанс этот ни в коем случае нельзя было упустить. Вернуться в монастырь она успеет на закате жизни или, если служба ее искалечит и некому будет подать стакан воды. Так вот, воспитания этого хватило, чтобы не закатить глаза, не скроить измученную мину, всем своим видом демонстрируя, что дневной переход дался трудно, и ни слова не сказать, даже в той ласковой, шутливой или просительной манере, в которой умные женщины умею перечить. Фрида только тихо вздохнула и оторвалась взглядом от главы корпуса, больше ничем себя не выдав.
Нынешнего герцога Вустершира она знала без малого десяток лет, и за эти годы ничего в нем не изменилось. Генрих по-прежнему сиял, излучая почти ощутимые свет и тепло, иногда опасные, как яркий факел в ночи, но куда чаще жизнеутверждающие, как шаловливое весеннее солнце бьющее сквозь листву, припекающее с одного бочка, чтобы дать почувствовать холодок с другого. Люди к нему тянулись. Не растерял он этого энергичного задора ни после окончания Академии, ни после потери отца, ни теперь, после всего, что им пришлось пережить за последние недели. Только складки у губ сделались глубже, и вокруг лучистых глаз залегла тень. Но и это пройдет, - думала Фрида, иногда с тревогой поглядывая, как он дремлет в седле к концу нового долгого перехода. Капризные остроухие айзенские лошадки, крепкие в костяке, но норовистые в нраве требовали от всадника чутких колен, не позволяя по-настоящему расслабиться в дороге, но хорошо шли по глубокому снегу и не боялись стужи. Тогда она тихонько толкала герцога под бок, одаривая жизненной силой, которая ему была куда нужнее, чем ей самой, заставляя взбодриться. Знала, что Генрих неминуемо это почувствует, но они уже давно не обсуждали эти вещи. Все было обсуждено в Академии, когда они впервые столкнулись друг с другом, не похожие, как день и ночь. Но им удалось. Как, может быть, однажды удастся графу Клайду и барону Данкелю. В глубине души Фрида полагала, что все их яростное соперничеств происходит из нежелания графа, выходца из древнего, пусть и не богатого рода, принять новоявленного барона, отпрыска из весьма состоятельной купеческой семьи. А еще - она умела быть очень внимательной в своей внутренней тишине - Фрида полагала, что в душе оба тепло привязаны друг другу и, случись что, потеря неразлучного соперника будет рубцеваться долго. Говорят, менталисты берутся исцелять душу. Но потерять часть воспоминаний, позволить тому, что некогда составляло азарт твоей жизни, потускнеть и истаять в череде дней… Нет, она бы на такое не согласилась даже из самого страшного отчаяния.
Сейчас тело забирала ломота долгой монотонной скачки, а разум, смущенный местным хмелем, жаждал отдыха, Генриха же ничего не останавливало! Целительница поднялась вместе со всеми, влекомая магнетическим ощущением присутствия, свойственным герцогу, сколько на его помнила. Точно он занимал собой все пространство каминной залы, и никто не мог оставаться к этому равнодушным. Он поднимался, и все разом поднимались, как привязанные, точно марионетки, вскинутые на веревочках. Это приятное, в общем-то, ощущение Фриду всегда раздражало, как будто лишало свободы. Но люди, похоже, обрадовались замене главы даже несмотря на трагические и загадочные обстоятельства исчезновения принца. Обаятельная беззаботная улыбка Вустершира внушала бойцам больше уверенности, чем постоянная прохладная сосредоточенность его предшественника.
Крепостная стена встретила их порывистым ветром и льющейся с реки метелью, какая бывает только в средине зимы, когда та уже нарастила жирок и абсолютно уверена в своих правах. В свете масляных фонарей снег искрился и вспыхивал, нежданными горстями сыпался в лицо и оседал на пушистых воротниках. Фрида, давно привыкшая к роли рефери и секунданта в этих соревнованиях, стряхнула с каменного зубца белую шапку и глянула вниз. Стена тянулась в три человеческих роста и врастала в обрыв. В 30 фодах плескалась неудержимая ледяная Гьелль. Всякий раз, когда она слышала имя реки, между лопаток тек холодок. С детства так повелось, точно в самом звучании было что-то неприятное, чужое, из легенд о троллях и великанах. Вскинула к глазу зрительную трубу, чтобы приметить, где в темной воде ляжет обещанная метка. К стеклу трубы с дальнего от глаза конца притерта была забранная общим корпусом магическая сфера, что позволяло не только видеть объекты на расстоянии, но и видеть чужую магическую ауру. Откуда Лоран в действительно с взял эту идею, никто не знал, ровно как никто не знал, каким образом он нашел древесину для обережных распятий, однако устройствами этими быстро оснастили прибрежные форты и крупные крепости. Ту, что держала Фрида, они привезли с собой. Взгляд баронессы скользнул по залитому снегом горизонту, и там, еще очень далеко от них, почудилось движение, какое – если верить моряцким басням - способна производить уносящая на дно корабли гигантская каракатица или, быть может, дракон, если бы тот пожелал купаться в стремительном течении в зимнюю ночь. Черное на черном различить в пургу было сложно, но спустя мгновение, забыв о трещащем за спиной разговоре, она поняла. В голове происходящее не укладывалось, и приходилось верить глазам: темные воды расступались, образуя коридор, и в коридор этот затекала армия. Лиц было не разобрать, да Фрида и не желала их видеть. Но старые, рогатые шлемы маячили на дальнем берегу реки, а после терялись за толщей воды, точно войска спускались в подпол…
- Генрих, - выдохнула имя беспомощно и просто, как ребенок, словно глава мажеского корпуса, герцог Вустершира приходился ей братом, отцом или мужем. Связь их, впрочем, и впрямь была по-своему очень интимной, странно телесной и порой пронзительно сложной. Герцог едва ли услышал за разговором. Фрида, не отрываясь от трубы, потянула его за плащ и, лишь окончательно взяв себя в руки в надежде, что видение – порождение усталости и браги, медленно передала ему зрительную трубу, не спеша тревожить других спутников. В коленях отвратительно размякло, и баронесса прислонилась к зубцу стены.
- Что ты видишь?
Нет ничего постыдного, когда достойные меряются достоинством. Харрам Клайду и Данкелю было чем похвалиться перед деревенщинами из крепости святого Отмара: Генрих брал с собой не только самых задиристых и бойких, но и самых опытных и одаренных. Там, где тебя на каждом шагу может подстерегать нечто пострашнее гибели, хочешь или не хочешь, но станешь окружать себя самыми нужными людьми. Граф и барон были чертовски хороши, чтобы выбрать кого-то одного. Проявившие себя как на поле боя, так и на доброй пирушке, они были уместны и в пылу сражения, и на затянувшемся мальчишнике.
Воспоминания о последнем отзывалось застарелой болью в левом виске на каждой ступеньке крепостной лестнице. Герцог не подавал внимания: мерил шагами ступени, улыбался собственным, не вслушиваясь в перебранку соратников. Пройдет еще часок-другой, а он кое-как расположится на выделенной скрипучей кровати, пытаясь устроиться поудобнее и крайне сожалея, что не найдется ни одной дурочки, догадавшейся эту самую кровать согреть. Ведь истина в устах мудрецов: кровать без девочки – неполное счастье.
«Однако, Марика сегодня ночью может и заскучать. Данкель выдохнется, распалится без остатка. Бедняжке будет страшно и одиноко в темной-темной крепости на краю живого мира! – думал герцог, плотнее кутаясь в подбитый куньим мехом плащ и натягивая тяжелый капюшон на самый нос, пряча самодовольную улыбку. – Не позволю, не позволю ей грустить! Нужно пригласить, скрасить одиночество».
Холодный ветер куснул за нос, бросил в лицо пригоршню снега, остужая шальную голову и вымораживая всякие посторонние мысли. Слишком быстро предполагаемая затея магического состязания показалась Генриху ошибкой, разочаровав ещё до своего начала. Право слово, что они забыли здесь, наверху, когда внизу их ждет еда, выпивка и всякие шалости? Но поворачивать вспять было не в его правилах.
– Выше нос, солдат! – цыкнул он на малочисленную стражу, которая желала бы попрятаться по караулкам, лишь бы не бдеть на часах в такой поросячий мороз. – Не спи, а то мертвец задницу откусит!
Судя по кислым минам часовых, шутку герцога оценил только сам герцог. Здесь на берегу мертвой реки мертвецы не были в диковинку, скорее наоборот: набили оскомину до кровавых пузырей. То, что для столичных жителей было видением из кошмаров здесь было обыденностью, вынужденным соседством. Так живя бок о бок с голодным медведем, ты привыкаешь к нему рано или поздно. Вот только голод однажды возьмет своё.
Хмыкнув, вкладывая в это самое хмыканье всё свое герцогское величие и многозначительность, Генрих внимательно вгляделся в трубу. Диковинный артефакт, последний дар пропавшего принца, выхватил из темноты снежные покровы, темную толщу мертвой воды, неясные блики снежных мух. А после взгляд Мортимера запрыгал по старинным рогатым шлемам, ржавым до дыр кирасам, протухшим истлевшим дублетам и гамбезонам. У всякого другого сердце бы ушло в пятки, зубы бы затряслись от ужаса, а портки бы стали мокрее девичьего платочка. Герцог лишь равнодушно пожал плечами.
– Вижу. И что? Это Гьелль, и ты знаешь не хуже меня, кто стоит на том берегу.
Генрих хохотнул, подражая ледяному голосу исчезнувшего принца.
– «И стоит там черная армия, и нет им счета. Только мы щитом встанем между миром живых и мертвых». Помнишь? И я помню!
Клайд, распахнув плащ, стянув перчатки, сделал несколько замысловатых пассов руками. Огненный шар, сотканный из мелких ярко-рыжих клякс, вспыхнул в воздухе, набрал силу. А затем, под громогласный рёв графа взметнулся над черной толщей воды, хвостатой кометой выгрызая темноту свечением.
Герцог разулыбался, вскинул артефакт, провожая магический снаряд взглядом.
– Охо-хо! Отлично, граф! Просто замечательно! Если это не задел на победу, то что тогда? Ну же, благородные харры! Неужели вы позволите обставить вас так просто? Никто не поборется за перстень с руки герцога?
– Проклятье! – взревел Отто Данкель, скидывая плащ и бросая его в руки Марики. – Чтобы меня обошла эта старая развалина? Никогда!
– Порадуйте нас, барон! Покажите, чего стоит новая школа!
Новый огненный шар: ярче прежнего, злее прежнего. Барон не сдерживался, распалился, выложился на славу. Ах, Марика, бедняжка! Герцог не позволит ей скучать подле обессиленного дурака.
Бросок.
Герцог вскинул трубу, провожая снаряд взглядом. Присвистнул.
– Новая школа оказалась не слабее старой. Я даже…
Голос его сбился, замер. Хвостатая комета, подняв фонтан ледяных брызг, рухнула в темную толщу Гьелль, высвечивая противоположный берег.
Поржавевшие шишкаи, остатки гнилой плоти на мертвых лицах.
