Magic: the Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] "Невозможно" - глупое слово. И трусливое к тому же.
Если у вас одна проблема, её придётся решать. Если у вас две проблемы, почему бы не позволить им решить друг друга?(с)
Королевский дворец/Альтамира/начало октября 1652г.
Чучо Бекаро, Армандо Риарио
Юный герцог решается на побег, и союзником в этом становится тот, кто об этом даже не подозревает, но каков будет итог, и что обретёт каждый?
Отредактировано Armando Riario (2025-04-21 11:46:17)
Ночь выдалась тихой. Такая, что случайный камешек под ногами хрустит громче, чем хотелось бы. Сезон плодов в Альтамире еще держал тепло, но в воздухе уже ощущалась первая сырость — не дождливая, а та, что сочится из мощеных улиц, будто изнутри. Запах сухих листьев, конского пота и слабый аромат дыма от ночных очагов в казармах.
У стены тоже было сыро. Камень, даже не самый древний, к утру успевал вобрать в себя ночную прохладу и теперь щедро делился ею с теми, кто по глупости или нужде прислонялся к нему.
Чучо стоял, скрестив руки на груди под плащом, и терпеливо ждал. Другой на его месте уже мог бы засомневаться в верности авантюры, но оговоренная сумма перевешивала незначительные риски. Что такого в том, если мальчишка, засидевшийся во дворце, будто девица на выданье, разок прогуляется по ночному городу? Если не брать во внимание то, что этот мальчишка — отпрыск некогда влиятельного дома, ставший разменной монетой в большой игре.
Чучо просто ждал. Тихо, с ленцой, но с вниманием, прислонившись к холодному камню стены.
Лошади молчали. Он выбрал самых спокойных — таких, что не фыркают зря и не шарахаются от падающих листьев. В таких делах все должно быть выверено до мелочей. Хотя бы для того, чтобы не стать свидетелем гнева Дона Диего и тем более не попасть под разнос. Особенно, когда дело касается сыновей мертвых герцогов и веревок, свисающих из дворцовых окон.
Он слегка повел плечом — проверяя, как сидит перевязь. Под плащом шпаги почти не было видно, но она там была. И нож в сапоге — тоже. Ночи в Альтамире бывают разными, так что лучше было позаботиться о том, чтобы юный дон все же вернулся во дворец живым и невредимым. Именно так, и никак иначе. Варианты просто «живым» или просто «целым» Чучо не рассматривал.
Веревка дрогнула. Где-то над ним прошелестела ткань — звук был глухим, обрывистым, но тихим. Чучо чуть подался вперед, взглянул вверх, в темноту. Фигура спустилась быстро, без суеты.
Мальчишку он знал — ну, как знал… видел. Несколько раз пересекались в доме Массимо. Отпрыск опального ныне рода учился в Академии и лишь изредка навещал отчий дом. Тогда-то Чучо и имел возможность наблюдать паренька несколько раз. И с тех пор Армандо сильно изменился. Не вырос, не возмужал, как говорят о растущих детях, ибо не о таких изменениях шла речь. Впрочем, думал Бекаро, любой изменился бы… Стать пленником того, от чьей руки погиб его отец, довольно печальная судьба. Особенно для столь юного дарования.
Возможно ли, что Чучо испытывал сочувствие к Армандо? Вопрос, на который сам наемник вряд ли сможет ответить, но собственные воспоминания о мучительном пребывании в чужом доме наверняка могли бы найти отголосок в отношении к мальчишке. Ведь он запомнил, как тогда этот юнец бегал по коридорам дома Риарио с глазами, полными того самого... как это? Надежды? Тьфу, противное слово.
Теперь молодой Риарио выскользнул из окна, как мышь из мышеловки, что любой горе-любовник, застигнутый врасплох вернувшимся муженьком, позавидовал бы. Пружинисто, беззвучно — и даже, надо отдать должное, с каким-то достоинством. Молодец. Даже не расшибся. Приземлился уверенно, по-сухому и двинулся к лошадям.
- Не так быстро.
Чучо преградил путь, буравя молодого человека взглядом из под полы шляпы.
— Деньги вперед, — сказал он, протягивая руку, всем видом показывая, что не сдвинется с места, пока не получит оговоренное.
Наконец, Бекаро взвесил кожаный кошель в руке, прикидывая содержимое. Затем удовлетворенно кивнул и всучил Армандо сверток, уверенно ткнув им в грудь.
- Вот, переоденьтесь.
В свертке было… женское платье, вуаль и плащ с капюшоном. Не шибко сложная модель, но явно с фривольного плеча, судя по обилию кружев, зазывным цветам и дешевизне ткани. Не слишком изысканно, но достаточно убедительно. На расстоянии — сойдет.
Бекаро показалось, что он заметил замешательство и сомнение на лице молодого Риарио. Почти такое же, какое он однажды видел на лице Массимо, пусть и при иных обстоятельствах. Впрочем, полную палитру эмоциональных красок на лице Армандо мешало рассмотреть отсутствие факелов на стенах дворца с этой стороны. Те были предусмотрительно потушены, чтобы любопытные взгляды не заметили движения в этой части двора.
