Deborah Costigny, 24

ДЕБОРА КОСТИНЬИ
Вдовствующая графиня Лагард

Heida Reed

ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: 08.03.1538, 24 года;
РАСА: человек
МАГИЯ: нет
РОД ЗАНЯТИЙ: вдовствующая графиня Лагард
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Лагард, Кастилия

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
+
Анибаль Монтанари, барон Бенальо — отец
Мария Монтанари — мать
Ленора Леоне — средняя сестра (замужем)
Беата Каскалес — младшая сестра (замужем)
Анджело Монтанари — младший брат
Бернард Гильбэ Костиньи — муж (умер)
Валери — дочь
Антония Агуэда Мартина Костиньи (дев. Медина) – мать Бернарда
Адриан Гийом Костиньи – брат Бернарда, пресвиатор
Бастиан Готье Костиньи – брат Бернарда, действующий граф Лагард
Вивьен Жаклин Аделин — дочь Бернарда от первого брака
Лидия Лусания Пентьевр — сестра Бернарда, вдовствующая баронесса Терси
Лука Пентьевр — барон Терси
Лурдес и Лучано – её дети

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
Даже будучи девочкой, не достигшей зрелости, Дебора заслуженно олицетворяла собой всё то, что благородные особы почтительно вкладывают в обращение "донна", являя образец той, кого характеризуют как "ещё маленькая, а уже взрослая женщина". С малых лет отличалась здоровым прагматизмом, адекватной расчëтливостью и тем, что обычно именуют как пресловутые женские мудрость и обаяние. Она умела, что называется, быть уместной, точно понимая, когда стоит говорить, а когда слушать, и приятно располагающей в манерах и поведении. Были эти черты врождёнными или заложенными при воспитании, история умалчивает, ибо не сохранилось упоминаний о том, когда бы Дебора была иной, однако факт остаётся фактом. Она старшая дочь Анибаля Монтанари, барона Бенальо, не слишком знатного и не слишком богатого, хотя и значительно поправившего состояние своих дел с выгодным браком, и старшинство, конечно, наложило на неё свой неизгладимый отпечаток. Дебора знала, что, хотя родители и сделают всë, чтобы устроить её благополучнее, очень многое будет зависеть и от неё самой, поэтому она старалась преуспевать во всём, что следовало иметь в арсенале девушки на выданье, давая в том числе и пример двум своим младшим сёстрам. Она получила превосходное образование, так что никто не смог бы обвинить её в том, что она недостаточно хороша: она читала, считала и писала, пела, музицировала, танцевала и вышивала — и сама по себе была весьма хороша. Словом, к своему полноправному расцвету представляла собой завидную партию.

Помолвка с графом Лагардом, Бернардом Костиньи, устроенная бароном Бенальо, совершенное везение — удача, на которую при иных обстоятельствах Дебора не смела бы рассчитывать. Пусть её муж был давно немолодым вдовцом, он впустил её в мир, прежде ей неведомый, но очень привлекательный. Мир, где, Дебора сразу для себя решила, она вполне к месту. Ей нравилось быть графиней, её нравилось быть хозяйкой, дом, окружение и то, какие двери возможностей всё это ей открывало. Кто-нибудь не преминул бы заметить, что она вкусила запретный плод, но по иронии судьбы тогда Дебора его ещё не вкушала. Нравилось ли ей быть женой? Наверное, единственный вопрос, на который она не знала ответа. Она была лишена иллюзий о любви в браке, ведь любовь в браке всегда казалась ей чем-то, что доступно либо слишком бедным, либо слишком богатым, а жизнь Деборы никогда не имела той крайности, о которой можно было бы справедливо сказать "слишком". Но всё-таки полагала, что сможет завоевать уважение мужа и стать ему надёжным другом в совместной жизни, опорой, что даст совет или утешение, если он будет в них нуждаться. Но Бернард Костиньи не нуждался в ней. Он исправно исполнял супружеский долг, чтобы не порождать сплетни и слухи, но был таким отстранëнным и занятым, что Дебора не ощущала себя женой в полной мере в его присутствии. И, что также не помогало их супружеству, им не удавалось завести детей. Это, пожалуй, уязвляло гордость и самолюбие Деборы, от природы вообще-то не тщеславной и мечтающей о полноценной семье, больше всего, ведь в каком-то смысле ставило под сомнение её женскую состоятельность. Было вопросом не вероятности, но времени, когда на это обратят внимание, и с учётом того, что у графа уже была дочь, было очевидно, какой толк это может породить в ответ — новоиспечëнная графиня бесплодна, бракованна, а значит подлежит возврату. К счастью, а может и нет, на отсутствие наследников намекнула мать графа, заставив Дебору подсуетиться, рискнуть навлечь на себя и всех вовлечённых позор, и обратиться за подмогой к брату Бернарда, Бастиану, чтобы доказать всем и себе, что проблема не в ней. И проблема оказался не в ней, ведь несколько встреч и целый год спустя Дебора прижимала к груди ребёнка, не сына, а дочь, но оттого не менее долгожданную, тернистый и опасный путь к которой открыл Деборе глаза на одну вещь: она может чувствовать себя женой и даже любовь, но по иронии судьбы не с мужем. Но мысль это была недостойной сама по себе, и она душила её на корню, несмотря на соблазн повторить содеянное, чтобы воспроизвести теперь уже мальчика, наследника.