Черное воинство медленно, неукротимо входило в беспокойные воды мертвой реки, терялось на дне.
И герцог понял. Догадался. Осознание ледяными когтями вцепилось в его глотку, безжалостно выдавливая остатки воздуха из лёгких.
– Ну! – прогудел Данкель, потирая ладони. Кто победил?
Генрих не ответил. Бросил трубу Фриде, отыскал беспокойным взглядом Оскара Олафссона.
– Трубить тревогу! Живо!
– Простите?
– Господь простит! Ночь перестала быть томной, господа! К нам явилась смерть!
Мир сделался медленным. Мгновения шли мимо тяжелые, как свинцовые грозовые тучи. Фрида слышала свое дыхание, поверхностное, громче всех прочих разом оглохших звуков. Напряглась гортань Генриха, пряча спазм. Дрогнули над рогом пальцы Олафссона. Миг, к которому они готовились без малого всю жизнь, застал их неготовыми даже осмыслить происходящее.
Наконец, пальцы сжались, и над Святым Отмаром взревел дракон кайзера!
Со времен Отто сигнальные рожки украшали изображениями дракона, резанными на кости. Все давно забыли, откуда пошла традиция собираться на битву под рев дракона, а люди ученые полагали, что это лишь изображение гербового дракона Гессенов, полоскавшегося на знаменах – серебряного на синем поле. Но рожки продолжали называть «драконом кайзера», и каждый глава гарнизона должен был непременно носить такого дракона с собой даже в сортир.
Лучше позволить герцогу ошибиться, чем ослушаться его, - благоразумно решил Оскар, прежде слепо смотревший в ночную пургу.
- На стены! – крикнул он распахнувшему окно заспанному фон Роттеншайну. Тот неожиданно по-стариковски перекрестился и нырнул в дом, оставив молодых магов с тем чувством гнетущего одиночества, какое мелькает, когда обнаруживаешь, что родители не знают ответов на новые вопросы, предложенные жизнью, и против них не остается никого, кроме тебя. Они так и стояли на пронизанной снежным ветром стене между неумолимым будущим и стариком Роттерштайном с его беспомощными солдатами, которые погибнут все – они еще не знают этого – не от оружия, а то того, что маги высушат их до дна. Но Фрида знала. Все эти люди заспанные, растерянные, мечущиеся сейчас по двору, поднимающие на стену котлы и арбалеты, разводящие костры, чтобы разогреть замерзшую в камень смолу – все они обречены. Все до единого. Чтобы герцог Вустершир мог доложить своего кайзеру о спасение рубежа. Они для этого родились, и так будет.
- Труби общий сбор, пока не увижу всех! – Олафссон передал рог спутнику и обернулся к Фриде, он просил дальнозоркую трубу. Девушка разжала одеревеневшие пальцы.
- Подсвети! – окликнул своего огневика. – Снег уберите, tamejfan!
Нет нужды делать вид, что они не ждут наступления, если над фортом поет дракон. Снег над рекой распахнулся кулисами уличного театра, в небе раскинулась сеть сияющих огней, освещая реку до дальнего берега. Оскар приложился к трубе и перешел на тот фьердский говор, который, видимо, был ему родным. Может быть, в сердцах или в надежде, что дамы его не понимают.
- Jävla skit!
Внезапно сеть погасла – сработали маги на той стороне.
- Стопори реку! – Оскар уже все понял, а водники поняли его. – Навались! Полезут поверху – тай!
Если забыть о том, что идет битва за Гьелль, то это всего лишь еще одно уже виденное ими сражение, - отвлечено думала Фрида, вновь получившая трубу. Даже зычная песня дракона, летевшая сквозь густой снег, не стала чем-то новым. Даже колокольный набат разбуженного отца Томаса. Даже высота стены. Только вода. Эта черная проклятая вода - непереходимый рубеж - подкашивала ноги.
- «Satan i gatan!»
Перед потрясенным взглядом Фриды разворачивалась битва водников. Черная река встала и занялась белым, сколько целительнице хватало глаз, точно лед поднимался ото дна к поверхности. Трескался, ломался и выступал уродливыми зубцами, горбами, таял. По верху его теперь - контрастные даже в снежной дымке - лезли покойники. Лоно реки содрогалось, и чудилось, что подрагивают вместе с ним древние стены.
- Бросай! – орал Оскар. И вода рушилась, снова делалась черной, но не смыкалась. Фриде казалось она слышит, как на той стороне кто-то так же яростно до сорванного горла кричит «Держи!». На том же языке. Тоже люди.
Трупы, успевшие выбраться на лед, падали в воду, и их уносило течением. Но те, кого защищал коридор, проложенный по сухому дну, продолжали идти.
- Стопори! - орал Оскар, и река снова забиралась льдом, трещащим в противоборстве конфликтующих сил и оплывающем влагой, и снова на него карабкались по головам своих братьев неукротимые темные фигуры, неумолимо приближаясь.
- Тай, - командовал Оскар, старательно затягивая приближение чужой армии.
Огневики помогали разогревать смолу, растревоженные солдаты, ничего не видя в темноте и пурге, взводили арбалеты и устраивали луки между зубцами. Стена украсилась полыхающими жаровнями, ожидающими стрел и болтов. Но смола не спешила таять даже усилиями Данкеля и Клайда. С хрипом под ноги герцога повалился Ульрих, отплевываясь парной кровью, к нему рванулся брат. Трупы подошли на расстояние выстрела и теперь снимут водников. Вместе с Микеле Фрида торопливо освобождала раненого от мехового плаща и одежды, чтобы вынуть стрелу из-под лопатки. Кровавая пена обозначила пробитое легкое, но сердце билось. Фрида угомонила его до ровного неспешного гона, унимая кровотечение.
Отредактировано Frederica von Schulten (2025-04-30 21:19:36)
Над крепостью святого Отмара взревел дракон кайзера!
Его раскатистый, полный тревоги и надвигающейся угрозы рык пронесся по заспанному форту, срывая заспанных, ласкавших во сне подруг, солдат с лавок и скрипучих казарменных кроватей. Гарнизон ожил, зашевелился, загудел, словно потревоженный пчелиный улей. Не прошло и минуты, как озадаченные, одураченные, вырванные из сна люди высыпали во двор, на бегу борясь с застежками и бряцая оружием. Они ещё не подозревали, что большей части из них, если не каждому, не суждено увидеть рассвет нового дня живым.
***
Над крепостью святого Отмара взревел дракон кайзера. Андре, беззастенчиво обжуливший в кости своих приятелей, лениво потянулся, прищурился, искоса поглядывая на Йохана по прозвищу Перец. Приятель, получивший столь звучное прозвание, не походил ни на овощ, ни на специю, зато смердел, словно не меняные три недели портянки. Захлопал вечно влажными глазами Вацлав по прозвищу Крыс, переложив поближе к себе покрытый зазубренными шестопёр. Сержант тяжело вздохнул, глянул на выигрышную комбинацию костей, затем на сослуживцев. Прислушался к топоту десятков ног по плацу двора, цокнул языком.
– Живы будем, не помрем, парни!
Сержант Андре по прозвищу Барга, бывший солдат, дезертир и не состоявшийся висельник, помилованный его герцогской светлостью, поднялся с кряжистой скамьи, отряхнул ладони о портки. Глянул на подчиненных.
– Поднимай задницы, – скомандовал Барга, перехватывая удобнее тяжелый старинный фальшион, – нас заждались в Преисподней!
***
Над крепостью святого Отмара взревел дракон кайзера. Генрих Мортимер, герцог Вустершира, хранитель и защитник народа, временно ответственный за мажеский корпус Айзена, метался от бойницы к бойнице, наспех разбрасываясь отрывистыми командами. Его место было не здесь, в пылу сражения. В любой другой ситуации любой иной командир не отказался бы укрыться с бокалом хорошего подогретого вина со специями в штабе, хмурить умный высокий лоб над картами, отдавать приказания через помощников и адъютантов, и, коль запахнет жаренным, уйти заранее подготовленным путем. Битвы проигрывают солдаты, а командующие выигрывают сражения. Так было. Так есть. Так будет всегда.
Генрих был неправильным во всем. Слишком веселый. Слишком беспечный. Слишком ответственный в пылу сражения. И, что таить камень за пазухой, он побывал не во многих заварушках. Одно дело гонять поднятых нетвердой рукой мальчишки-некроманта мертвецов по лесу, очищающим пламенем обрекая оскверненную плоть на вечный покой. Другое дело видеть, как мертвая река вспучилась, вспенилась, выблевывая на замерзший берег орду оживших мертвецов, готовых разорвать всё живое на клочки.
– Данкель! Где лучники?! Где смола?! – ревел Генрих, а на правом виске его змеей билась вздувшаяся от гнева и ответственности венка. – Какого… молчать! Меня не интересуют оправдания!
Огонь, сотканный из магии, из ненависти, из желания выжить жёг, топил, плавил застывшую ледяным комком смолу. Раскрасневшийся герцог, с глазами навыкат, с носом, пошедшим кровью, выкладывался на полную. И только баронесса фон Шультен – заботливая, внимательная, но строгая, словно матушка гусыня из детской сказки, вовремя остановила своего господина.
Генрих, прислонившись спиной к каменному зубцу, медленно сполз на мерзлые камни крепостной стены. Чаши со смолой дышали драконьим жаром, искрились в морозной ночи алыми вспышками. Лучники один за другим по команде Роттеншайна посыпали неприятеля залпами из огненных стрел. Братья Ульссоны и супруги Торнхаймы, ходившие у них в подчинении, пытались обуздать черные воды Гьелль.
Генрих усмехнулся, утирая мерзлым рукавом кровь из носа. Захрипел громче, чем гремевший недавно дракон кайзера. Озлобленно сплюнул в сторону. Слюна была розоватой. Поднялся, окидывая собравшихся на стене диким, обезумевшим взглядом.
Вся эта борьба, всё это сражение – всего лишь попытка оттянуть неизбежное.
Все их нелепые попытки обмануть саму смерть – всего лишь трепыхание мыши в кошачьей пасти. Острые клыки вот-вот сожмутся, и брызнет алая горячая кровь на замерзшие камни крепости. Но им отступать некуда! Им некуда бежать! За их спиной – мир! Целый мир живых!
– Воины! – взревел Генрих, перекрикивая вой пурги, стоны раненных и завывание мертвецов. – Братья и сестры!
С берега засвистели черные стрелы. Мертвецы подошли достаточно близко, чтобы быть всего лишь трудной мишенью. Захрипел, захлебываясь собственной кровью Ульрих. Братом тотчас занялся Микеле и подоспевшая на помощь Фрида. Герцог скрипнул зубами.
– Там внизу – смерть! Живые мертвецы перешли реку, явились под покровом ночи, ударив коварно и нагло! Враг свиреп и не знает жалости! Враг давно умер и не боится смерти! Но знайте, что за ними, за атакой этих порождений кошмаров стоят люди! Люди из плоти и крови! Изменники и предатели, очернившие саму смерть! Предавших само право жизни! И я клянусь именем Господа, клянусь своей честью, что этой ночью мы не дрогнем и не отступим! Мы встанем щитом между миром живых и миром мертвых! Мы сломим и опрокинем врага!