- И поторопитесь, юный дон, пока караул у ворот не сменился,- Чучо стоял, глядя в сторону, и считал вдохи. Он не был из тех, кого смущает чужое раздевание. Тем более, когда человек — всего лишь обременительный наниматель. Он только ждал, чтобы это закончилось, - Вряд ли кто-то спросит, почему господин с дамой едет ночью через служебный проход. Но если вдруг — скажем, что я выиграл вас в карты.
Бекаро не мог сдержать усмешки, уж больно ситуация ему казалась забавной. Все это было слишком похоже на плохую пьесу — и именно поэтому могло сработать. В Альтамире зачастую выживали не те, кто был смел, а те, кто выглядел как никто
Отредактировано Chucho Becaro (2025-04-22 10:55:57)
Сердце Армандо трепетало, как только что пойманный щегол в клетке, как знамёна с дикой розой за спиной отца год назад, развевающееся от разгорячённого солнцем ветра. Он чувствовал себя таким же бунтовщиком, за плечами у которого страх, отчаяние, бессилие, но впереди – надежда и священный бой за неё. Ещё не начатый, клинок едва занесен, но он неминуемо опустится. Он был очень похож на своего отца сейчас – такая же гордость, и такая же веры в невозможное.
Сейчас клинок, подаренный ему инфантой Лаурой, обоюдоострый кинжал с рукоятью, украшенной камнями цветов Сандавал, был занесен над его плечом. Над выпирающими уродливыми буграми чуть ниже ключицы. Вшитыми под кожу амулетами, что, словно чужеродные камни, вросшие в плоть, привязали его к ненавистному дворцу, как шавку верёвкой, и заперли магию в груди. Бугры были пересечены тонкими, но ещё не побелевшими шрамами, размечавшими багрово-сизыми полосами, как мел у швеи, места, где лучше всего делать надрез. Где тонко, там и рвётся.
Сжав зубы от болезненного предчувствия, Армандо глубоко вдохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, сжимая челюсти до желваков.
Кончик кинжала коснулся натянутой кожи над одним из амулетов. Легкое нажатие – и тонкая красная линия прочертила бледную поверхность. Кровь, сначала робкой каплей, затем багряной струйкой, потекла по коже, окрашивая ее в алый цвет.
Под лезвием открывалась плоть, обнажая металл амулета. Он задышал чаще, на лбу выступили капли пота, боль пульсировала в плече, отзываясь тупой судорогой в пальцах, но остановиться было ещё страшнее.
Армандо на мгновение замер, собираясь, а после этого откладывая кинжал и поддевая пальцем теплый металл. Амулет вырвался из плена плоти, упав на пол с глухим стуком. В образовавшейся ране зияла темная пустота, окруженная багровым ореолом.
На втором разрезе боль уже казалась притупленной, лезвие рассекло кожу, вторая порция крови окрасила руку и грудь. Второй амулет, как брат-близнец, последовал за первым, звякнув о каменный пол.
Армандо отбросил кинжал на покрывало кровати, крася кровью и его. Кружилась голова, и кровь продолжала сочиться из ран, но в глазах появилась искра, потухшая больше года назад – искра освобождения и веры. Он провел дрожащей рукой по израненной коже, чувствуя под пальцами разрезанную кожу и липкую кровь. Теперь ничто не сдерживало его. Магия, долгое время томившаяся в заточении, вернулась, разливаясь по венам горячей волной. А что боль и кровь? Эту цену за свободу он готов платить ежеминутно.
Его силы целителя хватило на то, чтобы унять боль и остановить кровь, а остальное сделают время и повязки – разрезанные загодя батистовые белоснежные рубахи, любезно подаренные самим господином главой совета регентов.
Кровавые капли и разводы он вытер теми же рубахами, сжигая всё, где оставались следы, без сожалений, в растопленном по случаю ночной прохлады камине, а амулеты, вытерев тряпкой, сложил в кровать, соорудив из подушек и одеял фигуру спящего человека, почти бережно прикрывая чучело Армандо одеялом.
Оставалось самое малое и самое главное – довериться тому, кто уже однажды предал. И кто предаст снова, ведомый перстом единственной религии, в которую верит – деньгами.
Имени его юный герцог не помнил – только неприметное, смазанное, помятое, и оттого врезающееся в память лицо человека, которого коротко представил отец, отдавая тут же поручения, не предназначенные для ушей наследника. Армандо видел его не частно – но достаточно для того, чтобы успеть запомнить, а потом узнать в свите прихвостней де ла Серда, припавших к щедрой кормушке. Медина платят лучше? Успел переметнуться, чувствуя опасность для собственной шкуры, и вывернулся из-под плахи эшафота? Армандо презирал таких людей, без принципов и и идеалов, и ровно столько же был уверен что предавший единожды предаст снова – только назови цену.
Он подошёл к Чучо сам, презрев гордость – и прикинулся дурачком, скучающим юнцом, запертым в душной церемониальной коробке. Официальные завтраки и обеды, поклоны, титулы длиной с половину Кастилии, изящные деликатесы крошечного размера на огромных блюдах. А так хочется вернуться, как раньше, как в деревенских трактирах у Академии, живущих за счёт курсантов – чтобы хмель и пиво рекой, чтоб мясистых девок за зад ухватить, а потом трахнуть хорошенько в каморке. Всегда на пару часов, пока не хватились отсутствия, но почувствовать себя живым, вознаградив риск и старания Бекаро увесистой и щедрой суммой благотворительного пожертвования.
