Magic: the Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1561] Si vis pacem, para bellum
«Хочешь мира — готовься к войне»
Кастилия, г. Альтамира, 28.07.1561
Чучо Бекаро, Диего Медина
Кровь сторонников розы и кровь сторонников скорпиона равно льётся мощёным улицам Альтамиры. Эрцгерцог Хосе Сандавал пленён, развязка бунта близка. Пора выбрать верную сторону.
Улицы Альтамиры бурлили. Но не обычной каждодневной жизнью. Город стонал от боевой магии, огня, стали и криков. Столица Кастилии захлебывалась в крови и пыли. На крышах некоторых домов дрожали флаги дома Риарио - рваные и заляпанные сажей. Кому-то они должны были дать спасение, когда солдаты дона Хосе Сандавала и герцога Риарио успешно возьмут город под свой контроль. Но сейчас их поспешно скидывали вниз. И падали они стремительно, как капли в водопаде - олицетворение того, что происходило в этот момент. Тяжелая ткань обрушивалась на булыжники мостовой и терялась под ногами бегущих людей. Улицы гудели от топота ног и копыт, звона шпаг и хрипов умирающих. Стрелы и арбалетные болты вспарывали воздух, там, где файерболы сталкивались с водными преградами - шипело и кипело. Все это создавало еще больше грязи, еще больше хаоса. И это был разгар столкновений сил бунтовщиков с королевской гвардией. Их пустили в город, им дали поверить, что они победят. С самого начала Чучо не нравилась эта затея, но славный дон Риарио и его ближайшее окружение были слишком уверены в поддержке некоторых влиятельных горожан. Что ж, сейчас эти горожане спешно избавлялись от признаков этой поддержки, чтобы в последующей чистке их не признали предателями и изменниками короны. Но поздно. Прокатится волна репрессий, сосед донесет на соседа. Особенно, если задолжал этому соседу.
Чучо Бекаро был далек от столь высоких материй и философских рассуждений. Он вытирает клинок о плащ мертвого гвардейца и тяжело дышит.
Запах крови и мочи, расплавленного железа и обгоревшей плоти был повсюду. Спина ноет, но не от ран, а от усталости – последние месяцы были слишком насыщены на поручения и задания, потом еще неделя или две в седле почти без отдыха, и вот с раннего утра бои на улицах Альтамиры. Он устал от бессмысленности всего происходящего.
— Назад! — крикнул кто-то из его товарищей по оружию, — К южным кварталам! Мы их прижмем к порту!
Глупцы, думает Чучо.
Они все еще надеятся. Он видит: мышеловка захлопнулась, их обложили со всех сторон. Из города никто из бунтовщиков не выйдет живым, пусть даже это будет стоить недешево простым горожанам, чьи лавки и дома оказались на пути. Нет, на самом деле он это знал. Заманив основные силы бунтарей в город, королевские гвардейцы наступали методично, как вода, что постепенно просачивается сквозь камень улиц, окружая, разобщая и уничтожая. Что ж, неплохой ход, Светлейший дон Диего.
Чучо слегка отстал от своей группы, срывая с себя опознавательные повязки с цветами Риарио. В переулке справа завизжала женщина. Бекаро чуть задержался и окинул взглядом происходящую там возню. Два грязных наемника в выцветших повязках риарианцев пытались утащить ее прочь, в подворотню.
Чучо на миг замер, прислушиваясь. Он мог бы вмешаться, справиться с увлеченными своей жертвой ублюдками ему не доставило бы труда. Но этого не было в его планах и он не хотел отвлекаться. Он не герой.
Наемник ускоряет шаг и, отведя взгляд, направляется дальше. Город еще до полудня был одним единым полем битвы, но сейчас битва уже заканчивалась.
- Чучо! – знакомый голос, мужчина, одетый достаточно богато, а рядом с ним мальчишка лет семнадцати, но тоже из благородных, и еще один простой солдат. На них - цвета дома Риарио и символ розы., - Бекаро! Где тебя носит?! Следуй за нами! Герцога теснят в квартале Святой Марии, собирай людей!
Чучо кивает и резко повернувшись на каблуках показывает всем своим видом, что готов следовать на ними.
- Конечно, дон Альварес! Как скажете!
- Где твоя роза? Хочешь, чтоб тебя свои убили? – на ходу замечает Альварес и устремляется между домами.
Лишние вопросы, считает Чучо.
Пропуская вперед себя сначала Альвареса, затем мальчишку, Чучо бьет кинжалом в печень поравнявшемуся с ним солдату. Тот охает и падает замертво. Следующим становится молодой господин. Кажется, Чучо даже запомнил как его звали. Рауль. Но сейчас это не имело значения. Альварес успевает вступить в схватку с Чучо, плевком называя его предателем, вкладывая в это слово и удивление, и злость, и обиду. Их небольшая дуэль заканчивается быстро. Чучо вспомнил, что Альварес плохо видит на один глаз. И все же Бекаро получает на память неровную царапину на шее. Неприятно саднит, но не смертельно.
Теперь он направляется к площади Св. Марии. По пути вступает в очередную потасовку с какими-то оголтелыми горожанами, которые обшаривали карманы убитых гвардейцев. Гвардейцев он и сам может обшарить. Тем более, что дорогое кольцо на пальце одного из убитых слишком ярко отсвечивает в солнечных лучах.
Толпа перекрывает соседнюю улицу. Уже сложно разобрать, кто кого и куда гонит. Слышится конный топот. Отряд всадников расчищает себе дорогу криками, пинками и клинками. Его снова оттесняют вглубь переулков, и теперь он двигается один — по узким переходам, дымящимся углам, и по телам, уже никому не нужным. Чучо легок, быстр и внимателен, избегает мест, где действуют маги, но рубит теперь тех, кто полагается лишь на удачу.
На маленькой площади, где обычно торговали цветами (символично, не правда ли?) сейчас громыхают копыта. Отряд всадников и пеших планомерно зажимает в тупике колонн, ступеней и перил небольшую группу людей. Возглавляет их сам герцог-регент — Дон Диего де ла Серда.
Чучо замирает в арке, скрытый тенью, наблюдая. Отряд Дона Диего был небольшим, но все же выглядел куда более подготовленным и бодрым. В отличие от группы, которая сплотилась вокруг Дона Массимо, хоть на их лицах была безусловная решимость защищать господина до последнего. Плащ Риарио был в крови, лицо — изможденным, но он все еще держал шпагу.
Поражение не носит масок, замечает Чучо.
Он не спешил. Все шло по плану —пусть, не по его. Впрочем, это тоже устраивало Чучо даже больше, чем он хотел бы признать. Исход, казалось бы, был ясен, но, если верить словам Альвареса, к Массимо сейчас спешит подмога. Возможно, Чучо следовало бы присоединиться к верным защитникам Дома Риарио. Но он все же не спешил.
Крики приказов и стоны боли, лязг металла и топот копыт по брусчатке — всё сливалось в единую какофонию. Множество лиц смазывалось в одно-единое, знакомое и незнакомое одновременно, с распахнутым в боевом вопле ртом, испариной на лбу и каплей пота на виске; лица не имели значения, лишь символ дикой розы был важен. Кавалерия по площадям и широким улицам, пехота в переулках…
Рвать, терзать, рубить, убивать!
Дон Диего позволил им войти в Альтамиру — им, посягнувшим на целостность Кастилии, пытающимся расколоть её на части — чтобы разделить их отряды, рассеять по нужным улицам, провести тропой страданий и смерти. Бунтовщиков зачищали методично и безжалостно, теснили в каменные тупики, откуда на их головы низвергался кому гнев боевого мага, а кому северный огонь.
Высоко над крышами города взмыл столп пламени и сложился в незатейливый знак.
— Гуэрра, отряд на восток!
Дон Гуэрра кивнул и, свистом привлекая к себе полдюжины гвардейцев, свернул в проулок, ведущий в восточном направлении. Диего продолжил скакать по прямой как стрела улице с протазаном наперевес. Жаркое южное солнце сверкало на гранях лезвия, перемазанного кровью. В крови был и сам герцог, но то была не его кровь.