***
– Ишь, разошелся, – проворчал Крыс, почесывая закованный в доспехи зад.
– Легко скакать на белом коньке среди трупов и неподвижной мертвечины, – пробубнел Йохан Перец. – Загребать жар чужими руками проще простого.
– Наше дело плевое, – Барга повел могучими плечами. – скажут бить, будем бить. Скажут трахнуть диавола, спросим где его жопа. Вопросы?
– А другие знают, – процедил Перец, – что будут делать господа маги, когда силы будут на исходе?
– Захлопнись, – отрезал сержант. – Не твоего ума это дело. И не моего. А как запахнет гадко, так делай ноги ладно. И ни гугу. Пойдем, его светлость к себе призывает.
«А надо будет, – подумал Андре, – я тебя первым и прирежу».
***
Атаки мертвецов были подобны волнам Гьелль: черные, колючие, они безобразными жуками ползли вверх по собственным останкам, вгрызаясь и врезаясь в крепостные стены. Лучники поливали огненными стрелами, опрокидывались чаны с горящей смолой и мусором. Огневики били точечно, высекая особо подобравшиеся безобразные трупное многоножки горящими снарядами. Сердце Генриха стучало, словно кузнечный молот. Вся их безуспешная борьба была бессмысленна. Трупов не становилось меньше, силы магов были не безграничны, а павшие на стенах, словно одной беды было мало, поднимались из мертвых, предавая недавних соратников по указке некромантов.
– У южных врат, – прохрипел Олафссон во время одной из непродолжительных передышек, – трупы.
Генрих смерил командующего насмешливым взглядом: шутит ли? Трупы, тут? На берегу Гьелль, во время обороны крепости? А отчего же не блудницы из дома удовольствий и наслаждений?
– Необычные трупы, – поспешил исправиться Оскар, утирая кровь из рассеченного недавним выстрелом виска. – Мы таких прежде не видали. Громадина в старинных доспехах, увенчанный зубчатой короной. А подле него десяток похожих чудовищ поменьше. Солдаты пытались отогнать их стрелами и смолой, но тщетно. Я послал туда подмогу, но боюсь…
«Боюсь, что если не выдвинемся туда сами, – судорожно подумал герцог, – то всё окажется напрасным».
– Фрида! Мне нужен Андре и его отряд! Быстрее, мы направляемся к южным вратам!
Отредактировано Heinrich Mortimer (2025-05-05 15:08:33)
Была у Фриды фон Шультен удивительная способность сохранять спокойствие в самых необыкновенных ситуациях. Она как будто видела себя со стороны, еще не сменившую верховой костюм, с тяжелой этой трубой, и снег густо сыплет в капюшон. Бравурная речь Генриха мечется между стенами над головами снующих, и черные стрелы, вымазанные в гниющей плоти – магичка склонна думать, что мертвые задевают друг друга случайно — бьющие между зубцами стены, только успевай вынимать. Полыхающий лед реки, тающий мокрыми апельсиновыми всполохами. Горящие трупы, струи пламени. Новые черные орды. Замороженные водниками, бессмысленно стоящие, как будто удивленные это позой, вопросительные. Дым, копоть и гвалт – где-то вдалеке, не здесь. В ее внутренней тишине громче всего бьется венка на виске герцога и, гулко урча, ударяется о ребра его сердце.
Фрида переводит зрительную трубу к воротам до того, как Олафссон машет туда рукой или после? Отряд, которому удалось взобраться на скалистый холм, не велик, и Фрида пока не понимает, почему. Там река делает поворот, и место подъема не видно. Ждать ли подмоги? Зато монстр, возглавляющий наступление с южного фланга, интересно подсвечен магией, совсем не так, как все остальные восставшие умертвия. Магия раскинута над ним куполом. Переливчатая, точно северное сияние, которое часто поднимается над Гьелль зимними ночами – из фиалкового в изумрудный. Тело, скрытое нарядным панцирем, превосходит человеческое в размерах вдвое.
Корона. В Академии о Тотенвальде рассказывают очень мало. Рассказывают, каким он был, когда принадлежал Айзену: где его рудники, шахты и копи. Бегущие оттуда люди принесли множество жутких историей. Но мало какие из них хоть чем-то полезны. История про мертвого короля одна из немногих. Ни имени его, ни происхождения никто не знает, однако свидетели видели гигантского всадника на черном коне. И всадник, и конь его в тяжелом латном доспехе. А шлем украшен короной. Значит, старинная традиция возглавлять свое войско не умерла в Тотенвальде, как давно умерла на юге. Во влажных белках герцога беснуются кровавые отблески огня. Фрида знает, что он делает, оставляя за спиной замок.
Спасать людей так человечно. Человечность – единственное, что отличает их от тех, кто ведет свое войско через Гьелль…
— С вами, — Витольд срывается к лестнице, когда вспоротая внутренним разломом река дает крутой водоворот и тянет на дно просмоленную, замороженную бесформенную кучу трупов, щетинистую вздернутыми конечностями, все еще держащими старомодные алебарды и тяжелые мечи. Нарощенный у стены пласт покойников с плеском ухает в воду, освобождая место для новых. Стонут старинные камни Отмара. Ноет и скулит над ними церковный набат. Мир падает на Фриду всем своим гулом, пеплом и снегом, тающим в воздухе от жара. Дальнозоркая труба переходит Одмунду, оставшемуся на стене за своего герцога. Его черный плащ плещет по ветру. Это последнее, что видит Фрида, ныряя вниз по лестнице. Никогда не нужно задумываться, вернешься ли ты.
— Барга! Лошадей!
Где Генрих подцепил Баргу с его шайкой, она не имела ни малейшего представления, иногда даже удивляясь тому, что эти слепые зоны существуют. А раз Фрида о чем-то не знает, значит похвастаться Вустерширу в той истории нечем, и этого обычно достаточно, чтобы улыбаться Андре от души. Уж больно забавно.
Сейчас же никому не весело. За спинами конников замыкаются с протяжным стоном тяжелые ворота, и пустошь, которую летом украшает так называемый южный тракт, а сейчас лишь глубокий колкий наст, лежит перед глазами голая, только тут и там торчит из-под ледяной корки одинокий черный ковыль. Копыта бьют ее, как стекло, с хрустом.
Фрида закрывает глаза, доверясь коню, и щупает приближающихся всадников, ищет среди них кого-то живого, уязвимого, еще одно незнакомое ей заполошное сердце. Некромант это или стихийник, конник падает и остается в снежной ночи темным пятном на снегу. Но отряд продолжает двигаться. В громадном черном панцире, наезжающем на них из мрака, ничего не бьется, не пульсирует, не течет и не надувается воздухом, и ей не за что зацепиться.
- Он мертвый! – сквозь бешенный стук копыт и оглушительную пургу слышно ее едва-едва. Фриде приходится нагнать герцога, чтобы объяснить одновременно простую и не очень очевидную вещь. - Король – мертвый!
- Трофей - и мертвый трофей! – пурга уносит голос Витольда и путает его в волосах за ухом. – Поймаем его.
Если король мертвый, а некроманта при отряде нет, почему покойники движутся? Но думать об этом некогда, крошечные армии, окутанные пламенем, сшибаются с лязгом, и Фрида теперь думает лишь о том, как магия, прежде называемая целительством, отделяет мясо от трубчатых остовов костей. Лишенные связок и мышц покойники совершенно бесполезны. Это можно делать и шпагой, но магией куда быстрее. Однако тело короля в железном панцире имеет самые странные очертания, и Фрида не может найти его суставы там, где им надлежит быть. То, что представляется ее внутреннему взору, нарисованное магией на ощупь, по-настоящему отвратительно…
Безлунной ночью, где в свете замерзших колючих звёзд кровь черна от снега, а слова стынут на зубах, не успевая сорваться с побелевших от ужаса губ, нет шанса и надежды на спасение. Господь отправился ко сну, позабыв неразумных детей своих: он не слышит молитвы, не придет на помощь, не явит свою силу громом с небес, поражая богомерзких тварей, покусившихся на Его величие. Здесь, в битве живого и мертвого, не осталось места для бездумного геройства и молодецкой удали. Здесь каждый последующий шаг мог оказаться последним. Здесь каждый удар сердца мог оборваться вмиг.
Генрих Мортимер шмыгнул залеченным носом. Кровь давным-давно запеклась над верхней губой черно-бурой коркой, стягивала кожу. От того его привычная белоснежная улыбка в темноте ночи выглядела жутенько.
– Славная ночь, чтобы умереть, не правда ли? – осклабился герцог, глядя на Фриду. – Не правда! Я запрещаю вам погибать! Не сегодня! Не здесь! Не от руки этих мешков с червями!
Он удобнее перехватил поводья левой рукой, решительно махнул страже, отдавая приказ открыть врата. Там, на укрытым снежным настом южном тракте, их поджидала сама смерть в безобразном трупном обличии. И у воинства человеческого нет иного пути, как вступить с ним в битву.
– Вперёд! За кайзера! За корпус!
***
Их яростный авангард, то и дело подсвеченный всполохами магического огня, яркой стрелой мчался навстречу грозной черной кавалькаде. Всё ближе и ближе были воины короля мертвых, приближались стремительно и неотвратимо. Вот уже можно было различить кривые ржавые наконечники копий и крючковатых гизарм. Вот тускло блестели в отблеске звезд давно почерневшие от изъевшей их ржавчины старинные шлемы и доспехи. Генрих, раззадоривая себя и пытаясь унять дрожь в голосе, мчался с воинственным кличем, а огненные всполохи обжигающими красно-рыжими птицами срывались с его ладоней, отыскивая мертвые цели.
На мгновение показалось, что их дерзкая, полная безумия атака была подарком самой судьбы. Словно бы враг совершил ошибку, недооценил защитников крепости святого Отмара, подставил один из своих возможных козырей под удар. Герцог Вустерский не был дураком, но даже ему, опытному, но заносчивому, застила глаза возможность лёгкой победы. Не сразу он осознал, что укрытый снегом овраг справа от авангарда заворочался, задрожал, вспучился, и в фланг коннице ударила вереница мертвецов, клацая гнилыми зубищами и размахивая ржавыми шпагами.
Солдаты форта, прикрывавшие фланг, поворотили коней, замешкались. Генрих не успел крикнуть, одернуть, лишь коротко выдохнул проклятие. Мертвецы безобразным, неотвратимым чудовищным комом смяли несчастных. Ночь наполнилась воплями ужаса, ржанием лошадей, а спустя пару мгновений какофония смешалась с криками боли и предсмертными хрипами. Хлынула кровь: черная, в звездном сиянии, горячая. Кровь лошадей и людей. Кровь живая.
– Держать строй! – прохрипел Вустерский, заглушая симфонию ужаса. – Не останавливаться! Держать строй!