Расчёт оправдался, и Армандо боялся даже думать, загадывать, что получается вот так вот просто – нельзя спугнуть удачу, нельзя дать ускользнуть её яркому хвосту из рук. Лишь бы не спугнуть, лишь бы не сглазить! Лишь бы Бекаро остался верен своей тухлой душонке до конца, а не решил сдать пленника страже и совету, лишь бы...
Зря, наверное, его отец переоценивал силу идеалов и недооценил силу человеческой алчности. В назначенное время – четверть часа до смены ночного караула, Армандо перекинул через балясину веревку, сделал пару шагов, и ухнул в темноту, с колотящимся сердцем приземляясь и замирая рядом с наёмником.
Но за звуком его прыжка ничего не последовало, стража не сорвалась ниоткуда из-за угла, перекрывая проход, окна не захлопали, не понеслись крики, и он осторожно выдохнул, оглядываясь. И правда, один, вот она, удача! Настоящая!
Армандо почти просиял, отдавая Бекаро кошель с деньгами, да он бы всё золото герцогства сейчас отдал, так что наёмник просил даже мало.
- Отвернитесь! – шикнул Армандо, забирая из рук Чучо объемистый свёрток с платьем и плащом, не хватало только, чтобы тот увидел резаные полосы перевязки, сводя к носу одно с другим, и делая одному себе удобные выводы, а, ещё хуже, задавая вопросы. Но, надо отдать наёмнику должное, с платьем он придумал отлично, в том, что на такого ушлого пройдоху ведутся девки, можно было не сомневаться.
- Можете и просто промолчать, – пробормотал он, натягивая платье и плащ с капюшоном поверх, и отдавая свертком обратно свою одежду, за исключением пояса с кошельком. Девица лёгкая на подол, но недоверчивая.
- Я сам! – отказался он от помощи Бекаро, запутавшись в юбке, но вспрыгнув на коня. – Едем?
Бекаро тронул коня, направив того на газон, чтобы не цокать подковами по вымощенной плитке дорожке, Армандо тронулся за ним, плечи передёргивало то ли от подступающего задавленного внутри страха, то ли от ночной свежести.
Западные ворота, через которые днём ввозили обозы, в вечером выходили слуги, возвращаясь в свои дома, были закрыты. Стражники, завидев двух подъезжающих лошадей, вскинулись, один отошёл от стены, перекрывая подход к воротам, и Армандо показалось, что сердце у него сейчас выскочит:
- Кого несёт? Ворота закрыты, все, кому надо, вышли. Кто таков и кто с тобой? И что вам понадобилось ночью в городе?
Риарио, задержав вдох, опустил низко голову, покрытую капюшоном, и застыл.
Отредактировано Armando Riario (2025-04-22 18:39:24)
Чучо критически оглядел переодетого Армандо и удовлетворенно кивнул, словно выбирал себе девку в борделе. Но когда дон гордо отказался от помощи с юбкой, все же хмыкнул себе под нос.
— Не до приличий, юный дон, — пробормотал он, тыкая в лицо Армандо коробочкой с красноватой мазью. — Вот, бабы этим губы мажут, и вы мажьте, не скупитесь, и щеки тоже. Если уж рядиться в бабу, так до конца. Выдадите себя — с меня потом шкуру снимут. Так что без фокусов.
Когда до ворот осталось с десяток шагов, Чучо придержал коня, вглядываясь в мерцающие в факельном свете силуэты. Не те лица, которых он ждал, не те.
— Что ж… импровизируем, — тихо буркнул он и тронул поводья.
Как и следовало ожидать, их остановили.
— Стой! Кто такие? — окликнул один.
— Кого несет? Ворота закрыты, все, кому надо, вышли. Кто таков и кто с тобой? И что вам понадобилось ночью в городе? — добавил второй.
Чучо по привычке поискал глазами того, кто обещался за золотой пропустить их, но того, конечно, не было. То ли нажрался за счет Чучо, то ли смену проспал.
— Эмм.. а где Марко? — как бы невзначай спросил Бекаро.
— А на кой тебе Марко? — резко отозвался стражник. — Здесь я вопросы задаю. Кто вы и куда путь держите?
Чучо подался вперед, локтем лениво облокачиваясь на луку седла.
— Послушай, друг...
— Я тебе не друг! Кто такие?
Чучо усмехнулся, пожимая плечами:
— Да так... Девку провожаю. Понимаешь, о чем я? — он подмигнул так, мол, итак ясно, что дело житейское.
К ним подошел второй стражник. Пожевал губами, посмотрел пристальней.
— Ну-ка, ну-ка... Слышал я, лучших красоток в Альтамире нынче к щенку Риарио водят. К нему что ль приходила, а?
— А есть разница? — с легкой улыбкой ответил Чучо и сцепил пальцы на луке седла.
— Есть, и огромная. Вот я во время бунта зря что ли цветочников резал как свиней, палец потерял, — в голосе стражника была неприкрытая гордость. — А этот выродок живет себе припеваючи, еще и шлюх ему приводят... И где справедливость? Эх, надо было этого щенка тогда же к папаше отправить на плаху...
— Надо было, — без особого энтузиазма согласился Чучо. — Мне тогда тоже недоплатили...
— Раз так, — протянул стражник, — пущай девка и нас потешит. Тогда пропустим.
— Верно, — подхватил второй, — по быстрому если, то кто ж против?