Благословение то или проклятие, однако Бастиан покинул жизнь Деборы и девочки Валери, которую не мог признать своей, и не появлялся в ней до тех пор, пока не узнал о внезапной кончине брата и не явился в некогда отчий дом, чтобы заявить на него свои права. В дом, где по окончании траура по усопшему мужу Деборе и её дочери больше быть не полагалось, ведь они были обязаны вернуться обратно на иждивение барона Бенальо. Но Дебора больше не желала той жизни. Не только потому что её младшие сёстры уже тоже вышли замуж, покинули отчий дом и родили своим мужьям наследников, полностью состоявшись, не только потому что у барона и баронессы Бенальо родился собственный наследник после трёх дочерей, но оттого, что она уже вкусила запретный плод и с пугающей отчëтливостью понимала, что столь сладким его сделал не графский титул, а Бастиан. За то, что из-за него в ней впервые доминировали не прагматизм и расчёт, а что-то женское. Хотя едва ли мудрость. И со всем этим ей только предстояло разобраться.

ПРОБНЫЙ ПОСТ:
+
Прежде Дейси Мормонт не доводилось путешествовать вот так. Как наследница своей матери, она не раз отправлялась с ней в поездки по Северу, чтобы перенять часть тех навыков и знаний, которые однажды ей понадобятся при управлении Медвежьим островом, посещала именины, свадьбы и похороны. Однако ещё ни разу не бывало такого, чтобы она путешествовала безродной и безымянной, не имея своей второй кожи в виде медвежьей шкуры и опознавательных знаков своего дома или дома Старков, где дружественная территория воспринималась едва ли не враждебно, ни дать ни взять дезертир со Стены, преступник Короны или знать в изгнании. Она понимала, почему они не могли поступить иначе, дабы не рисковать разоблачением, но перспектива всё равно ранила гордость и задевала честолюбие.

Они передвигались в основном ночью, а днём делали привалы в каких-нибудь глухих тёмных местах по пути, чтобы не примелькаться у населения и потому что под солнечными лучами мёрзлая северная земля была более приятной, чем в лунном свете. Если избегать лишних встреч не удавалось, они притворялись семьёй, направляющейся на юг, к остаткам летнего тепла в преддверии наступающей зимы, которая не так страшила в южных землях, и почему-то эта мысль особенно отвращала, отзываясь внутри предательством. Дейси никогда не искала для себя комфортных условий для жизни, полностью довольная суровостью своего острова, сделавшего её такой, какая она есть, и молилась, что боги поймут, что сколько бы раз она ни солгала вслух для поддержания легенды, в душе она была передана только Северу.

Первые дни в дороге её, надо признать, это не очень заботило, все её переживания были обращены в сторону сестёр и их возвращению домой без неё. И для Лиры, и для Джорель это была первая такая полномасштабная, продолжительная и сравнительно самостоятельная поездка за пределы острова. Пусть без матушки, но под контролем самой старшей из сестёр, которая завершилась уже без её участия. Поэтому Дейси не могла не думать о том, как она их двоих оставила, пускай среди людей Старков, пускай среди людей самих Мормонтов, но без себя самой, тем более после того, как Лира сломала себе ногу во время охоты и все они были вынуждены остаться в Винтерфелле почти на целую луну, чтобы дождаться, пока она не сможет уверенно держаться в седле, вместо того чтобы сразу вернуться домой.

Собственно, поэтому Дейси сейчас была и не с ними. Прожив больше оговорённого в ожидании того, как окрепнет сестра, Дейси, как и все обитатели Винтерфелла, постоянные или же временные, стали свидетелями покушения на Брана Старка. И не смогла не предложить свою помощь Кейтилин Старк, решившей попасть в Королевскую Гавань к приезду туда своего мужа, чтобы обсудить, как им быть теперь. В благодарность за терпение, гостеприимство и почти материнские хлопоты в отношении Лиры, та вызвалась сопровождать жену лорда Старка, которому присягнула на верность, не сомневаясь, что Мейдж Мормонт, как мать, наверняка бы одобрила этот поступок. Леди Кейтилин в меру своих сил поспособствовала исцелению Лиры, распорядившись об удобных покоях и заручившись содействием мейстера Лювина — меньшее, что могли они, это безопасно сопроводить ту в Белую Гавань для путешествия по морю и помочь выяснить, кто ответственен за злодеяние в адрес сына их сюзерена.