Это их единственный шанс. Это их тоненькая соломинка победы. Это их напрасная надежда, разлетевшаяся на миллиарды осколков выпущенных неприятелем стрел. Герцог взмахнул руками, посылая огненный всполох навстречу снарядам неприятеля. Достаточно сильный, чтобы спалить чужие стрелы дотла. Недостаточно объемный, чтобы сохранить весь отряд. Вскрикнул Витольд: черная стрела прошла всего на волосок от его шеи. Зарычал Барга, укрывая голову окованным старинным щитом. Пара из солдат гарнизона повалилась в горячий от крови снег, а спустя всего несколько ударов сердца их настигли мертвецы. Хрустнули кости. Предсмертный крик. Сердце Генриха сжалось от ненависти, от горя... и от ужаса.
Они угодили в западню. В ловушку, которую подготовили с холодным расчетом, убирая с крепостных стен сильные фигуры. Лишенная магического потенциала крепость не продержится и нескольких часов. Силы магов иссякнут, герцог не сможет прийти им на помощь. Не хватит жизни всех солдат гарнизона, чтобы магам удалось удержать противника, отбивая одну мертвую атаку за другой. Форт святого Отмара обречен. И это поражение станет первым в этой войне. И венцом этого поражения станет гибель герцога Вустерского. Позором всего мажеского корпуса Айзена.
– Не дождетесь! – прорычал Генрих. – Не сегодня!
Авангард защитников сблизился с кавалькадой смерти. Сшибся, обмениваясь ударами и уколами, огненными шарами освещая ночь. Герцог колдовал, выкладывался без остатка, отсекая мертвецов от грозной фигуры увенчанной игольчатой короной поверх жуткого скелетообразного шлема. Пытался достать и короля, но гигант лишь лениво прикрывался тяжелым металлическим щитом, грозным мечом высекая одного человека за другим.
"Да как же... что же с тобой делать?! Чем тебя достать?! Ни огонь, ни вода тебя не берет! Закованную в железо тушу не пробить и требушетом! Как с тобой сражаться, сука?!"
– Нам не справиться! – прокричал Витольд, чудом уклоняясь от ударов. – Их слишком много!
"Много... много... думай... думай!"
– Нам нужно... отделить его от стада! Разлом в земле!
Глаза мага земли сверкнули в темноте. Показалось, что шутку не оценила даже верная Фрида. План герцога не был безумным, он был наивным. Как мертвецов остановит дыра в земле? Они переберутся через неё, а силы, затраченные на этот магический фокус, восстановить неоткуда.
– Я... Вы уверены?
– Я приказываю!
Не дожидаясь ответа со стороны Штагенау, герцог в очередной раз безуспешно швырнул огненный всполох в короля мертвых.
– Тебе я нужен, мразь?! – прорычал Генрих, давая кобыле шпор. – Ну так давай! Приди и возьми!
На мгновение, всего на миг герцогу показалось, что в глубине страшного забрала вспыхнули и погасли алые точки. Король мертвых двинулся следом, а его мертвый, но отнюдь не медленный, закованный в броню конь нагонял ускользавшего от неприятельских атак человека.
Земля дрожала под копытами. А может это Витольд Штагенау вдруг внял приказам своего командира? Казалось, затряслось и закачалось само небо, а звезды, развешанные пьяной рукой Господа вкривь и вкось, того и гляди попадают им на голову. Кобыла под герцогом неожиданно споткнулась, получила могучий удар темным мертвым клинком по крупу, рухнула в снег. Вместе с ней рухнул и Генрих Вустерский, а его вопль, отнюдь не геройский и не прекрасный, потонул в рокоте стонущей от магии земли.
***
И сжимая в ладонях клинок, ты смеялся легко и беспечно,
Уходя за последний порог, в безоглядную дальнюю вечность,
В безоглядную дальнюю даль, к голосам, что безмолвно звали,
Оставляя на век форт Отмар...
"Ты думал, – раздался в голове насмешливый голос пропавшего принца, – что всё будет легко? Улыбки и ужимки, воздушные поцелуйчики направо и налево... и всё? Так ты справился с возложенной на тебя честью? Так оправдал моё доверие?"
Под дурацкой повязкой Лорана блеснул холодный голубой свет.
"Ничтожество! Позор всего рода! Напыщенный павлин! Хреносос! Ты не достоин быть герцогом! Не достоин быть магом! Будь любезен, сдохни, потеряв голову. Не желаю больше видеть твоей гнусной самовлюбленной рожи!"
Генрих застонал, захрипел от боли. Снег, набившись за ворот, за пазуху, штаны и рукава, кусался и царапался. Смахнув кровавую снежную кашу с лица, герцог приподнялся на левом локте. А миг спустя закричал.
Король мертвых был рядом. Целый и невредимый. Лишившийся своего закованного в броню коня, он стоял всего в десятке шагов от павшего герцога. А затем пошел на Вустерского, держа в правой тяжелый окровавленный меч.
Герцог вскинул руку, ударил магией, но сил его хватило всего лишь на ничтожный магический всполох. Смерть оказалась близка, как никогда. Смерть щерилась стальным забралом, и звезды плясали на иглах её короны. Смерть...
– На погибель сукинсынам! – взревел Андре по прозвищу Барга, налетая на мертвеца со спины. Король развернулся, рубанул наотмашь, рассекая черным клинком лошадиную грудь. Могучий жеребец, едва не разрубленный надвое, боднул гиганта, вынуждая его пошатнуться.
В этот самый миг, подоспевшие справа и слева Крыс и Перец ударили одновременно, метя по рукам и ногам. Лязг железа по железу. Король отшатнулся, отмахнулся. Вскрикнул, падая ничком в снег Вацлав по прозвищу Крыс, а из его разрубленного живота забурлил, заклокотал фонтан горячей крови. Барга, за миг до удара выпрыгнувший из седла, укрываясь щитом плясал вокруг короля, отвлекая и то и дело нанося бессмысленные удары по латам гиганта. Фальшион, отыскав щель в подмышечной впадине, скользнул внутрь, застрял, звякнул. Король отмахнулся щитом, лишь случайно не снеся Андре голову.
Подоспел Витольд. Подоспели водники. Ледяные глыбы сковали ноги короля мертвых, обездвижив его, лишая прежней прыти. Каменная глыба смяла щит короля мертвых, выламывая неживую руку. Барга, лишенный фальшиона, рантом щита колотил по правой латной перчатке противника, пока не выбил черный меч вместе с рукой из плеча мертвеца.
Что-то внутри черепа-шлема зарычало. Завопило. Герцог не слышал слов. Не мог разобрать. Помнил лишь свои.
– Корона! Сорвите с его головы корону!
Он не знал, понял его Андре или нет. Но следующий удар щита пришелся ровно в стальной воротник доспеха, прикрывавший неживую шею. Ещё и ещё раз, пока щит не треснул. Пока голова короля мертвых не покинула его мертвоё тело.
Бесславно погиб серебряный дракон, скользивший на синем поле, точно по небу. Шитый серебряными нитками, он переливался в огненных всполохах битвы, а потом канул под копыта лошадей. Фрида знала, что где-то на зубчатой башне пропустило удар сердце Одмунда, наблюдающего в зрительную трубу.
Их учили держаться поодаль, не лезть в битву, если в этом нет прямой нужды, или этого можно избежать, отслеживать своего мага, отслеживать других магов и лишь в последнюю очередь помнить, что целитель - боевая единица. Но не учили жалеть. Маги – бесценны, люди родятся еще. В пылу сражения жизненная энергия - лишь энергия. Она продолжить жить в других, в Генрихе, в Витольде, в братьях водниках. Фриде хватало таланта забрать чужую жизнь до капли, чтобы вдохнуть ее в тело еще, не отпустившее душу. Места, откуда она была родом, северные скалистые фьорды, носили тонкий, но еще уловимый отпечаток тех времен, когда языческие культы требовали кровавых жертв. Время замкнуло круг, и мировой змей проглотил свой хвост. Воспитанная в монастыре, она никогда не думала об этом, пока не встретила в библиотеке своего преподавателя землеописания мастера Тирана, эльфа, которому не было никакой нужды проводить лето в стенах Академии, но вернуться в Эльвендор он отчего-то не спешил. Это было то бархатное, тягучее, словно патока, время, когда вечера кажутся бесконечными, а звезды проступают на васильковом небе очень поздно. Эльф производил странное впечатление. Стройный, поджарый и энергичный, на вид едва ли старше ее самой, он рассказывал о том, что случилось задолго до ее рождения, до того, как с севера пришли мертвые, до того, как на месте торгового порта вырос каменный Фрайбург, до того, как Отто объединил племена… Говорил так просто, в таких мелких бытовых деталях, что Фридхен не могла сомневаться: он помнит все это, как сейчас. Осенью мастер Тиран исчез, и место его занял другой преподаватель, а услышанное Фрида поняла много и много позже. До того, как церковь начала избивать магов за ересь и сношения с дьяволом, магия была и была другой – разной, вольной широкой рекой, из которой каждый мог начерпать то, что было ему ближе и понятнее. Кровавые жертвы в каменных лабиринтах, чьи одиночные следы и массивные глыбы она позже видела на выходящих в океан уступах близ Линдесберга, относятся к целительству так же, как магия крови к реквиему. Фрида еще не поняла сути, не распутала этот клубок смыслов, но одно она успела почувствовать: ложь должна быть такой огромной, краеугольной, чтобы в ней страшно было усомниться.
Фрида не спасала погибающий отряд конников, потерявший знамя, потянула остатки их сил, обрывая агонию, и вылила в Витольда. Но замешкалась в отрешенности, направляя поток. По земле с ревом бежала зубатая трещина. Острое конское копыто соскользнуло вниз. Магичка ударила шпорами в бока Сойки. Серебристая в яблоках кобылица отчаянно заржала. Фрида потянула vis vitalis крайнего в хвосте отряда коня. Тот вскинулся, уронил седока и пал ничком. Сойка вырвалась из урчащего зева трещины, отбивая копытами камни в темную пасть земли. Где-то очень глубоко внутри там, куда магичка не желала заглядывать, она знала, что названная преподавателями vis vitalis – не просто жизненная сила, а, быть может, сама душа и то, чем она занята, не целительство вовсе. Говорят ведь, что сиды, умирая, растворяются в мире мириадами сияющих огоньков – не это ли vis vitalis, магия из которой они сотканы и физически тоже?
Маги и люди следовали за своим герцогом прочь от разлома, забирая монстра в кольцо. Она видела, как Генрих падает, как валится на бок, споткнувшаяся кобыла, знала, что та сломала ногу. Знала, что у герцога нет сил, и ничего ему не дала, уверенная, что остальные, полагаясь на нее, тоже не отдают свое. Почувствовал ли Генрих, как она закрылась от него на долгие, опасные мгновения, оставляя его в один на один с мертвым королем? Если сейчас Вустершир сожжет это чудовище, Фрида ничего не узнает о том, что почувствовала внутри железного панциря. А она должна - должна! – узнать!