Один из них уже тянул руку к поводьям Армандо.
Все шло к черту. План был — туда и обратно, тихо. А тут...
— Ну-ка, красавица, сбрось капюшон!
Стражник фыркнул. Факел ткнулся к спутнице Бекаро. Огонь слабо осветил лицо под капюшоном, хоть и не разглядеть толком.
— Да рожа не так важна, я бы лучше под юбку заглянул! — хрюкнул другой и, не долго думая, полез под ткани платья.
- Кому как, а мне вот важно кто мне отсасывает!
- Хах, а ты у нас гребанный естэт?
Пока стражники перебрасывались похабными фразками, Чучо видел, что Армандо сидел, стараясь выглядеть смирно, но напряжение так и сочилось с него.
— Фу ты, ну ты! — отшатнулся первый стражник.
Чучо едва успел протянуть руку и удержать Армандо за корсет со спины, чтобы тот не дергался.
— Страхолюдина какая! — продолжил солдат с факелом, — да за такую красавицу еще и доплатить бы надо.
— А я что, по-твоему, за деньги что ли ее трахаю? — с этими словами Чучо легонько шлепнул Армандо по заду, - Скажи им, милая.
Небольшая пауза, а потом все дружно захохотали.
Чучо потянул поводья коня в бок, словно ненароком, оттесняя стражников от «девицы».
Первый стражник, наконец, мотнул головой и сделался серьезней.
— Бумаги-то есть?
Чучо шарил по карманам дольше, чем стоило бы. Потом вытащил какой-то мятый лист — грязный от пота, с затертыми печатями. Настоящий или нет — в темноте разглядишь. По плану Марко должен был сделать вид, что изучает, а потом пропустить. И где теперь этот Марко? Бекаро незаметно тарабанил пальцами по седлу, готовый в любой момент выхватить шпагу. Убить этих двоих тихо не составит труда. Скучающие, расслабленные, не ждущие подвоха. Даже пикнуть не успеют. Но такое дело привлечет внимание рано или поздно. А оно в таком деле совсем лишнее. Вот почему наемник раздраженно ожидал.
Стражник что-то там изучал на бумаге, а потом вернул ее Чучо.
— Ладно, проезжайте! — И добавил негромко, придержав на последок лист, — Марко шлет тебе привет.
— Передай гавнюку, что с него причитается, — так же вполголоса ответил Бекаро сквозь зубы, пряча лист за пазухой.
Ворота скрипнули. Лошади тронулись. Армандо держался молодцом, хотя, можно было гадать о наборе эмоций под опущенным капюшоном.
Отредактировано Chucho Becaro (2025-04-26 19:38:37)
Казалось, отвращение ещё никогда не мешалось так яростно со страхом в его душе, закручиваясь вихрем завитков. Каждое слово этой падали на воротах впивалось в сердце и в память, как острие шипа, и за каждое он отомстит. Найдет их всех до единого, и перережет, как собак бешеных, перед этим вывернув наизнанку всю душу.
- Скажешь, что решил выебать мальчика, тебе поверят, – успел раздосадовано бросить Армандо, принимая с отвращением из рук Бекаро, помимо платья, ещё и глиняную закрытую плошку с крышкой, от которой разило дешевым каменным маслом и таким же дешёвым цветочным эфиром. Дрянь, порочащая не только мужское, но и человеческое достоинство, и которой он под одобряющим взглядом наёмника щедро намазался, возюкая пальцем по губам. Унижение он как-нибудь стерпит, не побрезгует, ради возможность вырваться отсюда хоть исподнее бабское натянет, куда и как скажут.
Он старался держаться прямо, подражая невозмутимости Чучо, чья широкая спина маячила передо юным герцогом в лунном свете. Его показная грубость и цинизм, сквозившие в каждом слове, казались сейчас не отталкивающими, а почти обнадеживающими. Этот человек, движимый через всю его жизнь лишь звоном монет, оказался невольным проводником в новую жизнь. Ирония судьбы, достойная пера дешёвого площадного комедианта.
Под простоватым платьем и его дешевыми колючими кружевами, от которого Армандо брезгливо морщил нос, билось сердце, отстукивая лихорадочный ритм, всё шло явно не по намеченному, и Армандо оставалось только задышать часто, замирая с низко опущенным капюшоном. То ли Бекаро деньги, выданные загодя на расходы, пропил, то ли караул внезапно сменили, раз тот уже задаток отпраздновал, ничего всё равно хорошего не предвещало.
Но под мерзкими румянами на щеках, под чужим платьем на щеках, – жалкой пародией на женственность, под этой личиной гулящей девки, падкой на серебро, Армандо чувствовал себя сильнее, чем когда-либо прежде. Магия, долгое время запертая, теперь пульсировала, требуя выхода, он она для последнего, заключительного аккорда, если сорвутся все остальные.
И приходилось терпеть. Терпеть молча, низко склонив голову, и слушать ублюдков, не достойных упоминать даже слов о бунте и герцоге. Слушать слова предателя, который может предать снова, едва услышав звук золота, и молча же радоваться, что заплатил достаточно для своей просьбы.
Касание его руки к платью, грубый шлепок по бедру, Армандо только головой успел мотнуть, придерживая капюшон – но унижение было малой ценой за возможность вдохнуть полной грудью воздух за пределами дворцовой клетки.