Лира и Джорель покинули Винтерфелл в тот же день, что и Дейси, своим отъездом отвлекая всех, кого можно, от противоположного направления, которым инкогнито выдвинулись с ней леди Кейтилин и сир Родрик Кассель. Вскоре думы Дейси, прежде сосредоточенные на сёстрах, сменились и беспокойством о них самих. Смогут ли они действительно добраться до Белой Гавани, не раскрывшись? То, что в теории казалось не самой сложной задачей, на практике грозило быть весьма непростым мероприятием, ведь все трое были благородного происхождения и безукоризненного воспитания, которые не могла перекрыть одежда челяди. У сира Родрика оставалась его характерная военная выправка, выдающая рыцаря, у леди Кейтилин — идеально прямая осанка и изящные ухоженные руки, несвойственные трудящейся особе, у Дейси, хотя её ладони и пальцы были грубы и мозолисты от регулярного использования рыболовных и охотничьих предметов, сохранялось и то, и другое — пусть она и была леди-наследницей Медвежьего острова, но она с детства привыкла сражаться. Впрочем, их очень выручало то обстоятельство, что она происходила с острова, а специфическое наречие даже при безупречной грамотности можно было принять и за речь простолюдинов, тем более, что привыкнув к компании охотников и рыбаков в том числе из обычного населения, Дейси знала особенности их говора настолько, чтобы попробовать выдать себя за дочь моряка. Если им случалось общаться, обыкновенно говорила именно Дейси, потому что чистая правильная речь леди Кейтлин и сира Родрика не оставила бы им шансов.

Так что на поиски корабля до Королевской Гавани отправились Дейси и сир Родрик. Убедившись, что леди Кейтилин надёжно размещена в одной из гостиниц, они пошли на разведку в порт Белой Гавани, рассчитывая на успех. Дейси не допускала, что возникнут какие-то проблемы с приобретением трёх койко-мест: берег Мандерли был запружен ладьями, коггами и галеями любых размеров и на любой бюджет, и хотя бы на одном судне наверняка нашлись бы для них места, готовые доставить их, куда нужно. Каково же было её удивление, когда не оказалось ни одного. По маршруту до Королевской Гавани разразился и бушевал страшный шторм, из-за чего отправления некоторых судов откладывалось по расписанию, и на тех кораблях, где при благополучных погодных условиях наверняка сыскалось бы место-другое, более не было не одного. Весь день они тщетно оббивали пришвартованные посудины — и весь следующий тоже, в надежде, что у кого-то переменятся планы или к порту причалит новое судно. Но никаких новых судов не появилось, а надежды на внезапное чудо тоже не были услышаны. Единственным доступным путникам выбором оставалось лишь обратиться к правителю Белой Гавани и молиться, чтоб не отказал и он.

Так, сир Родрик направился на поклон к лорду Мандерли, а Дейси в одиночку снова в порт, однако отсутствие при ней покровительственной мужской фигуры, которая бы делала других мужчин более сговорчивыми для честных деловых соглашений, не сильно изменило положение дел, разве что сделало моряков ещё более неотёсанными и порой откровенно навязчивыми. Мест по-прежнему не было, хотя для такой длинноногой красавицы они, возможно, смогли бы найти койку, которую она смогла бы греть до самой Королевской Гавани. Единственная причина, почему Дейси не рискнула укоротить им языки и проигнорировать похотливые излияния, было воспоминание о Бране Старке, нуждавшемся в справедливом возмездии, которого она не достигнет, если испортит им прикрытие своим женским самолюбием. Проклиная моряков, на чём стоит Вестерос, она спрыгнула с последнего в списке корабля на причал.

— Чтоб вас бездна проглотила. И сотню кракенов вам на борт, — выругалась она про себя, обращая взор к горизонту, словно там могло обнаружиться решение в виде какого-то коробля, который мог бы их спасти из безвыходного положения. Но там была только размытая от расстояния и бури линия между тревожно-серым морем и затянутым облаками небом, расцвеченным последними всполохами заката — и ничего больше.

Так с пустыми руками Дейси поспешила обратно в гостиницу, надеясь, что Родрику Касселю повезло больше. Удостоверившись, что она не привела с собой хвост, она постучала в выделенные им с Кейтилин Старк покои со словами: "это я, миледи", и скользнула за приоткрытую дверь, когда её впустили.

— Боюсь, леди Кейтилин, мне нечем утешить вас, сегодня обстановка в порту такая же, как и вчера, никаких свободных судов до Королевской Гавани, — горько отчиталась она, пока ещё не замечая присутствие четвёртого человека в комнате.