Мгновения гонки по снежному полю бились в виски хрустом ломкого льда, Фрида следила, как тает расстояние между мертвым королем и Генрихом Вустерширом, как тяжелые латные ботинки продавливают наст, как описывает круги бликующий меч… все ближе и ближе, как нагоняют монстра люди Барки, как подбираются справа и слева, как водники переламывают ход сражения. Можно! Фрида сняла блок.
- Генрих!
Оказалась рядом очень вовремя, так красиво, что мгновение замедлилось, чтобы полюбоваться собой. По телу герцога потекло знакомое расслабляющее тепло, дразнящее покалывание и желанное облегчение, унимались теснота треснувших ребер и гул легкого сотрясения.
- Иди! – протянула ему руку с седла. – Возьми сам.
Прикасаться не обязательно, - этому учат в первый год в Академии, - но ничего никогда после не ощущается надежнее, доверчивее, живительнее и уязвимее одновременно.
Сейчас мысли Фриды были заняты откатившейся головой, не короной, а тем месивом мышц и костей, что она успела нащупать и вообразить, но еще не увидела.
Обезглавленное чудовище продолжало махать мечом. Выглядело это странно и неприятно, но найти у него суставы и фасции, чтобы прекратить эту механическую агонию, магичка не могла. Их как будто не было. Не было в этом теле вовсе!
- Надо забрать его, - наконец, опустила руку на ладонь Генриха, пальцы продрогли даже в перчатках. – Если этот кадавр не единственный…
Неживой и не человек, никогда не был живым человеком, либо что-то ужасающе извратило его природу. Никто не представлял, есть ли в Тотевальде королевский род, есть ли у этого чудовища кровники и кто станет ему наследовать.
- … мы должны быть готовы.
Из расселины, уже забытой, смытой торопливыми мгновениями битвы, потянулись, как муравьи новые вереницы мертвых… и замерли. Помедлили на горизонте темной каймой. И повалились ничком.
Генрих умер.
Иначе не могло быть. Самонадеянный взбалмошный дурак, выскочка из знатного рода, возомнивший о себе бог весть что! Купился на простой обман, угодивший в расставленную западню, зазнайка и самодур! Куда ему армиями командовать – сгодится лишь девок щипать по сенникам да таскать простачек по койкам! Как ошибся, как был неправ ныне покойный славный Ричард Мортимер – законный правитель, гордость и пример для всего герцогства, когда понадеялся, что единственный отпрыск, его золотой желанный наследник станет его лучшим продолжением! Ах, не был бы он так беспечно влюблен в собственную мечту, так заделал бы пару-другую бастардов и законных наследников понадежнее, поладнее. Всем было бы лучше.
Генрих умер.
Его сердце остановилось ровно в тот миг, когда разлетелся на обломки щит Андре. Завыла свирепая вьюга, колючий снег, впиваясь острыми клыками, прыснул прямо в лицо, застил глаза. Герцог зажмурился, заслонился рукой, но тщетно: белоснежные мушки обглодали его щеки и губы, выели глаза, издырявили язык. Обезображенный, уродливый не только внешне, но и внутренне, он засипел, не узнавая собственный голос. Он был давным-давно не жив, а конечности его шевелились, дергались по мановению шаловливой руки некромантка. Навечный раб. Неживая игрушка. Гнилая насмешка рода Мортимеров.
Генрих закричал и очнулся.
Он был жив. Вокруг всё так же стояла ночь. Где-то вдалеке волна за волной накатывал рокот битвы. Ругался Андре: просто, рьяно, честно. Рядом была Фрида. Генрих засипел, льнул к её ладоням, словно напуганный, найденный в зарослях репейника оголодавший котенок. И понял, что его громогласный крик, от которого едва не треснула голова и не лопнули барабанные перепонки, был всего лишь едва различимым стоном. Мольбой о помощи. И помощь пришла.
Он прикоснулся к силе. Инстинктивно. Небрежно. Неосторожно. Лишь только спустя пару ударов сердца, когда поток жизненной энергии позволил ему дышать не через раз, герцог зачерпнул вновь, деликатно, не беря впрок. Он не боялся: баронесса даже в пылу самой горячей заварушки могла легко остудить его пыл. Но не до конца осознавал, что происходит вокруг.
– Мы победили? – недоверчиво выдохнул Генрих, оглядывая поляну, ставшую свидетельницей самой жаркой схватки на всем холодном севере. – Что произошло?
С ответами никто не торопился. Наспех раздав парочку приказов, всё еще придерживаясь за Фриду, герцог смотрел, как оставшиеся в живых накинули на безголовое тело веревки, как неживого потянули за собой две крепких лошадки. Как ловко Витольд припрятал сорванную ударом простого солдата голову короля мертвых в сумку и всунул её в руки Вустерского, как великий трофей.
Они выжили. Не благодаря. Вопреки.
Вот только надолго ли?
– Господин!
– Чего тебе, Андре?
– Окажите, – прохрипел Барга, – Крысу последнюю честь. Он умер, защищая Вас.
Герцог кивнул. Сжал руку в набухшей от колючего снега и крови перчаткой в кулак. Лежавшее ничком тело вспыхнуло, словно брошенная в жаровню солома.
Перец, прикусив верхнюю губу, молчал. В его близко посаженных глазках плясал огонь.
– Жаль, – процедил он Андре позже, – очень жаль. Хорошие у Крыса были сапоги. Как раз мой размер.
Барга промолчал. Промолчал многозначительно, выразительно. А про себя подумал, что придушил бы Йохана при первой же возможности. Глядишь и на душе стало бы капельку легче.
***
Их путь в крепость святого Отмара прошел без происшествий. Ни мертвецов. Ни засад. Сама крепость ответила настороженным молчанием, ощетинившись стрелами, копьями. На крепостных стенах многозначительно чадили котлы со смолой.
"Они же не пристрелят нас, как восставших из мертвых, да? Не пристрелят же?"
– Открыть ворота! – послышался окрик Олафссона.
"Значит, пристрелят чуть позже!"
Предчувствие герцога обмануло. Стрелять никто не собирался. Напротив, все держались достойно: на грудь не кидались, не захлебывались слезами радости. А очень жаль, Марика! Ваш герцог едва не умер героем!
Сейчас предстояло геройство иного толка. Оказалось, что баронесса Васс не встречает своего героя не просто так - отважная Марика сгинула во время сражения без следа. На душе заскребли кошки.
В остальном Одмунд справился великолепно: маги крепости уцелели почти в полном составе, сам менталист успел отыскать по ту сторону некромантскую задницу и вырвать ей кадык, трупы храбрых защитников предали огню. Настораживало всех лишь одно: штурм закончился столь же внезапно, как и начался. Уж не очередная ли это западня?
– Этого в каменный мешок, – раздавал приказы Генрих. – Охранять по двое! Усилить дозор на стенах! Часовых менять на посту каждый час, слышите? Всё еще не закончилось!
Враг хитер и коварен. Только глупец ждет поблажки от Тотенвальда. Только дурак заигрывает с самой смертью, показывая ей причиндалы и скаля зубы. Скалился и храбрился в своё время и Генрих Вустерский, но, побывав на волоске от гибели, решил пыл поумерить и взяться за ум. Не поздно ли?
***
Прошел час. Никаких новых атак. Никаких тревожный докладов. Генрих, заняв штабом центральную залу, где еще несколько часов назад шла беспечная попойка, оперся подбородком на сложенные в замок пальцы. Прямо перед ним на столе лежала корона короля мертвецом. Чуть поодаль закованная в шлем башка. Герцог цокнул языком.
Помимо него в комнате была баронесса фон Шультен, Олаффсон, Одмунд Бьерн, барон Данкель. Оставшиеся маги несли дозор на стенах, ожидая возможное нападение. Был поспешно передан сигнал кострами в соседние крепости, предупреждая об опасности. Получили ответ с востока и юга. Тишина на западе удручала и не предвещала ничего хорошего. Крепость святого Отмара могла оказаться не единственной, кто пострадал от ночной бойни.
Герцог наклонил голову, взглянув на корону под другим углом.
Будь здесь и сейчас Лоран, всё было бы проще. Настоящий специалист в магических штучках, дотошный и въедливый, что банный лист к заднице, он бы бросился изучать добытую корону и так, и этак, пробуя её на прочность и излом, словно ребенок с новой желанной игрушкой. А Генрих не догадывался, с какого края за неё ухватиться.
– Одмунд, Фрида, что скажете?
Отредактировано Heinrich Mortimer (2025-05-13 09:54:59)
- Ты победил, - Фрида мягко сжала пальцами его руку. Едва ли Генрих почувствовал прикосновение сквозь окостеневшие снегом перчатки и колотящийся в теле адреналин завершившейся битвы. Глотнул силу, сперва необдуманно, как глотают воздух те, кто, захлебываясь, борется с водой. Фрида тоже задохнулась этим рывком, но привычно расслабилась в руках, отдаваясь его инстинктивной жадности, позволяя ему прийти в себя. Герцог ее берег, был деликатен или из воспитания, или из собственного легкого нрава. Те, кто вышел в маги из свинопасов, не сразу задумывались о том, как ощущает себя их сосуд и, даже задумавшись, не всегда умели держать себя в руках. Но он не заметил! Это бы куда важнее. Случись герцогу понять, что она рискнула его жизнью ради трофея, он мог оказаться крут. Хорошо бы и после не понял. Иногда озарения настигают нас дни спустя, если долго поворачивать в голове одну и ту же сцену. Сколько она знала, Вустершир был для этого слишком легкомысленным, но ревущая в лицо война, могла изменить каждого до неузнаваемости.
Мгновение они молча смотрели на погребальный костер Крыса, и Фрида поняла, что даже не помнит, как зовут этого человека, погибшего в снежном краю земли, чтобы они вернулись в форт… Сколько их еще будет этих костров? Когда они добрались до ворот, маги на краю обрыва еще чистили берег. За спиной вспыхивало даже сквозь обмелевшую пургу. Ничего не оставлять за собой – главное правило ведения этой войны. Ни одного трупа. Ни одно кладбище о ней не напомнит.
* * *
- Мы ничего не можем сделать?
Витольд и комендант стояли над четвертованным телом мертвого короля в тесной камере замкового подземелья. В глазах Фриды застыли слезы. Она выросла и узнала мир в короткое лето долгого стояния, которое сегодня закончились первым студёным ветром, и, сколько бы не готовилась, все равно оказалась совсем не готова к тому, что случилось. Олаффсон был куда старше и уже видел, как сдают север за рекой. Ему было горько, но понятно, что делать дальше: просить подкрепления, держать рубеж до победного, ждать, пока за спиной выстроится новая линия обороны. А потом отходить, если останутся люди. Это случалось нечасто.
- Ничего, о чем ты можешь подумать, девочка. За 80 лет об этом подумали столько неглупых людей…
На «девочку» она не обиделась, сейчас любая ласка была лучше ее тревог. Лишь наблюдала, как мужчины раскручивают черный кованный панцирь.
- Если Генриху и впрямь удалось захватить короля, всех приставят к наградам, а им, – Оскар кивнул в сторону реки, пытаясь отделить от гнилой плоти грудную пластину, - придется взять время, чтобы короновать нового. Если у них все устроено так же, как здесь.