Скрип ворот резанул слух, словно ржавый нож по стеклу, но Армандо выдохнул так облегченно, словно из пустого бурдюка выпустили воздух, Стражники ещё гоготали, подталкивая на место тяжелые ворота, когда он коротко обернулся, словно поправляя спавший ворот, и поднимая на кончиках пальцев рвущую горло магию, отправляя в незапертые створки простой приказ – забыть о проходе Бекаро и бабы с ним, а ублюдка без пальца пустить по кругу. Ворота захлопнулись, мост перед ними начал подниматься, а Армандо ударил коня пятками, прибавляя неторопливой лошадке ходу.
Они миновали спящие улицы, погруженные в тишину, нарушаемую лишь цокотом копыт лошадей, и Армандо украдкой касался пояса, где под складками платья скрывался кинжал инфанты Лауры. Пусть Бекаро руководствовался лишь жаждой наживы, пусть его верность была столь же переменчива, как ветер, дующий с гор, сейчас он был его единственным шансом, а Армандо цеплялся за эту соломинку, как утопающий, молясь лишь об одном: чтобы алчность наёмника оказалась сильнее его трусости. Чтобы он до конца разыграл свою роль в этой ночной авантюре, дав уйти на достаточное расстояние от дворца.
- Остановись, – Армандо негромко окликнул наёмника, притормаживая своего коня сам и спрыгивая на землю. – Не хочу больше в этих тряпках сидеть, меня сейчас вывернет, – Армандо, кривясь от непривычки, принялся торопливо расшнуровывать видимость корсета и стаскивать юбки, без церемоний вытирая ими краску с лица и возвращаясь в нормальную одежду и вид.
- Ты же не планировал со мной так и разгуливать? – выдавил шутку он, свернув тряпки комком и водружая их на руки Бекаро, с наслаждением, словно божественный нектар, втягивая носом воняющий навозом воздух. Запах свободы!
- Спасибо! – Армандо потянулся к Бекаро, хлопнув того по плечу, и вместе с похлопыванием отправляя силу.
Грубую, топорную. Он мог стереть память нежно, словно переворачивая листы старинной книги или разматывая отрез драгоценного шёлка, прикоснуться, убирая только некоторые минуты и часы, словно и не было ничего. Но он не собирался щадить, влезая в мозг и память. Он вскрыл внутренности черепной коробки и души жёстко, цинично, взламывая, словно поддевая застрявшие створки ломом – с треском, хрустом выламываемых щепок, и обнажая всю сердцевину. Рассекая слои памяти, как мясник топорищем, от хребта до самого жирного подчерёвка, и распластывая, словно на столе в лавке, – видна каждая жила. Каждый день из прожитой жизни, выбирай любой.
Отредактировано Armando Riario (2025-04-29 11:14:34)
Они ехали не более десяти минут. Спокойно, словно никуда не спешили. Чучо чуть выпрямился в седле, потянулся — кости щелкнули. Столица дышала вяло, устало, хрипела, как любой большой город: где-то хлопнула ставня, заскрипели колеса телеги, в переулке кашлянул нищий. Привычная атмосфера, привычная жизнь. Они отъехали уже достаточно, чтобы не оглядываться назад, но не настолько, чтобы быть уверенными, что чужие сомнения не настигнут в неподходящий момент.
Небо над ними висело сизое, с тонким налетом тумана, а в груди еще стучал раздраженный пульс оттого, как долго им приходилось уламывать охрану. Переход через ворота вышел грязным, унизительным — но действенным. Он видел, как Армандо борется с отвращением, видел, как тот сглатывает обиду, и почти почувствовал к нему... нечто вроде уважения.
Но терпение молодого герцога не выдерживало конкуренции с выдержкой Чучо.
— Чтоб тебя, — пробормотал Чучо, дернув поводья и заставив лошадь встать. Его голос прозвучал в полголоса, почти лениво, почти беззлобно — как будто продолжал внутренний монолог, не адресованный никому.
Он не обернулся, лишь бросил через плечо, прежде чем спешиться и взять обеих кобыл под уздцы:
— Только побыстрей. Не люблю, когда у баб перемена настроения по дороге.
Бекаро молча следил за улицей, но иногда все же бросал равнодушные взгляды, наблюдая, как дон Риарио сбрасывает с себя маскарад. Было в этом что-то неприличное — не в самой наготе, а в поспешности, с какой тот оттирает с лица краску, будто стирает с себя чужую, навязанную роль. Словно эта роль приросла к его коже и отравляла душу. Чучо усмехнулся и пожал плечами. Знал бы Армандо, что значит на самом деле примерять чужую кожу, чужой вид и чужую жизнь. И пусть сам Бекаро не имел возможности менять внешность как перчатки, он считал, что внешность – всего лишь фантик, обертка, скрывающая суть, которую не всегда рады видеть остальные. Причем как в переносном, так и в прямом смысле. В общем, Чучо с долей снисходительности отнесся к рвению Риарио вернуть свой юношеский образ.
- Вам этот наряд был к лицу. Впрочем, не все, кто в бабском платье – шлюхи, - не удержался Чучо от ехидного комментария, - и не все шлюхи – в платьях. Вам бы следовало знать.
Плевать, во что тот рядился, лишь бы платил как оговорено и не создавал проблем. Им еще возвращаться до рассвета.
Армандо всучил ему кулек тряпья с какой-то нелепой шуткой.