В какой-то момент он спешился, как и те, кто были рядом. С широких улиц врага теснили в переулки, где коню не развернуться. Сулицы одна за другой находили пристанище в телах цветочников, пущенные сильной рукой Диего. Подойти к нему близко не давал протазан с ало-золотой кисточкой, попасть стрелой или болтом не позволяла, с одной стороны, давка, не дающая бунтовщикам возможности прицелиться, с другой же — верное окружение, что всегда было на шаг впереди герцога, заботливо зачищающее всякого, кому вздумается схватиться за арбалет или лук.
На глазах со зданий сбрасывали флагштоки с символом Риарио. Пару раз Диего видел, как кто-то срывает с плеча повязку с дикой розой, но это не помогало — властный окрик и жест служили сигналом его людям, и несчастный немедленно получал дагой промеж рёбер. Тех же, кто решил в последний момент сменить сторону или хотя бы избавиться от свидетельств лояльности цветочникам ждут уютные допросные в холодных подземельях, а потом суды. На каждой улице у дона Диего были свои глаза и уши.
Никто не уйдёт от возмездия.
Вновь пламя взмыло над Альтамирой, сложившись в большую “Х”. Эрцгерцог Хосе пленён. Полдела сделано. Не позволяя себе даже краткой улыбки в этом пылающем кровавом аду Диего рукавом стёр пот со лба и вновь оседлал коня, наподдал ему пятками.
Широкие улицы, потом — проулки, а оттуда — площадь Святой Марии, где будет поставлена жирная точка короткого бунта. Если всё шло по плану, как надо, то Массимо Риарио должен быть там… и если его, конечно, не убили раньше. Не должны, нет. Голову главного бунтовщика дон Диего лично снимет с плеч на глазах у всех. Пусть это будет жестоким уроком каждому, кто думает пойти против короны. Против Филиппа III, мальчика-короля, которому не позволят остаться в живых, если Хосе придёт к власти. Может, его уберут не сразу, а через год или, может быть, два… вставят мальчишке в зад раскалённую добела тонкую рапиру, чтобы убить, не оставляя следов, а потом объявят со скорбным видом, что инфанта погубили колики.
Одна только мысль об этом придавала Диего сил столько, что, казалось, он мог бы в одиночку перебить всех цветочников, всех и каждого: тех, которых сейчас топят в доках, и тех, что вопят до разрыва голосовых связок, пожираемые северным огнём, и тех раненых недобитков, которых унесёт если не мизерикорд, то лихорадка, порождённая гнойными ранами.
Вместо свободного прохода их встречает широкая стена пламени от дома до дома. Не иначе как кто-то не управился с северным огнём, и вот последствия.
— Нери, собери народ в зачищенных кварталах, пусть тушат. Возьми стихийников, если есть свободные, — в ответ на приказ дон Нери молча кивает и разворачивает коня. Диего уже не видит этого, но сквозь гул и треск пламени, сквозь хрипы умирающих и отдалённую песнь мечей слышит как стучат копыта по камню.
Не хватало ещё, чтоб огонь перекинулся на соседние дома, а оттуда ещё бог знает куда. Штиль играет на руку, не разнесёт пожар ветром, но оставлять его без внимания нельзя. У кого кривые руки? Позже герцог обязательно спросит, кто был ответственным за этот район и накажет виновных. Почему сами не потушили? Позволили себя убить? Возмутительно! Это не может служить оправданием!
Пути прямо нет, приходится свернуть влево, на тихую зелёную улицу. Кажется, будто и не было здесь битвы, но на глаза нет-нет да попадаются лужи крови, следы сажи от огненных шаров, валяются стрелы… чуть дальше валяется несколько трупов, сложенных в одно место, а поодаль трое мужчин задирают юбку истошно орущей женщине. Вернее, один задирает, стоя спиной к дону Диего и его людям, а двое — держат за обе руки.
Все трое — городская стража.
Диего метнул — почти швырнул — протазан. Пущенное со всей дури оружие насквозь пробило одного из мужчин, лезвие на половину ладони вышло из груди. За спиной прицелились из луков Варки и Моралес. Кипя от бешенства, герцог спрыгнул с коня.
— Сказано было! — кинжал насквозь пробивает лёгкую защиту городского стражника, входит в плоть по самую рукоять. — Баб не насильничать! — Диего провернул клинок, разрывая внутренности лезвием. — И не мародёрствовать! — рывком достаёт кинжал, грубо отталкивает от себя стражника и оборачивается к своему отряду.
К ногам герцога падает третий насильник, нашпигованный стрелами, как швейная подушечка иглами.
Их осталось шестеро из числа личного состава; несколько отделились по пути, следуя плану, ещё двое уже убиты — об этом Диего знает наверняка и злость кипит в его венах. Скольких ещё придётся недосчитаться? Они знали, конечно, на что шли, не первый раз в бою, но…
Короткой передышкой нужно воспользоваться.
— Разбились по двое и марш по домам, — рявкнул Диего. — Мародёров к суду, всех нахер завтра вздёрну!
Нужен ещё один сигнал. Последний. Сколько часов уже длятся бои на улицах? Цветочники подняли голову за час до рассвета. Солнце уже успело взойти, достигнуть зенита, и теперь клонится к западу…
В одном из домов ему встречается ещё пара бесчинников. Один из числа кондотьерских крыс и сложно сказать, на чьей стороне он был на самом деле, второй…
— Паскуды гнилые! Я кому говорил! Я какой приказ дал?! — тяжёлым сапогом выбивает зубы, чувствуя невероятное омерзение. Из угла за ним следит женщина — выглядит так, будто её уже пару раз оприходовали — одной рукой закрывая глаза девчонке и прижимая её к себе, а в другой держа свёрток с младенцем. — Женщин! — удар кулаком в лицо. — И детей! — ещё удар. — Не трогать! Падаль грязная! Варки, связать, проследить чтоб всех завтра на эшафот!
Они покидают дом, ждут несколько минут ещё две пары, а потом снова седлают коней. И вовремя — в небе расцветает дикая огненная роза. Диего прикидывает, над какой частью города…
— Нашли ублюдка. На Марию, — приказ короткий, долгожданный.
Всё идёт точно по плану светлейшего дона Диего.
Тихая — тихая ли? — улочка врезается в широкий проспект, ведущий к площади, на которой обычно продают цветы. Сейчас приходится прорубаться к ней, пускать лошадь по трупам и лужам крови… Усилием воли герцог гонит от себя мысли о старших детях, участвующих в этой резне. Скоро всё закончится, он подумает об этом потом. Сейчас — дело.
— МАССИМО!
Рёв Диего такой громкий, что саднит горло от натуги.
Главный бунтарь в крови — тоже чужой, вероятно — и окружении пока что верных ему людей. Стоит на земле нетвёрдо, но всё ещё стоит. Коротким жестом герцог отдаёт своим людям приказ: поддержку от Риарио оттеснить, взять в окружение, можно в плен, а можно и в руки Господа, как больше понравится.
Площадь Святой Марии залита кровью, окружена дымом. Из прилегающих улиц появляется ещё несколько отрядов. Теснят бунтующих, давят, добивают копьями с лошадей, а пешие — шпагами.
Диего спешивается. Со звоном роняет протазан на усыпанную цветами брусчатку, мельком успевая отметить ироничность всего происходящего. Неторопливо достаёт из ножен шпагу, а следом за ней трезубую дагу, которую по привычке сначала прокручивает в пальцах, заставляя острые концы описывать круги в воздухе.
— Вот мы и встретились, наконец. Скажи мне, Массимо, ты правда думал, что этот индюк Хосе отдаст тебе целое герцогство?
Цветочники хотели независимости, а получили немилость и ненависть. Хосе бы не позволил расколоть Кастилию, больно уж хорошо смотрятся в казне налоги с герцогства Риарио.
Диего устал. Очень устал. Думает о детях — обо всех восьмерых разом, и от этого желание покончить с Массимо, обезглавить бунт и проспать целую тысячу лет становится только сильнее.
Старею.
— Хосе мы, кстати, взяли в плен, — герцог вытягивает руку со шпагой вперёд, целя кончиком в грудь Массимо. — Тебя я убью сейчас, а его казню после суда, — бунтовщик дышит тяжело, стирает с лица пот. Диего ловит себя на том, что и сам запыхался. — Устал?.. Я тоже. Ну, отдышались и хватит. Нападай. Хочу поспеть в замок к ужину.