Сил ему хватало, и панцирь вскрылся, как скорлупа, обнажая нечто, никогда не бывшее человеком…
- Что это за мерзость?!
Витольд поморщился.
- Скверна, - выдохнул Олафссон, тоже отступая на шаг. Изнутри доспех был увит застывшими кровеносными сосудами и умащен плотью. Мышечные волокна раскинулись противоестественно, лишенные кишок и всяких костей, точно костяком этого существа и была сталь. Доспех, подбитый мясом, ровно настолько, чтобы встать и идти, слушаясь некроманта… Ощупывая его мысленно во время боя, Фрида и предположить не могла, что-то настолько отвратительное и настолько пугающее.
- Кадавр…
- Они собрали из частей тел произведение искусства или ремесла, как ни назови. Автоматон, machina, - целительница склонилась ниже, внимательно рассматривая ткани, которых разложение не касалось до того момента, как некромантия покинула их. – Это musculus tibialis posterior…
Провела рукой над черненым наплечником.
- Задняя мышца бедра. Отсюда.
Коснулась своей ноги для наглядности. Углубленную анатомию в Академии преподавали лишь целителям, ограничиваясь для других школ тем уровнем знаний, которого достаточно для успешного и стремительного убийства в ближнем бою или при стрельбе из лука и арбалета.
- Это Musculus latissimus dorsi, - пальцы ее скользили над мертвой подкладой грудины. – Прямая мышца спины. Куда крепче грудной, очень удачный выбор для каркаса…
- Это не король, верно? – наконец, не выдержал Витольд, прикидывая, как сказать герцогу об этом разочаровании.
- Не тот, который мог бы родиться от человека или иметь наследников, - Фрида оторвалась взглядом от изучения монстра и коротко поднял глаза к магу, а после снова вернулась к своему занятию, внимательно изучая уродливую добычу сквозь сферу в тонкой золотой оправе. Плоть и сталь связывали сложные путанные узы артефакторики и остаточного звучания зелени и мальвы, которое сопровождало некромагию.
- Кто-то должен сказать об этом герцогу, - отозвался Оскар.
Молчание обозначило этого «кого-то» единогласно.
* * *
- В зрительную трубу, - Одмунд положил руки на столешницу, словно хотел продемонстрировать все свои перстни. Волосы его еще были мокрыми от снега, а на скулах запекся морозный багрянец.
- В зрительную трубу со стены все выглядело так, точно корона разливает некромантию куполом над стадом. Накрывает покойников полусферой.
- Каждый это видел, - нетерпеливо вмешался Оскар.
- Да, я тоже, - вздохнула Фрида. – Этот король… Этот… Это кадавр. Мы вскрыли доспех. Это кукла.
Она еще не придумала названия для этого рода поделки. Но напряженно ожидала реакции Генриха. То, что в ночной пурге показаться величайшим триумфом севера за 80 лет, оказалось… победой? Но на фоне намечтанного радость грозила померкнуть.
- Кукла из панциря и плоти. Быть может, укрепленная таким образом боевая… машина?.. должна нести корону, которая…
- Усиливает или распределяет магию равномерно, - поддержал Одмунд.
- Позволяет сделать бросок на большое расстояние от некроманта, который ведет куклу? - внес лепту Оскар. – Управлять одной куклой проще. Одна кукла- один некромант – целое стадо.
- Попробуем, - Данкель перешел от скучной теории к творческой практике и, взгромоздив корону на собственную кудрявую голову, двинулся к дальнему концу залы.
- Клайду конец! – его запальчивое озорство – единственное уцелевшее после осады озорство в этих стенах - принесло всем неуловимое облегчение. Выдохнул Оскар, Бьерн смягчился в печах.
- Наблюдайте, благородные хары!
Струя бархатистого пламени, пущенная к дальней стене, ничем их не удивила.
- Барон, вы с воем уме?! – огрызнулся менталист. – Верните артефакт на место, пока мы целы!
- Паладина у нас больше нет, - вздохнул Олафссон, надеясь, что брошенный на поиски отряд обнаружит Марику в лесу или под скалой. Или найдет тело, определив ее печальную участь. Лучше ли неизвестность? Лучше ли плен?
- Быть может, корону стоит отвезти во Фрайбург? – Фрида перевела вопросительный взгляд на герцога.
Для правильной жизни сложных слов не нужно. Честь. Мудрость. Доблесть. Верность.
Генрих из рода Мортимеров, наследный правитель Вустера, правая длань бесследно исчезнувшего второго принца, образцом добродетелей не слыл. Скорее, был худшим примером их соблюдения, прожигая свою жизнь в распутстве, гулянках и пьянствах. Не страшась ни божьего суда, ни кары земной, даже перед законной свадьбой распутничал и проказничал, в наказание за это утратив не только расположение короны, но и собственного друга. Не заботясь о возложенной на него миссии самозабвенно развлекался с дружками, устроив магическое состязание на крепостной стене форта – забава стоила десятков жизни защитников и потери баронессы Васс. Оно того правда стоило?
Оказавшись в руках самой смерти, воочию ощутив её смрадное дыхание и заглянув в пустые холодные глазницы, герцог не поседел и не остыл. Разум его - воспаленный, пытливый, уставший, – понапрасну отыскивал чужие капканы и расставленные силки. Он слушал Одмунда, вслушивался в горячую речь баронессы фон Шультен. Оценивал. Взвешивал все "против", выдвигал в защиту каждое "за". Размышлял, что обычно не было свойственно его порывистому характеру.
Получалось, что захваченная в бою корона могла как дать передышку этой войне, подарить всему миру живых надежду на избавление и изобретение нового оружия против армии мертвецов, так и стать причиной погибели: стоило только одному единственному некроманту завладеть артефактом в нужном месте в нужный час, как по его зову поднимется армия самых ужасных мертвецов и кровожадных упырей.
"Как здорово, – размышлял Генрих, – как дальновидно приказали мы сжигать трупы. Предать прах пеплу, очищающему огню. Как здорово, что пращуры наши не гниют по склепам и могильникам, не становятся пленниками урочищ и курганов. Не поднимаются, чтобы прибрать к рукам живых".
Взялся за артефакт Данкель: молодой и порывистый. Яркий, словно высеченная кресалом искра – такие гаснут при первом порыве ветра, не успев дать должную толику тепла, не создав костра, не согрев пищу, не обогрев дом. Таким беззаботным юнцом был и Генрих, пока не свела его судьба с Лораном фон Гессеном: на первый взгляд совсем мальчишкой, не по годам умным и уверенным в себе. Вожаком, с которым не считался либо глупец, либо мертвец. Лоран не позволил искре Мортимера угаснуть. И Генрих не смел людям последовать по этому короткому пути.
– Довольно! – разулыбался он, вырываясь из капкана собственных размышлений. – Откуда в вас столько сил, барон? Не бейся мы бок о бок, то предположил бы, что пропустили всё побоище в компании бурдюка с вином! Но полно! Сегодня каждый из нас герой. Оставим прошлые дрязги до утра. А корону, прошу, положим на место.
Слова, прозвучавшие на последок, окрасились всем знакомым металлом. Так говаривал исчезнувший принц, и никто не смел ему перечить. К сожалению, при всех прочих достоинствах и талантах, у герцога Вустерского был один серьезный недостаток – он не был Лораном фон Гессеном. Отто, замерев на миг, под пристальным взглядом Фриды и Одмунда, вернул корону на место: Генрих заметил, как менталист повел плечами, расслабился.
"Хорошо, – думал Мортимер, – очень хорошо. Никогда не знаешь, что ждать от Тотенвальда, какой коварный замысел роится в их головах. Никогда не можешь быть уверен в людях до конца".
– Баронесса фон Шультен права: корона – ценный трофей, требует особого внимания и изучения. До поры, пока она находится в стенах форта, никто не в безопасности.
Генрих отстучал барабанную дробь кончиками пальцев по столешнице. Задумчиво потер подбородок.
– В соседние форты передать послание. Пусть усилят стражу. Взамен павших защитников запросить свежие силы от каждого гарнизона.
– А если новое нападение не заставит себя долго ждать? – протянул Олафссон, прекрасно зная ответ.
– Уходить, – удивил всех Генрих. – Беречь силы. Спасать людей. Отступать. А предварительно взорвать их всех, это дерьмо драконье. Взорвать вместе с фортом, спалить дотла. Не сомневаюсь, что Тотенвальд отыщет среди своих могильников еще тысячи мертвецов. Но где ему взять тысячу новых некромантов, а?
Герцог поднялся. Решительно шагнул к короне, глянул на Фриду.
– Корона отправится в столицу под моей защитой. Объявляю ревизионную экспедицию завершённой.
Нахмурился Одмунд, не скрыл усмешки барон Данкель. Где это видано, чтобы кто-то самовольно отменял ссылку по приказу кайзера? Уж не приложился ли герцог во время сражения головой?
"Отправлю вперёд себя письмо, – думал Генрих, – уведомлю кайзера о взятом трофее. Это, конечно, не спасёт мою голову от плахи, но убережет яйца от мясницкого ножа. На свадьбу не надеюсь, помилования не прошу, покорно кланяюсь в ножки и..."
– Утро вечера мудренее, хары и фро! Повелеваю всем, кто не занят в дозоре, отправляться ко сну.
***
Долгие разговоры – тревожные мысли. Генрих, лично взявшийся охранять корону, не находил себе места. Недописанное письмо укоризненно поглядывало на герцога со стола – кроме пары приветственных строк, слова не желали ложиться на пергамент.
Дверь отворилась без скрипа, но герцог повернулся. Он, разумеется, посылал за баронессой фон Шультен. Посылал не ради чего-то постыдного, но ради разговора. Порой даже самые сильные нуждаются в простом совете и слушателе. Выговоришься, сам найдешь решение, станет легче. Фрида не была просто слушательницей. Давно не была.
– Гадко вышло, – начал Генрих. – Помчался за кадавром, словно мальчишка. Всех завел в западню. Если бы не все вы... если бы не Андре... как думаешь, он достоин моего перстня больше, чем дурачье вроде Клайда и Данкеля? Вот и я считаю, что он заслужил награду.
Герцог вздохнул. Тревожные мысли тяготили сердце. Что если всё еще не закончилось? Что если эта взятая столь тяжелым трудом корона - очередная ловушка некромантов? Кому можно верить? Кто друг? Кто враг? Генрих устал. Очень-очень устал.
– Одмунд сказал, что корона, быть может, усиливает магию. Вот только ничего путного у Отто не вышло. Ничего необычного. Что если Одмунд ошибся? Что если стоит просто расплавить этот зубастый венец? Положить всему конец?
Герцог замолчал. Плясало, искрилось пламя свечи, выдавая его беспокойство. Его отчаяние. Его усталость. Генрих прикусил губу, цокнул языком.
– Ты прекрасно знаешь, что это ничего не изменит. И я прекрасно о том знаю. Я... попробовал её надеть, да. Не устоял. Не удержался. И ничего. Понимаешь, ничего не произошло. Что если... если её наденешь ты? Что если она действует индивидуально?