- Предпочел бы вообще не разгуливать с вами, дон Риарио, если быть честным, - Чучо хмыкнул, - а обнимать красотку, что любезно одолжила вам свой гардероб!
Он развернулся, чтобы закрепить мешок под седлом, когда рука герцога легла на плечо.
Плечо дернулось чуть позже, чем дошло осознание. Рука юнца — сухая, легкая — опустилась будто с благодарностью. Простое «спасибо». Простое прикосновение, вполне человеческое и почти дружеское. А потом...
Потом стало все не так просто.
Не сразу. Сперва будто искра пробежала по лопатке, мелкая, почти щекочущая. Потом — холод. Глухой, как от поцелуя мертвеца.
И следом — что-то в голове. Тяжесть. Дурнота. Пульс, внезапно взорвавшийся в висках, словно внутри головы начали стучать изнутри молотком.
Он попытался вдохнуть — но грудь не слушалась. Он попытался повернуть голову — но тело будто не его.
«Что за...»
Защитный артефакт, простенький, но надежный, отчаянно зазвенел, быстро выстраивая защитную сеть на втором слое сознания. Вещица была хитро собрана, чтобы защитить не то, что на поверхности, а то, что в глубине, то, что важнее скрыть, чем то, что итак очевидно. Чтобы любой, кто захотел бы проверить, увидел бы только простой уклад наемника, стертые лица нанимателей и жар многочисленных боев и схваток, в которых побывал Бекаро. Лица, имена и некоторые обязательства мгновенно исчезали в закоулках сознания, умело маскируясь под потерю памяти.
Но на такой удар артефакт рассчитан не был. Не сказать, что слишком сильный, скорее удачливый по своей прямоте, он нашел брешь в защите. Вероятность этого была невелика на погрешность артефактора, чьи работы удалось оплатить благодаря дотациям от дона Антуана и дона Диего. Оба они, конечно, защищали информацию о себе, но Чучо был уверен, что это защитит и более глубокие слои его памяти. Кто ж знал, что магия Армандо, по чистой случайности, как игла, вонзится глубже в сознание дракона, чем это можно было предположить.
И его сознание треснуло. Как зеркало, в которое швырнули булыжник. Сначала — тонкая паутина линий. Потом — хруст. И тишина, похожая на шипение изнутри черепа. А дальше даже не требовалось усилий. Бекаро еще пытался сопротивляться, закрывая разум, но это было напрасно. Это не было поединком на шпагах, этот вид фехтования был недоступен наемнику.
Внутри головы будто разверзлась трещина. По ней, как по ледяному каналу, вгрызалась чужая воля. Как здоровый тесак, засунутый между ребер, и резкий удар по торцу рукояти. Его воспоминания — вытаскивались с мясом. Он видел свои собственные воспоминания — не как сны или картинки, а как стены, коридоры, двери. Много дверей. За каждой — боль. За каждой — он сам. Кто-то открыл одну из них. Потом еще. Потом все сразу.
Айдахар в глубине подсознания, куда он сам себя загнал давным давно, зарычал. Не пастью, не ртом человека, а будто всем позвоночником, почти ощутимо завибрировал. Кожей. Временем. Магическая ткань реальности скомкалась, как бумага, упавшая в огонь. И в этом пламени даже опытный маг ощутил бы, что такое настоящий страх.
Слишком глубоко копнул Армандо, и там, куда он копнул он не увидел недавних событий с побегом. Ни договора, ни платы, ни лошадей, ни стражей, ни самого Армандо в бабьем одеянии. Ничего этого не было там, куда стремительно втянуло молодого мага водоворотом драконьего сознания.
Влезть без приглашения в драконью память – это вам, знаете ли, не плюшки с кухни воровать. Это как если бы внезапно, в одночасье ощутить всю мощь и безграничность древней, но довольно примитивной, силы. Что-то подобное, наверное, ощущает человек, который сливается сознанием с драконом. Вот только Айдахар, дракон, который не получился, оказался бы неприятным открытием для любого мага, не только для Армандо. К тому же он не доверялся молодому герцогу и уж точно не планировал пускать его в лабиринты своей памяти. А потому, дикая боль буквально разрывала голову Чучо Бекаро. Он не видел Армандо. Он чувствовал его — как тонкий крюк, вонзившийся в мозг и тянущий изнутри. Он был где-то рядом, этот юнец, решивший использовать магию, и одновременно — везде. Как если бы его глаза смотрели с внутренней стороны черепа. Как если бы он заглянул в яму — и увидел внизу не тьму, а себя самого. Это не была память. Это была суть. Древняя, пульсирующая, как сердце вулкана. В ней не было слов. Только жар. Только вкус крови, обугленной плоти и ветра, несущего пепел. Магия Армандо рухнула туда, как бумажный змей в жерло.
Айдахар спешно разрывал связь с непрошеным гостем, путая отрывки воспоминаний, превращая их в какую-то бессвязную головоломку, пряча ключ от ее решения.
Армандо проделывал это десятки раз. На занятиях, отрабатывая на ни в чем не повинных курсантах практику стирания памяти – минутами, мгновениями, часами и днями. Учился делать это осторожно и грубо, бережно и безжалостно – из них воспитывали и воинов, и дипломатов, инквизиторов и командиров, тех, кто способен раскромсать сознание, как плоть, мясницким тесаком, а потом зашить его осторожно, будто белошвейка, штопающая шёлковую сорочку, не оставляя на нежной ткани лишнего следа.