Неторопливость Чучо обьясняется расчетом. Спешить не стоило, когда разыгрывалась одна из тех партий, что меняют ход истории. А бунт точно был не рядовым событием в истории этой страны. Многих откровенно задевало то, с какой уверенностью отхватил себе власть бывший фаворит покойного короля Фердинанда. Не то, чтобы Чучо с этим был не согласен. Ходило много разных слухов, и если верить одной части этих слухов, то Диего де ла Серда все досталось честно заработанным, будем считать, «трудом». А если верить другой части, то мотивы герцога станут вполне понятны. Правда наверняка была где-то посередине, но выглядело все так, будто слухам следовало верить. Всем сразу. Что до остального, то зависть – плохая штука и никого еще не доводила до добра, но кого интересовали в данном ракурсе военные заслуги герцога или его достойные, по своей сути, приказы? Что скрывать, было дело, Чучо даже воевал среди наемников под началом де ла Серда. Вряд ли герцог тогда его видел и запомнил, а Чучо свое мнение о буднях простых солдат предпочитал держать при себе.
Итак, перспектива победы бунтовщиков таяла на глазах, как осыпающиеся лепестки отцветающей по осени розы. А Чучо сейчас стоял и молча наблюдал за всем этим. Вот окружение Риарио, выхватив шпаги, бросилось в лобовую и веьсма отчаянную атаку на людей де ла Серда. Вот сам дон Диего спрыгивает с коня и неспешным жестом вынимает свое оружие. Шпага выходит из ножен с шелестом — медленным, как дыхание перед прыжком. Даже отсюда, сквозь гомон боя, Чучо слышит этот звук, что звучит нараспев. Видит ли Бог или хотя бы Святая Мария то, что происходит у дверей ее храма? Вероятно, и Богу и всем святым вместе взятым плевать, потому что кровь вокргу льется рекой и никакие мольбы сейчас не слышны за звоном стали.
Чучо видит, что герцог Риарио остается едва ли один, и лишь его личный телохранитель еще при нем - Фернандо Лара, средний сын барона де Лара, верного дому Риарио. Искусный фехтовальщик и признанный бретер, но видно, что ранен - уличные бои далеки от дуэлей.
Несложно догадаться, что задумал Дон Диего. Он выступит спасителем Альтамиры и всей Кастилии, заберет себе всю славу подавления бунта, а вместе с этим и жизнь Массимо, прямо здесь, показательно и в назидание остальным. Почему-то Чучо был уверен, что вариант благородной пощады не рассматривался. Бунт Дикой Розы (тогда еще никто не называл его презрительно «бунтом цветочников») умрет вместе с Массимо Риарио. О принце Хосе в тот момент Бекаро даже не думал. Тот был всего лишь пешкой на этой доске, на его взгляд.
Но вернемся к расчету Чучо, который до этого момента все еще стоит, скрываясь в тени небольшой арки, как ни в чем не бывало, и ждет. Чего ждет — даже сам до конца не знает. И все же, видя то, что происходит на площади и оценивая ситуацию, Чучо Бекаро, человек наемный, нанятый Светлейшим Доном Клермоном, чтобы быть нанятым Светлейшим Доном Риарио, чтобы служить верой и правдой, внезапно переходит к от наблюдений к действиям. Он вступает в схватку быстро, врезаясь в бой, и дерется как одержимый, устраняя одного за другим попадающихся ему на пути королевских гвардейцев. Делает он это с привычной ему легкостью и не стесняется пользоваться преимуществом внезапности. На короткий миг это, как будто, даже дает преимущество бунтовщикам и он почти прорывается к Массимо. Риарио замечает суматоху, вызванную свежим бойцом и, несомненно, узнает Чучо. Он смотрит на наемника глазами, полными отчаяния, но во взгляде вопросы и надежда, злость и упрямство - все одновременно и все в одном только взгляде.
- Бекаро! – орет герцог, сквозь бойню, пока его люди отбиваются от людей де ла Серда, - Где остальные?! Где, черт возьми, подмога?! Ты видел Альвареса?!
- Видел, - кратко отвечает Чучо, но его отвлекают нападением сбоку и снова теснят в сторону.
Чучо видит, как Фернандо принимает бой за своего герцога, видит, как Массимо отбивается от какого-то гвардейца, а затем переключает внимание на своего главного врага. Видит, как Фернандо падает на колени пронзенный клином де ла Серда. Видит, как Массимо вступает в поединок с Диего. И в тот момент Бекаро понимает, осознает, что не успевает.
На глаза попадается арбалет королевской гвардии. Может выпал из рук солдата, убитого на стене, а может его хозяин из числа бунтовщиков, что сбежал, пытаясь спасти собственную шкуру. Арбалет валяется между телами, тетива взведена, болт — на месте. Как не выстрелил сам собой — одному Богу известно, или дьяволу, но Бекаро подхватывает его и, пользуясь моментом, целится в сторону де ла Серда. В этот же момент на площадь, с одной из боковых улиц, прорывается ожидаемая доном Риорио подмога.
Кто знает, если сейчас Светлейший Дон Диего рухнет замертво на мостовую с болтом в груди, а лучше в шее — исход всей этой бойни может измениться. Даже если бунт падет, кое-кто получит козырь, которого не хватало.
Отредактировано Chucho Becaro (2025-04-12 20:29:20)
Две волны людей схлестнулись в жестокой схватке. Там, где только что стоял Массимо Риарио, вдруг оказался один из его людей. Герб на его латах был знаком дону Диего, вышколенная на эти дела память тут же услужливо дала опознать человека — де Лара. В ближайшем окружении Массимо, если верить донесениям, был только один де Лара. Но скоро не останется ни одного, как не станет скоро и самого Массимо.
Судьбу бунта Дикой Розы решат следующие несколько минут. Там, на соседних улицах, на соседних проулках и площадях уже разносится, будто пожар по сухой траве, весть о пленении эрцгерцога Хосе Сандавала. Пусть бунтовщики знают, что зря подняли головы; что конец уже близок. Пусть бросают оружие, срывают с себя отличительные знаки, пусть бегут, словно крысы с тонущего корабля. Верные кастильской короне люди будут гнать их до самого эшафота.
Де Лара предпочитал двигаться в стороны, будто описывая дуэльный круг. Диего же предпочитал двигаться вперёд, на противника; он не боялся сражаться грязно, мешая типичный кастильский стиль с уловками, выученными в годы пребывания в компании ландскнехтов. И он был относительно целым, если не считать нескольких царапин, которые и не чувствовались даже в пылу боя.
Разбираться с защитником Массимо дольше положенного не было ни сил, ни желания. Он даже меньше, чем пешка в этой огромной шахматной партии, где роль фигур играют живые люди. Финальную точку в жизни де Лары помогает поставить сам Массимо, вклиниваясь в их бой третьим лишним. Де Лара на мгновение отвлекается на своего господина, и этого мгновения Диего хватает, чтобы вогнать клинок в сердце, останавливая его неустанное биение.
Диего отшагнул назад, выдёргивая шпагу из тела де Лара и тут же забывая о нём. Всё внимание герцога обращено на главного врага, на Массимо Риарио. Он весь покрыт кровью, но двигается слишком резво, чтоб можно было наверняка сказать, что он хоть сколько-то серьёзно ранен.
В промежутке между смертью Массимо и возвращением в замок у благородного дона Диего ещё есть дела; не сказать, что неотложные, но откладывать их он не собирается. Это всё подстёгивает его разобраться с герцогом Риарио как можно скорее. Когда Массимо неловко поскальзывается на луже крови, натёкшей из тела де Лары, Диего делает шаг вперёд, взмахивая дагой и оставляя на губах противника “кастильский поцелуй”.
“Поцелуй” унизительный для одного и демонстрирующий мастерство другого. Из рассечённых остро заточённым лезвием губ Массимо ручьём течёт кровь. Тот, кто теряет в пылу боя голову от эмоций быстро потеряет её и от клинка.
— Ты знал, что мы с Вероникой старые знакомые?
Массимо атакует с утроенной яростью. Диего смеётся, но глаза у него холодные. Он принимает удар шпаги Массимо на дагу, тут же посылая вперёд свою. Герцог Риарио уворачивается в последнюю секунду.
— Заткнись!
— Прости, не могу, — Диего уклоняется от атаки Массимо; уклоняется простым шагом вбок и вперёд одновременно. — Ты знал… — вгоняет центральное лезвие трезубой даги в переплетение гарды, раня руку герцога Риарио. —…что Армандо… — проворачивает дагу, вырывая шпагу из руки противника. — …мой сын?