Вопреки приказу Фрида и не подумала ложиться, ее ждал лазарет. Резанные, колотые и стрелянные раны, ожоги и сломанные конечности, толченые травы из собственных и комендантских запасов. Не все здесь лечилось магией. Цена магии – жизнь. Когда собственные силы подходят к концу, приходится выбирать, кто выживет. И она выбирала, отнимая остатки у тех, у кого почти не осталось шансов, раздавала немногую силы способным встать в строй на рассвете. Остальных утром положат на костер со всеми почестями. Необходимость бесконечно решать вопросы чужой жизни и смерти делала Фриду очень тихой, закрытой ото всех, от кого был шанс уберечь свои мысли и чувства. Бесстрашные защитники Отмара не должны знать, отчего кто-то испускает дух в дальнем углу лазарета, а другой под ее ладонями поднимает голову и розовеет щеками. Маги знали. Но у магов было много и более страшных тайн. Если бы терзаемые потерей родных и соратников на миг увидели, как эта женщина проходит между рядами раскинутых по полу подстилок с косой, точно смерть на фресках тотенданца, они растерзали бы ее первой. Вот тогда… тогда и начали бы жечь настоящие ведьмовские костры. Но инквизиция молчала. Ее собственный духовник был менталистом на службе святому престолу. Исповедь начиналась добрыми словами о Божьем благословении, а после Фрида снимала ограждающее распятие… Это лишь позволяло догадываться, как далеко зайдет правящий дом, спасая свою землю и корону.
Угол подпирал плечом хмурый Данкель, требующий, чтобы целительница забрала у него немного сил для солдат и нежелающий слушать, что его нервическое возбуждение – не избыток, а крайняя степень истощения. Фрида привыкла к героям. С возрастом они становятся мудрее и равнодушнее. Кивнула присланному бойцу, омыла руки в лохани и прошла мимо барона, мимолетно опустив лань на его плечо.
- Иди спать.
Плечо обмякло, а черты Отто потеряли резкость. Он еще немного постоит из упрямства и поймет, как устал.
Темный коридор форта оглушил ее тишиной и прохладной свежестью. Ни стонов, ни криков, не завываний, придушенных стиснутыми зубами, ни спертого воздуха, соленого от крови и кислого от пота. Фрида успела так привыкнуть к отчаявшемуся миру лазарета, что теперь подивилась дремлющей предутренней прохладе.
Знала, что Генрих не спит, и даже примерно знала, что он скажет. Мысли в этот час у всех были одинаковы, все об одном: десятилетнее затишье закончилось и - грядет. Обошла герцога со спины и опустила на плечи легкие ладони, вплетая мягкое, живительное тепло в бурливый гон его крови. Слушала. Фрида умела слушать, не перебивая, не споря, и могла выслушать его до последней капли. Тогда, обнаружив дно, он находил и опору, отталкивался сам, подхваченный своей природной пылкой и страстной жаждой жизни. Ни в дни величайших радостей, ни в дни величайшей скорби, мы не в силах изменить свою природу и все, что нас топит, помогает нам выплыть.
- Каждый заслужил награду, - кивнула, прикрывая глаза, прислушиваясь к напряжению гуляющему в его теле.
- Ты шел за королем. Кто, кроме тебя, посмел бы?
В тихом и ровном ее голосе, умиротворяющем, убаюкивающем, ноты порывистого восхищения звучали тем ярче и сердечнее.
- Мы до сих пор не знаем, что добыли. Но если это кукла, значит, истинный король Тотенвальда не та жуткая фигура, которой нас пугала убегающая знать. Значит, король Тотенвальда тот, кто ее водит, верно? Или те. Некроманты, люди. Возможно люди, которых мы знаем. Разве это знание малая победа? Ты удержал форт, спас людей, добыл трофеей. Ты пройдешь этот путь от шага к шагу.
Понимала, что герцог не рвался управлять корпусом и даже, возможно, считал себя человеком для этого совсем не подходящим, а хуже того, сравнивал себя с принцем, но Господь выбрал его, а пути Господни, пусть и неисповедимы, но всегда верны. И кто мы, чтобы сомневаться в Проведении?
- Марику мы найдем. Она одна из лучших. Мертвых ей бояться не пришлось бы, а с живыми она сладит. Природа сделала женщин выносливее, чем поэты их рисуют. Нам нужно верить.
Окунулась пальцами в его волосы, смешно поднимая их с затылка, и слегка надавила, на сжимающую череп мышечную корону, разливая вкрадчивое тепло вниз от атланта.
- Это всего лишь артефакт и, судя по его виду, сделан он эльфами на заказ. Не случайно нашелся в сундуках Эльвендора. А если случайно, то это реликвия, достойная королевского рода. Или же в Тотенвальде есть артефакторы куда искуснее наших. Возможно, он работает лишь с некромантией, и, если мы это обнаружим, то нам придется предположить, что в сокровищнице Эльвендора лежат ключи к нашей войне. Разве это малая победа? Но безопаснее всего мы сможем проверить это лишь в корпусе. Пойдем? Возьми сферу. Если артефакт сработает, пусть принесет пользу.
Я устала убивать людей. Этого она не сказала. В других условиях можно было спасти больше, но гарнизон Отмара был отрезан ночной вьюгой, расстоянием и неясным будущим нового утра. Калеки не переживут новое наступление, а стенам нужны солдаты. Всякий раз, начиная исповедь, отец Лютер спрашивал: верно ли ты отмерила, дочь?
Они спустились в подвалы, где размещался лазарет, и снова окунулись в вонь и сдавленные людские стоны, в прощальные хрипы. Обожженные больше не выли, погруженные в тяжелое забытие. Значит, приходил Одмунд, - отметила про себя Фрида. Никому не спится.
- Попробуем.
В мерцающем пламени нескольких оставленных ламп, среди раскинутых на полу плащей и одеял, среди израненных, ищущих сна женщина, водружающая на голову золотой венец Тотенвальда выглядела неуместно, неотмирно, но ровно так, как пишут святых на иконах – до того ярко полыхали на вражьем золоте отблески скудного света. Фрида потянула силу, осторожно проходясь по комнате внутренним взором…
Сумрак взрезал крик. Нечеловеческий, животный вопль, который может породить лишь боль самого противоестественного толка.
Низкие, сводчатые подвалы захлебнулись магией. Сквозь сферу Генрих тоже мог увидеть раскинувшийся над короной изумрудный купол целительства, разом накрывший всех.
- Пресвятая дева! – из темного угла раздался сквозь вой и стоны потрясенный хрипатый бас. - Пресвятая дева! Мои руки!!
Люди поднимались с коек, разбуженные неожиданным приливом сил и жутким многоголосым воем, постепенно затихавшим, изумленно рассматривали свежую кожу и затянувшиеся раны. Отдышавшись от крика, находили у себя отросшие пальцы. Никто не подумал, что стремительно срастающаяся плоть может причинять неимоверное страдание.
- Нога! Пусть вернет мне ногу!
Охрипший от крика боец, откинув одеяло, рассматривал отпиленную лекарем ногу, из которой начало расти странное, уродливое, но совершенно новое колено.
Пустая корона, сделав оборот, ткнулась в сапог герцога. Фрида скатилась в беспамятство, как детская шелковая кукла. Вокруг Генриха хохотали и бесновались спасенные люди. Да и сам он мог почувстовать, что тело наполнилось прежней пружинящей энергией.
Легенды прошлого, настоящего и будущего всегда сходятся в одном: всякое чудо прекрасно и безупречно по-своему. Ведь не бывает чудес уродливых: единороги прекрасны, спасенные из лап дракона принцессы невинны и нежны, а расколдованные принцы безупречно красивы и благородны. Чудеса сглаживают углы, вправляют перебитые переносицы, отращивают выбитые зубы и латают заичьи губы. Никому и никогда не нужна правда: кривая, избитая, хромая, стенающая от боли на захарканной кровью мешковине. Никому и никогда.
Именно потому, если им доведется оказия дожить до глубоких седин, летописцы будут наперебой галдеть о чудесном исцелении благородных защитников форта, выстоявших супротив несметной орды мертвецов. Именно поэтому пяток другой поэтов и менестрелей служат в честь герцога Вустерского и баронессы десяток баллад. А о правде вспоминать не станут. И сделают правильно.
Кому интересно узнать о том, как похолодели кончики пальцев у Генриха из рода Мортимеров? Как от нахлынувшей на него усталого прилива силы запульсировало в висках, как свело скулы, как заиграла кровь, как тесно стало в поисках? Кому интересно, что от нахлынувшего шума в ушах не слышал он ни мольбы раненных, ни крики подоспевшего на помощь Одмунда? Правда – кривая и убогя, щерилась беззубым ртом в тесном углу, задыхаясь от протяжного во. Генрих не сошёл с ума, но был крайне к этому близок.
***
– Да твою же... Сука, она нас погубит! – причитал менталист, одного за другим успокаивая и усыпляя недоисцеленных, но уверовавших во спасение глупцов – Всех нас!
Сил уходило много. Невероятно много. Менталист шумно выручал. Жизнь одного из «счастливчиков» О оборвалась во благо других.
– Помоги же ему!
Барга, до того державшийся в стороне, хмурый и молчаливый, подтолкнул державшего на руках бесчувственную Фриду герцога. Толкнул ещё раз, вызывая из пелены размышлений. Толкнул бы и третий, вмазав для острастки по шее, дабы привести в чувство. Но взгляд Генриха на миг стал осмысленным. Герцог прижал драгоценную ношу к себе.
– Андре?.. Я... Где...
Вокруг стонали и плакали обманутые в надеждах солдаты: простые и безродные, наивные, уверовавшие в чудо. Обреченные умереть.
– Надо уходить, – прошелестел Андре. – Много дел натворили.
– А люди...
– Надо уходить, – повторил Андре, подталкивая господина к лестнице. – О них позаботится бог.
Какой именно – не уточнил.
***
Прошел час. Другой. Третий.
Генрих застыл безмолвной статуей у окна. Кровать его была занята. В любой другой ситуации это могло бы стать поводом для очередной сплетни, а то и вовсе бахвальства. Баронесса была в беспамятстве, но жива – о том сообщил уставший Одмунд, которому стоило великих трудов прибрать за их опытами среди раненных. О том, что менталист направит бумагу Уго Фрайбургскому о всем том, что случилось, герцог не сомневался. Но сейчас у него совсем не было сил, чтобы даже прижать Бьерна.
«Великая сила попала в наши руки, – думал герцог, скрестив на груди руки, – а вместе с ней великая ответственность».
Чудо не могло быть уродливым. Спасение не имело право быть смертельным. Простому люду нельзя было знать всей правды, а главным по чудесам в Айзене был дядя пропавшего Лорана.
«Нужно отвезти корону в столицу. Медлить нельзя».
Фрида застонала сквозь забытье. Пошевелилась. Герцог, скрипя сердцем, убрал сползшую ей на лицо прядь. Затем поменял холодный компресс на лбу. Не в его правилах было дежурить у кровати хорошеньких девиц. Но сегодня он чувствовал себя виноватым как никогда прежде. О чем только думал, предлагая баронессе напялить корону мертвецов?