Он всё равно останется, след от острого ножа и иглы, но только от него, менталиста, как врача, зависело, каким он будет – тонким, едва заметным, теряющимся светлым росчерком среди остальных, или будет виться уродливым толстым канатом, увитым нитями из дерюги над навсегда кровоточащей язвой.
Если бы Армандо мог, он бы сказал отцу, что не простит ни одного из предателей, и отомстит каждому, с кем успеет столкнуться в жизни, какой бы она ни была. Бекаро, с его незатейливым, исчерченным шрамами кривоватым лицом человека, продающего свою душу и тело за грош любому, кто согласен заплатить, выпала высокая честь стать первым, и силы, вложенной в короткий, обыденный жест хватило бы, чтобы выжечь до тла, превращая человека в оболочку.
Бессмысленную и бесполезную, как вся его жизнь.
Но вместо бессвязного потока из гогота солдатни, сальных, мерзких шуточек, дешевого пойла за медяк и отсасывающих девок, смазанных сочащейся жаждой лёгкой наживы, на него словно полыхнуло ветром из пустыни. Иссушающим, удушающим суховеем, нагретым о раскаленные пески, несущим столкнувшемуся с ним не тепло, а смерть, превращая всё живое в угли и золу.
Воспоминания, с грохотом обваливающиеся в развернувшуюся бездну, как камнепад, сорвавшийся со скалы – толкали друг друга, ускоряя бег, падая и разбивая в дребезги. Звериное дыхание, обрывки слов, эмоций ворохом тряпья и осколков, люди, звери, жар вокруг, словно Армандо был среди раскаленных камней. Размотанная витками цепь, от которой с лязгом отрывались дни и годы – кровь, грязь, пот, смех, страх, безразличие, мостовые и дикие розы. Мечи, алебарды, измазанное потёками пота по пыли лицо Диего Медины и угасшие глаза герцога Массимо на камнях Альтамиры.
Словно водоворот, подхватывающий ветку с поверхности, и, ускоряя свой бег, засасывающий со всё ускоряющимся вращением в самый низ, раскручивающий щепкой по кругу, чтобы потом разбить осколками в точке на самом дне, разнести так, что не найти следов, была и не стало.
Всполохи, заслоняющие взор и перекрывающие дыхание, мелькание крыльев, завывание лепестков пламени, раздуваемых ураганом из искры в пожар. Злой, разрушающий, подчиняющий и сносящий всё на своём пути огонь, встающий вокруг стеной, сжимающийся кольцом и подбирающийся ближе, ближе, ближе, сжимая круг.
- Ты, ты... – Армандо задохнулся, разорвав контакт, отшатнулся, втягивая в ещё помнящие чужой жар лёгкие воздух с хрипом, и размазывая подбородку выступившую из носа кровь.
Этого не могло быть, про такое только говорили в Академии, но, видит Создатель, Бекаро не мог быть ничем иным.
- Ты не человек!
Армандо тянуло вниз и одновременно выталкивало, разрывая его магические нити в защитном механизме. Но толи умение молодого герцога было старательно отточено, толи врожденная магическая ловкость, или же просто везение, но кое-что ему удавалось уловить в этом вихре сознания.
Первое, что высветилось, спокойно и без надрыва –
это площадь цветочников, залитая кровью. И прицел арбалета. На острие стрелы – Диего де ла Серда во всей красе. Мгновением раньше, мгновением позже – в воспоминаниях все смешано, а потому кажется, что выстрели Чучо чуть раньше – Массимо был бы жив, а Диего мертв. Но это всего лишь игра подсознания, отголоски принятого решения, сделанного выбора. Не более.
И потом — резкий переход в лоскутную память наемника.
Бой. Падение. Перелом. Улыбка. Плевок. Золото в руке.
Раны на теле, запах крови, шерсти и болезни. Страх и поиск добычи. Снова кровь и скулеж.
Скачок в далекое прошлое.
Скрюченное тело, чешуя, длинный хвост. Выжженая деревня. Звук собственного хриплого дыхания. Пепел. Снова боль. Мрак, волчий вой. Снова тьма. Пламя. Чужая рука с татуировкой. Человеческие крики. Кровь. И... Снова боль.
Боль заставляет Чучо зажать голову руками, будто можно выдавить эту боль или непрошенного гостя таким образом.
Боль. Страх. Одиночество. Непонимание. Маленькие когтистые лапы в шрамах. Голоса. Магия, чистая, первозданная, творящая и разрушающая. Тьма и свет. Боль. Тошнотворное эхо эльфийской речи. Эльфийская магия, эльфийские руны, песни, сила природы. Страх. Запах гари. Земля. Непонимание. Вонь алхимического котла. Боль.
Бекаро падает на колени возле лошади, шипя и рыча, пытаясь совладать с собой и вытолкнуть чужое вмешательство из головы. Рука цепляется за удила, наматывая на кисть поводья, лишь бы удержаться и не рухнуть лицом в грязь. Желваки ходят ходуном на покрасневшем лице.
- ААААРРРР, ЧЕЕЕРТ!!!