Собственной даги у Массимо уже нет; потеряна в пылу боя. Да и не нужна больше. Стремительным движением Диего выхватывает кинжал из ножен на поясе и вгоняет его остриё под рёбра герцога Риарио. В глазах последнего удивление мешается пополам со злостью и болью. Массимо не говорит больше ни слова, но Диего точно знает - он поверил.
Дон Диего не успевает и полшага назад сделать, как замечает, что в него целятся из арбалета. О том, что целятся именно в него, подсказывает то ли воинская чуйка, а то ли ожесточённое выражение на лице арбалетчика. В этот же момент с одной из примыкающих к площади улиц врывается с полдюжины конных рыцарей со знаком отличия бунтовщиков.
О чём думают люди перед смертью? О том, как прошла их жизнь? О любимой женщине или любимом мужчине? О детях?
Вот блядь, — сил нет ни на удивление, ни на сожаление, ни на то, чтоб попытаться уклониться. Это бесполезно, арбалетный болт куда быстрей любого человека. — О чём подумать?..
Подумать Диего не успевает ни о чём: с криком ярости и отчаяния на него бросается один из бунтовщиков со шпагой наперевес. Тело само привычно блокирует удар.
Отредактировано Diego Medina (2025-04-15 00:40:08)
Массимо уже не спасти. Это очевидно — да и события развиваются слишком быстро. А значит, решения приходится принимать еще быстрее.
Де ла Серда фехтует красиво. Поэты сказали бы — танцует. Или даже порхает. Впрочем, поединком это можно назвать лишь с оговоркой. Массимо еще держится, делает выпад, но все же - отступает. Порой нелепо, будто ноги его уже не слушаются, и каждая попытка защищаться лишь оттягивает очевидный финал. А вот удары Диего точны и безапелляционны – как у палача. Кажется, эти двое даже успевают переброситься парой фраз — но вряд ли сейчас кто-то в них вслушивается, если эти слова вообще что-то значат.
Шаг. Выпад. Удар. Взгляд Массимо замирает. И стекленеет так же быстро, как душа его покидает тело.
Со стороны боковой улицы раздается шум. Подмога, хоть и поздно. Немногочисленная, но этого хватает, чтобы разжечь еще одну искру неразберихи. В хаосе один из бойцов оказывается сбоку от де ла Серда в атакующем жесте. А позади герцога возникает человек в форме королевского гвардейца. На первый взгляд, для помощи Светлейшему Дону, чтобы защитить его от наступающих бунтовщиков… Ведь те еще не знают, что Риарио мертв, и их натиск особенно ожесточен. Но что-то в этом «гвардейце» не так…
Время будто трескается и идет рваными кусками. Все становится слишком отчетливым, зримо выхваченным из общего ада. Вот взгляд Бекаро пересекается со взглядом герцога — и на секунду все замирает. Чучо даже успевает заметить, как фокус Диего смещается с его лица на наконечник болта. На его сверкающее, тонкое острие. Вот де ла Серда блокирует удар бунтовщика. Вот лже-«гвардеец» меняет цель. Его движения слишком уверенные. И Чучо это видит — по переносу веса, по заминке в шаге, по работе плеча. Попасть в цель будет непросто. Нужен правильный угол и немного удачи. Бекаро резко припадает на одно колено, а затем нажимает спусковой крючок.
Тетива срывается с легким щелчком.. Болт взвизгивает в воздухе и рвет пространство пополам, проносится между дерущимися людьми, касается бедра герцога и вонзается в грудь убийцы. Тот делает полушаг вперед, спотыкается. Де ла Серда оборачивается, когда шпага выскальзывает из руки убийцы. Он падает — лицом вниз, в багровую лужу рядом с телом Массимо. Остальные гвардейцы уже рядом — они смыкаются стеной, оттесняя герцога в центр живого кольца.
И вдруг бой стихает. Звон стали меняется. Теперь это не удары — это звон падающего оружия. Один за другим бунтовщики роняют шпаги, пики, кинжалы. Сдаются. Признают поражение.
Чучо больше не видит герцога де ла Серда - слишком много людей вокруг. Он просто молча поднимает руки. Опускает арбалет, бросает шпагу. Получает грубый тычок в спину и, как многие, опускается на колени.
Массимо мертв. Диего жив. На зубах пыль. Под ногами кровь. Бунт окончен...
Интересно, убьют сразу или потом показательно?
Отредактировано Chucho Becaro (2025-04-19 23:03:57)
Диего не чувствует боли в бедре, лишь отмечает краешком сознания, что коже на ноге вдруг стало как-то влажно. Почему? Непонятно, такого быть не должно, но это не мешает ему ни ходить, ни сражаться, а значит — не достойно внимания, значит — с этим можно разобраться позже.
В груди человека в форме королевского гвардейца торчит арбалетный болт. Тот самый, который ещё мгновением назад, кажется, целил в самого Диего. Обдумать эту мысль герцог не успевает — его люди тут же выстраиваются рядом, оттесняют в сторону, живым щитом закрывают его. Сколько раз сам он был на их месте? Так ведь и не сосчитать. Ландскнехтом, кондотьером… офицером, что верно служит на благо Кастилии. Тогда он был кем угодно, но не маршалом; третьим сыном, “запасным” наследником, но не герцогом.
Дон Диего понимает, что сейчас он важнее любого из тех, кто окружает его, потому это они закрывают его собой, а не он — их. Но в глубине души живёт упрямое непонимание; привычка самому служить другим защитой от стрел, болтов, клинков и смерти.
Мёртвый гвардеец лежит лицом в луже крови. Наконечник крепкого болта, пробившего лёгкий доспех насквозь, торчит из спины. Рядом — Массимо Риарио; дурак, поверивший Хосе Сандавалу. Такой же самонадеянный индюк, решивший, что получится перехитрить эрцгерцога, если тот вдруг откажется идти на оговоренные уступки. Диего не были известны все подробности их сделки, но вполне хватало и того, что знал. Несколько перехваченных писем, скопированные планы наступления…
Какофония боя сменяется разочарованным звоном поражения. Клинки падают оземь, покрывающие площадь лепестки едва ли приглушают звуки столкновения металла с камнем.
Рядом морщится разбитыми губами Моралес. Диего отдаёт ему короткий приказ:
— Пошли гонцов.
Дополнительно проговаривать с какой новостью — нет нужды. Как только Моралес, кивнув, отходит куда-то, на его месте оказывается Нери. Лохматый, ко всему враждебный, уставший, может, даже больше герцога, но не смеющий жаловаться и давать слабину.
— Вот этот, — показывает концом шпаги на гвардейца с болтом в груди. — Хотел на вас напасть. Я думал… светлейший дон, я не успел бы…
— Отставить вежливость. Моралес покусал? — Диего перевёл взгляд на труп. — Ты уверен? Ещё кто видел?
— Уверен. Может… может, Моралес тоже видел. Он, вроде, тоже в вашу сторону глядел.
И тогда Диего вспомнил об арбалетчике, что целился в него — в него же, это как день ясно! — но попал в грудь гвардейца, сменившего плащ. Бедро заныло. Герцог опустил взгляд и увидел, если не ощутил, что кровь пропитала штанину почти до колена. Он вздохнул и, описав Нери внешний вид арбалетчика, приказал привести его.
Таскаться по площади самому не хотелось. И вообще — присесть бы да выдохнуть уже спокойно, но где тут присядешь? Пользуясь выпавшей парой свободных минут Диего оглядел площадь не взглядом маршала, но взглядом человека, которому придётся выслушивать от донны Виттории о масштабах разрушений и сумме, которая должна пойти на восстановление первозданного облика.
Как же всё это дорого, проклятье.
Арбалетчика к нему привели одновременно с возвращением Моралеса, и последний подтвердил ту же историю, что несколькими минутами ранее поведал Нери.
— Как же это ты так промахнулся, а? — Диего чуть склонил голову набок. — В меня ведь выстрелить хотел. Как звать тебя?
Руки заламывают за спину, грубо, привычно. Вяжут быстро, даже наспех, веревками, ремнями, тканью с палаток и флагов - чем попало. Остальных просто теснят к стенам и держат в кольце. Боль от крепкой веревки на запястьях привычна. От нее легче сосредоточиться.