«О том, что кошмарный сон закончится. Что очнись в собственной постели за долгие дни пути отсюда. Что кончится война. Но дурной сон продолжается. Становится лишь хуже. И я в эпицентре кошмара».
Корабельные сосны подпирали высокое небо. Голубое и мирное, такое далекое, каким оно никогда не видится на равнине, потому что высоту до него нечем измерить. Там, высоко в небе кружила сизая соколица с золотистыми глазами, и глазами этими Фрида видела пики сосен - от моря до моря.
Постучал Витольд.
- Прибыли ополченцы из ближней деревни. Приказ о подкреплении уже должен домчать до ближайшего знаменосца Сконне, барона Аденауэра, замок его в трех часах пути. К вечеру нового дня будут люди и маги. Если поторопятся, а кто не поторопится, увидит мертвецов на своем пороге.
Пожал плечами. Усталость давно превратилась в равнодушие.
- Лошади готовы. Решайтесь, Ваша Светлость, повезем ее в экипаже или оставим здесь? Вам бы нового наступления здесь не ждать.
Перед распахнутыми глазами Фриды еще стояли лениво планирующие над волнами золотистые ящеры, и волны эти подпирали пляжем лесистый берег.
- Послушай его, - целительница опустила на колено своего герцога легкую, прохладную ладонь. Фиалковые глаза ее как будто выцвели изнутри. – Мне лучше остаться здесь. Здесь от меня будет польза, а там слишком многие будут иметь слишком много мнений о том, отчего эта вещь так себя повела. Почему со мной, и не служу ли я дьяволу.
Охота за некромантами, безуспешная до недавнего времени, но беспощадная, как подчас это бывает среди озлобленных, перепуганных людей, потерявших самых близких, заменила в Айзене костры инквизиции. Стоило стаду заесть деревню, как некромантов начинали искать среди местных, и нередко испуганные крестьяне вершили самосуд. Теперь же Фриде оставалось лишь гадать, какие допросы ее жду и примут ли дознатчики на веру хоть что-то из увиденного в ее растревоженном разуме.
- Мне снились ели с высоты птичьего полета и Лес, простирающийся от моря до моря. Точно я смотрю на карту и на ней ничего нет ни Тотенвальда, ни Айзена, ни Кастилии… И никогда не было.
Она свернулась клубком и прижалась щекой к руке Генриха, как ребенок.
- Помнишь, с нами училась девушка по имени Невена?… Артефактор. Из лучших. Их и без того немного. Родом она из Айзена, но в корпус не пошла. Ты сможешь ее найти. Я знаю, что эта вещь ей нужна. Предназначена. Не спрашивай как. Я не знаю - я не смогу ответить. Это чувство, ощущение. Был ли у тебя такой зов, точно тебе надо быть где-то или с кем-то? Этой веще – нужно быть у Невены. Корона проделала большой путь, затронула много людей. Она просит.
Никогда прежде Фрида не говорила ничего настолько странного, Генрих мог бы счесть это лихорадочным бредом, если бы целительница металась в лихорадке, но Фрида смотрела на него нежными, усталыми глазами. Очень спокойно.
- Позволь ей разобраться, что это, прежде чем расскажешь кому-то, что здесь случилось. Со мной. Ради моего Фридриха. Он не должен остаться сиротой. А если останется, не должен стать еще и сыном изменницы.
Витольд, и не подумавший покидать комнату все время этого разговора, обреченно потер лицо ладонями, окончательно сбитый с толку.
- Время ехать.
Её руку направлял Господь.
Этой лёгкой рукой отвёл он тысячу бед и сотни напастей, излечил не один десяток ран и не единожды спасал бедовую голову герцога. Этой тонкой, украшенной кольцами и тонкими полосочками белесых шрамов рукой Господь миловал и карал, даровал силы и забирал последнее у смертельно раненных. Забрать и без того угасающие искры, чтобы распалить костер в жизни в достойных. Но кто достоин? Кому это решать?
Генрих до крови кусал губы, мерил шагами комнату. В случившемся ночью были виноваты многие и никто одновременно. Мог ли знать герцог Вустерский о том, к чему приведут их опыты? Могла ли догадываться Фредерика фон Шультен о том, каким будет эффект её "шалости"? Или Одмунд Бьерн, чье перо испещрило пергамент нетерпеливым почерком доноса? Виноватых не было. Виноват лишь только Генрих. Потому что стоял во главе всего этого вертепа. Значит, ему и предстояло разрубить этот змеиный клубок одним решительным ударом.
– Тише. Прошу тебя, тише, – прошептал герцог, мягким движением поправляя непослушный белокурый локон целительницы. – Ты же знаешь, что в этом безумном мире можно положиться всего на двух людей, а я не вхожу в их число.
Генрих улыбнулся. Улыбка вышла грустной и уставшей. Она не утратила прежней искренности, но сегодня была подобна погасшей звезде.
– Ты должна отдохнуть. Набраться сил. А когда встанешь на ноги, я прошу... нет, – добавил он спокойно, – я приказываю тебе, Фрида фон Шультен, отыскать меня и продолжить службу. Мы все задолжали этому миру, слышишь?
"Пора платить".
Не обращая внимание на стенания Витольда, на его излишнюю тревожность и суетливость, Генрих опустился перед кроватью на колено, прикоснулся теплыми губами к ледяному лбу баронессы. Ах, было бы проще, если бы несчастная Фрида металась в горячке! Но недуг её был куда глубже.
– Я позабочусь о Фридрихе, – сказал он чуть слышно. – Он погостит в Вустере, будет под защитой, в безопасности. Обещаю.
Генрих поднялся: решительно, холодно. Отбросив прочь сомнения и тревоги. Остаться сейчас здесь, промедлив дольше положенного – подвергнуть крепость святого Отмара большей опасности. Подвергнуть целый мир несказанной угрозе. У Генриха просто нет права на подобную роскошь.
– Мы встретимся. Обязательно встретимся.
-Х----Х-
Одмунд был бледен и тих. Разговор проходил без лишних ушей, но герцог чувствовал кожей: сейчас весь форт притаился, прислушивался, готовый ко всему: что сердце Генриха собьется с ритма и замрет навсегда; что грязно-черное пятно сажи, некогда бывшее менталистом, придется соскребать со стены. Не случилось ни первого, ни второго. Не сегодня.
– Мой личный приказ, – повторил Генрих, складывая пальцы в замок и опуская на них колючий подбородок. – Всё случившееся ночью – не более, чем тревожный сон раненных. Улики сфабрикованы, обвинения беспочвенны. Любое неосторожное слово в сторону баронессы фон Шультен я посчитаю личным оскорблением. О здоровье баронессы заботиться, наблюдать лично!
Глаза герцога недобро сверкнули. Мог бы он добавить избитые фразы, про упавший с головы Фриды волос, что стоит она целого королевства, что отвечает за нее Одмунд собственным животом – не стал. Одмунд не был глуп. Одмунд был осторожен. Одмунд был предан Айзену. Слишком верен миру живых.
– Для твоего успокоения... письмо, – Генрих выпрямился, протянул руку. – Давай! Я знаю, что оно при тебе!
Одмунд дернул бровью.
– Ваша Светлость...
– Письмо! – голос герцога стал жестче. – Вот так, видишь, ничего сложного. Так... так... ого, даже так? Что же, не могу не поверить. Не могу отрицать. Не могу не подписать!
Решительный росчерк пера под словами менталиста, подкрепленные алым сургучом с оттиском перстня герцога. Генрих поднялся, решительно ткнул сложенным в цилиндр пергаментом в закованную в дублет грудь Одмунда.
– Волен делать с этим всё, что пожелаешь, Бьерн. Принц верил тебе, – Генрих усмехнулся. – Кто я такой, чтобы сомневаться в решении Лорана?
-Х----Х-
Маленький отряд, во главе с Генрихом Вустерским, прихватившим с собой из крепости святого Отмара графа Клайда и барона Штагенау, супругов Торнхаймов, десяток солдат сопровождения (и Баргу с Перцем за компанию) выехал достаточно споро. Не достаточно быстро, чтобы не довести до головной боли несчастного Витольда. Клайд держался молодцом, напоследок долго-долго прощался с Данкелем и жал ему руку, успокаивал. Отто потерял не только боевую подругу, но и веру в себя. Оставаясь в форте ему предстояло возглавить поиски Марики, а в случае неудачи поскорее отправиться в столицу, за новым "сосудом". Одмунд Бьерн, получив особые распоряжения относительно форта, Фредерики и компрометирующего письма, при прощании молчал, но глаза его говорили о многом. Генрих, вспомнив его кислую рожу, усмехнулся. А затем тронул поводья коня.
– Андре! Могу я задать тебе вопрос?
Нарочито расслабленный, словно бы задремавший в седле, едущий по правую от герцога руку лысый сержант завозился, потянулся, придерживаясь луки, лениво зевнул. Генрих посчитал это знаком согласия.
Здесь, на покрытым алмазными сугробами и заносами зимнем тракте, в опасной близости от мира мертвых, у исполняющего обязанности главы мажеского корпуса Айзена, не было ни титулов, ни регалий: все они страдали за общее живое дело.
– Почему ты еще не уехал?
Сержант поскреб поросший колючей щетиной подбородок. Прищурился, не глядя в сторону герцога. Генрих усмехнулся: знал, что вопрос меткий, бил в цель навылет. Обвинения с бывшего висельника давным-давно сняты, все преступления позабыты. Вдали от тревог и забот Вустерского можно жить припеваючи: наняться в охрану купеческого каравана, заняться торговым делом на границе с Кастилией (подальше от всех этих сугробов и холодов), сколотить разбойничью ганзу. Делать всё, что пожелает бандитская душа! А всё же...
– Когда-то, Ваша Светлость, вы спасли меня от мира мертвых. Если можно так выразиться, собственными руками вытащили из петли, которая уже практически затянулась на моей паскудной шее. Я бы мог кривить душой и ссать в уши, рассыпаться в благодарностях и обманывать... но я скажу честно. Я счел поступок блаженным. Не более того. Собирался уйти при первой же возможности, прихватив с собой побольше ценного. А потом понял, что можно забиться в самый темный грязный угол, но смерть тебя отыщет и там. Найдет, схватит за жопу. И будет поздно. Обидно. Гадко. Если есть тот, кто смотрит курносой в глаза и бросает вызов говнюкам по ту сторону реки, то я с ним. До последней капли крови.
Сержант хмыкнул.
– Такой ответ вы ожидали?
– Нет, Андре, – признался герцог, – не такой.
Что-то подсказывало Генриху, что бывший висельник прав. Что битвы живых и мертвых не закончилась вчерашней битве при крепости святого Отмара. Не началась. Вышла на новый рубеж. Осилит ли герцог?
Покажет лишь время.
Отредактировано Heinrich Mortimer (2025-06-02 21:17:26)
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] Оборона Святого Отмара