И — запах. Запах драконьего дерьма, если знать, как оно смердит. Неуловимо мерзкий, едкий, липкий, чужой, не передающимися простыми сравнениями. Сырость пещеры. Стены — будто дышат, переливаются. Горячее дыхание огромного монстра. Рычание и шипение, но это точно речь. Нет угрозы. Только тепло. Только защита.
БАХ — и всё разлетается, как битое зеркало… Или это скорлупа яйца?
Память жила, корежилась, вырывалась, как змея, прибитая к доске. Сознание дракона же искало нарушителя спокойствия, который сумел пробраться так далеко. Оно огромным ящером, уродливым, озлобленным и голодным, перемещалось по страницам воспоминаний, вынюхивая мага. Искало, охотилось, чтобы сожрать.
«Вон! Вон отсюда! Это МОЕ!»
Он, наконец, видит Армандо Риарио – сильного, но еще слишком молодого, мага. Видит не как человека, а в виде размытой светящейся фигуры, переливающейся цветом бирюзы растворенной в чистейшей воде. Дракон устремляется к нему ураганом злобы и ненависти. Вспышка в последний момент, и Армандо разрывает последнюю магическую нить и ускользнул.
И в этот момент отпускает. Гул резко оседает. Боль отступает. Ясность мышления возвращается. Словно оглушающая волна накрыла с головой, а потом откатилась обратно, обнажив все скрытое. Бекаро тяжело дышит, все еще стоя на коленях и цепляясь за поводья.
Молодой герцог что-то говорит, а наемник выставляет руку вперед в неопределенном жесте. То ли "молчи", то ли "подожди", то ли "я сейчас убью тебя".
Армандо, шатаясь, отступил.В ноздрях ещё стоял едкий запах драконьей утробы, а перед глазами мелькали обрывки чужой, дикой памяти. Он отчаянно пытался вдохнуть, задыхаясь не от нехватки воздуха, но лёгкие не слушались, а из носа тонкой струйкой пошла кровь. Чистый, неразбавленный ужас, от которого стынет кровь в жилах, пронзил Армандо насквозь, заставляя отступать назад, пятиться, пока не упёрся в стену. Это был не тот страх, что испытываешь перед наёмником с ножом или разъярённым зверем. Это был первобытный, древний ужас, который шептал о чём-то, что не должно существовать, о тайне, которую следовало оставить нетронутой.
Чучо наконец поднял голову, его глаза, ещё минуту назад полные дикой ярости, теперь были мутными и ничего не выражали. Он смотрел сквозь Армандо, словно тот был призраком. Его губы дрогнули, пытаясь произнести слова, но вместо них вырвался лишь хриплый, утробный звук. Рука, которую он выставил вперёд, дрожала, словно его скрутил страшный спазм, сжимая все внутренности. Но больше ничего не происходило, и Бекаро, которого, казалось, сейчас вывернет, изломав внутренности, на сухую пыль мощеной улицы, сейчас казался даже больше человеком, чем в королевском замке. Он был беззащитным.
Ужас отступил, но оставил после себя пустоту непонимания и липкий страх. Армандо тяжело дышал, пытаясь привести мысли в порядок. Казалось, что он не просто попытался стереть воспоминания, он прорвал завесу, защищавшую чудовищную тайну. То, что не мог предвидеть даже в самых смелых своих снах, то, что было за гранью любого понимания, любых знаний академии, любой, даже самой безумной, теории. То, во что никогда не поверил бы, услышав от других, но то, что видел сам, своими глазами, к чему прикоснулся, переплетаясь нитями, словно вгрызаясь корнями в плоть, прорастая на те мгновения, что дали успеть увидеть, ощутить и понять.
Армандо сглотнул, чувствуя вкус собственной крови во рту. Что, если он разбудил зверя, который спал под человеческой личиной? И теперь этот зверь, возможно, был ранен, зол и готов к ответному удару? Но сквозь пелену страха пробивалось и странное, почти болезненное восхищение. Не человек, существо с сознанием дракона. Живой дракон, прямо перед ним, и он восприимчив к магии человека, а значит... Это было невероятно, невозможно, но… это было. И он, возможно, единственный из всех людей мира, кто смог эту тайну раскрыть.
Армандо, сцепив зубы, сделал два шага вперед, оставаясь на расстоянии слишком большом, чтобы Бекаро до него не дотянулся, но достаточном, чтобы видеть его мутные, словно измученные глаза.
- Кто? Ты? - раздельно произнес он, сжимая зубы и глядя прямо в помятое, морщинистое, абсолютно человеческое лицо. Голос Армандо прозвучал хрипло, но с неожиданной силой.
Он сделал ещё один шаг, нависая над наёмником.
- Я знаю, что ты не человек. Я был в твоей голове, Бекаро Я видел. Не всё, но достаточно. Достаточно, чтобы понять, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, - голос Армандо стал жёстче, каждое слово отчеканивалось с резкостью. Он протянул руку, и кончики пальцев словно слегка завибрировали, в них уже собиралась сила, знакомая Бекаро.
- Я могу вернуться, — ледяным тоном произнёс Армандо. - Могу проникнуть глубже. Вывернуть твою память наизнанку, словно грязную тряпку. Найти все ответы, что мне нужны, сам. Тебе это не понравится, я обещаю, - он опустил руку, но магия, словно угроза, осталась висеть в воздухе, осязаемая и тяжёлая.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1562] "Невозможно" - глупое слово. И трусливое к тому же.