Площадь после боя напоминает огромный кабак после ночной драки — грязь, тела, сломанные палатки цветочников. Кто-то кричит, кто-то причитает, кто-то молчит, кто-то ищет свою шпагу среди чужих. Солнце переваливает зенит, как будто тоже устало. Воздух пахнет железом и гарью.
Он слышит приближающиеся шаги еще до того, как видит их.
Его хватают за ворот, пинают по ногам, чтобы быстрее встал — Бекаро не сопротивляется. Понимает: сейчас нельзя. Сейчас нужно наблюдать, слушать и дышать неглубоко. Голову опускать не стоит, но и поднимать слишком высоко — тоже.
— Шагай! – приказывает конвоир, подталкивая сквозь толпу вперед.
И Бекаро просто идет. Он сделал свою ставку. Сделал выстрел, посчитав, что это может его спасти — и все же не мог знать точно, спасет ли. А теперь его куда-то ведут. Бог знает, куда, но спрашивать не время.
Вокруг шныряют люди. Большинство он видит впервые; кое-кого может и видел; с парочкой-другой, наверняка, играл в кости. Кто-то не замечает, кто-то смотрит равнодушно, кто-то враждебно. Вон тот гвардеец снимает с левой руки перчатку в крови, возможно не его. Рядом с ним другой рассматривает с сожалением сломанную гарду. У третьего, рассевшегося на ступени нет переднего зуба, он сплевывает кровавую слюну в сторону и смотрит на проходящего мимо Бекаро.
Чучо не помнит этого лица, но помнит это забавное перо на помятой шляпе. В пылу боя он почему-то обратил внимание на это неуместно яркое и длинное украшение. Кажется, зуб этого гвардейца пал жертвой локтя Чучо. В глазах грвадейца загорается неприязненное узнавание, а потом тот срывается с места.
- Ах ты, пшедатель! – шепеляво рычит он, замахиваясь на Чучо.
Наемник успевает развернуть корпус, чтобы смягчить удар, но получает удар в челюсть по касательной. Неприятно. Конвоирующий гвардеец отталкивает напавшего и вновь подталкивает Бекаро дальше.
— Стоять! – приказывает сопровождающий и докладывает, что обозначенный пленник прибыл.
Выходит, его не просто вели куда-то, чтобы собрать с остальными? Чучо незаметно шарит глазами по людям вокруг, в тайне надеясь увидеть хоть одно лицо, которое имеет вес в гвардии, но лояльно Клермону. И вот это лицо, увидев Бекаро потрепанным и связанным, сейчас подойдет и отдаст приказ отпустить.
Ну, конечно, размечался. Жди еще, что Светлейший Дон Антуан лично отправит кого-то, чтобы вытащить твою задницу из этой заварушки. Тут и вот, герцогу Риарио ничто не помогло, так с чего бы кто-то стал искать безродного наемника? Дон Антуан небось и думать забыл о тебе. Таких людей у него пруд пруди, кроме тебя. И если один из них сдохнет на поле битвы – невелика потеря.
— Светлейший дон, гляньте, этот? – рука на плече хочет встряхнуть Чучо, но тот рывком скидывает с себя это бремя, глядя прямым взглядом на человека, которому десяток-другой минут назад спас жизнь. Хватит уже тычков на сегодня.
Взгляд Диего цепкий, пронзительный, будто сканирует насквозь. Голос почти без эмоций. Рядом какой-то вояка что-то бормочет разбитыми губами. Бекаро не отводит взгляда, будто тот самый, сожранный им, облезлый волк смотрит изнутри на славного герцога де ла Серда. Смотрит и усмехается, хотя челюсть слегка побаливает. Может, именно из-за этого выходит небольшая пауза, во время которой стоящий рядом с герцогом здоровяк с лохматой шевелюрой нетерпеливо требует отвечать немедленно, когда вопрошает Дон Диего.
— А я и не промахнулся, светлейший дон, — наконец, отвечает Чучо, еле слышно цокнув.
Лицо его не меняется, только бровь слегка ползет вверх.
- Бекаро. Чучо Бекаро, - представляется и делает паузу. Дальше — тонкая грань, - но может кто-то назовет своим спасителем.
Чучо пожимает плечами, хотя веревки делают этот жест похожим на скованное поеживание. Он не спрашивает, что будет дальше. Потому что не его очередь задавать вопросы.
Но сам себе он отвечает — тихо, глубоко внутри:
Значит, заметил. Неужто?
- Да как ты смеешь… - возмущается кто-то из окружения герцога.
— Не уверен, конечно, насчет вас, — честно говорит Чучо. —но предпочитаю стрелять в того, кто меняет цель. А не в того, кто ее не меняет. Он выдал себя. Вот я и выстрелил.
Молчание. Где-то за спиной Диего кто-то фыркнул. Здоровяк, стоящий чуть в стороне, недоверчиво поджал губы.
Чучо слегка склоняет голову. Он понимает: если прямо сейчас приговор не вынесен, возможно, его ставка может сыграть, а может и нет. Но его хотя бы выслушали. А это уже больше, чем просто шанс. Он чувствует, как пот стекает по лопатке, под рубахой. На улице жарко, но пот совсем не от солнца.
Отредактировано Chucho Becaro (2025-04-21 21:14:09)
Пленённый арбалетчик отвечает не сразу. В повисшую паузу вмешивается Нери:
— Отвечай немедля, когда тебя дон Диего спрашивает!
Вид у него до того растрёпанный и отчасти жалкий, что Диего даже не обрывает его, хотя никаких посторонних реплик слышать не хочет — только свои вопрос и прямые честные ответы на них. Нери можно понять, он тоже устал, тоже хочет поскорей со всем разобраться, вернуться домой, к жене и детям и выдохнуть, оставляя окровавленные трупы людей и цветов на площади Святой Марии позади.
Чучо выглядит типично для кондотьера средних лет. Стреляет метко, значит, не первый год уже в этом деле, а раз до своих годин дожил — значит или трус, или умелый воин. Но трус бы с поля боя сбежал гораздо раньше, как кажется Диего, поэтому он делает ставку на второе.
А стоило бы делать ставку на наглость.
— …но может кто-то назовет своим спасителем.
— Да как ты смеешь…
Диего раздражённо дёрнул головой; Моралес тут же замолчал, правильно истолковав намёк.
— Что в меня целил — не отрицаешь, значит? — герцог позволил себе чуть улыбнуться, отводя взгляд в сторону, туда, где только что подошедший бдительный Варки уже схватился за дагу.
Взгляда оказывается достаточно, чтоб горячая голова дала покой рукам. С тихим вжиком дага Варки возвращается в ножны, а дон Диего вновь нацеливает своё внимание на наёмника.
Для человека благородного происхождения у Чучо слишком потасканный жизнью вид, да и одежда не настолько дорогая; для того, кто оказался на улицах случайно или по зову мятежного сердца, которому внезапно захотелось поиграть в наперегонки со смертью — одет слишком со знанием дела.
— В какой кондотте служишь? — спрашивает прямо. — Или у тебя есть господин?
Диего и сам не знает, какой ответ его бы устроил больше. Но знает, что не молодеет, стоя тут, на этой проклятой площади; солнце уже давно клонится к закату, а воздух всё равно раскалён от пожаров и от разгара сезона хлебов.
— Моралес, иди найди, какую лавку занять на время можно, — пусть займётся благим делом вместо того, чтобы ослеплять окружающих неистовым сверканием доспехов приличия. — А ты, Чучо Бекаро… мне тоже стоит выстрелить в тебя, раз ты вдруг сменил цель?
Отредактировано Diego Medina (2025-04-22 02:55:48)
— Целил, но так вышло, что мой наниматель оказался мертв к тому времени, — сказал Чучо, отвечая сразу на два вопроса герцога. — Вы как раз проткнули его шпагой.
Без особых эмоций, но и не как нечто само собой разумеющееся. Просто факт. Такие факты не нуждаются в украшениях. Он выдержал паузу — чтобы дать понять, что ничего большего за этим нет. Ни просьбы, ни признания, ни раскаяния. Только ход событий.
— Так что у меня было немного времени подумать, — добавил он, глядя в сторону, туда, где на светлом камне все еще темнела кровь Риарио. — Подумать, что за мой выстрел мне никто не заплатит.
