КАТЕРИНА фон ЙОН

synnove karlsen

пир во время чумы

ДАТА РОЖДЕНИЯ, ВОЗРАСТ: 02.06.1544, 18 лет
РАСА: человек
МАГИЯ: целитель/менталист, не обучалась
РОД ЗАНЯТИЙ: дочь барона фон Йон, воспитаница в монастыре святой Клотильды, девица на выданье
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Бургхолл, Айзен

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
Густав фон Йон — отец, 60
Анна-Мария фон Йон — мать, 58
Патрик фон Йон, 38 лет, брат
Филипп фон Йон, 37 года, брат
Фредерика фон Райтенау, 34 года, сестра, замужем
Бригитта Блайхрёдер, 32 лет, сестра, замужем
Адальберт фон Йон, 29 лет, брат
Николас фон Йон, 27 лет, брат
Йоганн фон Йон, в монашестве брат Бенедикт, 24 года, брат
Амалия фон Йон, 20 лет, сестра

ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА:
Младшая из девяти детей барона фон Йона, Катерина, при всей своей красоте не могла рассчитывать на хорошую партию — достойного приданного ей барон собрать не мог.  Связей при дворе, позволяющих устроить девицу в свиту одной из дам, чьи мужья имели какой-то вес в столице, не имел. Ко всему прочему сам, женившийся по любви, при том взаимной, барон малодушно не находил в себе ни душевных сил, ни железной воли, чтобы препоручить поиск женихов для дочерей дамам, вполне успешно занимавшимся сватовством. Посему о красоте Катерины, воспитывавшейся в монастере святой Клотильды с семи лет, знали только родные.

А о том, сколь девушка усердна в учении и рукодельи — лишь монахини, да кардинал Бреслау, которому монахини с гордостью дарили ежегодно вышитые Катериной рубашки и панталоны, столь пришедшиеся старику по душе, что он даже лично благословил юную мастерицу в прошлый свой визит в обитель.

Слепая сестра Тереза, одна из старейших монахинь обители, рассказала девушке, что сама она вышивала исподнее для архиепископа последние десять лет и столь ревностно отдавалась этому богоугодному делу, даже ночами, при свете свечей, что в конце-концов потеряла зрение.

Поскольку рассчитывать на достаточно щедрое пожертвоание монастырю от фон Йонов не приходится, мать-настоятельница не заводит с воспитанницей бесед о постриге и всех радостях жизни невесты Христовой. А потому Катерина ждет своего восемнадцатилетия со страхом и надеждой, вверяя жизнь свою господу. В молитвах же Святой Катерине просит послать ей в мужья человка достойного и добросердечного, надеясь избегнуть участи старой девы, которой только и останется, что жить при семье старшего брата, воспитывая его детей.

ПРОБНЫЙ ПОСТ:

пост

Пугающим было вовсе не то, что он говорил. Мари не рассчитывала, что ей поверят на слово, иначе пыточных дел мастера не жили бы так хорошо, пусть и за городской стеной – без почета. Страх вышибал всю наученную уклончивость. Сложно сохранять рассудок, если все твое тело желает лишь одного – бежать, сколько хватает сил, пока легкие не захлебнутся финальным вдохом.
Пугающим было то, как менялось его лицо. Читаемые на нем эмоции все дальше уходили от понятного людского гнева в область запредельного хищного сладострастия, ликования волчьей своры, бегущей по кровавому оленьему следу уже не ради утоления голода, а ради наслаждения последними минутами жертвы, точно горны геральдов возвестили пир. Черты мага все больше и больше теряли человечность. Смерть перестала казаться Мари тупиком, только дверью, которую можно открыть, как отворяют кровь. Успеть бы.
Прикосновение покойника заставило девчонку зажмуриться и замереть, не дышать. Ей казалось, что даже сердце ее остановилось, чтобы гуль не услышал этот живой гулкий ритм. Начни она дергаться и выкручиваться, у мерзкой твари будет шанс ухватиться. Девчонка всхлипнула и с силой прикусила губу, чтобы больше не издать не звука, только крылья носа трепетали, как у заполошной скаковой лошади.
— Учиться, господин, — вышло очень тихо и хрипло, голос совсем не слушался, в горле саднило, точно его перетянули арканом. – Возможно, лорд опасался, что я буду шпионить за ним… Начал и понял, что я слишком долго слишком близко.
Ей нужно было подарить безумному хозяину Сорочиного приюта хоть какое-то свежее направление мысли.
— Быть может, чтобы-то затеял, и сейчас я нужна своей госпоже больше, чем когда-либо.
То, что девчонка услышала, удивительно точно легло в эту картину. Клятва ничего не стоит. О, она знала! Смех мага лишил ее последней надежды, и крошечная полевка почуяла, как, выпустив соломинку, несется в краю гудящего водопада. Вот и все.
Слезы, тяжелые, жаркие, медленно поднялись под ресницами и потекли через край, оставляя на раскрасневшихся скулах долгие влажные полосы, блестящие в мерцании кристаллов. Девчонка только сбивчиво дышала, не издавая не звука, как будто это оставляло шанс скрыть от него влагу и, наконец, рвано отерла щеку о ткань на плече, чтобы в следующий миг этой щеки коснулась прохладная сталь. Мари окаменела, между сведенными лопатками занялась знойная боль мучительно неудобной позы, но она уже не имела никакого значения. Глазные яблоки, виденные ею в склянках у двери, тоже когда-то смотрели на Маркуса, омытые слезами. Гостья лишь аккуратно отодвинулась, в попытке незаметно – словно это возможно – увести кожу от леденящего касания. На лице мага читалось нескрываемое удовольствие, тонкое, изощренное — не кабацкое, нет! Та пронзительная сытость, с которой смотрят на хорошую картину или слушают хорошую музыку. Предвкушение.
— НЕТ!
Вне зависимости от того, что он задумал – кроить ее тело или волю… О, после всего увиденного Мари уже не могла отказать ему и в Очаровании! Вне зависимости – она не позволит магу задуманное настолько, насколько еще принадлежит себе!
Девчонка оттолкнулась от пола, опрокидывая стул, уже не опасаясь попасться в цепкие лапы покойника как пару реплик назад — не так уж он быстр, зашибла локоть о камни, но через мгновение, путаясь в юбках, юркнула между столами, чтобы врезаться плечом в склянки с гомункулами и обрести желанный зубатый осколок стекла. Дощатый стеллаж и впрямь пошатнулся, роняя звонкую посуду и разливая ее мерзостное содержимое, и Мари ухватила отбиток, прислонив его к запястью за спиной.
— Не смей! – теперь девчонка и впрямь шипела, и, если бы яростная решимость горела, дерево за ее спиной давно занялось бы.
— Я лучше убью себя!
Наверно, никогда прежде магу, умевшему собирать измолотых волами – неумевшему! – не грозили так смешно, но уже не имело никакого значения, умоляет она или угрожает, и тем не менее Мари хотела распорядиться хотя бы своей смертью. Полоснуть, как следует ей мешали перетянутые ремнем запястья, но она все равно вмазала острые зубья осколка в кожу.