Солдаты, стоящие чуть поодаль, переглянулись. Один, с отбитой бляхой на груди, вскинул брови, как бы предлагая остальным сказать вслух то, что и так вертится у всех на языке. Другой даже схватился за дагу, но уловив взгляд герцога сбавляет пыл. Никто ничего не произнес, кроме одного с задних рядом, с темной щетиной и глубоко запавшими глазами, который еле слышно пробурчал:
— Наглец. Его бы в казематы. Там быстро растолкуют, где его место.
Чучо не ответил. Не оглянулся. Продолжал говорить, словно никого из них не было.
— Поэтому я не менял цель, светлейший дон Диего, я ее выбирал. И выбрал ту, за которую, возможно, еще заплатят. Все остальное — лицемерие. И цена той цели, если позволите, — мое помилование. - он, как мог, отвесил поклон.
Бекаро не стал упускать момент. Говорить надо прямо — чего хочешь за то, что сделал. Рассчитывать, что собеседник, на чьих плечах заботы всей страны, а может, и поболее, сам догадается, чего ты хочешь, было бы самой большой глупостью. И Чучо совершал такие глупости не раз, когда осваивался в человечьей шкуре. А сейчас эта шкура была ему очень дорога.
— Не бежал, — он пожал плечами. — Просто понял: расклад изменился. И если уж выбирать — то выбирать трезво.
Потом замолчал.
Те, кто стоял ближе, все еще ждали, что он скажет что-то еще — как делают те, кто хочет уговорить, убедить, оправдаться. Но Чучо молчал. Как человек, сказавший достаточно.
Кажется, герцог уже потерял к нему интерес и запросил лавку. Раненое болтом бедро, видимо, давало о себе знать. Чучо наблюдал за герцогом и его взаимодействием со своими людьми. Нескольким он явно доверял чуть больше, чем остальным — и те крутились рядом, стараясь не упустить ни одного слова, ни одного жеста своего господина. Дай им волю — подхватят герцога на руки и понесут с победными криками во дворец, героя, защитившего корону. А герцогу, окружившему себя столь горячими головами, не особо нравилось, когда в его разговор встревают, пусть даже по горячности нрава.
— А ну! — заорал один из окружения герцога, двинувшись в сторону покосившейся торговой палатки, где валялась деревянная лавка, расколотый прилавок и рассыпанные вокруг цветочные корзины. — Вы! Пошли прочь! Дорогу дону Диего!
На короткий миг в голову Бекаро пришла занятная мысль: что если его убьют, то после смерти он примет свое драконье обличье по рождению? Он не был уверен, как выглядит его настоящая форма сейчас — старался забыть об этом и не возвращаться к такой мысли. Но здесь, на площади, когда судьба вновь висела на волоске, он вдруг задумался об этом. Насколько сильно будет удивление людей, если, умерев, он придавит добрый десяток-другой своим мертвым телом? Впрочем, в этом случае ему точно будет все равно. Как и раздавленным людям, однако.
И все же — помирать он не хотел и не собирался. Всегда оставался план побега, пусть даже с использованием не самого надежного способа. Того самого, к которому он прибегал, спасаясь от казни за кражу лет пятнадцать назад. Обернуться зверем, выскользнуть из пут. Уже одного вида костлявого волка было бы достаточно, чтобы ускользнуть под изумленные возгласы людей. Но людей здесь слишком много, кто-то может среагировать быстрее, а потому и момент надо выждать.
Не убили сразу, снова подумал Бекаро, значит, будет еще шанс выжить. Вот почему врага надо убивать сразу. Но враг ли он дону Диего?
Ох, и за что мне все это? Сраные эльфы, сраный Анейрин и его сраное заклятие!
В такие моменты Чучо особенно не нравилось быть человеком — неспособным менять внешность, как драконы или эльфы. Задрали эти трудности смены личности и необходимость начинать все с начала.
Прямота и честность, с которыми говорил Чучо, обезоруживали. Было в этой циничной расчётливости нечто ностальгическое, отчасти даже приятное, давно знакомое, ещё со времён бурной — и буйной — молодости, проведённой среди таких же как Чучо наёмников. Диего отдал восемь лет своей жизни кондотьерам и ландскнехтам, и в эти восемь лет уместилась ещё одна полноценная жизнь.
Жизнь тогда была проще. Понятнее. Вот золото, а вот приказ. Две самых больших интриги — что на ужин и кто попытается стать новым главой отряда, подсидев старого. Диего Медину, тогда ещё третьего сына герцога де ла Серда, которому не светил ни громкий титул, ни обширные плодородные земли с их богатствами, ни должность маршала Кастилии, ни главенство в регентском совете, интересовал обычно только ужин. Чужие мелкие амбиции и низменные страстишки его не волновали. У него была своя драма.
Диего развернулся в сторону относительно свободной, но разорённой торговой палатки и жестом дал понять своим людям, чтоб вели Чучо за ним. Столы палатки чуть покосились, но стояли всё ещё крепко. Плотный тент укрывал от лучей солнца, ведущего свой небесный путь на запад.
На деревянную лавку герцог опустился, чуть поморщившись. Он знал, что сейчас не чувствует и половины повреждений, которые получил; кураж боя ещё силён в крови и отступит нескоро, но когда это случится, болеть начнёт разом всё. Сейчас же Диего беспокоило только бедро. Ни порядочное количество ушибов, ни сбитые о чужие зубы костяшки кулака, ни горизонтальная царапина на скуле, о наличии которой он даже не подозревал.
Наёмника держали рядом. Диего кивнул головой на лавку, отдавая молчаливый приказ усадить Чучо рядом. В ногах, ей-богу, правды нет, а выглядит он старше герцога, да и жизнью, видать, потрёпан. Даже если его казнят через полчаса или на рассвете — простых сиюминутных удовольствий дон Диего лишать его не собирался.
— Работал, значит, за деньги, а не за идею… — после пары минут молчания. На площади кто-то стонал, кто-то кряхтел, откуда-то даже доносился плач. Тем, где о смерти герцога Риарио ещё не знают, наверняка идут бои. Идти они будут и после, но к утру недобитков добьют. — Сколько ты должен был получить? Учитывая аванс, конечно.
Думает быстро, стреляет метко, ещё и шпагу поди держит за тупой конец, а колет острым. Идейность считает лицемерием. За ваше золото любой каприз исполнит.
— Массимо тебе заплатил за участие в бунте на его стороне или за конкретно мою голову?
Чучо чуть повел плечом, как будто поправлял дуплет под перевязью, но на деле просто дал себе полсекунды на раздумье. Удивительно как столь короткий период может тянуться нестерпимо долго и одновременно мимолетно в таких ситуациях. Но не думать в таком разговоре никак нельзя. Можно полагаться на интуицию, но стоить это может куда дороже. Пьянице в кабаке можно поддакивать по наитию, но не регенту, у которого на перстне больше силы и власти, чем у целого гарнизона.
Регент говорил уверенно, без нажима, но сквозь фразу проскакивало: он не спрашивал — он проверял. И проверял грамотно. И коль спрашивал дальше, значит, что-то цепляло. Не будет человек его статуса тратить время на пустую болтовню в такое время.
И Чучо это понял. Оценил. Ум быстро перестраивался, хватал малейшие зацепки, нащупывал путь к спасению. Бекаро знал, когда молчать, а когда говорить чуть громче, чем от тебя ждут. И это был тот случай.
— За участие, — ответил он спокойно, без лишней суеты в голосе, пожимая плечами. Каков вопрос, таков ответ. - За советы герцог не платил. Да и не особо к ним прислушивался.
Ладонью вытер подбородок. Щетина скребанула по коже, а городская пыль на лице слегка размазалась от пота.
- Глупо было соваться в столицу. Я бы выманил силы противника и раздавил бы на открытой местности, удобную для меня, с ловушками и уловками. Не тот был расклад, чтобы за красотой гнаться. А если бы не вышло выманить — окружил бы столицу объединенными силами. Перекрыл бы доступ к провианту, осадил бы город. Голодные горожане сами бы решили вопрос, недовольные Советом. А если уж искать менее затратный способ…
Вот тут Чучо даже позволил себе усмехнуться, решив, что хватит идей на эту тему. Партия не его и все равно проиграна, так что и прикуп смотреть не стоит.
Он чуть наклонился в бок, будто рассматривая узоры пыли на своих потертых сапогах, словно трещины и складки на коже что-то могли доказать.
— За голову, вроде вашей, Светлейший Дон, платят только тем, кому не нужно доживать до утра, - не рассказывать же Диего историю с господином канцлером, случившейся лет пять назад, когда подобный заказ мог стоить ему жизни, - А я все же люблю завтракать. Хех…
Диего не перебивал, а потому Чучо продолжил:
— Десять серебряных в неделю. Пятнадцать авансом. Две кирасы снятые с павших - бонусом.
Про перстень, снятый с чьей-то руки, он решил не упоминать.
— Договор — до взятия Альтамиры. Не больше. Обязательства закончились со смертью дона Риарио. Самое время искать нового работодателя.
С этими словами Чучо чуть усмехнулся, будто сам себя перебил. Не было в нем ни раскаяния, ни бахвальства. Он говорил как типичный наемник, предпочитающий быть там, где платят. Большие дела таких как он не очень-то интересуют до поры. А пора эта наступает, когда от больших дел начинает зависеть их собственная шкура.
Дону Диего не нужно знать деталей того, какой путь проделал Чучо, чтобы оказаться здесь. И какой путь проделает, если фортуна отвернется от него. И если это случится – то остаток пути будет весьма коротким. Чучо умел жить настоящим, а потому четко оценивая свои шансы, он всегда играл на удачу. Верил, что рано или поздно и ему что-то выпадет. Вот только что?
Переваривая собственные мысли, он впервые поймал выражение на лице Диего, не приглаженное долгом и не защищенное властью. Еле заметный изгиб губ. Чуть более сосредоточенный прищур глаз. Так смотрят те, кто привык узнавать новости раньше, чем они доходят до ушей остальных.
— Когда стало ясно, что Массимо проигрывает, я мог уйти, исчезнуть, это не сложно, — сказал Чучо так, что было понятно, не хвалится, и если лукавит, то не слишком, - Я не герой, не идейный бунтовщик и не чей-то сын. Но если я все еще жив, значит, кое-что я умею.
Он кивнул, как будто сам себе. После этих слов он откинулся на скамью, будто все сказанное было уже делом, а не просто словами. И в самом деле — что тут обсуждать? Казнят или помилуют — кто знает, от чего это зависит. А что-то внутри подсказывало: у него есть реальный шанс. Но в этот момент к де ла Серда прорвался запыхавшийся солдат со срочным донесением.
Бекаро смерил его цепким взглядом. Навострил уши.
- Светлейший дон, срочное донесение… по вашему приказу… - гонец был бледен, несмотря на жару и усталость. Так выглядит человек, принесший плохую весть. Очень плохую, - отряд, отправленный к северным воротам… - гонец сглотнул и опустил глаза в пол, - никто не выжил…Бунтовщики перебили всех, как…
Отредактировано Chucho Becaro (2025-05-23 19:36:10)
В тёмных глазах дона Диего вспыхнула и тут же скрылась искра веселья. Конечно, Массимо не слушал советов. И конечно, он за них не платил. Потому что платил сам Диего — за то, чтобы Массимо Риарио слушал именно те советы, которые нужно было слушать, чтоб попасться в заранее расставленные сети. В битве шпионов, зашифрованных писем, двойных и тройных агентов — герцог Риарио проиграл. Проиграли и все, кто ставил на него.
Дон Диего слушал Чучо молча, едва заметно улыбаясь и кивая головой, будто бы одобряя его стратегию и подбадривая говорить дальше.
— Для наёмника — недурственно, — подытожил герцог. — Но это бы не сработало.
Эрцгерцог Хосе не позволил бы Массимо превратить Кастилию в плацдарм для гражданской войны, а именно это бы и случилось, реши Массимо стянуть свои силы к столице для осады. Помимо того, что это не осталось бы незамеченным, в окружение вскоре бы попала не Альтамира, а осаждающие: королевские земли обширны, а преданных короне вассалов, которым невыгодна сепарация Риарио от остальной Кастилии — и того больше. Да и в самом мятежном герцогстве не все были согласны с идеями Массимо.
Не говоря уж о том, что Хосе не стал бы попусту растрачивать военную силу для того, чтоб присоединить Риарио обратно, когда можно было никуда герцогство и не отпускать. В последний момент предать Массимо, аннулировать прежние договорённости, выставить его как подлого бунтаря и сепаратиста, а своё эрцгерцогское высочество как защитника короны и истинного наследника, пришедшего на смену бастарду калабрийского выскочки от айзенской шлюхи в короне…
Много, много деталей и нюансов было в этом бесславном восстании, о которых Чучо Бекаро не знал — да и не должен был знать.
Диего хотел поинтересоваться, отчего ж большинство полегло — и немало ещё поляжет к рассвету — если скрыться так легко и просто? Не идейные, не герои и не сыновья важных шишек, потому что не всякому суждено стать героем, гореть идеей и родиться в благородной семье, это всегда меньшинство. Хотел — но не успел, потому как в непосредственной близости вдруг нарисовался запыхавшийся гонец.
При одном взгляде на него герцог в очередной раз понял для себя, почему принёсшим дурные вести рубили головы; внутренне он напрягся, уже готовый услышать по-настоящему плохое донесение.
Сердце пропустило удар. Потом ещё один. Диего на глазах менял цвет: из смуглого он становился землисто-серым, лицо застыло холодной маской, словно из грязного мрамора высеченной. Он рывком поднялся — и гонец сразу внутренне съёжился, стал будто и ниже ростом, и тоньше, готовый не то к потоку буйной ярости, не то к побоям.
— Северные ворота?
— Да, светлейш…
— Всех перебили?
Диего хорошо знал, кто входил в отряд у северных ворот: его собственные дети. Неразлучная боевая пара из Эвелис и Макдары. Рикардо был в южной части города. Остальные — в безопасности. Север, север… именно там взяли в плен Хосе. Что, если пытаясь отбить его, бунтующие действительно…
— Вс-сех, светл…
— Всех пересчитали? — быстро спросил Диего. — Опознали — всех?
Гонец поднял глаза от земли, но лишь на мгновение, и ответил с испугом в голосе:
— Н-нет.
Дон Диего резко толкнул гонца в грудь, отвернулся, схватился за голову, зажмурился, повернулся к нему снова… мир его трескался, рассыпался на глазах, сердце рвалось на кусочки, дурнота растекалась по венам.
Он не хотел в это верить.
Он отказывался.
— Моралес!
Озвучивать приказ даже не пришлось. Моралес мигом сорвался с места в сторону ближайшей лошади и, вскочив в седло, подогнал её криком, галопом направляя с площади в сторону северных кварталов.
Невидимая рука крепко стиснула что-то в груди. На несколько секунд перехватило дыхание.
— Нери, этого — в казематы, потом разберусь с ним, — взгляд Диего, одновременно пустой и страшный, шарил по площади. — Варки, а где…
— Вы ранены, — рука Варки опустилась на плечо герцога, опуская его обратно на скамью. — Поскачете — истечёте кровью, Дон Ди. С ними всё в порядке.
Диего попытался встать:
— А если…
Варки не позволил ему, крепкой рукой вновь усаживая обратно.
— Без если. С ними — всё — хорошо. Просто поверьте мне.
Отредактировано Diego Medina (2025-05-28 15:04:29)
Казематы Альтамиры начинались даже не с лестницы вниз, а с запаха. Зловонного, въевшегося в камень так глубоко, что казалось, сам воздух здесь помнил всех, кто умирал в этих стенах. Сырость, плесень, вонь грязных волос, пота и крови — все сливалось в один запах: того, кто вынужден только ждать. Ждать пыток, казни, освобождения, а иногда просто – воды и корки черствого хлеба.
Вели его молча. Стражники не спешили, шаги отдавались в темноте глухо, будто шли не по каменным ступеням, а по внутренностям каменного зверя. Поворот, еще поворот, и вот она — темница. Узкая, с низким потолком, потолок почерневший, будто от копоти или просто времени. Не персональная, конечно! Куда уж ему - не благородный. Да сегодня тут и благородных никто не считает. Всех толкают в общие казематы.
Дверь захлопнулась с глухим лязгом, эхом откликаясь дальше по не освещенным коридорам. Осталась только щель под потолком, сквозь которую просачивалась какая-то бледная имитация света с улицы. Сырой каменный пол вперемешку с вмятой в пыль солома. В стенах — железные кольца, к которым могли приковывать. Но сегодня здесь было слишком много народу – на всех оков не хватит. Люди сидели, стояли, кто-то лежал, раненный. И это те – кого можно считать выжившими. Правда, это понятие временное. Все тут ждут своей участи. Вперемешку тут были и бунтовщики, и наемники, и просто воры и убийцы, а еще подозреваемые в поддержке цветочников.
Чучо осмотрелся, сделал пару шагов в бок и сел, прислонившись к стене. Спина тут же ощутила сырость, плечо скользнуло по шершавому камню. Он ничего не сказал. Просто сделал глубокий вдох. Воздух был липким и плотным.
Время в казематах не идет. Оно скапливается, как вода в трещинах. Молча капает — медленно, равномерно. Чучо развлекал себя тем, что разглядывал узников. Кое-кого он даже узнал – сражались бок о бок. Сейчас это не имело значения, но Чучо с радостью бы почесал языками о том, о сем и собеседники с делились информацией. Кто-то был на улицах, когда его схватили, кто-то прятался в доме. Кто-то видел, как убили герцога Риарио, кто-то стал свидетелем ареста Дона Хосе. Его собственные наблюдения и рассказы других складывали все произошедшее в одну большую и не очень последовательную картину. Но бунт подавлен, город понес большие убытки. И кто за это все будет в ответе?
Бекаро не знал, сколько он уже просидел. Два часа? Вечность? Все смешалось: кто-то кашлял, кто-то молился, кто-то тихо плакал. Иногда по коридору ходил кто-то с фонарем, оставляя после себя теплое пятно света и запах сгоревшего масла.
Утром принесли еду. Там что-то плавало. Теплое, не слишком тухлое, без вкуса. Чучо не придирался. Ему было все равно и он поел. Жить, к слову, хотелось не меньше, чем раньше. Но и смерть почему-то не казалась чем-то страшным. Просто отсроченной.
Он говорил с собой мысленно. Не спорил, не оправдывался — просто перебирал факты. Как в старой игре: одна фишка — за себя, одна — за остальных. Кто куда сходил, кто кому поверил, кто на кого поставил. Массимо? Не тем поверил. Канцлер… от него вряд ли можно ждать заступничество. Дон Диего… ну, тут все куда сложнее. Они там решают большие вопросы, а Чучо — сидит под землей, считает часы и ждет, когда за ним придут. Ибо уже приходили за многими, и никто не вернулся.
И пришли. Он даже не удивился.
— Андрес Сотильо, Рамиро Хиль, Альваро Куэнка, Чучо Бекаро. Время на выход! — сказал стражник без эмоций. Как будто не к человеку обращался, а к кускам мяса, которым пора на кухню.
Ни цепей, ни мешков, никаких театральных прикрас. Во дворе, на свежем воздухе, солнце ударило в лицо сразу, будто мир решил ослепить того, кто слишком долго был во тьме. Утро. Очень раннее. Улицы Альтамиры еще немного пахли дымом и магией. Город просыпался неохотно, но площадь уже гудела.
Толпа собралась на зрелище – казни бунтовщиков и заговорщиков. Сначала казнили мелочь, чтобы разжечь ожидания толпы. А собралось вокруг эшафота людей прилично. Кто по зову долга, кто по случайно, кто из простого любопытства. Кто-то жевал, кто-то обсуждал, кто-то держал ребенка на плечах. Краем глаза Чучо увидел старого монаха. Где-то дальше проскользнула пышнотелая девка в алом. Может он даже ее трахал, но не узнать, пока не увидит сиськи. Кто-то продавал горячие пирожки прямо возле плахи.
Его вели неспешно, в группе таких же как и он, висельников. Да, для таких, как Бекаро, не предусматривают топор или меч. Таких вешают группами. Не хватало разве что трубача да барабанщика. Но те, кто вел, были молчаливы. Но подталкивали нерасторопных, чтобы не задерживались. Толпа на секунду стихла, и снова загудела, как улей. Горячий, неразумный, жадный до чужой боли.
Чучо видел, как на старую телегу, что стояла позади деревянной конструкции, скидывают трупы казненных перед ними.
Они поднялись по скрипучим ступеням. Площадь была как на ладони: открытая, прозрачная. Он видел каждый взгляд. Некоторые встречались с ним. Некоторые — избегали. Люди умеют смотреть на умирающего, только если уверены, что сами не на его месте.
Палачей было несколько. В масках и в простых одеждах. Один из них закидывал веревки, второй проверял их на прочность, третий заново устанавливал скамью. Главный из них не улыбался и не смотрел никому в глаза, сосредоточенно наблюдая за приготовлениями. Работа есть работа.
Когда один из глашатаев начал зачитывать приговор, толпа стихла и показалось, что воздух стал гуще. «За преступления против короны», «за измену», «по приказу», «подписано». Слова падали как камни на головы приговоренных — тяжелые, безостановочные, окончательные. Священник буднично и небрежно отпустил грехи всем сразу, одним взмахом руки.
Чучо стоял спокойно. Он дышал. Он чувствовал, как доски скрипят под ногами, как они пахнут свежим срубом, как сжалась тишина. Он почти слышал свой пульс. Он все еще думал, ждал, выискивал момент, когда ему нужно сделать правильный выбор. Снова. Оценивал стражников, оценивал эффект толпы, если он сейчас, прямо здесь изменит свой облик. Будет ли у него время, подаренное эффектом неожиданности, чтобы сбежать и спасти свою шкуру? Он подумал — надо ли? Он подумал — если не сейчас, то когда? Он знал, что может. Уйти. Прямо отсюда. Один рывок — и все. Уловка, старый трюк - облезлый волк не так страшен, но все же – дикий зверь. Никто бы не успел. Но он медлил со своим разоблачением. Хотел увидеть: а что, если все правда?
Один из стражей внизу выкрикнул подождать, толпа заволновалась. Кто-то шагнул вперед и стал вытягивать шею, пытаясь разглядеть, что происходит. Площадь замерла. Палач не двинулся. Глаза Чучо метнулись к фигуре, которую не сразу было заметно внизу – молодой гонец в берете и ярким пером. Шепот в толпе, движение. Гонец показывал печать, передавая бумагу. Палач посмотрел на бумагу и поднял глаза на смертников:
- Чучо Бекаро? Есть такой?
- Есть и такой, а что надо-то? – вскинув брови ответил Чучо, будто его отвлекали от очень важного дела.
- Благодари Бога Короля и Светлейшего Дона, тебя помиловали, - сухо произнес палачи и добавил уже тише, - счастливый ублюдок...
Чучо хотел было спросить, какого именно Светлейшего Дона ему благодарить, но решил, что сейчас не время. С него сняли веревки и приказали катиться ко всем чертям, чтобы не занимать ни время, ни место.
Чучо спустился с помоста сам. Едва он ступил на землю, послышался звук выбиваемой из-под ног скамьи и толпа взорвалась криками и свистом.
Он шел, как будто ничего не случилось. Через площадь. Между рядов. Мимо рыночного прилавка. Под арку. За угол. И только там позволил себе остановиться.
Он выжил. Без причины. Без просьбы. Без борьбы. Просто потому, что кто-то решил иначе.
- Светлейший Дон желает с тобой поговорить, - раздался голос сбоку.
Чучо обернулся и узнал одного из людей де ла Серда - Нери.
- Вот и ответ, кого благодарить, – хмыкнул он, поглядывая на подошедшего, - Если Светлейшего не смутит моя вонь, то не будем заставлять его ждать.
Он выдохнул и пошел следом. Жизнь, все-таки, тоже может быть приговором.
А еще он отчетливо вспомнил лицо Светлейшего Дона, когда тому принесли известие с Северных Ворот. Тогда Чучо еще не знал деталей, но из впечатлений и полезных разговоров с арестантами в казематах ему многое стало понятно. Там были отпрыски герцога де ла Серда и не только рожденные в браке… Это было интересной деталью, которую для себя отметил Бекаро. У каждого человека есть свои слабости. Зная о них, можно о многом договориться с этим человеком.
Слабостью Дона Диего определенно были его дети.
Отредактировано Chucho Becaro (2025-06-17 12:48:13)
Вы здесь » Magic: the Renaissance » 1562 г. и другие вехи » [1561] Si vis pacem, para bellum
